Текст книги "Гиль
(Из истории низового сопротивления в России )"

Автор книги: Екатерина Гончаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Медведицкая старообрядческая крепость и селения просуществовали более десяти лет и только осенью 1698 года верные Москве казаки осадили ее. Весной 1699 года казаки – сторонники Минаева начали более активные военные операции и 4 апреля взяли крепость приступом, ликвидировав этот упорный казачий очаг старообрядческого сопротивления. Но много старообрядцев-казаков спаслось после разгрома их укреплений на Медведице. Через девять лет после подавления этого первого казачьего старообрядческого движения Кондратий Булавин снова поднял там восстание против «князей, бояр, прибыльщиков и немцев» за то, что они «вводят всех в еллинскую веру и от истинной веры христианской отвратили своими знаменьми и чудесы прелестными». Так в своей борьбе за старые порядки и старую церковную традицию казаки сливали в одно целое религиозные и социальные мотивы.

Бунт Булавина, а через семьдесят лет бунт старообрядца Пугачева были подавлены, но казаки Дона и других областей юго-востока России сохранили свою преданность старой вере, и до XX века значительное количество донских казаков остались верными старому обряду и старым взглядам на церковь.

В те же два последних десятилетия XVII века началось накопление старообрядцев вдоль нижнего течения Волги, от Саратова до Царицына, и дальше до всегда бурной и готовой к бунтам Астрахани. В конце 1670-х и начале 1680-х годов они заселили Барынников и Мечев буераки у Саратова, начали устраивать там свои скиты и даже построили церковь. Эти новые поселения энергичных и твердых старообрядцев, постоянно пополнявшиеся беглецами из центра страны, стали первыми негородскими русскими поселениями края. Дальше на юг и ближе к Царицыну, у Черного Яра, тоже образовались станицы казаков-старообрядцев, которые летом 1693 года в числе 500 бойцов даже напали на крепость Черный Яр.

Несмотря на всю радикальность учения идеологов беспоповщины, эти учители очищения душ огнем гарей имели широкий успех в среде крестьян и посадских людей Севера. После казни пустозерских отцов безнадежность, охватившая противников нового обряда, была так велика, что массы преданных старому обряду простых людей, ожидая с года на год окончания века и второго пришествия, и, видимо, предаваясь отчаянию, находили, что единственный верный способ сохранить от греха и спасти свои души от царства Антихриста лежит в самоочищении в огне гарей. Поэтому именно в 1680-х годах эпидемия самосжигания принимает ужасающий массовый характер. В 1687 году все тот же активный проповедник беспоповства и самосжигания черный дьякон Игнатий захватывает со своими приверженцами Палеостровский монастырь и при появлении правительственных войск 4 марта того же года сжигает две с половиной тысячи добровольных жертв и сам гибнет с ними. Через полтора года сподвижник Игнатия, другой знаменитый проповедник «самоубийственного способа смерти» Емельян Иванович Втораго опять овладевает Палеостровом и, несмотря на все попытки правительственных войск остановить подготовляющуюся гарь, 23 ноября сжигается там с полутора тысячью своих последователей. В больших пошехонских гарях, которые «прошли под руководством попа Семена», сгорели «четыре тысячи, инии же яко и пять тысящь бе», в Кореле в лесу сожглись около пятисот человек, а в Совдозере, тоже в Корельских пределах, до трехсот, в Олонце в 1687 году около тысячи человек тоже сразу погибли в огне. Наряду с этими грандиозными самоубийственными аутодафе десятки, а может быть, и сотни меньших гарей, в которых каждый раз погибало от нескольких десятков до нескольких сот человек, озаряли в 1682–1692 годах своим зловещим пламенем северные леса вокруг Онежского озера и между Онегой и Белым морем.

Какой-то дикий и страшный энтузиазм смерти и самоуничтожения охватывал увлеченных апокалиптическими вождями и приверженных старому обряду жителей Севера. Участники гарей, обнявшись, прыгали с крыш верхних горенок изб в пламя костров. Охвативши друг друга, девушки с разбегу бросались в огонь, дети тянули в огонь родных, отцы и матери шли на гари с младенцами на руках. Василий Волосатый не только водил свои жертвы на костры, но и уговаривал замаривать себя голодом; некоторые бросались целыми семьями в реки. Многие, ожидая с часу на час, особенно в 1666, 1667, 1691 и 1692 годах, окончания мира, ложились в гробы, чтобы встретить Страшный суд на смертном ложе.

