Текст книги "Под сенью проклятия (СИ)"

Автор книги: Екатерина Федорова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Я собирала вещи, размышляя. Глерде я, конечно, помогать согласилась – но про житейское с ней оговорено не было. Где мне жить, да как. опять же Морислана просила приглядеть за Аранией. Так что самое лучшее – отправится пока вместе с ней. А с Глердой придеться ещё поговорить. А то врать про искры дело нетрудное, я и сама так могу.

Увязывать вещи пришлось в испачканную кровью скатерть – ничего другого не было, а взять с кровати чужую ряднину я постыдилась. Много времени сборы не заняли, но в дверь стукнули прежде, чем я увязала узел. В светелку просунул голову Сокуг.

– Готова, госпожа Триша? А то госпожа Арания уже выходит.

Он выждал, пока я покончу с тюком из скатерти, подхватил его и поволок. Я заспешила следом.

На половицах по дороге к лестнице валялся хладолист – видать, роняли, пока несли Морислану. Мы спустились вниз. Арании ещё не было, Харик, дядя Арании, стоял у крытой телеги, что притулилась позади расписной колымаги Морисланы. Увидев меня, он развернулся спиной к крыльцу.

Сокуг сунул мои пожитки – узел и корзину с травами – в угол колымаги. И почтительно, под локотки, запихнул меня внутрь. Потом появилась Арания. Харик подозвал её к себе, о чем-то с ней переговорил.

От норвина госпожа сестрица отошла, сжав губы в клюквинку. Сокуг помог ей подняться в колымагу, следом залезли Вельша и Саньша. Без узлов – их вещи, видать, пристроили вместе с господскими. То ли в сундуках на запятках, то ли в длинной телеге, где сейчас покоилась Морислана. Туда же села и Алюня – в окошко я увидала, как прислужница матушки прямо от лестницы свернула вправо, в сторону телеги.

Наш обоз тронулся.

Глава девятая. Клятва в доме Ирдраар

Ехали мы долго. Окованные колеса гремели по булыжникам, что покрывали улицы. За окошком мелькали дома и разный народец, крики доносились, суматоха всякая – но выглянуть, чтобы поглазеть на здешнее житье-бытье, мне не хотелось. Не тянуло что-то.

Девки с Аранией за всю дорогу не сказали ни слова – сидели, как неживые. Молчала и я. На душе было смутно, тоскливо даже.

Вроде и не знала я Морислану как следует, а вот поди ж ты.

Ладно хоть не ревел никто. Даже Арания, и та не всхлипывала. Застыла с ровной спиной, смотрела перед собой, да часто моргала. Глаза у сестрицы были нехорошие, красные.

Суматоха за окошками начала затихать. Потом колеса греметь перестали. Взамен колымага запрыгала по колдобинам – видать, дорога тут была земляная, перепаханная тяжелыми телегами до глубоких ям. Кони шли все медленней, куда-то свернули, потом и вовсе встали.

Сокуг распахнул дверцу, хмуро сказал:

– Приехали.

И мы гуськом полезли наружу. Рогора я увидела на передке телеги, которая как раз сейчас въезжала в ворота. Рядом с ним на передке примостился Харик, брат Морисланы.

Потом я огляделась по сторонам.

Вокруг лежал широкий двор, за спиной высокий частокол да ворота – две телеги проедут, не сцепятся. А напротив частокола высилась странная домина. Таких я не видала нигде – ни в Соболеково, ни в Простях, ни здесь, в Чистограде. Передняя стена на три угла, громадная, высоченная. Поверх неё крыша на два громадных ската, до самой земли. Уж чем там её покрыли, не знаю, но по обоим скатам колосилась трава. Высокая, мне по коленки.

– Общинный дом рода. – Сквозь зубы процедила Арания, встав со мной рядом. – Ты держись-ка ко мне поближе. сестрица. А то мамкина родня тебя живо к прислуге отправит. Видала, как дядька Харик на тебя глядел? То-то же. Мамкины родичи таких, как ты, не любят. А уж когда те к ним в родню лезут, и вовсе придушить готовы.

Я, как было велено, придвинулась поближе. Усохшая левая, что держала корзинку с травами, вдруг дернулась. Вот же, довела господская жизнь мою калечную руку – одни тебе напасти и никакой работы, сплошная праздность с огорчениями.

