Текст книги "Золотые коронки"
Автор книги: Ефим Гринин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)
Восхищение барона было неожиданно отравлено подозрением. Путь из Одессы до Энска изобиловал препятствиями даже для немецких офицеров. Он обязан проявить осторожность.
– Вы совершили далекое путешествие, фрейлейн, – сказал он несколько суше прежнего. – Кто у вас проверял документы?
– Если вы из гестапо, обер-лейтенант, то нам с вами не о чем говорить, – дерзко сказала Галина. – Мой шеф – обергруппенфюрер Вильгельм Гортнер советует мне держаться подальше от гестаповцев… – Она смерила взглядом аккуратную фигуру офицера. – Впрочем, если вам нечего делать, займитесь, – открыв сумочку, она бросила на стол документы.
Барон был шокирован. Таким тоном с ним никто не смел говорить. Рябинина позабавило смешанное выражение негодования и растерянности на лице офицера. Но всякая неприятность для барона в стенах этого дома была бы не на пользу Рябинину, и он примирительно сказал:
– Барон фон Хлюзе, мадам, адъютант командующего, в высшей степени образованный человек!
– О, барон – это иное дело, – сказала Галина и скептически прищурилась, словно проверяя, похож ли офицер на барона. – Рада с вами познакомиться, фон Хлюзе. Меня всегда привлекало величие духа старинной немецкой аристократии.
Она дружески просто подала офицеру руку. Покоренный барон поднес ее к губам. Все восемь месяцев пребывания на Восточном фронте он страдал без женского общества. Но вульгарные девицы в офицерском ресторане были ниже его достоинства. Интуиция советовала ему поторопиться, пока эта редкая женщина еще свободна. Он пригласил ее поужинать. Галина села к пианино. Он последовал за ней, бросив украдкой взгляд на документы.
– Доктор, у вас отличный инструмент! Это же Мюльбах! – Она взяла несколько аккордов. – Барон, что вам сыграть? Бетховена или Вагнера? Может, вам по душе кто-нибудь из итальянцев? А русскую музыку вы любите?
Барон замялся. Классическая музыка утомляла его, он предпочитал что-нибудь легкое, сентиментальное. Вполголоса, придавая интимность своим словам, Галина заметила:
– Как хотите, мне показалось, что вы мужественный человек и любите героику.
Она задорно пробежала пальцами по клавишам, и Рябинин, облокотившийся на пианино, вздрогнул, услышав до боли в сердце знакомую мелодию Глинки. Одним глазом он посмотрел на барона, стоявшего с другой стороны пианино. Что, если немец знает эту оперу? Излишняя роскошь – дразнить гусей!
Какая все-таки странная загадочная женщина! Актриса она или пианистка? Ее манеры исполнены простоты и достоинства и были так чужды нынешним нравам Энска, что она показалась Рябинину человеком из другого мира. Но она сама сказала, что выросла здесь. Кто же и когда воспитал ее так? Неужто она бегала в школу поблизости от его дома? Он знавал красивых женщин-аристократок и в Петербурге, и в Гейдельберге, она ни в чем не уступала им. А как пощадила ее война? Есть ведь один путь… Страшно подумать. Зачем ее вырастили такой привлекательной?
Барон со скучающим видом склонился к Галине.
– Фрейлейн, я жду вашего согласия. Вам не будет скучно!
– Это зависит от доктора, – засмеялась Галина. – Может, я вовсе лишусь аппетита.
– У вас чудесные зубы, фрейлейн. Неужели вы нуждаетесь в услугах дантиста?
Галина опустила крышку пианино, сказала со вздохом:
– Ничего не поделаешь, барон. Золотой блеск – это последний крик моды. Ради моды женщины готовы пожертвовать многим… – Она повернулась к Рябинину. – Доктор, три короночки вот тут, справа, потому что я чаще приоткрываю правую сторону рта. Два резца и один клык. Это возможно?
Рябинин вздрогнул. Что это: случайность, провокация или…
– Как вам угодно, мадам. Прошу в кресло.
– Вы к нам надолго, фрейлейн? – спросил барон.
– Недельки на две. Вас это устраивает?
– О, вполне. Разрешите вас подождать. Мой «оппель-капитан» к вашим услугам.
– Нет, нет, барон. Вряд ли я удержусь на высоте положения в этом кресле. Мне будет неприятно, если вы услышите мои стоны.
– Назначьте время, фрейлейн, – настаивал барон.