Движение, развившееся в городах северо-западной России, главным образом в Новгороде, Пскове и Яме, и определенное беспоповскими новгородскими соборами 1692 и 1694 годов, заняло наиболее радикальную позицию даже среди самих беспоповцев. Уже в конце 90-х годов, видимо, после смерти их первого вождя Харитона Карпова руководящее место среди этой группы беспоповцев занял дьячок Крестецкого Яма Феодосий Васильев, один из главных отцов новгородских соборов. Настойчивый и крутой Феодосий, давший свое имя этим крайним радикалам среди беспоповцев, в 1696 году ушел со своей семьей и приверженцами из России в Литву, где и обосновался около Невеля. В общежительной коммуне Феодосия Васильева у Невеля проживали около 600 мужчин и 700 женщин, но и те, и другие должны были придерживаться бракоборческих новгородских правил и, по крайней мере в принципе, соблюдать строгое целомудрие. «Праздность – училище злых», – постоянно напоминал суровый глава общины, не позволяя никому лениться и требуя, чтобы при вхождении в общину новый член ее передавал ей свое имущество. Даже обувь, одежда и прочие необходимые предметы обихода «всем из казны общие подаваху», отмечает биограф Феодосия. Пища была для всех простая и одинаковая, которая раздавалась в общей трапезной: «хлеб и иные потребы общия бяху, и трапеза едина всем бяше, токмо престарелым и больным». Федосеевцы вслед за отцами Второго Новгородского Собора 1694 года утверждали, что самый институт государства является злом и что члены их церкви должны уклоняться от всякого соприкосновения с его органами и избегать всякого сотрудничества с правительством и властями, на которых лежала печать Антихриста. Федосеевцы никогда не приняли молитву за царя, среди них наиболее часто сказывалась враждебность к российской «никонианской» государственности, и даже в XIX веке они отождествляли русского государя с самим антихристом. В отношении к своей собственной стране федосеевцы по своим убеждениям, несомненно, являлись принципиально антигосударственным элементом.

Невельская беспоповская община Феодосия Васильева просуществовала недолго. В 1709 году она была разграблена польскими солдатами. Опасаясь, что и позднее в результате войны Карла XII с Россией и Польшей, которая в те годы в значительной степени происходила на польской территории, его община окажется между молотом и наковальней, Феодосий решил возвратиться в Россию. С позволением Петра община Феодосия переселилась под Псков, где и поселилась на так называемой Ряпиной Мызе. Но вскоре Феодосий был задержан церковными властями, а его надломленное странствованиями и постом здоровье пошатнулось, и он скончался в заточении. Через несколько лет его община, находившаяся все еще на Ряпиной Мызе, распалась, но федосеевство пережило своего основателя и в конце XVIII и начале XIX века оно стало одним из самых сильных и влиятельных согласий не только среди беспоповцев, но, может быть, даже во всем русском старообрядчестве.

13. Астраханское восстание 1705–1706 годов

Поводом к восстанию явились царский указ, запрещавший носить русское платье и бороды, и последовавшие за ним жестокие меры наказания. Уставшие от произвола местного воеводы астраханские стрельцы и солдаты, а также примкнувшие к ним добровольцы, расправились с военной верхушкой и организовали в городе и окрестностях самоуправляющиеся общины, основанные на выборном круговом управлении.

Источник: Н. Б. Голикова «Астраханское восстание 1705–1706».

Обстановка, сложившаяся в начале XVIII века в Астрахани и ближайших к ней городах, вызывала сильнейшее недовольство всех слоев местного населения. Особенно сильно оно охватывало служилых людей, стрельцов и солдат, которые, ощущая тяжесть общего роста налогов и повинностей не меньше, чем посадские люди, кроме того, остро реагировали на изменения в своем положении, а также на произвол полкового начальства и городовых воевод.

