Текст книги "Моя жизнь со Старцем Иосифом"

Автор книги: Ефрем Филофейский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц)

Наши братства были исключением на Святой Горе. Когда преставился Старец, тогда и у меня появилась община, и отец Харалампий собрал братию. Возникли две большие общины, которые положили начало возрождению афонского монашества. Тогда стало расти число монахов на Святой Горе. А затем из монастырей за пределами Афона пришли архимандриты с братией и влили новую жизнь и в другие афонские монастыри.

При жизни Старца Святая Гора переживала упадок, число монахов все время уменьшалось. Оставались одни старички, молодежь в монастыри совсем не шла, и монастыри чахли. Поэтому семя должно было упасть в землю, умереть и только после этого прорасти и принести плоды. А затем уже все пошло как заведенные часы.

Многие говорили, что Старец должен был уйти и уже после этого должно было начаться возрождение Святой Горы. С этим согласился и тот враждовавший со Старцем зилот. Когда у нас есть знание и нет смирения, это знание нас надмевает, и мы думаем, что правы только мы, что мы богословствуем правильно, а все остальные ошибаются. Но люди не совершают ошибок только в том случае, если их просвещает Бог. Поэтому монашество – это авангард христианства, это нервная система Церкви.

* * *

Отец Харалампий свидетельствует: «Когда мы были еще зилотами, отец Ефрем Катунакский во время Божественной литургии видел иногда на святом Престоле насекомых. После того как мы присоединились к монастырям, он больше этого не видел. Кроме того, в первую ночь после присоединения к монастырям, когда отец Ефрем служил литургию, нас переполняла благодать, слезы и мир: как Старца Иосифа, так и всех нас, его послушников. С тех пор обилие благодати приходило во время Божественной литургии. Но мы тогда еще, конечно, не поминали Патриарха».

Отец Ефрем Катунакский ради послушания своему Старцу, отцу Никифору, был вынужден вернуться к зилотам. Он оставался с ними до преставления своего Старца в 1973 году. Отец Ефрем рассказывал: «Поверь мне, с тех пор как Старец Иосиф присоединился к монастырям, я его часто видел во сне. Иногда он меня утешал. Иногда говорил мне несколько слов, потому что у меня были большие искушения. А теперь, когда я опять соединился с монастырями, я его вижу во сне и он мне говорит: „Приходи ко мне служить литургию. Когда ты ко мне придешь послужить?“ Но все то время пока я оставался с зилотами, он ни разу мне такого не говорил. И я ему отвечаю: „Старче, приду, когда ты захочешь“. „Приходи в субботу“ – говорит он. И это трогает мою душу».

* * *

Было у нас и еще одно извещение, позднее, когда мы с отцом Харалампием стали священниками. Отец Харалампий рассказывает об этом так: «Присоединившись к монастырям, мы еще какое-то время Патриарха не поминали. Но когда мы перебрались в Новый Скит, я однажды должен был пойти служить в монастырь Святого Павла и там поминать Патриарха обязательно.

– Что мне теперь делать? – спросил я Старца.

– Ступай, – ответил он, – и поминай. А когда вернешься, расскажешь мне, что ты при этом чувствовал.

В общем, редко я получал такую благодать на Божественной литургии. Слезы текли ручьем на протяжении всей службы. Я не мог произносить возгласы. Когда я вернулся, Старец мне сказал:

– У тебя наверняка было обилие благодати.

– Да, Старче.

– Видишь, дитя мое, – опять сказал Старец, – нет греха поминать Патриарха, что бы он ни сказал и ни сделал, если он не извержен из священного чина».

Глава девятнадцатая. НАШИ ХИРОТОНИИ

Пока мы принадлежали к зилотам, у нас не было священника, и мы приглашали отца Ефрема из Катунак. Его Старец, отец Никифор, иногда отпускал его к нам, а иногда нет. И наш Старец из-за этого расстраивался. Однажды он мне сказал:

– Если бы Бог удостоил меня сделать тебя священником! Как было бы хорошо тебя рукоположить, чтобы у нас служилась литургия! Отправлю-ка я тебя на рукоположение.

Однако я никуда не мог выйти за пределы Афона, потому что мы были зилотами. В связи с этим я не был записан в официальный список святогорских монахов, и за мной охотилась полиция, чтобы отправить в армию. Но я по своей глупости думал, что могу выйти в мир для рукоположения и никто меня там не заметит. Я, недотепа, верил, что пойду туда, куда меня пошлет Старец, там меня рукоположат и я незамеченным возвращусь назад. Это были не просто размышления в теории, ведь так сказал сам Старец: «Я тебя отправлю рукополагаться, и там тебя никто не увидит». Всему, что он говорил, я верил, ибо знал, кто мой Старец. Но в конце концов Старец изменил свое решение, и я никуда не поехал. Вот как это было.

