Текст книги "Синдром колдуньи (СИ)"

Автор книги: Екатерина Крылатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

– Аллергия на чеснок – это стр-рашная сила! – констатировал Сологуб, натирая чесночной долькой хлебную корочку.

Мое обучение магии шло полным ходом. Осваивались только элементарные навыки, часто применяемые в быту и одновременно тренирующие личный резерв. Меня хватало на десяток простых или три-четыре средних заклинания в день. Приходилось довольствоваться малым, дабы не вычерпать силы без остатка.

– Кондуктор, не спеши, – то и дело напоминал Артемий. – Большинству требуются годы тренировок, чтобы просто колдовать по желанию, а ты получила полный доступ за каких-то два месяца. Не беги впереди паровоза – догонит.

– Ну а ты, например, сколько тренировался, чтобы получить этот самый доступ? Только честно, пожалуйста.

– Месяц, – нехотя признался он, – но у меня был немного другой диагноз.

Какой именно диагноз, не уточнялось. Воропаев вообще не любил говорить о себе, больше отшучивался: «Детство? Да обычное, бестолковое – друзья-приятели, дворы, гаражи, партизаны в подвалах, снеговики зимой и прочие радости».

О семье рассказывал, но очень скупо. Отец погиб в Афганистане через месяц после призыва, мать какое-то время держалась, но потом снова вышла замуж. Отчим дядя Жора Лавицкий, однажды ушел из дома и не вернулся. Младшая сестра Маргарита живет в Питере с четвертым по счету мужем. Весь рассказ занял ровно пять предложений.

Я видела, что эта тема не слишком-то ему приятна, и не решилась настаивать, но если Артемий интересовался мною и моим прошлым, ответы давала максимально исчерпывающие. Скрывать было особо нечего. Чью-чью, а мою жизнь в «добольничный» период трудно назвать интересной. Родилась, жила, училась, окончила школу, поступила в универ, закончила универ, приехала сюда. Классического уличного детства с догонялками и коммунами кукол Барби удалось избежать: дворовые компании, как и Барби, мне были неинтересны. В свободное время училась, читала, пять лет отдала художественной школе. Взялась, было, осваивать фортепиано, но блестящая карьера пианистки закончилась там же, где и началась, когда я своим писклявым голосом попыталась воспроизвести простенькую песенку о метелице. После первого же куплета мне громко зааплодировали и вежливо попросили заткнуться. Учительница шепотом призналась моей маме, что такого музыкально бездарного ребенка она видит впервые.

Институт – отдельная страница биографии, о нем можно написать целую книгу, не имея ни капли писательского таланта. Истории из жизни студентов не зря становятся анекдотами... На этом месте я замялась и быстренько перескочила на госы, диплом. Сашка, наша дружба, решение создать семью, приезд в родной город, практика…

– Ну а дальше ты и сам знаешь, – закончила я рассказ.

– Получается, петь ты не умеешь? – спросил тогда, помнится, Воропаев.

– Совсем, – грустно кивнула я. – Медведь не просто на ухо наступил – он, садюга, еще и потоптался.

***

Наша новая интерница, обещанная вышестоящими еще в январе-месяце, появилась в больнице погожим весенним утром. Толик и Славка успели бросить жребий, кем окажется новоиспеченная коллега: блондинкой или брюнеткой?

– Терпеть не могу блондинок! У меня от них чесотка и стригущий лишай: сразу кого-нибудь обстричь хочется, – заявил Сологуб. – Вер, не в обиду сказано. Но ты ведь у нас крашенная, нет?

– Во-первых, натуральная, – отрезала я, – во-вторых, не блондинка, а русая. И в-третьих, это дискриминация! Интеллект от цвета волос не зависит. Уж вы-то, Ярослав Витальевич, должны это знать.

– Не суть. По статистике, блондинки интеллектом не блещут…

– Зато брюнетки – стервы, – припечатал Малышев. – Вспомни Сам-Знаешь-Кого!

– Так он же вроде лысый был, – засомневался молодой и перспективный.

– Балда! Я про Ту-Чье-Имя-Нельзя-Называть, про нашу, местную. И Ермакову. Всем стервам стерва, скажи, Верк?

Новоприбывшая разочаровала обоих: она оказалась шатенкой. Сидящая к нам спиной девушка мило беседовала с Воропаевым, то и дело откидывая назад тяжелую копну волос.