Пришлось бухнуть узел с тряпьем на землю и перехватить корзинку правой рукой. Размять увечную кисть у всех на виду я не решилась, просто спрятала её за спину.

Двери общинного дома вдруг растворились. Наружу начали выходить люди – мужики в рубахах с широченными рукавами, в ровных складочках, бабы с полотнищами за спиной, притороченными прямо к платьям, по плечам. С боков общинного дома, где стояли бревенчатые постройки, тоже повалил народ.

Все шли, но не к нам, а к телеге, стоявшей позади. К Морислане, стало быть.

Я перехватила злой взгляд одной бабы в мою сторону, наклонила голову. Нечего злить здешних гусаков, если они на уродство так шипят. Сказала Арании тихим шепотом:

– Может, не следовало твоим родичам сказку про Иргъёра рассказывать? Назвала бы меня своей прислужницей, раз хочешь при себе держать, и дело с концом.

– Не боись. – Арания меня почти не слушала, все всматривалась в идущих людей. И губы зло кривила. – У меня все рассчитано – я ж мамкина дочка. Доказать нашу ложь Ирдраары не смогут – кто знает, чем дядька Иргъёр занимался, когда из дома уехал? Двадцать лет тому назад это случилось, срок не маленький, следов уж не найти. А тебя, если ты служанка, поселят отдельно. Мне такое не подходит.

В сказанном было так много всего, что я даже забыла про дергающуюся руку.

– А чего так?

– Отца дома нет. – Арания чуть вздохнула, мазнула по мне взглядом и снова уставилась на идущих. – Дядьке Харику об этом уже сболтнули. Узнаю, кто из девок проговорился – убью. Сейчас тетки завоют – девица одна, без родни, в пустом доме жить не должна. Начнут жениха мне спешно искать, пока отец ничего не знает. Я все-таки Кэмеш-Бури, у меня приданное есть. Не королевское, конечно, но мамкиным родичам и такое – в завидку. Опоят приворотным, уложат на ночь с одним из здешних голоштанников, потом скажут отцу – Аранслейг, мол, выбрала себе мужа по сердцу. Сама ведь не захочу уйти, вот где подлость-то!

Я кивнула, соглашаясь с её последними словами. И впрямь подлость – опаивать девку приворотным. Киримети на этих норвинов нету.

Над телегой зачем-то разбирали навес. Одна из баб отделилась от толпы, собравшейся там, и направилась к нам.

– Тихо. – Прошептала Арания. – Говорить буду я. Ты молчи.

И шагнула вперед, тряхнув головой. Темные пряди чуть блеснули на солнце, идущим к окоёму. Все же с матушкой Арании не сравниться – у той волосы под таким солнцем засияли бы медными искрами…

Я аж губу прикусила, отгоняя ненужные думки. Нечего покойницу поминать на каждом шагу. Не к добру это.

Но как не поминать, когда тело Морисланы лежит в сорока шагах от нас, на телеге?

– Вот и свиделись, Арания. – Громко сказала подходившая баба, одетая в голубое платье с рыжими полосками по подолу и рукавам.

– День печален, но тебе в доме Ирдраар всегда рады. Мое сердце плачет вместе с тобой.

– Я принимаю твои слезы, тетушка Ослейг. – С холодком сказала Арания.

Они вроде как обряд какой выполняли. Не горевали, а просто говорили положенное.

Взгляд бабы скользнул по мне.

– Харик сказал, что с тобой дочка Иргъёра. Как это возможно? Он погиб много лет назад.

– Очень просто. – Голос у Арании не дрожал и не прерывался. Умеет врать деваха. – Дядя Иргъёр женился перед самой смертью, о чем сообщил моей матери. Моя мать недавно вспомнила о несчастной сиротке и решила о ней позаботится. Она всегда относилась к Иргъёру сердечно.

– Даже слишком. – Вполголоса сказала подошедшая баба.

Про умершую, да ещё рядом с её телом.

Арания ответила громко, не таясь:

– Как говорила моя матушка, дядя Иргъёр был единственным человеком в доме Ирдраар, который не напоминал ей древний знак дома – змею на рукояти меча.

– Это змея мудрости, Арания. Я благодарю богов за то, что единственным дурнем в доме Ирдрааров оказался Иргъёр. Возможно, именно потому он и не дожил до сегодняшних дней. Вижу, ты совсем не изменилась.

