Текст книги "Под сенью проклятия (СИ)"

Автор книги: Екатерина Федорова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

– Госпожа Триша! – Воззвал ко мне норвин.

Я, вспомнив, что самолично выманила норвина из терема Берсуга, вступилась:

– Ты, господин Ерша, всему учет веди, не только плохому, но и доброму. Не сделай Рогор того, что сделал, никто бы не узнал, какую тайну цорсельцы разнюхали.

– Это я помню. – Отозвался Ерша. – Только потому и согласился на твои мольбы, госпожа Триша. Однако тебе, госпожа Арания, скажу вот что – прислужники твои повинны в самовольных пытках посла и укрывании важных сведений. Ты сама – в том, что сотворили они это по твоему приказу. а потому ходи отныне осторожно. И язык держи на привязи. Твои же олгары, если узнают, тебя осудят, и твой же отец тебя накажет. Поняла?

– Все я поняла, батюшка. добрый господин. – Чуть задохнувшимся голосом ответила Арания.

Ерша снова обратился к Рогору:

– А ты за свою жизнь не бойся. За тебя вон, заступница есть. – Он кивнул в мою сторону. – К ночи придет телега, и жильцы увезут вас троих – тебя с Сокугом да посла – в опальные башни. Этой же ночью ляжешь спать не на соломе, а на доброй постели, в кремле. В том тебе мое слово даю.

– Благодарствую, господин. – Пробормотал норвин.

– Тесак отдай. – Напомнил ему Ерша.

Оружие Рогора перекочевал к Успешу. Тот увязал руки норвина черной веревицей спереди – тонкой и легкой, вроде как шелковой. Потом Успеш подхватил поводья жеребца Рогора, понукнул. Они двинулись к слободским воротам, выходившим в поле за Чистоградом.

– А мы разделимся. – Сказал Ерша, разворачивая своего коня в сторону ворот, ведущих в город. – Вы, девицы, отсюда скачите вдвоем. Я следом двинусь, пригляжу по дороге, чтоб никто не обидел. Только чуть отстану. И хорошо бы вам вернуться на одном коне. Чтобы у того, кто может за вами следить, не появилось ненужных думок – откуда у девок лишний конь, по виду и сбруе как с кремлевского подворья.

Он подъехал ко мне поближе, коротко буркнул в мою сторону:

– Дозволь помочь тебе, девица.

И, не говоря больше ни слова, одним движением стащил с коня, усадив перед собой. Щеки у меня враз заполыхали – хотя мою спину от него отделяла передняя лука седла. Но вот поди ж ты. и хватку его, жесткую, крепкую, я все ещё чувствовала у себя под ребрами. Аж дышать тяжело стало. Сердце заколотилось стыдно, но сладко.

Арания, цокнув, подогнала своего коня поближе, и Ерша вновь приподнял меня. Поднес к олгарскому коньку, держа на весу легко, как зверюшку малую. Я неловко вскинула ногу, залезла на круп коня позади Арании. Уцепилась за её пояс, сказала, склоняя лицо так, чтобы волосы спрятали полыхавшие щеки – хоть в полутьме их и не видно было:

– Спасибо, господин Ерша, за заботу.

– По улице не гоните. – Заявил он, не отвечая на мои слова. – Поезжайте неспешной рысью. Коня оставьте у того купца, у которого взяли. А потом прямой дорожкой в кремль, никуда не заходя. Хоть и темно уже, да я у вас за спиной буду. Уяснили?

– А то. – Выдохнула я.

Арания, перекрутившись в поясе, глянула на меня через плечо. Недовольно выдохнула и дернула поводья.

Ковылять до горницы на стертых ногах оказалось страх как тяжело. Хорошо хоть, солнце уже закатилось, и кремлевские дорожки утонули во мгле. Огни на башнях и в садах ту мглу резали кругами света, но рассеять не могли.

Поэтому, миновав ворота, я без всякой боязни поменяла походку со скользящей девичьей на мужскую. И зашагала, ставя ноги широко, не по-бабьи.

Лишь перед самым дворцом снова пришлось засеменить мелкими шажками – у двухстворчатых дверей, освещенных факелами из сосновых ветвей, стояли трое жильцов. Торчали орясинами, перекидывались ехидными словечками да глазели на входящих. А я от боли скосоротилась. Даже распущенные волосы пришлось перекинуть со спины на плечи, чтоб перекосившееся лицо прядями прикрыть.