Клацнула дверь за Толяном, и интерница обернулась. На нас в упор глядели вишневые глаза Ули Сушкиной. Знакомые всё лица! Не ожидала вновь встретиться с бывшей одноклассницей и давним врагом по совместительству.

– Ваши товарищи по несчастью, Ульяна Дмитриевна. Слева направо: Ярослав Витальевич Сологуб, Анатолий Геннадьевич Малышев и Вера Сергеевна Соболева, – представил Артемий. – Прошу любить и по возможности не жаловаться.

– Приятно познакомиться, – она всё так же противно тянула слова. – Рада встрече, Вера.

– Взаимно, Уля, – не поддаваться на провокацию, не поддаваться…

«Вы знакомы?» – Воропаев оставался бесстрастным, даже брови не поднялись.

«Было дело. Потом расскажу, это целая драма в истории отечества. “Борьба за власть, дуракам везет, или по блату без мыла пролезу”»

– На этом церемонии окончены, разрешаю приступить к непосредственным обязанностям. Малышев, мсье Дудкин от вас в восторге. Если и дальше так пойдет, он здесь пропишется. Напрягите серое вещество и гоните его в шею, весело и активно. Ярослав, который Сологуб, вам предстоит борьба с гражданкой Мейлер Л.В. из двадцать седьмой палаты. Поступила к нам вчера, аллергия со всеми вытекающими. Соболева – в педиатрию, Елена Юрьевна просила одолжить лишние рабочие руки. Лично я рекомендовал Анатолия Геннадьевича, но она почему-то отказалась. Наш молодой боец берет курс на сестринскую и дальше по списку. Будут вопросы – обращайтесь, наш девиз: «один за всех». Повторять не требуется? Вот и ладненько, ценю понятливых.

***

– Вера! Вер, подожди!

Я обернулась. Надо же, сама Ульяна Великая мчится по коридору, пытаясь меня догнать. Приятно, честное пионерское!

– Слушаю вас, Ульяна Дмитриевна.

– Ты сейчас куда? Может, выпьем кофе, поболтаем? – выпалила она. – Всё-таки, со школы не виделись. Расскажешь мне, что тут у вас да как...

– Извини, но с «выпьем кофе» у меня неприятные ассоциации, да и дела пока есть. Пригласи кого-нибудь другого, – вежливо посоветовала я.

Уля не обиделась. Она всегда была выше эмоций.

– Просто… ммм, понимаешь, я здесь никого не знаю, и…

– Вот видишь, какая чудная возможность познакомиться! Мне, правда, некогда чаи гонять, а тот же Малышев до пятницы совершенно свободен, – я давно не испытываю к ней былой неприязни, но менять планы ради болтовни с Улей – увольте.

– Ну ладно. Как там в педиатрии? – Ульяна семенила следом, точно собачка на поводке.

– Замечательно, – бросила я и прибавила шагу.

– Лучше, чем здесь?

– Не думаю.

– А я вот, представляешь, хотела в педиатры пойти, но тетя Кира отговорила. Вроде бы с детьми мороки больше, – тараторила приставучая коллега. Раньше слыла молчуньей, слова не вытянешь, а тут, пожалуйста, целые водопады!

– Рада за тебя, – и за детей. – Как здоровье Киры Денисовны?

Тетя Кира... Эх, тетя Кира, попортила ты мне крови в свое время!

Двоюродная тетка Сушкиной преподавала в нашей школе биологию с химией. Поначалу я даже сочувствовала Ульянке: вместо сказки на ночь – теория Дарвина, настольная книга – «Биология для поступающих в вузы», любимый фильм – «Экология на грани чего-то там» или что-то в этом роде. Подобный подход, сами понимаете, имеет свою специфику, и чувство юмора у юного дарования отсутствовало напрочь.

Казалось бы, из-за чего сыр-бор? Добрая Кира Денисовна, подгоняя наследницу под параметры, нещадно «валила» всех остальных. Новый конкурс для гениев – ждите снижения отметок. Не знаю, где тут логика и была ли она вообще, но по условиям успеваемость Ульки была обязана превышать среднюю класса. Чем ниже общая планка, тем легче выйти на финиш.

Но самое обидное не это. Если разобраться, всё это даже ерунда. Не хочу вдаваться в подробности, только после одной жестокой подставы мои отношения с классом резко ухудшились. Мои, Эллы и Наташи Кирсановой. Причиной послужило участие, под протекцией директрисы, в городской олимпиаде по химии. Мы с Наташей потом ездили на районную, а великая Сушкина осталась не у дел. Ульяна и ее банда подхалимов нам этого так и не простили. Уля – что ее обошли, класс – «попранной чести», никак с олимпиадой не связанной. А еще говорят, что отличники – самые безобидные люди!