Астраханские служилые люди давно пытались найти управу на капитана Л. Мейера. Поводом к недовольству послужило то, что Мейер заставил солдат занять деньги в долг, затем взял их, вернул ростовщику, а получив от него расписку, вычел сумму, якобы заплаченного за них долга, из жалования солдат. Уже тогда солдаты испытывали сильнейшую ненависть к Мейеру, но надеялись найти правосудие у недавно назначенного в Астрахань воеводы Т. Ржевского. Однако Мейер и Ржевский быстро нашли общий язык: 10 солдат были арестованы и биты за жалобу кнутом «безвинно». Самоуправство всесильного и наглого в своей безнаказанности астраханского воеводы Т. Ржевского, поборы и произвол офицеров совпали в начале 1705 г. с указом о снижении хлебного жалования стрельцам. Поскольку спекулировавший хлебом Ржевский систематически затягивал выдачу хлеба служилым людям и приписным ремесленникам, указ правительства был воспринят как новая «обида» воеводы. Назначение пленных шведов, работавших на селитренном заводе, на административные посты и «матрозами» (доя обучения солдат морскому делу) породило разговоры об измене воеводы. Волнующие слухи ходили по городу всю весну и особенно усилились в начале лета, когда Ржевский начал проводить в жизнь указы о немецком платье и брадобритии, которые из-за его жесткой тактики оказались последней каплей, переполнившей чашу терпения населения Астрахани.

После Ильина дня возмущенные происходящим мужчины и юноши, собираясь кучками, взволнованно обсуждали события, и не только служилые, но и посадские и работные люди были внутренне готовы к восстанию. Своей основной задачей заговорщики считали захват власти и установление порядка, который обеспечил бы «правду и веру». Таким порядком они считали выборное круговое управление, существовавшее у казачества.

В конце июля по Астрахани пронесся новый тревожный слух, что воевода «неведома для какова вымыслу у них у всех хочет обрать ружье». Слух имел вполне реальную основу, и позднее, когда восставшие судили воеводу, дьяк приказной палаты С. Васильев письменно подтвердил, что «Тимофей Ржевской, велел обрать ружье, собою, без указу». Видимо, Ржевский слышал о недовольстве служилых людей и намеревался их обезоружить, но не успел. Узнав о намерении воеводы «обрать ружье», заговорщики поняли, что медлить нельзя. Последнее собрание заговорщики «учинили без назначенья дня, ночью». По согласованному плану, «июля против 30 числа, в понедельник, часу в четвертом ночи, собрався они у Никольской церкви, человек с тристо».

У кремлевских Пречистенских ворот имелась охрана, но часть людей находилась в караульной избе. Сержант Т. Вятчанин и капрал В. Степанов спали. У ворот, которые были «задвинуты засовом да замком заперты», стоял солдат. Увидев вооруженный отряд «человек с шездесят», он бросился будить капрала. Тем временем Т. Корешило «подлез под щиты и у ворот замок сломил», а П. Носов «ухватя капитана, прозвищем Малую Землю, ударил о землю, да иноземца, от шмаков матроза, порубал саблею». Брошенный Носовым на землю капитан Малая Земля был заколот, убили также капитана и двух матросов-иноземцев.

В Кремле часть заговорщиков, пробежав мимо стоявшего на карауле у соборной церкви солдата и мимоходом сообщив ему, что «стали они за веру», отправились на воеводский двор. Часть отряда двинулась на Житный и Зелейный дворы. «Часовой караульщик, которой стоял у набату», спокойно пропустил на колокольню «неведомо каких людей», а другие солдаты пропустили заговорщиков на воеводский двор. Одновременно в Кремле и других частях города началась расправа с офицерами и дворянами. Полностью расправиться с «начальными людьми» восставшим не удалось. Полковник Д. Галачалов бежал в степь. Братьев Кореитовых воевода еще до восстания послал к калмыцкому хану Аюке. Не нашли сначала и воеводу, хотя заговорщики искали его «на воеводском дворе и в хоромах, на дворе у митрополита и в митрополичьих кельях».

Число принявших участие в расправе с «начальными людьми» было весьма велико, потому что по набату в центр города бросились ждавшие этого сигнала в слободах стрельцы и солдаты, а затем и другие жители города. Впоследствии среди казненных за участие в восстании оказалось 190 человек, которые «к бунту пристали по набату». О том, как вооруженные люди бежали к Кремлю по набату, рассказывали и очевидцы событий. Москвич И. Турчанинов, отбывавший посадскую службу на астраханском Кружечном дворе, проснулся ночью оттого, что били в соборный колокол и в колокол на караульне у Вознесенских ворот. Думая, что случился пожар, он влез на крышу посмотреть, где горит, но вместо пожара увидел, что «мимо двора… по улице бежали в город с ружьи, с копьи… стрельцы и солдаты, великим многолюдством».