Вельша, Алюня и Саньша, стоявшие рядом с нами, враз опустили головы и уткнулись взглядами в землю. Тетка Ослейг глянула в их сторону.

– Вы, девки. Вон в той стороне – дом для прислуги. Брысь отсюда.

Она взмахнула рукой, и прислужниц как корова языком слизнула. Арания стояла молча, вскинув голову. Я слышала, как часто она дышит.

Баба по имени Ослейг обошла мою сестрицу, как столб, приблизилась ко мне. Скривила губы.

– Но каким бы дурнем не был Иргъер, он не мог лечь в постель с драконом. Такое уродство от простой женщины не рождается.

Арания и тут не смолчала. Мигом развернулась, выдала:

– Матушка моей сестрицы Триши много горевала, когда её супруг погиб. Поэтому она и не вышла лицом.

Тут со стороны телеги донеслось ржание и глухой звук. Я глянула – лошадей выпрягли, и сейчас отвязывали от передка оглобли.

На звук оглянулась и Ослейг. Поспешно сказала:

– Пусть будет так. Морислана умерла, и прошлое пусть умрет вместе с ней. В конце концов это она, а не мы, приютила эту. – Норвинка сжала губы, не дав упасть последнему слову. Развернулась. – Арания и ты. Триша. Сейчас тело Морисланы отвезут в общинный дом. Вечером род будет с ней прощаться. Завтра – похороны. Вы стояли у смертного ложа сестрицы, устали, измучились. Ступайте сейчас в детские покои, отдохните. Прислуга принесет ваши вещи.

– Да сама управлюсь. – Я наклонилась за узлом.

Арания злым голосом распорядилась:

– Оставь, сестра. Дочь моего дяди не должна таскать тяжести. Ты все-таки нашего рода. Сокуг, сюда.

Ослейг резко вставила:

– Ты тоже нашего рода, Арания. Поэтому должна называть своего прислужника по-норвински – Скъёг. А не этой тутешской кличкой.

Арания, не отвечая, распорядилась:

– За мной.

И резво зашагала наискосок через двор, к боковым постройкам. Я двинулась следом – не с Ослейг же оставаться. На середине пути вдруг подумалось: а ведь меня вроде как приняли в семью. Пусть косо, криво, и не от того родителя. Но так зло, как Ослейг, смотрят именно на родичей. Мол, и дал бы пинка – да нельзя, все ж родня.

Радости, ясно дело, от этого не было никакой.

Идя вслед за Аранией, я разочек оглянулась. Узел мой тащил не Сокуг, а Рогор. Поймав мой взгляд, норвин в два шага нагнал, буркнул:

– Про уговор не забудь, госпожа Триша.

Пришлось кивнуть.

Сбоку общинный дом походил на ровный, по ниточке очерченный холм. В боковом пристрое рядом замычал телок, откликаясь на наши шаги. Значит, тут коровник.

За холмом крыши – надо все-таки узнать, как её настелили – прятались ещё два дома, уже бревенчатых, каждый по длине как три-четыре деревенских избы. Арания уверенно зашагала к ближайшему, с разбегу пнула дверь и влетела в узкий проход. По всей длине шли частые простенки, завешанные тканными пологами. Сестрица, не поворачивая головы, добралась до конца, откинула последний полог и мрачно предложила:

– Заходи.

Я и зашла. Как по мне, так закуток был достаточно велик. А для Арании, пожалуй, мал – та сызмальства жила в палатах. Думка моя оказалась верной. Сестрица, заходя, сморщилась. Бухнулась с размаху на ложе, стоявшее у стены, и приказала Рогору, заглянувшему в щелку полога:

– Притащи топчан из дыры напротив, для Триши. И поставь туда сундуки с моей одеждой. – Она запнулась, вздохнула долго, со свистом. – Сундуки с матушкиными платьями тоже отнеси туда.

Норвин запихнул внутрь мой узел, исчез. Я осторожно спросила:

– Не тесновато нам будет вместе-то? Мне сойдет, но ты ж госпожа, привыкла одна жить в покоях.

– Ничего, вынесу. – Процедила сестрица. Вздохнула, меняясь в лице: – Это дом для подросших детей рода. Тут ни дверей, ни засовов. И прислуга на ночь уходит в другой дом – так заведено. А я здесь одна не останусь. Лучше уж тебя рядом вытерплю.