– Вер, ты что, до сих пор дуешься? Перестань, столько лет прошло. Подумаешь, пошутили слегка! Зато есть, что вспомнить, – выдала активистка, теребя пушистый локон. Знает, собака, чье мясо съела.

– Конечно, Ульяна Дмитриевна, – согласилась я, – воспоминания о выпотрошенных мышах в портфеле и суперклее в кроссовках – одни из ярчайших моментов моей юности. Вряд ли Ванька Жмот сейчас вспомнит, из-за чего был весь сыр-бор, а ведь мышей потрошил именно он.

«Невинная шутка», как выразилась Сушкина, привела к тому, что Наташа слегла с нервным срывом, а я встала с места прямо посреди урока геометрии и влепила ученой гадине пощечину, чтобы она подавилась своим хихиканьем. Ух, что потом было! Одни родительские разборки чего стоили. В итоге Улька перевелась в другую школу, Кира Денисовна вскоре подала в отставку, и справедливость восторжествовала. Одноклассники потом еще долго извинялись, однако неприятный осадок остался. История, достойная мыльной оперы, «Санта-Барбара: школьные годы». Это сейчас понимаешь, насколько глупо и по-детски, а тогда…

Наверное, всё же не стоит собачиться с Ульяной, нам ведь вместе работать. Будем взрослым адекватным человеком, а, значит, соблюдаем нейтралитет и проявляем великодушие.

– Хорошо, пошли, выпьем, поговорим, – мрачно согласилась я. – Только быстро и в порядке ознакомления. Не бросать же тебя одну в этом дурдоме.

Р-р-р, вот и верь после этого в случайные встречи!

***

Нет, сегодня определенно не мой день! Стоило лишь однажды не проверить замок, и наш совместный обед в кабинете Воропаева был внаглую прерван появлением Сологуба. Доблестный интерн с бледным от ярости лицом тряс кулаками и издавал нечленораздельные звуки. Яростный Ярослав – это сильно.

– Артемий Петрович, беда!.. Там, эта… эта М-мейлер… караул! Вообще! Беда! SOS!

– Давайте без намеков, доктор Сологуб. Что опять случилось?

– Перевожу, – из-за спины Славки выглянула Оксана. – Леокадия Виленовна Мейлер…

– Как вы сказали? – Воропаев от удивления уронил салфетку.

– Леокадия Виленовна Мейлер, – охотно повторила Оксана. – Мне самой понравилось. В общем, Леокадия Виленовна недовольна лечением доктора Сологуба и желает видеть начальство. Наглость с ее стороны. Конец сообщения.

– Леокадия Виленовна, – задумчиво протянул Артемий. – Передайте, что подойду. Хм, Мейлер, значит… Мейлер. Идите, Щербакова, мерси за перевод. Доктор Слава, разрешаю поставить на место гражданку Виленовну. Сумеете – отмечу в личном деле исключительный профессионализм.

– А вы меня не обманываете? – недоверчиво переспросил тот, пятясь.

– Вы меня с кем-то спутали, Сологуб. Я не вру, я художественно приукрашаю. Дерзайте, только дверь за собой закройте. Приехали, – сообщил Артемий, обращаясь ко мне, – хоть встречу выпускников назначай. Ты приглашаешь Ульяну, я – Лику.

– Лику? Вы с ней знакомы?

– Разве что на свете есть еще одна Леокадия Виленовна теперь-уже-Мейлер, в чем я лично сомневаюсь.

– Твоя одноклассница? Первая любовь? Соседка? – терялась в догадках я.

– Фронтовая подруга, – ухмыльнулся он, – почти что товарищ по оружию. В садик вместе ходили, сидели за одной партой. И каким только ветром ее сюда занесло?

Эпитет «фронтовая подруга» как нельзя лучше подходил Леокадии Мейлер. Было в ней что-то дерзкое, боевое, дай в руки автомат – пойдет врагов косить, поправляя на ходу блестящую каску.

– Доктор, я женщина ранимая, нервная, – втолковывала мадам Сологубу, – и подхода требую чуткого, ответственного, понимаете? Да ни черта вы не понимаете! Вот взять, к примеру, эти шприцы. Они соответствуют общепринятым стандартам, санитарным нормам?