Войдя в горницу, Арания тут же кинулась расспрашивать, как я сладила дело и кем мне приходится тот курносый жилец. Я от неё отмахнулась:

– Погоди, дай сначала раны обиходить!

И, сменив разодранную сорочицу на целую, тут же порвала снятую одежку на ленты. Охая и шипя сквозь зубы, обложила лопнувшие волдыри размятым живолистом, начала перевязывать.

Арания тем временем бегала по горнице и требовала всей правды.

– Я, может, тоже правду хочу услышать. – Сердито сказала я, затягивая узел над коленом. – Почему так вышло, что у меня от нынешних разъездов все ноги в кровь, а тебе хоть бы хны. Вон и сейчас по горнице кобылкой скачешь.

– А ты ездишь неправильно! – Укорила меня Арания. – На коне лягухой сидишь, ноги развесила по обе стороны и все. А их нужно согнуть, телом опереться на коленки, а не на задницу. Ты, конечно, уже старовата для учения – у олгар детей в пять лет на коня сажают. Но думаю, даже тебя можно научить. Только для этого нужно ездить почаще.

– Благодарствую, я лучше тут, в кремле посижу. – Проворчала я. И, вздохнув, добавила: – А тот курносый жилец, если помнишь, приходил к нам в горницу, когда меня в убийстве твоей матушки облыжно обвинили. Он тогда меня к королю отводил, и сам при том разговоре присутствовал.

– Выходит, он не простой жилец? – Арания застыла на месте, изумленно распялив глаза.

– Вроде того. – Сказала я наставительно. – Пес он королевский, как мне было сказано. Правда, жильцовские женки его по-другому называют – правая рука короля, мол. Потому я и послала за ним Сокуга. И все рассказала. Пожалел он меня, увечную, обещал заступиться. А взамен потребовал двух вещей – мы обо всем молчим, это раз. И никуда больше не исчезаем, как давеча в Олгарской слободке, это два. Чтоб его люди всегда могли за нами проследить. А иначе – опальная башня.

– Тогда и я из кремля больше не выйду, как ты. – Истово пообещала Арания. – Ну, Рогор. а ведь клялся, что найдет маменькиного убивца! Под какую беду меня подвел!

– Там, где бельчи звенят, там никому не верь. – Неспешно заявила я, чувствуя, что железо нынче горячо и ковать надо прямо сейчас. – Вот только совсем взаперти в кремле я сидеть не буду. Мне тот жилец дело поручил. Хочет узнать, не увяжется ли кто следом, если я выйду из кремля. Вдруг кто узнал о вареском после и прочем?

Тогда ему прямой путь ко мне или к тебе, с расспросами. А я ему должна, за то, что он нас с тобой перед королем выгородил, во всем виноватыми не выставил. Так что придется ему услужить. Только об этом – молчок. Поняла?

– Чего уж тут не понять – Отозвалась Арания. – А далеко ли ходить будешь?

– Тут, по ближней улице, вокруг да около Воротной площади. – Ответила я и испугалась. Вдруг госпожа сестрица захочет пойти вместе со мной? А Глерда меж тем ясно сказала – её с собой не брать. Ни к чему это, да и опасно.

Но Арания в мои слова вдумываться не стала. Кивнула, предложила:

– Тогда давай спать, что ли? Покойной ночи.

– Покойной. – Сказала я.

И запоздало вспомнила про травы, что привезла.

Негоже травнице жить без травинки в запасе. Потому, поборов зевоту и стараясь не думать о болящих ногах, я развесила вязки трясицы и семицвета по обе стороны от окна, защепив нить в щель меж стеной и деревянным наличником.

Пусть повисят, а завтра, уходя, я спрячу их в одном из сундуков Арании. Чтобы чернавки, придя убирать, не увидели собранную траву и не начали болтать лишнего. Сушить придется по ночам, хоть и не дело это. Только другого выхода нет.

На следующий день все потекло по накатанной – мы с Аранией с утра отправились в покои Зоряны, затем прогулялись по кремлевскому саду вслед за угрюмо молчавшей королевишной. Промаялись сначала на уроке у вечно озлобленного дана Рейсора – животом страдал мужик, не иначе. Так злобиться каждый день, и притом без причины, мог только больной.