По ту сторону прохода стукнуло. Я подхватила полог повыше, Рогор просунул в закуток второй топчан, грохнул его об пол – и снова исчез.

– Садись. – Злым голосом приказала Арания. – Отныне и навсегда разрешаю тебе сидеть, лежать и даже спать в моем присутствии.

Вот так-то, сестрица моя Триша.

Как только Рогор и Сокуг водворили сундуки в закуток напротив, прибежали девки. Меж топчанами враз стало тесно – ни встать, ни ноги спустить. Двое из девок запрыгали вокруг Арании. Вельша кинулась чесать ей волосы – госпожа сестрица пожаловалась, что они спутались. Алюня принялась растирать руки – потому что Арания проныла, что ей сводит кисти.

Одна Саньша осталась без дела. А потому просто встала у пристенка, подперла румяную щеку одной рукой и начала тихо смахивать пальцем слезинки. То с одной щеки, то с другой.

Одна она в этом закутке горевала по Морислане так светло и неприкрыто. Мне аж стыдно стало – вот же, чужой человек, а горюет по госпоже матушке больше моего. Не то что я, родная кровь.

Но отчего-то не плакалось. На душе было смутно, нехорошо, горестно – но глаза слезой все не набухали, оставались сухими.

Узел с вещами Вельша сунула под мой топчан, когда пристраивалась чесать сестре волосы. Я уселась на неширокое ложе, сбросила обутки – те самые зеленые сапожки, что прислала Морислана в мыльню перед пиром. Корзина с травами оказалась рядом, и чтобы занять руки, я начала их перебирать, время от времени поглядывая на Аранию.

Та сидела тихо, уставившись в одну точку, время от времени вздрагивала. То ли гребень в Вельшиных руках за волосы цеплялся, то ли мысли у неё были свои, нехорошие.

Девки молчали, Саньша плакала, я бездумно перекладывала сухие пучки. Хрупкая листва отламывалась от ссохшихся стеблей, припорашивая корзину блекло-зеленым снежком. Потом из-за полога начали доноситься голоса, болтавшие не по-нашему, не по-тутешски – здешние возвращались в свои закутки. Оконце напротив полога начало затягиваться теменью, Рогор принес зажженную свечку.

Мало-помалу щеки Саньши высохли, а Вельша наконец оставила волосы Арании в покое. Одна Алюня все ещё продолжала сидеть перед сестрицей на корточках, разминая белые, никогда не знавшие работы пальцы.

Потом по проходу зазвучали тяжелые шаги – тяжелее, чем у тех, кто до сих пор там ходил. Полог сдвинулся, в закуток заглянула толстуха в платье цвета давленой смородины. Тяжело сказала:

– Аранслейг, время идти в общинный дом. Пора начинать прощание с твоей матерью.

Арания вздрогнула, выдрала руку из пальцев Алюни.

– Иду, тетя Элсейг.

Толстуха исчезла. Моя сестра на мгновенье скривила рот, как дите перед тем, как заплакать. Потом вскинулась, тряхнув головой, как молодая кобыла, и лицо её стало как раньше – спокойным, словно она за окошком сидела, и оттуда на всех смотрела. Распорядилась:

– Платье мне. Потемней. Никаких украшений.

Алюня вместе с Вельшей кинулись выполнять. В растворе полога мелькнул Рогор, сказал быстро:

– Госпожа Аранслейг, госпожу Тришу тоже бы надо взять с собой.

Сестрица кинула острый взгляд на Саньшу.

– Ты. Утри слезы и причеши госпожу Тришу. Она должна выглядеть достойно.

– И вот ещё что. – Сказала я быстро. – Гребень. Твои волосы нельзя оставлять где попало. Если ты и впрямь не хочешь остаться здесь как мужняя жена.

Сестрица бросила взгляд через плечо. Туда, где на покрывале лежал брошенный Алюней гребень.

– Саньша. – начала было она.

Та двинулась, но я опередила. Шагнула, вытянула скатку темных волос из частокола зубьев.

Тут в закуток вернулись Вельша с Алюней. Прошли гуськом между топчанами, почтительно, под локотки, вздели Аранию на ноги. И принялись её переоблачать.