Однако набат внес в действия восставших некоторую сумятицу и беспорядок: люди, не осведомленные о плане восстания, начали действовать по собственному усмотрению. Предвидя такую возможность, заговорщики, чтобы обеспечить порядок, тут же ночью ставили караулы около учреждений, складов и во дворах «начальных людей». Таким образом, заговорщики стремились не допустить стихийного разграбления материальных ценностей и документов. Но полностью обеспечить порядок не удалось. Некоторые дворы подверглись настоящему разгрому. И. Турчанинов утверждал, что при аресте подьячего А. Иванова «на дворе ево всякие ево пожитки все без остатку разграбили».

К утру город полностью перешел в руки восставших, и заговорщики приступили к созданию нового аппарата управления. По городским слободам, пригородным поселкам и станам были посланы люди созывать жителей на общую сходку – круг. Первое заседание круга, начавшееся утром 30 июля, было многолюдным, бурным и продолжалось несколько часов. В нем участвовала вся основная масса жителей города, включая русское и нерусское население. По словам Рычкова, «с четыре тысячи человек стояли с ружьями». Пришло на круг и приезжее купечество.

Собрание круга происходило на Соборной площади в Кремле. Руководил им Шелудяк. Прежде всего он объяснил собравшимся причины переворота и призвал всех поддержать восстание. Речь Шелудяка вызвала общее одобрение и круг единодушно принял решение поддержать восставших. Тут же предложили обратиться с призывом примкнуть к восстанию в Красный Яр, Гурьев, Черный Яр и Терки, а также к донскому, яицкому и гребенскому казачеству. Собравшиеся «кричали, чтоб выбирать на Терек и в Гребени с воровскими письмами, чтоб на Терках и в Гребенях учинить такой же бунт и за веру с ними заодно б постояли». Круг также принял решение «под Царицын учинить посылку, для того, что всем же войском говорили, что бутто государя на Москве в живе нет, и чтоб про него государя под Царицыном проведать, а от Царицына итти верховыми городами до Москвы». Убедившись в поддержке круга, Шелудяк приступил к выборам старшины.

Люди, вошедшие в состав старшины, значительно отличались друг от друга и по положению, и по образу мыслей, и по характеру. Различной оказалась и их роль в восстании.

Одной из самых интересных и колоритных фигур, вошедших в состав астраханской старшины, был, несомненно, Я. Носов. Он был бурмистром «государевых рыбных промыслов» и придерживался старых традиций и раскола. В вопросах религии он был тверд и неуступчив. Перед смертью, после тяжелых пыток в Преображенском приказе, он отказался исповедоваться, «явился расколом и отца духовного не приняв, умре». К нововведениям Петра I в области быта Носов относился неодобрительно. Сызранец Д. Бородулин обвинял его в том, что во время восстания он резко и непочтительно отзывался о царе. «Здесь де стали за правду и за христианскую веру, – якобы говорил он, – коли де нибудь нам всем умереть будет, да не вовся бы и не всякому так, как ныне нареченной царь, которой называется царем, а христианскую веру порудил. Он де уже умер душою и телом, не всякому бы де так умереть». Как утверждал Бородулин, Я. Носов отказался пить за здоровье Петра, сказав: «Я про ево государево здоровье пить не стану, как нам пить про такова православных христиан ругателя». Вместе с тем Я. Носов не принадлежал к числу лиц, помышлявших открыто выступить против правительства. Выбранный атаманом против воли и вынужденный возглавить управление Астраханью, а затем и всем районом восстания, он не относил себя ни к числу вдохновителей и организаторов восстания, ни к числу инициаторов проводившихся в его правление мер. «Те де астраханцы, всяких чинов люди, которые приходили в круг, всякие дела делали своею волею», – подчеркивал он, и это утверждение было лейтмотивом всех его показаний. Но что бы ни говорил Я. Носов на следствии, его деятельность показывает, что он не был просто послушным орудием круга, а энергично осуществлял и решения круга и те меры, которые сам считал необходимыми. В Астрахани он пользовался всеобщим уважением. Фельдмаршал Б. П. Шереметев, столкнувшись с Я. Носовым и называя его «великим вором и раскольником», не мог не отметить, каким огромным авторитетом он пользовался даже после подавления восстания.