Видеть после него приветливого дана Шуйдена было чистым утешением. А уж глазеть на прыжки да шаги королевишны под ручку с даном Флювелем, учителем танцев, я и вовсе посчитала развлечением.

Арания в первое утро после всего встала смурая, говорила тихо и кликала меня уже не Тришкой, а Тришенькой. Когда я к вечеру собралась уйти из дворца, сказала голосом мягким до умиления:

– Ты уж поосторожней там, слышь, Тришенька?

Я покивала головой, и, чтоб она не мучилась своими девичьими думками, пообещала:

– А насчет сорочиц ты не бойся – я их непременно дошью. Свечек у нас довольно, посижу ночью подольше, к сроку справлюсь.

Она в ответ глянула странно, руки заломила, пальцы стиснула.

– Да разве в сорочицах дело? В гиблые дела ты ввязалась, по лицу вижу. Ох, Тришенька, что с тобой будет? Мне-то отцовское имя защитою станет, если что, а тебе.

– Не боись, госпожа Арания, все будет хорошо. – Твердо пообещала я.

Она отчего-то всхлипнула.

– Чую беду неминучую. Ежли Зоряна не наследница.

Пришлось её спешно обнимать и шептать на ухо:

– Ты, госпожа Арания, не того. Велено забыть о том, что слышали, помнишь?

Она покивала, выпростала из рукава плат и шумно высморкалась. Прямо как я, когда меня сопли мучают.

А ведь обычно Арания это делала по-господски – шитым платом к кончику носа едва-едва прикасалась, выдыхала легко, самую малость. Чтобы, значит, не шуметь по-простонародному. Не того она от меня набралась в последние дни, ох не того.

В указанную Г лердой лавку я заходила каждый вечер, начиная со следующего дня. Всякий раз перекидывалась приветливым словцом с хозяином, горьким вдовцом, как он говорил. Оглядывалась, приценивалась к товарам. После первого похода в лавку пришлось напомнить Арании, что с её матушкой у меня был заключен уговор на три бельчи в седьмицу. Она тут же отсчитала мне жалование за прошедший месяц, не чинясь и не спрашивая ничего.

А что делать? Ничего не покупая, по лавкам не походишь. Те, кого мы ждали, могли заподозрить неладное. И без того, как Ерша мне сказал, надежды на то, что ловушка сработает, почти не было.

Так я и ходила, мучаясь думками – следит ли за мной кто-нибудь помимо людей Ерши? Тех я замечала время от времени, пока бродила по Девичьему ряду, шумному, с раскрытыми настежь лавками. Люди курносого, хоть и носили простые рубахи взамен жильцовских кафтанов, все же выделялись из толпы своей статью.

И взглядом – сощуренным, зорким, как у охотничьей птицы. Опять же по Девичьему ряду гуляли больше бабы с девками.

Одну из выданных Аранией бельчей я разменяла на медяки, купив на второй день ленту, а на третий нитки для шитья. Заходила я и в соседние лавки, глазела на товары, чтобы досужему взгляду не показались странными мои прогулки в одно место.

А поглазеть здесь было на что. Всюду, по всей длине Девичьего ряда из распахнутых лавок изливались товары – где ручьи из цветного шелка, где висящие вороха многоцветных лент, где вязки из подхваченных за один угол атласных платков, ярче всякой радуги, а где и положские шали, расписные, шитые, тканные.

Там, где продавались ковры, шелковые да шерстяные, их вывешивали так, чтобы со стен лавки они стекали на мостовую реками. Вот они и ложились волнами. И каждая волна была цельным ковром, когда ярким, а когда темным, в багровых и коричневых цветах.

Вокруг лавок, где торговали благовониями и притираниями, в воздухе висело облако духмяного запаха, за десять шагов в нос шибало. Внутри по полкам строем стояли скляницы и стеклянные кувшинчики, отблескивали цветным стеклом, радовали взгляд изгибами да позолотой.

Были там и другие лавки – с виду скромные, из которых ничего на улицу не вываливалось. Там, заглянув в распахнутое окно, можно было увидеть целые штабеля златотканой и сребротканой парчи, или же вязки дорогих мехов, закрывающие все стены.