– Терпение – одна из доблестей германского офицера, не так ли, барон? Это утверждает мой шеф – человек очень мудрый.
– Фрейлейн! – умоляюще воскликнул барон.
– Вот это натиск! – лукаво погрозила Галина пальцем. – Ну, хорошо, не буду вас томить. Приезжайте за мной, Садовая, 15, но не слишком рано.
Когда барон откланялся, Галина сказала, словно советуясь:
– Он нетерпелив, но очень мил, этот барон, не правда ли, доктор? И настоящий аристократ! Разве он позволит себе унизить женщину, разглядывая на свет ее документы, как эти выскочки тридцать третьего года! Такой молодой – и уже адъютант командующего. Как хорошо! Я не перевариваю мелкую сошку!
– О да, барон – крупная фигура. Его побаивается даже полковник фон Крейц…
– Вот и не верьте в приметы, – удовлетворенно засмеялась Галина. – У меня с утра было предчувствие удачи. Такое знакомство, да еще у вас, доктор. Это чудесно! Мы обязательно станем с вами друзьями.
Рябинин зашел вперед и, глядя на женщину, спросил медленно, настороженно:
– Мадам, что же все-таки вам сделать?
– Три коронки, доктор, – тихо, совсем другим тоном сказала Галина, – два резца и один клык с правой стороны.
– Я постараюсь не очень портить вам зубы.
– Вы угадали мое желание… – Галина порывисто вскочила с кресла и протянула руку доктору. – Ох, наконец-то я дома! Здравствуйте, Сергей Иванович! Я привезла вам приказ объединенного штаба…
Две радистки
I
Желтый пучок света переползал по стропилам и, расплываясь и бледнея, выхватил из тьмы дальний угол чердака, затянутый паутиной. Майор всмотрелся в освещенное пространство и повел фонариком вправо. И в тот же миг сухо и негромко, как хлопок в ладоши, щелкнул выстрел.
Левую руку майора ожгло, она обмякла, бессильно упала, уронив фонарик, и в аспидно-черной темноте майор услышал прыжок человека и треск разрываемого камыша. «А, чёрт!» – вырвалось у майора, и в следующее мгновение его пистолет послал на звук первую пулю. Тенькнуло разбитое стекло, майор чуть приподнял пистолет, и три выстрела один за другим прогремели на чердаке, заглушив стон и проклятье человека, спрыгнувшего на землю.
В затхлую духоту ворвалась струя прохладного воздуха. А на улице кто-то истошно завопил: «Стой! Стой, сволочь!» И опять сухой щелчок выстрела, чей-то стонущий вскрик и длинная очередь из автомата…
II
Майор отказался лечь в санбат. Пуля прошила навылет мякоть предплечья, не задев кости. Ему сделали перевязку, отрезав намокший кровью рукав гимнастерки, подвесили раненую руку на грудь. Он вернулся к себе, переоделся с помощью Сотникова в новую гимнастерку.
А через час вызванный к Ефременко командир хозвзвода комендантской роты заполнил бланк похоронной на красноармейца Шрамова Якова Емельяновича, 1898 года рождения.
Ездовой Шрамов и сержант Осетров ожидали на улице, чем кончится обыск. Выстрелы заставили обоих броситься с разных сторон за хату, и тут Шрамов первый увидел соскочившего с чердака человека. Ездовой закричал, кинулся за ним и упал с предсмертным стоном. Автоматная очередь Осетрова свалила убийцу в нескольких шагах от хаты.
Трое офицеров по-разному думали о рядовом Шрамове. Командир взвода, вчера отругавший ездового за перерасход фуража, вспомнил, как любовно, по-хозяйски заботился Шрамов о лошадях взвода. Найдется ли из пополнения такой ездовой?
Отец Сотникова погиб в боях с деникинцами, и капитан понимал, какую беспросветную тучу горя обрушит похоронная на семью Шрамова. А он, наверное, писал жене и детям, что служба на фронте у него совсем, как в колхозной конюшне. И не искал он ни подвигов, ни наград, делал свое маленькое, незаметное дело…
Майор Ефременко записал адрес. Он представит Шрамова к медали «За отвагу» и сообщит об этом его жене в заволжскую деревушку Андреевку. Никакая награда не восполнит семье вечной утраты, но пусть хоть знают, гордятся дети, что отец их, малограмотный конюх, был отважным, зорким человеком и смертью своей уберег от гибели тысячи людей…
Однако, долго думать было некогда, дела призывали к себе живых. И командир взвода ушел, а майор закурил, отбросил волосы со лба и, усмехаясь, сказал Сотникову:
– Ну, товарищ Шерлок Холмс, выкладывайте ваши умозаключения!
Гимназистом шестого класса Ефременко взахлеб читал копеечные выпуски Конан-Дойля, но, став взрослым, начисто забыл об удачливом сыщике. Он не помышлял об оперативной работе и лишь по воле партии пришел в контрразведку. Но он внес в эту суровую ответственную службу придирчивую строгость инженерной мысли и многолетний опыт партийного организатора.
Его насмешило бы сравнение деятельности контрразведчика с приключениями Шерлока Холмса. Но однажды он увидел в чемоданчике Сотникова любовно переплетенный томик Конан-Дойля. Сотников, тогда еще старший лейтенант, восторгался тонкостью анализа знаменитого сыщика. И, почувствовав, что молодой офицер подводит некую теоретическую базу под свое увлечение, Ефременко сказал:
– Не тот век сейчас, старший лейтенант, не та техника, не те у нас враги. Так что надо не в одиночку действовать, а с людьми работать, на людей опираться…
Последние события опять подтверждали правоту майора. Но капитан любил быстрые, иногда парадоксальные выводы. И еще там, в хате, когда майор спустился с чердака, прижимая к окровавленной гимнастерке простреленную руку, капитан шепнул начальнику:
– Наша опера, товарищ майор, ручаюсь. Оба солиста здесь…
На театральном лексиконе Сотникова это означало, что убитый и хозяйка хаты – пышная брюнетка с красным ожерельем на шее – составляли ту пару, которая в шифровке обозначалась Р2 и РМ. Майор скептически хмыкнул, выводы делать было рано. Он не сердился на помощника. Суждения капитана бывали разумными, зрелыми, а иногда и оригинальными, им только не хватало житейского опыта, который придает мысли устойчивость. Но романтический пыл куда лучше холодного равнодушия! Майор не упускал случая дать Сотникову высказаться. И сейчас, когда все данные этой неожиданной операции были у них в руках, он ждал, что скажет помощник.
На столе лежала разбитая выстрелом майора походная рация, снятая с чердака, и рядом немецкий офицерский пистолет, складной нож с маркой «Золинген», зажигалка, три пачки болгарских сигарет, офицерская фляжка, две плитки датского шоколада, швейцарские наручные часы «Лонжин» и французская авторучка с золотым пером. Все это было взято у убитого радиста, кроме одежды – серой рубашки и полосатых брюк. Документов и бумаг ни при нем, ни на чердаке, ни в хате обнаружить не удалось.
Брюнетка на допросе вела себя вызывающе. По ее словам, она овдовела еще до войны и работала счетоводом в сельпо. Связь с убитым она отрицала и плакала, призывая всех святых в свидетели, что умерла бы со страху, если б знала, что на чердаке кто-то есть. Поездки в Ростов она объясняла желанием подыскать работу в городе, потому что в селе ей мужа не видать, а она еще женщина в соку. Записку, принесенную Шрамовым, признала своей и сказала, что в этом магазине устраивается кассиршей.
Излагая свои соображения, капитан настаивал на том, что брюнетка работала в паре с убитым. Ее поездки он оценил, как способ сбора сведений или получения готовых материалов от кого-то. Майор кивнул в знак согласия. По мнению капитана, радист был немецким офицером. И с этим выводом майор не спорил. Вещи из всех стран Европы плюс армейские пистолет, фляжка и рация изобличали гитлеровского офицера. На этом основании капитан считал, что угроза передачи полковнику фон Крейцу второй шифровки ликвидирована.
– Допустим, – сказал майор. – Кто же из них Р2?
– Конечно, радист!
– Итак, по-вашему, эта неумная бабенка не кто иная, как РМ, то есть доверенный человек полковника фон Крейца? Плохого вы мнения о полковнике – и напрасно! – Поморщившись от боли, майор вышел из-за стола, вынул из сейфа шифровку и вдруг сказал с какой-то страстной, несвойственной ему горячностью: – Знаете, капитан, если бы не подлое нутро гитлеровских выкормышей, я бы их уважал, да, да, я не боюсь этого слова, уважал бы за филигранную работу. Чем больше сталкиваюсь с ними, тем яснее вижу, как дорого мы платим за недооценку вражеской разведки. – Он положил радиограмму, разгладил и придавил ее ладонью. – Наше счастье, что радиограммку нам словили, с ней мы найдем концы. Они где-то рядом, я чувствую… Только не это. – Майор ткнул пальцем в рацию. – Вы даже не присмотрелись к ней, а ведь это же люфтваффе, капитан, воздушные силы. И разве пошлет фон Крейц агента с таким разнокалиберным снаряжением! Я не утверждаю, но возможно сегодня Ростов бомбить не будут…
Красная волна затопила рябины на лице капитана, но он не любил сдаваться и, чуть наклонившись вперед, запальчиво возразил, что для радиста-наводчика Ново-Федоровка слишком отдаленный от Ростова пункт. Гулять на людях радисту незачем, так что его снаряжение не играет роли. А главное, в условиях отступления, теряя лучших агентов, даже фон Крейц должен мириться с такими брюнетками, лишь бы служили.
В этом была доля истины, и майор сказал:
– Конечно, на оккупированной территории они не брезгуют никем, создавая очаги шпионажа. Они ведь не успокоятся. Проигрывая войну, они будут готовить новую… – Майор сделал паузу, эта мысль зрела у него на почве множества больших и малых фактов… – Но этот случай особый. Нелепость теоретическая в жизни часто бывает очень логичной. Перечислите, капитан, какие немецкие части стояли в Ново-Федоровке за время оккупации.
Это был каверзный вопрос. Капитан напряг память, но, кроме частей выбитой из Ново-Федоровки немецкой пехотной дивизии, ничего не мог припомнить.
– Вы мало говорите с народом, – устало сказал майор, опускаясь на стул. – А люди все помнят. Так вот, капитан, с мая по сентябрь сорок второго здесь был штаб 16 дивизии пикирующих бомбардировщиков. Она сейчас базируется за Мелитополем. И этот радист, безусловно, жил у брюнетки. Теперь вам ясно?
Пожалуй, майор опять прав. Сброшенному с парашютом радисту было безопаснее разыскать свою любовницу, использовав ее в качестве связной, чем идти на риск в Ростове. Но это легко проверить, надо дать соседкам опознать труп.
– Верно, – поддакнул майор и без всякой связи с предыдущим, спросил: – Значит, Овсянников так и не прикоснулся к Кире?
Сцена из «театра теней» снова представилась Сотникову, он уверенно сказал:
– Либо этот Овсянников вообще лопух, либо у них был разговор не о любви. Нормальный мужчина не утерпит…
– Ах, Петя, Петя! – принужденно засмеялся майор. – Как ты судишь всех по себе! А дружба мужчины с женщиной?
– Выдумки! – озорно скривился капитан, но присмирел, заметив, как вдруг поскучнело худое, с впалыми щеками и утомленными глазами лицо Ефременко.
– Слушайте приказ! – сухо произнес майор, и Сотников встал перед начальником, как положено. – Выезжайте с Осетровым и двумя бойцами по адресу на записке. Брюнетку с собой. Используйте метод внезапного эффекта. И если наши предположения не ошибочны, оставьте всех, кого захватите там, в городских органах. Это дело их компетенции. Я жду вас не позже полудня…
– Есть, товарищ майор, будет сделано, – сказал капитан.
III
Некоторое время майор раздумывал о том, как неосторожны и категоричны бывают люди в своих суждениях. Сколько обид, ссор и даже трагедий вызывают вот такие резкие слова! А всего-то и требуется в отношениях с людьми мягкая сдержанность…
Он сильно и нежно любил свою жену. Когда командующий армией вручил ему четвертый боевой орден, майор в шутку сказал, что отдал бы эту награду за месячный отпуск к семье. Немногословный по натуре, он не делился своими душевными переживаниями, не заигрывал с женщинами. Оттого некоторые офицеры считали майора сухарем. Злые языки передали ему, что кто-то обозвал его ходовым словечком «лопух», но никто не сказал ему, сколько других офицеров видят в нем настоящего человека, не способного разменять по мелочам большое чувство. И потому презрительное замечание Сотникова по адресу Овсянникова рикошетом зацепило майора.
Было четверть третьего ночи, когда «виллис» уехал в Ростов. Майор бережно поправил ноющую руку на груди и твердыми шагами пошел в комнату дежурной опергруппы. Трое бойцов и сержант азартно забивали «козла» на крашеном ларе. Старшина поставил на «попа» цинковый патронный ящик и тихо щипал струны гитары. Еще один сержант, стоя на коленках у лавки, самозабвенно царапал карандашом письмо.