Саньша тем временем кинулась за мной с гребнем – потому что я спешно нагнулась над краем топчана, где до этого сидела госпожа сестрица.

На пестрядинном покрывале нашлись ещё два волоса. Я сожгла все волосья над свечей – Арания смотрела неотрывно. Облизнула губы, объявила:

– Все поняли? Волосы мои собирать, госпоже Трише отдавать.

Девки дружно закивали. Саньша наконец меня поймала, усадила на топчан, нажав сильными ладонями на плечи. Потом быстро расплела косу, в два счета, больно обдирая гребнем кожу на голове, причесала мои лохмы. Да так и оставила – по-господски.

И мы отправились прощаться с Морисланой. Девки, Алюня, Вельша и Саньша, с нами не пошли.

Кое-где в закутках сидели – где дети, а где и норвинские девки с парнями. По краям пологов пробивался свет, слышались молодые, иногда полудетские голоса. У выхода нас поджидал Рогор, держа в руке толстую горевшую лучину. Рядом с ним стоял насупившийся Сокуг.

Арания два раза оступилась, пришлось подхватить её под руку. Так мы и вышли на двор перед общинным домом, где стояла толпа норвинов. Перед нами расступились, освобождая дорогу. Мы вошли в распахнутые двери общинного дома – и тут же увидели Морислану.

Норвины закатили телегу с её телом внутрь, разобрав борта и навес. Она лежала, утопая в хладолисте. На каменных столбах, в два ряда подпиравших скаты крыши, горели факела, и серебряное шитье на алом платье сияло. С первого взгляда мне даже показалось, что Морислана шевелится. Я отступила, сглотнула – и только потом поняла, что это мне чудится.

Арания застыла на мгновенье, глядя на матушку. Потом двинулась вперед.

Мы встали сразу за телегой. Рогор замер у меня за плечом, а Сокуг за спиной Арании. Кто-то гортанно крикнул, и норвины начали заходить внутрь. Впереди всех шагал крепкий мужик лет под пятьдесят, за ним ещё двое – постарше и побелее сединами.

– Моё сердце плачет о тебе, дочь моего брата Морислейг. – Остановившись у телеги, сказал мужик.

И Арания отозвалась ровным голосом:

– Моя мать принимает твои слезы, дядя Ургъёр.

Норвины все шли и шли, приговаривая:

– Мое сердце плачет о тебе, сестра моя Морислейг. тетушка Морислейг. – и уходили назад, за наши спины.

Арания раз за разом отвечала:

– Моя мать принимает твои слезы, дядя Эргас. принимает твои слезы, сестра Наслейг.

Сзади рядками стояли накрытые столы. Оттуда тянуло сытным духом еды. А у меня с утра во рту крошки не было, так что живот к спине уже присох. Но думки о еде в голову не шли – Морислана лежала прямо передо мной, и с моего места виден был лоб под темными волосами, раскиданными по хладолисту. А ещё щека с ресничинами. То ли с устатку, то ли ещё с чего, только мне все мерещилось, что ресничины дрожат.

Уже после я сообразила, что это из-за факелов. Пламя горит, тени дергаются, вот и чудится всякое.

Единственно, что хотелось – пить. Аж губы коркой пошли. А тут ещё жар от факелов шел, и я боялась, как бы не сомлеть. У Арании, у той голос осип, пить небось хотелось не меньше моего. Только она все проговаривала раз за разом:

– Моя мать принимает твои слезы. моя мать принимает.

Ручеек народу иссяк как-то вдруг. Я от облегчения выдохнула с хрипом, Арания рядом покачнулась, привалилась ко мне плечом. Рогор прошептал над ухом:

– Сейчас я заведу разговор об убийстве Морислейг. И о легеде. Готовься.

Легед это плата за кровь, припомнила я. Арания уже отлепилась от меня и пошла куда-то назад. Пришлось кинуться следом.

Ближайший к телеге стол оказался пуст. За другими столами все расселись лицом к нам. За первым сел дядя Ургъёр. По бокам у него примостились ещё несколько мужиков, таких же, как он – немолодых и седых.

Арания боком пробралась на лавку, уселась посередке, лицом к дяде Ургъёру. Я через лавку просто перешагнула – ноги-то у меня не усохшие. Рогор и Сокуг, как ни странно, уселись с нами рядышком. Рогор с моей стороны, Сокуг со стороны Арании. Причем сестрица в их сторону даже не глянула.