Имелись и лавки драгоценных уборов – в них я через оконца любовалась украшениями. Зарукавья из золотой скани, с зернью, с чернением по серебру, из бусин, из звеньев, украшенных зеленым камешком с Урьих гор. Кольца с яркими каменьями, серьги, сделанные полумесяцем или гроздью подвесок, огруженные жемчугами, камнями алыми да синими. Господские кушаки, висящие на распялах, сработанные по-разному – и жемчужной нитью, и золотой цепью, и наборными бляхами.

Просто смотреть – и то дух захватывало. Вот только в крайней лавке на Девичьем ряду ничего не случалось.

Меж тем приближался Свадьбосев.

За два дня до него в кремль навезли досок – свежих, пахучих, только что вышедших из плотницких мастерских. Навалили их грудами по кремлевским дорожкам, отчего запах свежесрубленного дерева загулял повсюду, забираясь даже в старый королевский дворец, пропахший сыростью, камнем и железом.

В последний день перед Свадьбосевом в кремль с утра явились столяры и плотники – сколачивать столы под угощенье и большой помост перед дворцом. Вереницами заезжали в кремлевские ворота подводы с курами – первокур был в разгаре, по селам били первую птицу, что вывелась из яиц, снесенных сразу после конца зимы.

Везли и бочки с хмельными медами, и дивные пряники с ягодной начинкой от столичных пирожников. Громадные, размером с караваи, они лежали стопками в круглых корзинах. И сверху на каждом было отпечатано дивное узорочье – где лебедь-сохрана, Кириметьева птица, где стольный град с кремлем, а где и ратник на коне. Праздником пахло не только в кремле, но и в самом Чистограде, и лица у людей посветлели.

Даже великий принцесс за день до Свадьбосева начала улыбаться. С утра, как мы пришли в переднюю горницу, Зоряна с нами поздоровкалась – чего не делала уж давным-давно. Едва дан Рейсор вошел в покой, где мы ожидали его урока, и радостно окрысился, завидев нас с Аранией, королевишна тут же приказала – тоном благостным, хоть мажь его на хлеб вместо масла:

– Ты на них нынче не ругайся, батюшка. Сами-то они стараются, только умишка у них нехватка. Однако не вина их это, а беда. А в такие дни ругаться не положено, Кириметь осерчает.

Слышать такое было настолько непривычно, что я даже на слова про нехватку ума не обиделась.

Но ещё большие чудеса ждали нас после урока танцев. Когда дан Флювель ушел, отскакав свое, королевишна повернулась к нам и сказала медовым голосом:

– Как вы есть мои доверенные услужницы, думаю, следует вас наградить. А потому завтра, когда ведьмы начнут показывать свое мастерство, приходите сюда. Окна мои смотрят и на двор, и на Дольжу, так что отсюда разглядите все в лучшем виде. Я и сама ведьмовское действо только из своих покоев смотрю. И со мной побудете. А теперь ступайте. Поздорову вам.

Обрадованная Арания всю дорогу до горницы рассказывала, какие теперь благости и милости нас ожидают. Про то, что Зоряна может и не стать королевишной, она вроде как позабыла. Скоропостижно.

Впрочем, я её в том не виню – такой уж день приближался, Свадьбосев, от него все мысли к добру сворачивали.

И я ждала того праздника с замиранием сердца. Однако в последний вечер, едва я вернулась из города, в дверь горницы стукнули. Вошел Ерша. Коротко поклонился, бросил в сторону Арании, сидевшей на кровати с зеркальцем в руках:

– Подобру тебе, госпожа Арания. не выйдешь ли ненадолго? Мне бы с госпожой Тришей словечком перемолвиться.

Арания вдруг уперлась:

– Не пойду. Не положено девице одной в горнице с мужиком сидеть. Вдруг ты чего дурного.

– Вон. – Негромко сказал Ерша. – Пока я не озлился. Если у тебя, красна девица, память короткая – так у меня она длинная. И я помню, кто и в чем был повинен там, в лесу за Норвинской слободкой. Пока молча помню, но могу и вслух помянуть. Да не здесь, а в другой горнице.