Старшина подал команду, и все они приветствовали начальника, стоя навытяжку, подтянутые, отмеченные неуловимым для непосвященного глаза налетом щегольства, которым отличаются бывалые солдаты. Майор пробежал взглядом по молодым сосредоточенным лицам. Он хорошо знал своих людей. Он никого не брал с пересыльного пункта или из маршевых рот. За каждого из них он выдержал целые битвы с командирами разведвзводов и рот, не желавших отдавать лучших охотников за «языками».
– Сержант Осадчий, сержант Рыскулов, рядовой Сосницкий, – назвал майор.
Круглолицый, со шрамом, вздернувшим верхнюю губу над литой кукурузной подковкой зубов, сибиряк Осадчий и черноволосый смуглый казах Рыскулов почти одновременно сняли с пирамидки свои автоматы.
– Отставить! – сказал майор. – Без автоматов…
На улице майор удивился перемене погоды. С вечера было тихо и звездно. Теперь порывистый западный ветер швырял пыль в лицо. Небо сплошь затянулось тучами, тьма была густая, чернильная. Но чутье фронтовика позволяло майору ориентироваться.
Он не оглядывался, его люди, привыкшие к ночным операциям, шли за ним шаг в шаг. Свернув в переулок, майор миновал две хаты и вошел в калитку фруктового сада, наполненного свистом ветра, скрипом веток, шелестом листьев. Голос из темноты окликнул:
– Стой! Кто идет?
Майор сказал пароль и подошел к большой крытой автомашине, вкопанной в землю. Он шепнул несколько слов Осадчему и поднялся по лестничке в машину. Здесь было светло и уютно. За столом, на котором высилась блестевшая множеством ручек рация, склонилась чернокудрая голова Маринки, перехваченная ободком наушников. Сбоку были разложены для гадания игральные карты. «Вот бы Сотникову картину написать «Сержант Смирнова на боевом посту!» – подумал майор и улыбнулся: – безыдейщиной назовут, мистикой!»
Маринка принимала большую радиограмму. Все новые группы цифр на бланке разделялись черточками. Майор слышал звонкий с присвистом однообразный напев морзянки в наушниках. С кем Маринка держит связь? Вот бы на панели рации на круглом экранчике появилось изображение того радиста! Майор еще до финской войны читал в иностранных журналах о телевидении, и с той поры оно было его заветной мечтой. Он не забывал свою мирную профессию, он знал все типы наших раций. Он не жалел времени, знакомясь со схемами и конструкциями трофейных раций, но в глубине души чувствовал, что ему уже не вернуться к любимому делу.
Приняв радиограмму, девушка включила передатчик, быстро отстучала ключом квитанцию и получила ответ корреспондента. Она записала радиограмму в журнале и еще минуту прислушивалась к гулу эфира, где в любой момент могли прозвучать ее позывные. Потом с наслаждением потянулась гибким телом, схваченным в талии новеньким офицерским ремнем. «Уже успел подарить!» – подумал майор, узнав ремень Сотникова.
Сдвинув на затылок надоевший обруч, девушка взяла початую колоду, выдернула из середины карту, но почему-то обернулась и обомлела. Загораживая карты, невпопад выговорила:
– Вы что, товарищ майор…
– Вольно! – улыбнулся майор и сел на один из широких ящиков-скамеек, устроенных вдоль стен машины. – Доложите, товарищ сержант, какого суженого карты нагадали?
Девушка еще пуще зарделась, но упрямо тряхнула головой, сбросив на лоб атласную прядь волос. Майор задал вопрос неслужебный, и она ответила в том же тоне:
– А вы сразу подсмеиваться, товарищ майор! Ну, погадала, что ж тут такого? Разве вам не интересно узнать будущее?
Вспомнив цыганку, приставшую к нему на базаре в Ростове с неизменными словами: «Позолоти ручку, красавчик, всю тебе правду расскажу, погадаю», майор расхохотался и тут же смолк от острой боли в руке. «Ого, смех мне противопоказан», – с досадой подумал он, но девушке ответил шутливо:
– Зачем же мне в будущее непрошеным соваться, а? Ну, допустим, узнаю я, что буду убит. Интереснее мне жить станет? А насчет любви я так думаю: кто полюбит на всю жизнь, тому и гадать нет надобности…
– Да-а, и совсем нет! – обиделась Маринка. – Вы так говорите, потому что девушкой не были. Девушки все гадают…
– Очень жалею, что не побывал в девушках, – сказал насмешливо майор и не удержался, уколол Маринку – Должно быть приятно, когда девушку сразу двое любят, как вас…
Девушка вспыхнула, хотела возразить, но вдруг нахмурилась, плотнее надвинула наушники, села к столу и схватила карандаш. Пока она принимала новую радиограмму, майор просмотрел журналы регистрации и приема-сдачи дежурств. До смены оставалось двадцать минут. И когда девушка повернулась, чтобы продолжить разговор, майор сказал:
– Садитесь, гадайте, я не запрещаю, а я постучу ключом, – он занял ее место и добавил: – Надо иногда упражняться…
Он положил на стол листок с рядками цифр, включил передатчик. Девушка сунула карты в ящик и с улыбкой превосходства наблюдала за медлительными движениями майора. Перед первым занятием в осовиахимовском клубе она месяца два долбила наизусть азбуку Морзе. А на занятии расплакалась, потому что радисты не считают точки и тире. Как мелодия любимой песни вызывает в памяти слова, так в свисте морзянки радисты на слух читают звучание каждой буквы. Это показалось ей чудом. А сейчас ей смешно, что майор так неровно выбивает ключом цифры. Но, читая эти цифры на слух, она не знала, что майор просит начальника контрразведки фронта установить наблюдение за ее радиостанцией и передать не позже, чем через час, что просьба будет выполнена.
Они успели опять поменяться местами, когда в машину поднялась старший сержант Кира Кутырева, а вслед за ней посыльный с узла связи. Он забрал принятые радиограммы и оставил новые для передачи. Радистки сменились без обычных разговоров о том, о сем.
– Ох, и спать хочется! Сейчас как завалюсь! – сказала Маринка, прощаясь, и сошла на землю.
Она только шагнула от лестницы, как сильная мужская рука цепко схватила ее повыше локтя. Она рванулась, но незнакомый голос тихо сказал над ухом:
– Сержант Смирнова, вы арестованы…
IV
Всем радистам армейского РАФа была известна особая привязанность майора Ефременко к радиотехнике. Его приходы на рацию никого не удивляли. И все-таки присутствие в машине старшего офицера обычно стесняло радистов. По Кире этого не было заметно. Она повесила пилотку на гвоздик, расправила гимнастерку, заложила за уши пряди коротких каштановых волос и спросила, глядя на раненую руку майора белесыми неулыбчивыми глазами:
– Я могу начинать работу, товарищ майор?
– Давайте, действуйте, я жду радиограмму, – сказал майор и подумал, что Сотников зря так охаивал Киру: у нее была ладная фигура, лицо ее было бы даже миловидным, но прыщики и краснота огрубляли его; полную грудь украшала медаль «За боевые заслуги» и две нашивки за ранения.
Когда с месяц назад Кира явилась с направлением к начальнику узла связи, майор, проверявший радистов важных раций, ознакомился с ее личным делом, побеседовал с ней, потом послал запросы на место ее последней службы на Северо-Западном фронте и в госпиталь. Неясно было, почему после выздоровления ее направили на юг, а не на север, где она служила с начала войны. Впрочем, так бывало часто, ответы пришли положительные, и он перестал интересоваться ею.
Но ее сближение с Овсянниковым неприятно поразило майора. Было противоестественно видеть сильную молодую женщину рядом с тщедушной, типично канцелярской фигуркой пожилого, потертого бывшего бухгалтера.
Формально старый холостяк Овсянников был вправе встречаться с кем угодно. И может быть, майор не послал бы своего помощника провожать Овсянникова, если бы в составленном им списке новых радистов первой не стояла Кира Кутырева. Теперь же у него из головы не выходило то, что доложил Сотников о свидании Овсянникова с Кирой.
Кира протянула майору радиограмму и взялась за ключ.
– А Маринка быстрее вас стучит, ну-ка, покажите класс, – подзадорил он ее.
– Я всегда в одном темпе работаю, – равнодушно ответила Кира.
«Пора идти отдыхать, – подумал майор, пряча бланк. – Разговаривать она не хочет, незачем раньше времени действовать ей на нервы».
В саду майор подозвал сержанта Рыскулова, отдал распоряжение и долго смотрел на восток. Небо по-прежнему было обложено тучами.
Он прислушался, но ни гула самолетов, ни отзвуков далеких взрывов не было слышно.
«Вот бы на самом деле передышечку ростовчанам!» – весело подумал майор и глянул на светящийся циферблат часов.
Было три часа двадцать пять минут утра.