Старец собирался послать для рукоположения меня и отца Харалампия к митрополиту Флоринскому. Он говорил мне:

– Харалампия мы сделаем священником, а тебя – диаконом, потому что Харалампий простоват, он не сможет служить один. Ты будешь ему помогать.

И в тот день, когда мы уже были готовы отправиться в путь, лишь только рассвело. Старец нас позвал и сказал:

– Никуда вы, братья, не поедете. Я видел сегодня вот что: на причале в Дафни три змея, разинув пасти, поджидают, когда вы придете туда, чтобы вас проглотить. И я сильно беспокоился и старался задержать вас, и пришел в себя с этим беспокойством. Итак, никуда не ходите. Иначе случится какое-то зло.

И правда, в последующие дни начались гонения.

Вскоре мы присоединились к монастырям. Тогда Старец решил, что мы будем рукополагаться у себя, на Святой Горе. Был у нас Владыка Иерофей, святой человек. Когда он служил, он был похож на святителя Николая. Старец сказал нам:

– Я вас рукоположу у этого Владыки. Ведь иному за каждую хиротонию тысячу драхм подавай. Если этого Владыки не станет, я уже не смогу вас сделать священниками. Я хочу, чтобы вас рукоположил этот святой человек.

Ведь тот, кто рукополагается, приобретает нечто и от Владыки. Человек и от своего Старца, и от Владыки наследует то, что у них есть.

Итак, мы пошли в Великую Лавру, чтобы нам дали разрешение стать священнослужителями. Мы им кланялись, дарили им подарки. Приходя в Лавру, мы дрожали – так сильно мы их боялись. А они нас угощали сладостями, говоря: «Поешьте, у вас там такого нет». А с какими поклонами туда ходил отец Афанасий! Как он им целовал руки, как прикладывал их руки к своему лбу! Каким же подхалимом он был! Нет слов!

* * *

Когда мы получили разрешение от Лавры, одним субботним утром 1952 года Владыка Иерофей рукоположил отца Харалампия в диакона, а в воскресенье – в священника. Меня же посвятил в диакона. Это произошло в скиту Святой Анны. Мне было двадцать три с половиной года.

В ту субботу, перед рукоположением, которое должно было состояться в воскресенье, Старец нам сказал:

– Как только закончится литургия, сразу уходите! На трапезе там не оставайтесь.

Отец Афанасий подскочил:

– Старче, как же они уйдут?! Ведь Владыка должен поздравить рукоположившихся, а они должны будут всех угостить. Как они могут уйти?

– Ничего. Они там не останутся.

– И кого же тогда там будут поздравлять?

– Вместо священника и диакона там будете вы. После отпуста они придут сюда, а ты и отец Иосиф останетесь там и угостите всех.

Итак, Старец послал вместе с нами отца Афанасия и отца Иосифа. Нас рукоположили, и сразу после отпуста мы ушли. Согласно чину все отцы должны были остаться там, но Старец не шутил, поэтому сразу после литургии мы вернулись домой.

Когда служба закончилась, все отцы, бывшие там, собрались в архондарике. Пришел туда и Владыченька, бедный, на угощение.

– Где же батюшка и диакон? Надо ведь их поздравить.

Но мы уже были далеко.

– Их нет, но вместо них здесь мы, – сказал отец Афанасий и принялся всех угощать.

– Вы вместо них?

– Да, Старец им повелел уйти.

И все поздравления достались отцу Афанасию и отцу Иосифу. До чего же незлобив был Владыка! Отец Афанасий сказал ему:

– Ваше преосвященство! Старец приглашает Вас отведать хлебушка в нашей каливе.

И тот, вместо того чтобы разгневаться, сказал:

– Буди благословенно.

Таким кротким он был. Этому дедушке было восемьдесят лет. А ведь до нашего Малого скита от Святой Анны было не близко. И он своими ножками, усталый, сразу после литургии, пришел, бедный, в наши пещеры вместе со своим диаконом. Старец поцеловал и руки и ноги Владыке. Он приготовил рыбу и выставил на стол дыню, которую приберегал для этого случая. Но дыня оказалась так себе.

– Ваше преосвященство! Отведайте дыньки!

– А-а-а, замечательно, замечательно.

Попробовал ее диакон и не удержался:

– Фу, какая невкусная!

– Хороша, хороша дынька! – говорил Владыка, несмотря на то что дыня действительно была невкусной.

И затем добродушный Владыка отправился к себе. Святой был человек! Путь от нас к нему был очень утомителен и для молодого. А ведь к нам он пришел после шести часов службы с хиротонией. Это значит плюс еще два-три часа. Такими подвижниками были люди того времени! А мы – как вареные, толком не можем ничего. Быстро устаем, все время недовольны. А тот, бедный, со своей палочкой – тук-тук – как он только ступеньки находил там, где и мул с трудом проходил! Но он не обращал внимания на свои больные ноги. Таковы были его решимость, подвижнический дух, его страх Божий!

* * *

Я столь мало думал о своем диаконстве, что забыл о нем. Представьте себе: в самый день рукоположения, после трапезы, я пошел в церковь зажечь лампадки. И там святой Престол стал так меня к себе притягивать – некоей благодатью, некоей любовью, – что я себя спрашивал: «Почему это меня так притягивает святой Престол? Разве я первый раз зажигаю здесь лампады?» И только потом я вспомнил, что стал диаконом и буду теперь служить у святого Престола. Затем мы после полудня поспали, поднялись на бдение. И я чувствовал в себе нечто новое, некую благодать. Что это было такое? Нечто меня тянуло к Небу. Некая благодать священства. И тогда я опять вспомнил, что стал диаконом.

* * *

После рукоположения мы по желанию Старца служили Божественную литургию каждый день. Он знал, какую пользу литургия приносит всем: и живым, и усопшим. Нам он рассказывал, что во время владычества турок был один священник, который ходил по селам и служил там литургии, поминая на каждой службе множество имен усопших. Однажды его схватил сельский полицейский-турок и запер в тюрьме, сказав: «Ты, отец, – гяур и своими службами возмущаешь народ. Что-то плохое ты затеваешь». В ту же ночь турок увидел во сне сотни людей с палками в руках, которые надвигались на него и строго говорили: «Или ты отпустишь батюшку из тюрьмы, чтобы он служил и поминал нас, или мы сейчас убьем и тебя, и твоих детей». Турок в ужасе проснулся и, хотя была еще ночь, побежал в тюрьму и попросил священника тотчас уйти восвояси.

* * *

На службах с отцом Харалампием у нас бывали славные моменты. Я был у него диаконом три года, пока сам не стал священником. Он привык к моей помощи и чувствовал себя спокойно. Он думал: «Раз уж у меня есть диакон, не о чем волноваться». И забывался в молитве. Я его толкал:

– Отец, говори «яко Твое есть».

– А-а-а… Яко Твое есть Царство…

Затем снова на ектении:

– Отец, «яко подобает Тебе».

– А-а-а… Яко подобает Тебе…

– Слушай, давай повнимательней! – говорил я ему.

Или еще бывало:

– Давай, отец, читать входные.

– Буди благословенно.

Кладем мы поклон Старцу, и отец Харалампий сразу отправляется в алтарь облачаться.

– Отец!

– Что такое?

– Давай читать входные! Что ты облачаешься? Мы ведь входные не прочитали!

– А-а-а, правда. Прости, диаконе.

И он снова выходил из алтаря читать входные молитвы.

– Отец, говори возглас «Благословенно Царство!»

– Буди благословенно. Бла-а-словенно…

– Не «бла-а-словенно», а «благословенно»!

– Хорошо, хорошо, сейчас скажу. Бла-а-словенно…

– Да не «бла-а-словенно», а «благословенно»!

Он был как ребенок. Выходило у него все очень мило. Пока не состарился, все «бла-а-словенно» говорил. Славный был человек.

Иногда он облачение надевал наизнанку, путал фелонь с подризником. Старец, когда об этом узнавал, говорил мне:

– Я рукоположил еще и диакона, потому что знал, что меня ожидает. Пока отец Харалампий выучил бы литургию, мы бы замучились, не будь тебя с ним в алтаре.

Ведь я, когда жил в Волосе, всегда был со священником в алтаре и службу знал. А отец Харалампий службу знал не очень хорошо. Я ему подсказывал:

– Отец, «паки и паки».

Обо всем, что нужно было говорить, я ему напоминал. Он весь уходил в молитву и созерцание. А я должен был следить за ходом службы, потому что иначе он делал бы ошибки. Позднее, когда я сам стал священником, ему пришлось нелегко, потому что, пока я был рядом, он был спокоен. Старец говорил ему:

– Отец, не витай в облаках, не делай ошибок!

Я очень любил отца Харалампия. Ошибки его были простительны, он их делал по своей простоте. Поэтому Старец ему как-то сказал:

– Отец, когда я уйду, слушайся малого. Спрашивай его обо всем, что будешь делать.

* * *

В миру диаконов окружает слава. Они восходят на амвон, читают Евангелие, много чего делают. И люди им кланяются. И начал диавол вкладывать эти образы в мою голову. Я сказал себе: «Постой-ка!» Я был ошеломлен. Такие помыслы ко мне пришли впервые. Лишь только я увидел, как у меня в воображении вновь начинают возникать картины храмов, амвонов и множества людей, я сказал себе: «Пойду-ка расскажу об этом Старцу». Прибегаю к нему:

– Старче, вот что мне говорят помыслы. Диавол в моем воображении рисует амвоны и толпы народа. И я чувствую, как меня тянет туда.

Старец сказал мне:

– Так может быть, дитя мое, у тебя были такие помыслы до рукоположения? Почему ты в таком случае о них мне не сказал?

– Старче мой и отче мой, откуда мне было иметь такие помыслы? Я никогда и не думал об этом. Это появилось только сейчас.

– Ну, значит, какая-то гордость затаилась в тебе и Бог захотел тебя исправить, – сказал он.

– Да, гордости и эгоизма во мне полно. Не беспокойся, Старче, я с этим разберусь.

– И что же ты собираешься сделать?

– Не переживай, Старче, я эту гордость поставлю на место.

«Что же он сделает, этот малой?» – должно быть, подумал Старец. Я положил поклон, взял благословение Старца, пошел в свою келлию, схватил палку, засунул под подрясник, пошел в церковь и встал перед Царскими вратами. «А ну-ка, иди сюда!» – сказал я помыслу. И лишь только я это сказал, меня всего охватила дрожь. «Гм! – сказал я себе. – Когда ты постригался в монахи, когда ты здесь стоял на коленях, что ты говорил Богу?» И палкой – бац, бац! Я аж подпрыгивал, а помысл мне: «Нет, нет, нет! Я молчу! Оставайся здесь, успокойся, я ухожу!» Дело было кончено, все как ножом отрезало. Этот бес на меня больше не нападал и не беспокоил меня.

Но если бы я этот помысл оставил и не вырвал с корнем, то покатился бы по наклонной. Так на личном опыте я увидел, что если воевать со злом, с какой-нибудь страстью с самого начала, то человек избавляется от нее навсегда. Но вначале необходимо немного попотеть. Страстный помысл придет один раз, второй, третий – и в зависимости от того, как мы его отразим, будет нам или избавление, или пленение.

* * *

Однажды, когда я служил диаконом, Старец мне сказал:

– Малой, ты видел того, кто был рядом с тобой?

– Кого, Старче?

– Когда ты кадил храм, тебя сопровождал ангел со свечой. Он шел впереди, а ты кадил. Разве ты его не видел?

– Куда уж мне, болвану, это видеть!

К сожалению, у него был такой ученик, как я. Старец же все это видел.

Однажды я служил с отцом Харалампием. Во время самой важной части литургии Старец зашел в алтарь, чтобы сказать нам что-то. Когда литургия закончилась, он произнес:

– И я был причастен тому, что вы делали в алтаре.

– О чем ты, Старче?

– О том, что вы совершали. Вы тогда были не просто людьми, вы были ангелами. И лишь только я зашел в алтарь – уф! – и меня захватила эта благодать.

* * *

Старец испытывал большое благоговение перед священниками. Епископам он целовал и руки и ноги. И отцу Ефрему он целовал руку. И мне, когда брал антидор. Я свою руку у него выдергивал. Все у нас было по-простому.

– Подойди сюда, малой, я тебе поцелую руку!

После того как он читал Апостол, он также пытался поцеловать мне руку. Я ее выдергивал.

– А ну-ка, дай сюда руку, малой, я ее поцелую!

«Чмок!» – раздавалось на всю церковь, как будто это делал малый ребенок. До чего же это был бесхитростный человек! У него было столько радости, столько любви и столько благодати от Бога, что он весь просто летал!

Глава двадцатая. НАШЕ РУКОДЕЛИЕ

Старец с большой охотой занимался всем: на бдениях он был первым, на литургиях – первым, в церкви и на послушаниях – тоже первым. Старец любил трудиться и не останавливался, даже когда это позволял наш распорядок. Старец мне говорил: «Когда человек знает, что в своем послушании работает Богу, тогда он трудится с большой охотой». Поэтому с самого раннего утра, лишь только рассветало, он брался за рукоделие, согласно отеческому изречению: «Тело мое, чтобы питаться, трудись. Ты же, душа моя, чтобы спастися, трезвись».

Почему Старец так поступал? Для того чтобы дать пример нам. Но также и потому, что на рукоделие есть благословение Божие: рукоделие помогает в борьбе с помыслами. Когда кто-нибудь не занимается рукоделием, его ум все время занят мыслями то об одном, то о другом, ему хочется поговорить – и тому подобное. Ведь это очень естественно для человека – желать что-нибудь делать. Если он не трудится, то захочет трудиться язык, захочет трудиться ум.

Старец рассказывал нам такую историю. Один брат ушел от своего Старца. Его спросили:

– Почему ты ушел?

– Э-э, он все время заставлял меня трудиться: и по воскресеньям, и по праздникам. Все работай да работай.

Тогда один великий Старец ему объяснил:

– Хорошо с тобой поступал твой Старец. Ведь если ты не будешь трудиться и в эти дни – воскресенья и праздники, то, поскольку ты не совершаешь духовного труда, ум твой будет все время бродить там и сям, по дурным местам. Твой Старец, зная, что ты не способен творить молитву и иметь духовное созерцание и что ум твой будет бродить там и сям, счел более полезным для тебя рукоделие, чтобы ты трудился и твои помыслы были связаны.

Поэтому Старец Иосиф не оставлял нас в праздности, ссылаясь на отеческие изречения: «Праздность научила людей всевозможному злу» и «Праздность – мать всякого зла». Праздный человек, во-первых, не зарабатывает на хлеб насущный, а во-вторых, ничего не может заработать на милостыню для помощи ближнему. Но прежде всего, труд и послушание приравнивались святыми отцами к молитве, считались средством спасения. Ибо трудящийся человек должен и молиться, и работу выполнять. Трудящийся человек полезен и нужен, а праздный и ленивый не удостаивается от людей никакой чести.

* * *

Нашим рукоделием была резьба по дереву. Мы делали по восемь-десять крестиков в день. Старец Арсений резал пилой на куски твердую древесину, отец Иосиф и отец Харалампий делали из этого заготовки и предварительную резьбу на них, так называемый остов. Затем это брал Старец и вырезал готовую вещь. Отец Афанасий брал крестики, продавал их монастырям и приносил нам продукты. Давали мы крестики на продажу и в магазины в Карее, потому что получалось их у нас много. Отправляли мы их и в Америку, а нам присылали деньги. Вырезая по восемь-десять крестиков в день, мы собирали очень много, особенно во время Великого поста. Позднее мы делали и водосвятные кресты. Один раз я видел, как Старец сделал двадцать таких водосвятных крестов. Работу он делал очень быстро, он считал ее разновидностью молитвы. Позднее мы начали делать и резные печати для просфор.

У Старца получались замечательные резные крестики. Работал он очень ловко. Он был очень искусен в резьбе, потому что имел твердую руку. Он мог вырезать по дереву, просто держа вещь в руке, тогда как мы могли вырезать, только опирая ее на что-нибудь. Благодаря твердой руке работа его была очень успешной. Но занимался он лишь одним видом резьбы. Он делал крест, на одной стороне которого вырезал Распятого Христа, а на другой – Пресвятую Богородицу. Если бы он захотел, он мог бы прекрасно делать очень тонкую резьбу. Это мы видели сами, когда он считал нужным сделать что-нибудь особенное. Однако ему не нравилось делать разнообразные или роскошные вещи с очень искусной тонкой резьбой, потому что они, говорил он нам, требуют большого умственного внимания и как бы отрывают ум от его обращенности к Богу, уводят его в плен. Кроме того, если бы мы делали более искусные вещи, ими интересовалось бы больше людей и мы потеряли бы безмолвие. А так, простой работой, мы достигали цели – зарабатывали себе на жизнь. Благодаря резьбе у нас были все блага, хотя мы не имели ни сада с огородом, ни оливковых деревьев.

Однако работа эта была нелегкой, и Старец уставал, как можно видеть из одного его письма: «Хотя в юности я был в расцвете сил, а сейчас состарился, как столетний старик, от мук многих изменений, я прежде всего делами рук своих добываю хлеб свой в поте лица, как ты видел из того, что я тебе прислал». [55]55
  Письмо 18. В русском переводе письма Старца Иосифа Исихаста вышли в двух изданиях: «Изложение монашеского опыта» (СТСЛ, 1998) и «Выражение монашеского опыта» (СТСЛ, 2006). В настоящее время продолжается работа над третьим, исправленным и дополненным, изданием писем. В данной книге цитаты из писем, как правило, даются в новом переводе. В связи с этим здесь и далее при ссылке на письма приводится только порядковый номер письма.


[Закрыть]