– Ступай, госпожа Арания, прошу тебя. – Добавила я со своей стороны. – Не бойся, ничего плохого мне господин Ерша не сделает. У него из дурного только язык, а сердце и помыслы напротив, сплошь добрые.

Арания вышла, метнув от порога угрюмый взгляд. Ерша фыркнул.

– В добрых помыслах меня ещё никто не обвинял. Пришел тебе сказать, госпожа Триша, что завтра на Свадьбосев с тобой не пойду.

Я замерла. Мне и самой, конечно, приходило в голову, что гулять на празднике вместе с королевским псом не след. Ещё увидят те, кто на меня должен выйти, испугаются.

Но и мечтаний моих мне было жалко – чай, не одну ночь о будущем Свадьбосеве думала. Как пройдусь по праздничному кремлю, заглядывая в голубые глаза, как Ерша будет вскидывать светлые брови, морща лоб, глядеть в мою сторону. может, даже чару с хмельным медом предложит с ним разделить, и пряником медовым угостит.

– Это чтобы не спугнуть тех, кто захочет на тебя поохотится. – Пояснил Ерша, пока я молчала. – Но ты не грусти, госпожа Триша, с меня – следующий Свадьбосев. Если, конечно, тебя до того времени замуж не выдадут.

Я припомнила, как он обещался сам меня замуж взять, если обо мне и о нем слух пойдет. Видать, шутковал. Или успокоить хотел. Поделом мне – занеслась, позабыла про свое уродство. Размечталась, что и на меня могут смотреть, как на прочих девок – прямо, не отворачиваясь.

Все это я обдумала молча, а вслух сказала:

– Дело говоришь. Я и сама о том думала. Покойной тебе ночи, господин Ерша.

– Постой. – Сказал он. – Чтоб завтра на Свадьбосеве средь народа не стоять, в давке не давиться, с утра ступайте с Аранией к воротам. Здесь, в кремле, праздник начинается со слов короля-батюшки, которые он говорит с воротной башни. Те, кому заслуги позволяют, перед этим на стену забираются. Оттуда и короля слыхать, и площадь как на ладони. А потом, когда народ в кремль хлынет, да по разным углам разбредется, люди со стены спускаются и идут себе спокойно, не боясь давки. Так вот, лестницу на стену, что по левую руку от ворот, завтра будет сторожить Успеш. Иди прямо к нему, он вас пропустит.

Я кивнула, он махнул короткий поклон и вышел. Арания, которой я передала слова Ерши о стене, возрадовалась:

– Туда не всякого пускают. ох, Тришенька, хорошо-то как! И великий принцесс к нам благоволит, ведьмовские чудеса из её покоев зовет смотреть, и на стену нас пустят. Вот уж свезло так свезло! Чем с простым-то народом мешаться, лучше сверху поглядеть. Внизу в давке и щиплют, и по заду охлопывают, говорят. Помню, когда матушка была жива, мы всегда на стене стояли. А с этим королевским псом ты дружи – он человек, нам нужный, ещё пригодится.

– Спать ложись. – Сказала я, не желая продолжать этот разговор.

– А я пошью малёха. Давай, хорош болтать-то. Завтра вставать поутру.

Глава девятнадцатая. Свадьбосев

На следующий день мы обе поднялись на заре. Я начесала Араньины кудри пивом на меду до блеска. Потом причесалась сама, оделась. Арания сегодня нацепила свое лучшее платье – из серебряной парчи, с багрово-алыми камнями, нашитыми цепью от ворота до подола.

Я в своем темно-зеленом одеянии рядом с ней вроде как сливалась со стенками. Но меня это только обрадовало. Пущай народ глазеет на Аранию – лишь бы на меня поменьше смотрели.

Выйдя на дворцовую лестницу, мы увидели жильцовских женок, идущих кто с мужьями, обряженными в коричневые кафтаны, шитые серебряным шнуром, а кто и с другими женками под руку вместо мужей – видать, их супружники были сегодня в дозоре.

Со стороны хозяйственного двора вышагивали богато наряженные бабы с ребятишками. Там, в спрятанных посреди садов палатах, проживали те королевские жильцы, у кого семейство уже не влазило в дворцовые горницы.

И у всех на лицах была радость.

У дворца за ночь выстроили громадный помост, уставили столами. На нем, как сказала Арания мне на ухо, будет угощаться праздничным курником сам король-батюшка. А вместе с ним верчи с семьями.