Линия его поведения определялась несколькими чертами. Во-первых, воспитанный в традициях посадской общины, он не представлял, что может отказаться от мирского поручения или выполнить его недобросовестно. Во-вторых, осуждая отдельные мероприятия Петра I и возмущаясь произволом администрации, Я. Носов считал протест астраханцев справедливым. Будучи противником крайних мер, он все же принимал до определенных границ борьбу с властью как борьбу за восстановление законности и традиционных устоев. Но как крупный купец и управитель промыслов, Носов инстинктивно боялся размаха восстания. Он не доверял «голытьбе», особенно массе работавших на рыбных промыслах людей, значительная часть которых состояла из беглых. Он опасался ситуации, в которой они могли бы захватить инициативу, и «взяв волю», стали бы распоряжаться, как хотели. Он не очень уважал с трудом тянувших посадское тягло ремесленников и мелких, погрязших в долгах, торгашей. Его пугали и солдатско-стрелецкие низы, навербованные из крестьян и «гулящих людей», жившие на скудное жалование и случайные заработки, озлобленные произволом офицеров и готовые на самые крайние меры. Поэтому он считал главным, оказывая сдерживающее влияние на восставших, обеспечить спокойствие и справедливый порядок, не допустив тем самым «до разорения». Наилучшим выходом он находил компромисс с правительством, если оно согласится на некоторые уступки. Внутри старшины и круга Я. Носову была гораздо ближе умеренная часть, состоявшая из представителей посадской и стрелецкой верхушки, родственная ему и по положению, и по духу. В дальнейшем, хотя Носов, сохраняя реалистический подход к фактическому положению вещей, часто шел на уступки радикальному большинству круга.

Совершенно другим человеком был выбранный в состав старшины второй представитель гостиной сотни, таможенный бурмистр О. Твердышев, принадлежавший к богатой семье известных симбирских предпринимателей и купцов. К организации восстания Твердышев отношения не имел, ему не сочувствовал и его боялся. В число старшин он вошел только потому, что не видел в данный момент иного выхода, и потому, что это положение давало ему возможность не опасаться за свою жизнь и имущество. В старшине он представлял интересы купечества, стремившегося сдержать восстание в определенных рамках и достичь примирения с правительством. Во время восстания Твердышев вел себя сдержанно, Петра I не критиковал, но и против решений круга не высказывался. Впоследствии Твердышев в противоположность Я. Носову перешел в лагерь фельдмаршала Б. П. Шереметева, открыто изменив делу восстания.

Окончив выбор старшин, круг приступил к решению судьбы арестованных. Особый гнев вызывал воевода Ржевский. Солдаты обнаружили Ржевского, прятавшегося «на воеводском дворе, за поварнею в курятнике», и привели в круг. Суд над воеводой длился более часа. Кроме обвинений по поводу немецкого платья и бритья бород воеводе предъявили множество претензий. По мере допроса, который вел Шелудяк, возбуждение росло. Многие, вспоминая незаслуженные обиды и оскорбления, бросали в лицо воеводе свои упреки. «Ты де меня за три обруча кнутом бил», – кричал солдат Тысячного полка Е. Обручник. Ответы воеводы только раздражали восставших и в конце концов они «скололи» воеводу копьями.

В тот же день круг принял решение о конфискации имущества убитых и арестованных «начальных людей», а затем выбрали лиц, которые должны были ее осуществить. Одновременно круг принял решение о захвате селитренного завода. Отряд отправился на завод прямо с собрания круга. В операции по захвату завода приняли участие не только служилые люди, но и присоединившиеся к ним добровольцы. Всего, по словам стрельца Е. Григорьева, их было «человек с 300».

Отряд отправился на лодках и беспрепятственно высадился на берег. Охрана, русское и татарское население городка, сразу поддержали восставших, так как ни о каком сопротивлении с их стороны не упоминается. Войдя в городок, астраханцы быстро и беспощадно расправились с работавшими там пленными шведами. И. Турчанинов считал, что на селитренном заводе убили «человек з двести» шведов. Имущество их было разграблено. Стрелец Г. Вергун, «мертвых вытаскав из воды, здирал с них рубахи». Много «немецких» вещей участники операции потом продавали. Бедрин приобрел, например, «серебряной немецкой ароматничек з духами, на цепочке».

К вечеру улицы Астрахани были приведены в порядок. Как рассказывал И. Турчанинов, трупы складывали на телеги и вывозили на кладбище. Мимо его дома проехало 7 или 8 таких повозок.