Словно тут, в общинном доме, у тела матери, прислужники-норвины вдруг стали ей ровней.

На столе было выставлено угощение – миски с едой и чаши с темным питьем. Я уже повела рукой к чаше, но тут Арания пнула меня под столом и прошептала:

– Нельзя. Первым всегда пьет глава рода.

Я замерла.

– Теперь, когда мы попрощались с дочерью нашего дома Морислейг. – Громко заявил тем временем Ургъёр. – Начнем же последнюю трапезу! И пусть она будет веселой! Пусть никто не пожалеет эля на поминальный глоток для души Морислейг, пусть наша сестра возрадуется, глядя на такое веселье!

Он поднял широкий кубок, размером с добрый туес, но тут Рогор с места выкрикнул:

– Разве может убитая радоваться, пока живы её убийцы? Что лучше для ушедшей души – поминальный глоток или поминальная месть?

Ургъёр чаши не опустил. Как сидел, так и замер.

– Говорящий перед лицом многих – многим и рискует…

Рогор вскочил на ноги.

– Я, в отличие от этих многих, боюсь малого! Боюсь, что когда я войду в чертоги отца нашего Дина, и он меня спросит – был ли я достоин носить пояс мужчины – я постыжусь ответить да! А ты этого не боишься, достойный Ургъёр, глава рода Ирдраар?

Ургъёр поставил чашу на стол. Спокойно так, без стука.

И я поняла, что он знал, о чем пойдет речь. Просто говорить об этом не хотел. Настолько не хотел, что пытался отмолчаться.

– Ты хочешь проверить, как держится мой пояс, Ргъёр?

– Я хочу другого. – Уверенно сказал норвин. – Чтобы все узнали, отчего умерла госпожа моя Морислейг. Чтобы её тень не являлась ко мне по ночам, укоряя за то, что я не сделал. И за слова, которые не сказал. Хочу, чтобы все мы подумали, что будет с нами завтра, если сегодня знатную норвинку травят в кремле. И не следует ли нам что-то сделать, чтобы женщин норвинов не считали за легкую добычу…

– Нам? – Рявкнул Ургъёр. – Ты не из дома Ирдраар! Ты здесь бросаешься словами, а отвечать, если что, будем мы!

– А вы можете и не отвечать. – Заявил Рогор. – Можете и дальше сидеть, и лить поминальные глотки для души несчастной Морислейг, ничем не рискуя. Когда-то мы пришли сюда, спасаясь от тех, кто хотел обратить нас в веру Цорселя. Мы пришли, чтобы жить на чужбине по заветам Дина и Трарина! А они просты – тебя ударили, ударь в ответ! Не можешь ударить, умри! Отмсти за убитого, защити сородича. Разве не так, норвины?

– Так! – Гаркнул кто-то.

За спиной у седого Ургъёра зародился шепоток. И все рос.

Однако сам он молчал, глядя на Рогора.

– Я все сказал. – Норвин опустился на лавку, выложил на столешницу сжатые кулаки.

Мужик рядом с Ургъёром шевельнулся, спросил:

– Правда ли то, что услышали мои уши? Морислейг убили? Не ты ли, Ургъёр, сказал, что дочь твоего рода умерла, отравившись грибами?

Ургъёр вдруг резко поднялся.

– Пусть Дин и Трарин будут мне судьями – я хотел защитить свой род. Но если вы считаете, что Ирдраары могут потягаться с теми, кто убил Морислейг, тогда слушайте этого крикуна. Я, Ургъёр, сказал.

Он с размаху сел, подхватил кубок и выплеснул на стол перед собой чуток темной влаги – навроде кваса.

– Прими от меня свой первый поминальный глоток, дочь моего брата Морислейг. Я помню, ты всегда была мудрой, и язык твой резал глупцов, как нож моей собственной заточки. С кем бы ты не скрестила копья в этот раз, я знаю, ты не захотела бы, чтобы из-за тебя пострадал твой род.

Мужик, сидевший по другую сторону от главы дома Ирдраар, заявил:

– Не вижу смысла в твоих словах, Ургъёр. Если ты боишься последствий, назначь тайный легед. И скажи, что его получит лишь тот, кто сумеет отомстить тайно. В конце концов, месть совершается ради неупокоенной души родича, а не ради того, чтобы кричать об этом на всех углах. Я, Иогин Аринсвельд, сказал.