Дальше от помоста уходили рядами в кремлевские кущи столы, предназначенные для народа, что придет в кремль на праздник. Прислужники уже стаскивали туда угощение – бочонки с медами, караваи хлебные и пряничные, стопки блинов в глубоких блюдах, подовые пироги, тельное из кур и жареную птицу.

Наставили столов и у каменных палат, где жили верчи – великие господа, подобно королю-батюшке, тоже собирались угощать народ в этот день. Мы прошлись по окружной дороге вдоль каменной стены к двум воротным башням. Тут уже гомонила толпа, которой не хватило дорожек, а потому люди стояли на траве и меж деревьев. Жильцы с семьями, прислуга из дворца, из верчевых палат – весь люд, что служил, жил и работал в кремле.

Мы обошли их всех кругом и вышли к стене по левую руку от кремлевских ворот.

Лестница, косо уходившая верх, начиналась у подножья левой башни. Деревянные ступеньки сторожили сразу трое жильцов, один из них был Успеш, как и обещал Ерша. При виде нас он махнул поклон – не очень глубокий, впрочем – и приказал остальным жильцам:

– Госпожу Аранию и госпожу Тришу пропустить.

Те, стоявшие перед ступеньками вразвалочку, опершись на копья, тут же посторонились. Мы взобрались на стену. Могутная, широкая – шириной в семь шагов, не меньше – она щетинилась высокими островерхими зубцами, отгораживаясь ими от остального Чистограда. Камень стены на проходе покрывал настил из досок, залитых смоляным варом и посыпанных песком. Умно, подумала я. И от дождя защита, и человек не оскользнется.

В проходе уже стояли. Были тут люди только господского роду, наряженные в дорогие платья. Арания в толпу вошла, как нож в масло, задрав нос и покрикивая:

– Посторонись! Мы услужницы королевишны, нам от самой свет-Зорянушки велено на стене быть и смотреть.

К моему удивлению, никто не протестовал, напротив, все чинномирно уступали нам дорогу. Место, где встала Арания, согнав очередным воплем седого как лунь мужика в алой шелковой рубахе, шитой жемчугом, оказалось из лучших – за третьим зубцом от воротной башни.

Я встала за плечом Арании, она чуть подвинулась, открывая мне обзор.

Воротная площадь перед кремлем оказалась забита народом. Стояли даже под священными березами, разводя руками полога из лент. На сходах с площади тоже был люд, набились туда густо, от лиц рябило в глазах.

А за зубцами, что высились над воротами, виднелся сам король Досвет, в соболиной шапке со стрелой и в белой рубахе с дроздами по оплечью. По бокам его выглядывали Зоряна и Голуба. Корлевишна, как всегда, нарядилась в цорсельское платье, а королева одела тутешское, чисто-белое, шитое птицами, как у супруга. По левую и правую руку от королевской семьи толпились верчи с женами и детьми. Я обежала взглядом прорези меж зубцами, вылавливая знакомые мне лица. Яруня, Горява, Ерислана, Согерд, Алтын. и Нерен? Выходит, не простая девка тогда нас на блины звала. Ох и наглая же Арания – так отвечать дочке самого верча. А меня другому учит.

Загремели россыпью барабаны, залились им вслед дудки-сопелки. Негромкие разговоры, что вели люди на стене рядом с нами, смолкли. На площади тоже наступила тишина – гулкая, тяжкая, кошка чихни, и то услышишь…

– Люд положский! – Крикнул Досвет, не особо и надрываясь.

Голос его улетел к широкому кольцу из каменных домов в три-четыре поверха, что окружали Воротную площадь. Отразился от них и вернулся звонкими отголосками.

– Вот и новые пашни засеяны. Взрыл землю плуг, и упало в борозду зерно, и растет сейчас в глубине земли, как мужское семя зреет в чреве доброй жены. Настал новый Свадьбосев! Возрадуйтесь, люди! Восславим же Кириметь-кормилицу!

Площадь перед воротами взревела на тысячи голосов, отзвуки криков заметались в кольце домов. Со стороны кремля тоже ответили – радостно заголосили женки, завопили ребятишки, гулко взревели королевские жильцы:

– Ясен Свадьбосев! Роди, мать-землица! Гляди за нами, Кириметь-заступа!