– Да обычные шприцы, обычные! – повысил голос Славка. – Стандартные, других нет…

– Я безумно рада, о, эскулап! – воскликнула дама, положа руку на сердце. – Экстаз! Нирвана! Небо в алмазах! Но без сертификата качества, не обессудь, колоть не дам. О, я хочу безумно жить, но смерть грозит во цвете лет, коль вы, мой милый-милый доктор, не предъявите документ!

На Славку было больно смотреть. Бедняга весь побелел, губы дрожали, а рука со шприцом ходила ходуном, грозя «милому эскулапу» серьезными травмами.

– И не стыдно тебе, Ландышева, над дитятей неразумным измываться?

Пациентка обернулась. Со спины она казалась гораздо младше. Льняные волосы, схваченные на затылке заколкой – «крабом», темные с блеском (потому что слезятся) глаза, красный нос и неслабенькие габариты – Элка на ее фоне потеряется. Такие женщины не будут скромно сидеть в сторонке, они всегда в самой гуще событий.

Тоненько, по-девчоночьи взвизгнув, Леокадия Виленовна совершила могучий прыжок и повисла на Артемии. Я пожалела, что не захватила фотоаппарат: пышнотелая мадам, едва не сшибленный ею хохочущий Воропаев, а в уголке дрожит Сологуб на грани помешательства. Немая сцена.

– Какие люди, и без охраны! – пациентка растеряла всю свою чванливость. – Тёмка, ты-то как здесь оказался?

– Звала начальство – вот он я, – Артемий, наконец, отцепил от себя Виленовну, и я вздохнула спокойно. Слишком уж откровенно она к нему прижималась. – Слазь давай, пока вместе не грохнулись! Ярослав Витальич, можете быть свободны, мы вас позовем.

– Х-хорошо, – клацнул зубами коллега, – к-как скажете.

Удирая от Лики, как Дафна от Аполлона, он не сразу попал в дверной проем и нечаянно задел меня. Заряд бодрости и хорошего настроения получен.

– Скоро придется валерьянку выдавать за вредность, – укоризненно сказал Воропаев, – а интерны, между прочим, на дороге не валяются. Тем более, такие одаренные, как доктор Сологуб.

– Так это твои оболтусы? То-то, гляжу, выправка знакомая. Я в шоке! Карету мне, карету «Скорой помощи»! О, кто это с тобой? – Лика ткнула пальцем в мою скромную фигурку у двери. – Пришли учить подрастающее поколение на туше мамонта?

– Вера – Лика, Лика – Вера. Иди сюда, она не кусается.

– Только в полнолуние и когда на диете сижу, – уточнила Леокадия. – А это со мной случается редко. Будь мужиком, дай лапу!

Пальцы хрустнули в неожиданно крепкой ладони.

– Еще одна начальница? – широкая улыбка женщины преобразила полное лицо.

– Пока что скромная подчиненная…

– … но мы на правильном пути, – подмигнула она. – Сколько там до конца перерыва?

– Минут двадцать.

– Прекрасно. Так какими судьбами? Не ожидала встретить тебя в этом захолустье.

– Аналогично, – Артемий дружелюбно, но как-то настороженно рассматривал госпожу Мейлер. – С какой луны ты к нам свалилась?

– Мою тетю Феню помнишь? Да помнишь, помнишь, она всегда летом приезжала, сарафан мне еще гороховый привезла. Ну, тот самый, в котором я на мешок с картошкой смахивала. Так вот, тетя Феня здесь сто лет как живет, а я проездом в Нижнем. Дай, думаю, заскочу, – тарахтела Лика. – И тут – бац! – весеннее обострение, нанюхалась прекрасного. Теперь лежу у вас, сопли на кулак мотаю. Это сейчас почти ничего не видно, а вчера – вообще кошмар. Ну, ты помнишь.

– Помню, помню. Так ты же вроде клялась, что из Рязани ни ногой, – насмешливо напомнил Воропаев.

– Жизнь, Тёмка, это сплошные взлеты-падения. Как прославился наш погорелый театр, так и мотаемся по всей России-матушке, народ развлекаем, – вздохнула она, забавно шевеля губами. – А я слышала, что ты в глубинку подался, вроде как и воздух чище, и платят больше. Корыстный ты человек, Воропаев, но корыстный изысканно, ни чета моим цирковым. Те за полбуханки горы свернут и родину толкнут на рынке по дешевке. До сих пор копишь, э?