На первом этапе Астраханское восстание объединило русских и татар, местных жителей и приезжих, крупное купечество и мелких ремесленников, промышленников и работных людей. Оно приняло всеобщий характер и, хотя, как показали последующие события, это единство оказалось непрочным, оно во многом определило особенности и характер движения.

Возбуждение, охватившее Астрахань, продолжалось несколько дней. Люди не расставались с оружием, город напоминал военный лагерь. Постепенно восстание охватило всю астраханскую округу. В показаниях на следствии многие участники событий 1705–1706 гг. говорили, что они «пристали к бунту» на второй, третий или четвертый день. Собрания круга, такие же шумные, как и в первый день, но еще более многолюдные, происходили ежедневно и длились часами. Наиболее радикальная часть круга, которую возглавляли участники заговора, опираясь на слова Шелудяка, предлагала немедленно поднять соседние города и «учинить посылку под Царицын». Работник одного из речных судов, И. Дедов, который «в круги с теми бунтовщиками ходил», впоследствии показал, что слышал, как обсуждали поход «на Царицын и в верховые городы, и до Москвы».

Весьма важной темой, тщательно обсуждавшейся на круге, было содержание писем-обращений в близлежащие города, а также к донским, яицким и гребенским казакам, составление которых началось на второй день восстания. Текст обращений сложился не сразу. Его обработка велась по линии уточнения причин восстания, и если в первых набросках говорилось только о необходимости «постоять за веру обще», причем довольно сумбурно и невнятно, то в окончательной редакции акцент перенесли на рост налогового гнета и произвол, сопровождавший проведение указов о брадобритии и немецком платье. В текст были внесены жалобы на снижение жалования, новые налоги и «великие тягости», а невнятные фразы о преследовании «веры» превратились в яркий и связный рассказ о насилиях и издевательствах, которым подвергалось население, носившее бороды и русскую одежду.

К 3 августа все обращения были подписаны и 4 августа посланцы круга с ними уехали. Для этих поездок круг сначала избрал 12 человек, но потом число их увеличил. Кроме того, решили, что к казакам, в Терки и Гурьев посланцы поедут в сопровождении небольшой охраны, а в Красный и Черный Яры с вооруженными отрядами, способными подавить сопротивление воевод и их сторонников. В Черный Яр послали отряд из 60 человек.

Первым отбыл отряд, который должен был организовать переворот в Красном Яру, так как существование в тылу у восставшей Астрахани вооруженных сил во главе с воеводой представляло для нее известную опасность. Отряд действовал весьма быстро и решительно. На следствии Хортик рассказывал, что он и Одоленов «для того бунту, чтоб учинить, на Красный Яр из Астрахани с бунтовщики ж, с московскими стрельцами с Терентием Корешилой, с Федором Полетаем, прибежали на лошадех верхами нарочно и красноярского воеводу сковали». Обезвредив его, они «ударили в набат», собрали на площади всех местных жителей, объяснили, чем вызван приезд отряда, предложили присоединиться к восстанию и выбрать старшин. Речи и действия астраханцев встретили активную поддержку населения, которая обеспечила успех переворота.

Собрание красноярского круга прошло шумно. За восстание высказывалось большинство, но часть, опасаясь последствий, выступила против. Завязался спор. Наиболее возбужденные сторонники восстания прибегли к угрозам. На круг привели воеводу С. Долгорукого, и некоторые стрельцы на него «за его обиды кричали». В конце собрания круг выбрал старшин из числа красноярцев, а воеводу отдали бунтовщикам в Астрахань. Выполнив задание, Корешило с отрядом, старшина М. Мелетин и 15 местных стрельцов увезли скованного Долгорукого. Они взяли и адресованную астраханским старшинам и кругу челобитную, в которой, просили «воеводу, бут-то за ево к ним налоги, чтоб его убить до смерти». На убийстве воеводы особенно настаивали стрельцы И. Одоленов и Д. Жировой, которые не без основания опасались: «Есть ли де ево до смерти не убьют и будет он по-прежнему у них в городе, и он де у нас в городе всех выест, не оставит де ни кожи, ни топора». Круг, выслушав челобитную и допросив воеводу, признал его виновным в разных злоупотреблениях и вынес смертный приговор. Получив санкцию круга, красноярцы тут же убили Долгорукого саблями и бердышами.