Мне все сильнее хотелось пить. Но пинать Аранию под столом я не стала. Просто дернула её за платье, и показала на чашу.

– Дядя Ургъёр ещё не отпил. – Сипло прошептала та. – Лишь отлил поминальный глоток. И помни – прежде чем пить, тоже слей.

Ждать. А у меня губы уже пошли трещинами.

– Мне не нужны твои поучения, Иогин. – Ургъёр грохнул кубком об стол. Но не отпил из него. – Что ж, Ргъёр. Ты начал разговор, которого я не хотел, вот и продолжай. Есть ли у тебя доказательства, что Морислейг убили?

Норвин встал.

– У меня есть кое-что получше – травница, которая стояла у смертного ложа госпожи Морислейг. Она все расскажет.

Он легко, за один локоть, вздернул меня на ноги.

– Вот госпожа Триша, дочь Иргъёра Ирдраара. Родственница матери выучила её травницкому делу, а госпожа Морислейг приютила. Она знает все.

Норвины со всех столов вылупились на меня. По-доброму не смотрел никто. Седые норвины за передним столом глядели невозмутимо, люди за задними столами кривили лица. Запинаясь и облизывая губы, я рассказала все, что знала. Про то, как госпожа Морислана – я упрямо называла её по-тутешски – боялась отравы. Про то, как я пробовала её еду в тереме верча Яруни, и лишь во дворце короля она отведала не пробованные мной явства. А на следующее утро скончалась.

Под конец я рассказала про кольшу, крючок из которой плавал в крови Морисланы.

Пересохшее горло сильно саднило, но уж больно брезгливо глядели на меня с задних столов. Хотя слушали внимательно. Поэтому я даже не смотрела в сторону чаши на столе. Слабину давать нельзя. Пусть видят меня уродливой, но не слабой.

– Вот. – Громыхнул Ургъёр, едва я закончила. – Видите, люди дома Ирдраар? И вы, достойные гости? Теперь мы знаем, что Морислейг отравили. Даже знаем, чем! Но кто это сделал, все равно непонятно. И что это нам дает? Может, кто-то хочет обвинить самого короля, раз уж Морислейг отравили в его дворце и на его пиру?

Рогор потянул меня за рукав, усаживая на лавку. Сам снова вскочил.

– Достойный Ургъёр, у госпожи Морислейг не было тайн от меня. Я знаю, по чьему наущению её погубили. Не бойся, король тут ни при чем. Если ты назначишь легед, клянусь, что отомщу за дочь твоего рода так же достойно, как отомстил бы за свою родную сестру. И сделаю это тайно, не запятнав Ирдрааров подозрениями.

Он подхватил со стола нож, подкинул, поймал и с размаху всадил в столешницу.

– Да будет мне свидетелем сама луногрудая Трарин – я отомщу так, что душа Морислейг возрадуется в чертогах небесных дев!

Ургъёр молчал, лицо у него окаменело. Я глянула на Рогора.

Даже про жажду забыла. Вот зачем норвин притащил меня сюда – чтобы уломать сородичей Морисланы на легед.

– Пусть травница поклянется богами, что сказала правду. – Крикнул в тишине кто-то с задних столов. – А мы ещё подумаем, можно ли ей верить!

Все ещё стоявший Рогор повернулся ко мне.

– Госпожа Триша, время произносить клятву.

Я встала. До этого мне никогда не приходилось клясться самой Кириметью – не положено имя Великой кормилицы полоскать по пустякам. Но раз такое дело.

– Клянусь. – Сипло сказала я. – Кириметью-защитницей клянусь, и пусть у меня руки-ноги отнимутся, если я совру. Госпожа Морислана, которую вы зовете Морислейг, на сегодняшней зоре ещё была жива. Я говорила с ней, когда у неё пошла ртом кровь. Клянусь, что нашла в крови, извергнутой ею, крючок кольши. Клянусь, что больше не было причин для её смерти. А те, кто съел кольшу, не выживают.

В полной тишине я села обратно. Все молчали. И я не сразу заметила, как медленно-медленно Арания поднимается с лавки.

– Я вижу, мои родичи не хотят навлечь беды на свои головы из-за смерти дочери рода. И я их понимаю. У рода Ирдраар, как известно, много дочерей. Но все вы позабыли об одном. У моей матери остались не только родичи – но и дочь. Я, Арания Кэмеш-Бури, обещаю заплатить щедрый легед тому, кто отомстит за мою мать. Клянусь Тэнгом, богом моего отца, если я увижу, что рука Ргъёра настигла виновного – он получит от меня тысячу бельчей. Это все мое приданное, и я имею право им распоряжатся, по законам олгаров. Мой отец не рассердится на меня за это, олгары тоже платят красным молоком за смерть. Я, дочь Морислейг, сказала.

Несколько мгновений все молчали, изумленно глядя на неё. Потом кто-то неуверенно выкрикнул:

– Щедрая дочь – радость матери!

И все подхватили:

– Да будут прославлены дети, что мстят за родителей! Дочь Морислейг, рожденная от олгара, Трарин ещё наградит тебя за щедрость!

Арания обессилено хлопнулась на лавку. Я прошептала:

– Решила бесприданницей стать?

– Я дочь Кэмеш-бури, – процедила госпожа сестрица. – Мне, чтобы выйти замуж, не нужно приданое. К тому же остаются ещё и кони моего отца. У него хороший табун. За олгарских коней под седло в Чистограде заплатят хорошую цену. Всегда платили.

Рогор меж тем развернулся, поклонился в сторону Арании.

– Аранслейг, дочь Морислейг, я тебя услышал. В день и час, которого пока не знаю, я позову тебя. И ты увидишь, как умрет от моей руки убийца твоей матери. Только после этого ты выплатишь мне легед.

– Что ж, у детей всегда больше прав мстить за родителей, чем у других. – Воскликнул Иогин Аринсвельд. Подхватил кубок, плеснул перед собой. – Прими от меня поминальный глоток, красавица Морислейг, и помяни добрым словом старого Иогина в чертогах луногрудой Трарин! Не было среди норвинов девы, чьи глаза сияли бы ярче, не было той, у которой норов был бы круче! Не хоти ты большего, чем тишина родового дома – была бы сейчас с нами!

Я ждала, что он выпьет – но он так и застыл с поднятым кубком.

– Прими поминанье и от меня, дочь рода моих побратимов. – Заявил старый норвин, сидевший по другую сторону от Ургъёра. Поднял кубок, плеснул. – Пусть твои покои в чертогах Трарин будут на самом низу, чтобы ты каждое утро могла видеть оттуда твоих родичей, твоего отважного мужа и прекрасную дочь!

Сидевший посередке Ургъёр наконец-то отпил. Не говоря ни слова. По столам прокатилась волна движения – норвины поднимали кубки, выплескивали поминальные глотки, бормотали свои пожелания Морислейг.

Я схватилась за кубок. Тоже сплеснула чуток и жадно хлебнула. В ушах сразу же зашумело – темная влага, которую местные называли элем, здорово пьянила. Не хуже, чем зрелый мед мельника Арфена, который мне довелось попробовать на прошлые Зимнепроводы.

Чтобы не опьянеть, я спешно поймала в миске напротив вялый соленый огурец. Соленья у норвинов оказались много хуже, чем у бабки Мироны. Но нужно было чем-то заесть крепкий эль. Курячья нога тоже оказалась зажарена кое-как, у самой кости сочилась кровью.

Из питья на столе оказался только эль – в глубоких резных ендовах, с берестяным черпаком. Рогор, которому я шепнула про воду, глянул очумело. Блеснул красноватыми бельмами глаз, оскалился.

– На прощальной трапезе воду не пьют, госпожа Триша. Только старый зимний эль. Покойница должна восчувствовать, что мы рады ей даже теперь, после её смерти. Так что пей и веселись.

Уж такое веселье, с мертвой-то за спиной.

А пить все равно хотелось, так что ришлось хлебать из чаши, куда Рогор то и дело подливал эля. Очень скоро гомон норвинов начал оборачиваться для меня плеском волн на речушке Шатерке.

И лица за столом напротив закачались, поплыли, как блики на воде.

– Э, госпожа Триша. – Услышала я голос Рогора. – Да ты совсем пить не умеешь. Давай, прислонись ко мне на плечо. Как только женщины рода начнут расходится, я отведу тебя в дом детей, вместе с госпожой.