Король вскинул руку, повел ею – и вопли затихли. Продолжил:

– Скоро по селам выйдут сено косить, первый мед собирать, а там и до урожая недалеко. Отпразднуем же Свадьбосев, пусть Кириметь-кормилица, видя нашу радость, тоже возрадуется. Уважим матушку-богиню, что за положской землицей ходит, приглядывает, из одного зернышка двунадесять растит! У кого в доме девка красная али молодец добрый, пусть помнят – на Свадьбосев самое доброе сватовство! А уж свадьба и того добрей! Молодым, что на Свадьбосев поженятся, жить до ста лет без хвори, в довольстве да в холе, а умереть без горя да без боли! Ешьте и пейте, пляшите и пойте, радуйтесь и славьте Кириметь-кормилицу – мы празднуем Свадьбосев!

Площадь заревела ещё пуще. Даже моя печаль куда-то вдруг исчезла, и я, ухватив Аранию за руку, вместе с ней закричала:

– Ясен Свадьбосев! Ходи-гляди за нами, Кириметь-кормилица! Роди, мать-землица!

У меня инда слезы на глазах выступили – то ли от того, что горло надсадила, то ли от радости. В Шатроке приветственное слово Киримети всякий раз говорил Арфен-мельник, и кричали ему в ответ не так, как здесь, не в пример тише. А тут – сам король говорил, и крик стоял такой, будто вся земля вот-вот напополам треснет.

Король опять вскинул руку, качнул ею повелительно – мол, замолчите. Рядом со мной кто-то сказал с недоумением:

– А чего ж ещё? Пора уж и за столы идти.

Досвет выкрикнул:

– Люд положский! Коли вам я велю ваших красных девок на Свадьбосев за молодцев сватать, могу ли свою от них прятать? Каждому цветку свой срок сужен, каждой девке свой жених нужен! Вот и к моей дочери сваты постучаться хотят! Но раз уж я ваш король, то и сватовство хочу принять прилюдно, принародно!

Снова забили барабаны, запели дудки. В доме аккурат напротив ворот, по ту сторону площади, растворились двери на высоком – на уровне второго поверха – крыльце.

– То ж дом Гундяша. – Прошептал кто-то сбоку. – Или он его уступил кому?

– Бери выше. – Тут же отозвался другой голос. – Не кому, а самому королю. И не уступил, а на день подарил, по слухам. Ох, не нравится мне все это.

Из боковой калитки кремля вдруг выступил отряд жильцов – коричневые с серебром спины, мечи наголо на плечах. Народ раздался, и жильцы начали высвобождать проход через всю площадь. Тут я разглядела Ершу – он встал у закрытых створок, и голова его отливала под солнцем светлой рыжиной, как спелая рожь. Ещё несколько жильцов замерли рядом с ним, а дальше коричневые кафтаны суетились, тесня людей.

Открыв проход, жильцы выстроились редкой цепью по его обеим сторонам. На высоком крыльце гундяшевого дома началось движение. Люди в кургузых полукафтаньях, с белыми тряпками вокруг шей, выходили попарно и шли к воротам кремля.

У идущего первым седые кудри висели до груди. В руках он держал алую подушку, на которой что-то лежало – черточка белая, не больше.

– Великий карол! – На ломаном тутешском выкрикнул седовласый, подойдя под самые ворота. Мужики в ярких кургузых одежках, числом десять, попарно стоявшие за его спиной, молчали.

– Я, великий посол великий Цорсель, великий герцог Вер Гоф Вухсер! Мы есть просить великий принцесс Зорян для великий императорский принц, сын великий император Цорсель Альет-Хагир-Зер! Чтобы великий принцесс стать его супруг, потому что у нас есть принц ей под пара! И великий император слать договор для этот брак!

Он приподнял повыше подушку, которую держал. Тут я сообразила, что белая черта – это свернутая бумага.

– Быть беде. – Уверенно заявил кто-то у меня за спиной. – Цорселец на положском троне? Ох-ти нам, братушки. Как бы не последний Свадьбосев счас празднуем.

Ерша неспешно двинулся вперед, забрал у посла договор и исчез за калиткой в воротах. Я бросила взгляд на Зоряну. Глаза у той были полуприкрыты, губы изогнуты в улыбке, но смятения на лице не было. Выходит, знала и ждала.