– Лика, солнце, остановись на одной мысли. Значит, ты до сих пор балуешься театром?

– Точнее, это он балуется мной. По ниточке, по ниточке ходить я не желаю, но приходится. Счас мы, например… О-о-о! Нет слов, одни эмоции! В общем, ставим «Графиню де Монсоро», совместно с драмтеатром. Такая экспрессия, спятить можно! Режиссер бездарен, актеры – сплошь и рядом недоумки, на каждого алкаша три нарика, но суть не в этом. Вся фишка в том, что всё наоборот: Диана де Мародёр, развратница с темным прошлым, соблазняет разбойника с большой дороги. Граф де Монсоро – чуть ли не монах, увлекается философией и икебаной. Герцог Анжуйский – я рыдала! – вовсе не гад последний, а ранимая няшка с богатым внутренним миром…

– Ландышева, ты где всего этого нахваталась? Тебе ведь не пятнадцать и даже не двадцать пять, – Воропаев любовался мой слегка обалдевшей физиономией.

– В апреле стукнет тридцать шесть, но это не важно. Главное, ребята, сердцем не стареть... Ха-ха, попробуй угадать, кого я играю!

– Брата Горанфло? – предположил Артемий, за что тут же получил подушкой.

– По-твоему, я толстая? Я?! Да во мне живого весу пятьдесят кило, всё остальное – шарм, сексуальность и харизма!

Они расхохотались. Я почувствовала себя третьей лишней.

«Я лучше пойду. Вам явно есть о чем поговорить», – мысленный канал работал с помехами. Всегда так, если открываю его сама.

«Лика играет на публику – связь стала гораздо четче, – обычно она не такая наглая. Зато теперь ты понимаешь, что чувствовал бедняга Сологуб».

«Расскажешь потом, что за сарафан такой?»

«Обязательно, а заодно проведу воспитательную беседу о тонкостях работы с кадрами вроде Лики. Сологубу – ценный урок на будущее. Отпущу его сегодня на час раньше, заслужил».

– Приятно было пообщаться, но мне пора.

– Что поделать, служба. Счастливо, подчиненная, – мадам поглядела на меня с жалостью и сделала ручкой.

– Счастливо оставаться, Леокадия Виленовна.

– Тьфу ты, терпеть не могу своё полное имя! – поморщилась та. – Лучше бы Тракториной назвали…

***

Лика терпеливо ждала, пока за Верой закроется дверь, с минуту помолчала для надежности и совсем другим тоном спросила:

– И кто этот воробушек, твоя любовница?

– Не любовница, а любимая женщина.

– Оно и видно. Хотя разница тут невелика, – госпожа Мейлер порылась в тумбочке, достала пару бананов, кулек ирисок и плитку темного шоколада. – Хочешь?

– Только что обедал. А ты, как вижу, ни в чем себе не отказываешь.

– Угу, – Лика развернула шоколадку, понюхала, но есть не стала, – после родов разнесло, никак в себя прийти не могу, вот и жую всё подряд. Еще театр этот, будь он неладен! Дочке девять лет, сыну второй идет, а в последний раз виделись в октябре. Даже на праздники не отпустили, сволочи! Моя карьера, считай, в муках дохнет, но этим всё мало. В сорок лет Диану играть – придумают же!

Она обиженно шмыгнула носом, становясь похожей на ту взбалмошную особу, какой была когда-то. Самая красивая девчонка в школе, натуральная блондинка с черными, как яшма, глазами. Лику любили, Ликой восхищались или открыто ненавидели. Ей пели серенады, подбрасывали записки, за ней табунами ходили старшеклассники. Лику нельзя было не заметить, впрочем, как и сейчас.

– Когда мы последний раз пересекались, лет десять назад? – спросил Воропаев, отвлекаясь от ностальгических дум.

– Где-то так. В тот год я как раз уехала, вернулась – нет тебя. Все говорят, что женился, спилил дерево, родил сына и умотал подальше. Классика жанра.

– Ты раскаялась, разрыдалась и вышла замуж? – подсказал он

– Хе-хе, – уныло выдала она, – если куда и вышла, то в большую жо… ты понял. Какой замуж на пике славы, умоляю! Моя Кончита Аргуэльо отравилась просроченным «Даниссимо». Жила в свое удовольствие, ни в чем, как ты говоришь, не отказывала и залетела. Глупо так, по пьяни, самой стыдно. Мать в крик: «Никаких абортов, рожай!» Родила я Ляльку, Елену. Это потом уже с Максом сошлась. Расписались, квартиру купили, Артемом обзавелись. Макс – это наш помреж, – пояснила Леокадия, – странный типус, но верный. Как Бобик.

– Сына в честь деда назвала?

– Дед у меня Артур Лукич, – она сделала рожицу. – В честь тебя назвала и собственной тупости. Вот опять сижу и думаю: какая дура была, что не согласилась. Любовь ей подавай, чтоб сердце трепетало и мозги плавились. А то разве не любовь была? Ни дня ведь не прошло, чтобы не вспомнила, не пожалела. Сколько думано-передумано, сколько плешей проедено, а то самое, настоящее, ушло... Эх, опять вошла в образ, привычка. Трагические героини не для меня, я больше разгильдяек играю.

Лика вздохнула, почесала нос и развернула конфету, совершенно испортив этим серьезность своих последних слов.

– Ушло, – согласился Воропаев. – Хотя, какая там любовь? Детская влюбленность глупого мальчика в красивую девочку.

Она кокетливо хихикнула и подавилась ириской.

– Эй, а то, чем мы занимались, пока мои предки толклись у нотариуса, – тоже невинные радости детства?

– «Радости»! – передразнил он. – Я краснел как девчонка, а тебе было интересно, как устроены мальчики.

– Ничего подобного! Я вообще была жуткой трусихой и… ладно, признаю: мне действительно было интересно.

Они рассмеялись, не испытывая ни малейшей неловкости друг перед другом.

– А вообще, – добавила Лика, – если серьезно, то «влюбленность» – слово не то. Ты был... глубже, что ли? Серьезнее, чем они все. Я это только теперь поняла. Эх, знала бы, что встречу здесь тебя, продумала бы речь. Расскажи хоть о себе, что ли? Как живешь? Как мать? Спиногрызами в комплект не обзавелся?

– Нормально всё, не жалуемся. Сын до сих пор один, больше пока не планируем.

– А Вера?

– Что «Вера»? – обсуждать девушку с кем бы то ни было не хотелось, тем более с Ликой Ландышевой, в замужестве Мейлер.

– Откуда она взялась? Совсем не твой типаж: девчонка еще, ревнует. Улыбается вроде, а глазки узенькие-узенькие, бровки хмурятся. Пришлось строить Дуньку-тонкопряху, чтоб ненароком не спугнуть.

– Ревнует?! – удивился Воропаев. – Вера?

– А разве не видно? – закатила очи черные Лика. – Мужики, с вами каши не сваришь! Я за ней три минуты наблюдала, но это ясно как день: не надышатся на тебя, веко подними – и она в огонь бросится, потому что ты так захотел. Беззаветная собачья преданность, совсем как у моего Максимки. Играешь, пользуешься, а она любит. Понимает, что пользуешься, но любит от этого не меньше.

– С чего ты вообще взяла?..

– С того самого. Я тебя с четырех лет знаю, Тёмка, лучше только мать родная знает. Ты изменился, Воропаев. Цену себе узнал, наверное. Вон, какой мачомэн вымахал, посмотреть приятно. Отыгрываешься за мою холодность на других бабах? Зря. Апчхи! Апчхи! – Лика с чувством чихнула в платок, размазав помаду. – Вот и правда. Ненавижу о печальном говорить, просто жалко девчонку, пропадет ведь. Пчхи-кхи!

– Будь здорова. Не пропадет, обещаю. Ты ошибаешься насчет меня. И насчет Веры – тоже.

– Надеюсь, что это так, – вздохнула Лика. – Слушай, Тём, можно одну просьбу?

– Хоть две.

– У тебя фотографий не сохранилось, со школы или просто, где мы есть?

– Должны быть, – неуверенно сказал Воропаев, – надо в шкафах порыться.

– Поройся, а? У меня ни одной нет, все порастерялись. Хочется детство вспомнить, посмотреть, какими были…

– Честное слово, должны быть дома, мать их еще вечно в альбомы собирала. Надо поискать, – повторил он. – Я найду.

– Спасибо.

«А ты повзрослела, Ландышева. И поумнела, и погрустнела. Чутье женское появилось, интуиция, раньше-то в основном другим местом думала. Хотя и я был не лучше. Как молоды мы были, как молоды…»

Он прислушался к ощущениям. Где-то в глубине души подняла свою пыльную голову старая любовь к Лике Ландышевой. Его первое потрясение, первая привязанность, бессонные ночи и отнюдь не детские желания. После школы их пути разошлись, но любовь никуда не делась. За время учебы он так ни с кем и не сошелся. Образ белокурой кокетки, «своей в доску» девчонки, его Лики преследовал Воропаева до самой свадьбы с Галиной. Он считал себя однолюбом, пока Елена Михайловна не раскрыла ему глаза. Не любовь то была вовсе, а обычная магия. Это при том, что сама Ландышева даже валенок через ворота не бросала – не верила.

С Верой всё иначе, совсем-совсем по-другому, он чувствует. Лика ошибается.

– Тебе спасибо.

– За что? – спросила Леокадия уже без тени кокетства.

– За то, что ты есть.

Прощание вышло скомканным – оба совершенно не умели прощаться. Артемий взял с Лики слово не третировать интернов и остальной медперсонал, как можно меньше цитировать классику и вести себя прилично. Госпожа Мейлер надулась, но пообещала. Чего не сделаешь ради старой дружбы?

Воропаев покинул двадцать седьмую палату с двойственным чувством. У ординаторской его дожидалась Вера. Перерыв давно кончился, все спешили поскорей добраться до рабочих мест, отстреляться и уйти домой, а Соболева ждала. Беззаветная собачья преданность... Не заботясь о том, что здесь их могут увидеть, он заключил ее в объятия и поцеловал со всей нежностью, на какую был способен.

– Тебя давно ждут в педиатрии.

– Ждут, – эхом отозвалась она.

– Но здесь ты нужнее. Пойдем, нам надо поговорить.

***

Печорин лежал на кровати, смотрел в потолок и курил, стряхивая пепел на ковер. С тех пор как ушла Инесса его мучила бессонница. Зачем любить, зачем страдать? Бери друзей, пойдем… Э-э-э, вернее, зачем страдать, если прошлого всё равно не вернешь? Евгений понимал это рассудком, но душа, приколоченная гвоздями вампирская душа противилась, надеялась на лучшее. Сердце – не тот орган, которому следует доверять, поэтому он перекладывал ответственность на душу, вроде как с нее спросить не стыдно. А, может, всё дело в том, что Печорина нередко одолевали сомнения: есть ли оно у него, сердце? Не тот насос для перекачки крови, который винят во всех грехах, но чувства…

«А не взять ли мне снова отпуск? Повидать Рейчел, детей? Единственные на этой земле родные лю… вампиры. Почему нет?! Надо развеяться, прийти в себя, – Печорин вновь стряхнул пепел и потушил сигарету. – Возьму, иначе труба: чокнусь или обращусь. Говорят, что мертвые чувствуют иначе. Не выход, нет, не выход…»

Размышления прервал звонок в дверь. Кому он мог понадобиться в первом часу ночи? Оставив окурок на тумбочке, Печорин поплелся открывать, попутно вспоминая, во что он одет и одет ли вообще.

На пороге стояла бледная молодая женщина в толстовке с чужого плеча, верхнюю часть лица прятал капюшон. Знакомый подбородочек…

– Что за маскарад? – зевнул Евгений. Как нежить он мог не бояться сектантов, аферистов и домушников. Это им следовало его бояться.

Женщина откинула капюшон. Она дрожала. Светло-голубые, почти прозрачные глаза Алены Рейган смотрели умоляюще, с долей потрясения и ужасом. Бескровные губы шевельнулись и прошептали два коротких слова:

– Борис убит.

Глава пятая

Девочка, которой нет

Единственный способ определить границы возможного – выйти за эти границы.

А. Кларк.

На грани между сном и бодрствованием меня настиг странный звук. «Вз-вз-вз, вз-вз-вз, вз-вз-вз…» Лишь после десятого «вз-вз-вза» я догадалась, что звонит телефон на беззвучном. И кто это у нас такой ранний?

– Алло, – спросонья далеко не ангельский голосок напоминал несмазанные дверные петли.

– Привет. Прости, что разбудил.

– Ничего страшного, – я подавила зевок. – Что-нибудь случилось?

– Пока нет. К Печорину сегодня не поедем: к нему тетя из Москвы приехала.

К Печорину? Ах да, сегодня же воскресенье, любимый день недели.

– Тетя – это серьезно, – о родственниках Бенедиктовича мне было известно немного. Помимо строптивой Рейчел и тройняшек в Москве обитал его дядя с женой, у которого свой бизнес – вот, в принципе, и всё. – Тогда меняем планы. Как смотришь на визит в мои владения?

– Положительно, – рассмеялся Воропаев. – Во сколько мне быть?

– Во сколько сможешь. Анька с подругами в кино, у мамы в девять бассейн – раньше двух точно не вернутся.

– Значит, с мамой знакомить не хочешь? – коварно уточнил он.

– Вы вроде знакомы, – неуверенно напомнила я, – как и с Анькой. Но если ты настаиваешь, соображу семейный ужин, мне не трудно.

Артемий промолчал. В каждой шутке есть доля правды, только не пришло еще время для семейных ужинов – мы оба это понимали.

В конечном счете, договорились на пол-одиннадцатого. Ему требовалось разобраться с делами, мне – окончательно проснуться и подготовиться. Пригласить пригласила, а чем кормить буду, во что оденусь и прочее как-то не продумала. Ладно, где наша не пропадала! Выкручусь.

Мама давно поднялась и уже вовсю колдовала на кухне.

– Доброе утро, – я привычным движением спихнула кота.

– Доброе. Дочь, можешь разбудить Анютку? – ей приходилось перекрикивать шипящую сковороду. Там что-то прыгало, щелкало и брызгало маслом. – Она просила.

Нехорошее слово в мой адрес, три тычка, пинок голой пяткой, и свежеразбуженная сестрица хмуро плещется в ванной. Сова – это семейное, наследуется независимо от пола.

– Мам, тебе в бассейн к девяти?

– Да-да, сегодня в девять. Потом на рынок хочу заглянуть, завтра папа приезжает, – она выложила на тарелку три упитанных гренка с сыром и протянула мне. – Будем стряпать торжественный ужин.

Пока я уплетала гренки, а мокрая сестра – вчерашнюю пиццу, мама, мелодично напевая, собирала сумку. Плавать она любила не меньше, чем готовить.

– Щас будет «Миленький», – шепнула Анька.

Из родительской спальни донеслось: «Миленький ты мо-о-ой, возьми меня с собо-о-о-ой, там, в краю далеком, буду тебе жено-о-о-ой». Я фыркнула в чашку.

– Она предсказуема, – закатила глаза Анютка, – сначала поет про «Миленького», потом – про «Аврору», а в конце – про челны какие-то. Ты, кстати, не знаешь, с чем едят эти самые челны и кто такой Стелька Разин?

– Не «Стелька», а Стенька, тундра. Степан Разин. А челны – это лодки.

– А-а. А я-то думала, при чем тут стелька? – хихикнула сестрица и нарочито фальшиво пропела: – Милая моя-а-а, взял бы он тебя-а-а-а, да там, в краю далеком, есть у него жена-а-а. Вот она, судьба-проститутка: живешь с одним, а тянет к другому, у которого «жена-а-а».

Я уткнулась в свою тарелку. И хорошо всё у нас, и спокойно, и жена – практически не жена, но на душе почему-то тоскливо. «Виновата ли я, виновата ли я?..» Виновата, еще как виновата! Влезла свинячьим рылом…

– Про тебя, Верка, и ухажеров твоих вообще куча песен, – рассуждала Аня, дирижируя куском пиццы, – от «Пять причин» до «Как ты не крути, но мы не пара, не пара…». Есть еще «Мама, ну не виноватая я…», только у нас дочерей поменьше.

Предпочла не объяснять ей, что мой репертуар сменился в рекордные сроки. Чего я только не переслушала за последние полгода, начиная от попсы и заканчивая Моцартом. Попса лила бальзам на раны (не у одной меня проблемы!), а классика успокаивала нервы. Сейчас, правда, ограничиваюсь Моцартом – песенки про «кровь-морковь-любовь» за километр отдают фальшью. Одна форма и никакого содержания.

После ухода любимых родственниц я провела ревизию холодильника. Не так уж и плохо, можно пирог с капустой испечь. Муки после пицц осталось предостаточно, на целый батальон хватит. Замесила тесто, покормила кота, попутно расставила по местам вещи и протерла пыль. Вопрос: «что надеть?» поставил в тупик. За эстетическими думами я чуть не проворонила пирог, и проблема решилась сама собой: оденусь по-домашнему, не по подиуму ходить. Да и меня уже видели во всех возможных образах и ракурсах, разве что не голой. Хотя… Чувствуя, как покраснели уши, слегка дала себе по лбу за крамольные мысли.