В Черном Яру возглавлявший отряд заговорщик И. Баран, не желая рисковать людьми, остановился недалеко от города и послал туда лазутчиков, черноярских стрельцов. Не привлекая к себе внимания, они проникли в крепость и собрали на тайное совещание людей, которым доверяли. Единомышленников восставших среди черноярцев нашлось немало. Получив от лазутчиков известие, что стрелецкая охрана не окажет им сопротивления, Баран с отрядом неожиданно для воеводы проник за крепостные стены и восставшие тотчас захватили инициативу. Воеводу Ватутина арестовали, а затем стрельцы ударили в набат и собрали круг. Далее события развернулись так же, как в Красном Яру. Часть черноярцев была против восстания, но оказалась в меньшинстве и оказать противодействие его сторонникам не смогла. Стрельцов, выступавших за восстание, охотно поддержали работные люди. Гулящий человек Е. Григорьев, вспоминая о перевороте, признавался, что «как на Черном Яру забунтовали, и в то время про тот бунт уведав…к тем ворам пристать хотел и товарыщев своих, к тому воровству и бунту призывал». Отсутствие единства проявилось и в отношении к воеводе, у которого нашлось много защитников, поэтому его и оставили в Черном Яру под домашним арестом.

Терскому воеводе Д. Молостеву о событиях в Астрахани стало известно еще 3 августа, из сообщения, приехавшего оттуда татарина. Новость насторожила воеводу, и он в тот же день пригласил к себе черкасских князей Дивея и Алдигирея, всех мурз, терских дворян, детей боярских и офицеров «на совет о том, чтоб астраханских воров к Тереку не припустить и терчанам никому к ним не приставать». Но уже 5 августа денщик воеводы, стрелец по прозвищу Лапша, донес ему, что в Терки возвратились Князев и Самара, которые «терских жителей, всяких чинов русских людей возмущают к бунту, а говорят де, что в Астрахани стали за веру» и что вслед за ними едут астраханские посланцы с письмами. По словам Лапши, «терские жители всяких чинов люди к тем двум человекам стали приставать и собрався ходят кругами». Воевода приказал доставить стрельцов в Приказную избу для допроса. Однако Князев и Самара уже успели собрать людей и рассказать, что астраханцы выступили против новых налогов, введения немецкой одежды и насильственного брадобрития. В городе началось брожение. Терчане не дали арестовать астраханцев, привели их в городские слободы и «вскоре учинился в слободах великий шум и крик». Основная масса терчан отнеслась к призыву присоединиться к Астрахани с большим сочувствием. Терчане организовали сбор всего населения и вечером открыли на площади у таможни собрание круга. Кроме стрельцов всех терских полков на нем присутствовали дворяне и «всяких чинов жители, все до одного человека, потому что но иных, которые было из дворов не пошли, посылали нарочно». Собравшиеся «закричали всем кругом, что они с астраханцы за веру стоять заодно готовы», хотя кое-кто согласился на это из страха, полагая, что иначе «не отпустят из Астрахани к ним на Терек бусы с хлебными запасы». На заседании круга терчане приступили к выбору старшин. Атаманом был избран московский посадский человек В. Авдеев, который вел в Терках торговые дела, имел там двор и лавку. Сначала он отказывался, но затем уступил при условии, чтобы «к нему в товарыщи дали ему выбрать добрых людей, ково он знает, для того что де ему одному меж ими суда не управить». Кроме того, он заявил, что «есть ли де они, терчаня, меж себя друг друга станут побивать и воеводу и начальных людей побьют и домы их и животы станут грабить, и он де, Василий, начальным их не будет, хотя де они, терчаня, ему голову отрубят». В состав терской старшины было избрано 25 человек. На следующий день старшины привели все население к присяге, причем русские «целовали святое евангелие и животворящий крест», а мусульмане «куран целовали». Текст присяги включал обязательство «с астраханцы стоять за веру заодно», а также «на Терке досмерти никого не побивать и меж себя никакого дурна не чинить, и на воеводу, и ни на кого зла не мыслить».

Затем астраханцы отправились в Гребени. Там они, по рассказам, объявили, что «государя на Москве в живе нет, а Москвою и боярами и князьями овладели немцы, осталось всего бояр три человека и те в бегах… говорили». Однако известие о восстании сочувственно встретила только часть казаков, а поехать в Астрахань «на помочь» выразили желание всего 18 «бездомовных и гулящих людей».