Потом рядом с королем появился Ерша, подал свернутую в трубку бумагу. Досвет её взял, вскинул руку, показывая бумагу площади.

– Принимаю сватовство великого господина Але. Алехагизеры! И договор к рассмотрению принимаю! И в том слово свое королевское даю! А тебя, господин посол, приглашаю за наш стол! Отведай с нами угощенья, отпразднуй с нами Свадьбосев, уважь щедрость Киримети-матушки!

Вухсер, цорсельский посол, скривился. То ли ему не понравилось, как король-батюшка переиначил имя их великого принца, то ли приглашение за стол, то ли само имя Киримети-кормилицы, то ли ещё что.

А мне вдруг стало тоскливо и тревожно. Как может король Досвет принимать сватовство от человека, который зачем-то ищет его увечного сына – а может, и сам приложил руку к его увечью? А не сам, так кто-то из его народа.

Тем временем люди на площади безмолвствовали. Молчание было какое-то нехорошее, злое. Ерша шагнул к зубцам – я впилась взглядом в его лицо, спокойное, как будто ничего не случилось.

Встав одной ногой в сафьяновом сапоге на край проема меж зубцами, курносый закричал, вскинув брови и наморщив лоб:

– Ясен Свадьбосев! Долгих лет и здоровья свет-Зоряне! Доброго потомства нашей королевишне!

Его поддержали криками жильцы, несколько голосов отозвалось из толпы. С малой задержкой рявкнули слаженным хором чьи-то луженые глотки на задах площади. Вскоре вся площадь уже орала пожелания королевишне Зоряне. Но едва люди стихли, я расслышала:

– Вот же королевский пес. не иначе, загодя своих подкупленных повсюду расставил, чтобы те кричали нужные слова. Ох, не к добру выслуживается да цорсельца на трон тащит. Тот ведь своих с собой привезет, ему всякая рванина из Рубели без надобности будет.

– Быть беде. – Тихо отозвался кто-то в ответ.

Створки ворот внизу распахнулись. Цорсельского посла с его людьми жильцы отвели в сторону, а в кремль потекла людская река. Народ негромко переговаривался. Беспокойство было во всем – в лицах, в неспешных повадках, в голосах.

– Сёдни, похоже, никого не затопчут. – Произнесли рядом. С сожалением. – И не диво, после таких-то новостей. Эх! Прям как и не Свадьбосев нынче.

Мы с Аранией гуляли по кремлю долго. Угостились у столов, все перепробовали. Зашли в кремлевский зверинец, поглазели на сонного от жары медведя и чудного зверя – навроде лося, только без рогов и с горбом на спине. Полюбовались на пляски, на хороводы, что водили девицы по дорожкам кремля.

На танцы те, надо сказать, Арания оглядывалась с завистью. Но когда я ей предложила пройтись в хороводе, не захотела.

– Мне, личной услужнице самой великой принцесс, невместно теперь плясать по-старому. Будь то цорсельские пляски – дело другое, там бы я попробовала. Я ведь, Тришенька, каждый шаг великой принцесс помню, каждый её скок…

Потом мы прошлись мимо храма Киримети, где высокими грудами лежали привезенные из дальних святых рощ березовые ветви. Приготовленные загодя, чтобы каждый в конце праздника мог взять себе из кремля оберег на весь год. Мы свою ветвь решили забрать, когда пойдем к Зоряне в покои смотреть на ведьмовское действо.

Госпожу сестрицу, надо сказать, больше всего беспокоило одно – будет ли Зоряна у себя, когда туда явимся мы? Уж больно ей хотелось провести с великой принцесс хоть часть Свадьбосева.

– Вот ты погляди. – Втолковывала она мне. – Даже детям потом будет что рассказать. С самой великой принцесс на Свадьбосеве, мол, гуляла. А если после этого великий принцесс ещё и добрым глазом на нас посмотрит. глянь, Тришенька, знакомый кто-то!

Из толпы вдруг вынырнул невысокий олгар в белой рубахе и длинной душегрее. Изломанный нос да рваный шрам – я узнала Барыса. Он подлетел к Арании, сказал, не кланяясь и едва выговаривая слова: