Текст книги "Золотые коронки"
Автор книги: Ефим Гринин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
Генерал-майор предложил Ефременко любым способом установить, какими именно сведениями о подготовке наступления располагают гитлеровцы. В свою очередь дивизиям первого эшелона было приказано усиленной разведкой уточнить расположение и передвижения войск противника. От этого зависело решение командующего армией, успех или провал наступления, жизни тысяч людей.
Но майор сделал все, что было возможно. Теперь он ждал возвращения самолета. Если шифры, добытые партизанами, помогут прочитать радиограмму, он доложит командующему истинное положение дел. В противном случае… Майор потер пальцами слипающиеся глаза, закурил и вышел на крыльцо. Он слишком устал и уже не в состоянии был думать, что сделать в противном случае.
III
В эту ночь судьба словно оберегала сержанта Осетрова от горя. Раздавленный усталостью, он спал без всяких сновидений и в этом каменном сне даже не слышал, как самолет вернулся на аэродром.
Но когда старший лейтенант Белов дотронулся до Осетрова, тот моментально открыл глаза, поежился от ночной свежести, спустил ноги на педали и машинально завел мотор, не проявив ни малейшего любопытства к тем двум людям, которых Белов поместил сзади. А между тем один из них мог поведать Осетрову о мученической смерти его жены Маруси.
Но Осетрову нужно было добрать положенные часы сна. И потому он гнал машину вовсю, и в серой предрассветной полутьме «виллис», как необъезженный конь, взбрыкивал задком на ухабах. И даже у крыльца Осетров не оглянулся на пассажиров, которых старший лейтенант повел в дом. У сержанта не достало терпения пойти на квартиру, он опять улегся в машине, на этот раз с головой укрывшись замасленной шинелью.
Зато майор, несмотря на смертельную усталость, выбежал в коридор и лицом к лицу столкнулся со старшим лейтенантом.
– Ну как, Белов? – выдохнул он.
– Есть, товарищ майор, все есть!
– Так идите же сюда скорее!
Ефременко распахнул дверь, но Белов указал на человека в немецком мундире с забинтованной головой и большой плетеной корзиной в руке.
– Не у меня, товарищ майор, у него!
Человек в немецком мундире вошел в комнату и поставил корзину на стол. Ефременко закрыл дверь, но вместо разъяснений услышал:
– Мне необходимо видеть командующего!
– А кто вы такой? – в свою очередь спросил майор.
– Я сержант Семен Панько. Но обо мне потом. Нужно срочно доложить командованию…
– Вот и докладывайте, сержант Панько! – нетерпеливо сказал майор. – И давайте побыстрее!
Семен бегло осмотрелся. Почти пустая комната с небольшим сейфом, кожаной коробкой полевого телефона на столе, стульями и узкой, застеленной солдатским одеялом койкой. Семен был разочарован. Он считал, что его проведут прямо к генералу, а тут всего-навсего майор!
– Наступление армии подготовлено, товарищ майор?
– Допустим!
– А если я вам скажу, что фрицы знают дислокацию наших войск перед наступлением, что тогда?
– И это можно допустить. Чем вы докажете?
Семен вздохнул, порылся в корзине вынул сложенную вчетверо немецкую карту-пятикилометровку и расстелил на столе.
– Взгляните, товарищ майор!
И когда майор нагнулся над картой, на которой ядовито-зеленым карандашом была начерчена линия обороны немцев, Семен быстро нанес в квадратах Б6 и Б9 две широкие красные стрелки и, заглядывая в бланк, проставил цифры советских соединений.
– Похоже?
Ефременко ответил не сразу. Кровь прихлынула ему в лицо и застучала в висках, он разогнулся и несколько секунд стоял, закрыв глаза. Да, на этот раз старый бандит фон Крейц превзошел самого себя. Какое счастье, что еще не поздно отпарировать коварный ход этого прохвоста!
– Откуда карта, сержант?
– Из аппаратной разведотдела, товарищ майор. И этот бланк, и шифры, коды – все оттуда.
– Отлично, сержант, – сказал майор и покрутил ручку телефона. – Девушка, соедините со вторым… Товарищ второй, докладывает девятый. Есть точные документы… Слушаюсь… Хорошо, через час буду… Есть! – он дал отбой, сел на стул и повторил: – Отлично, сержант, вы вовремя успели. Теперь давайте по порядку: как у вас очутились эти вещи?
– А как же командование? – растерянно спросил Семен, все еще надеясь, что его отведут к генералу.
– Уже доложено начальнику штаба армии. Говорите!
Семен присел и помолчал, собираясь с мыслями. Слабая улыбка появилась на утомленном и оттого еще более худом лице майора. Этот сержант – как будто неплохой парень, но выглядит скверно. Отправить его в санбат на поправку… Майор взглядам предложил сесть вошедшему Белову.
– Не знаю, с чего начать, товарищ майор, – сказал Семен. – История больно длинная…
– Козьма Прутков всякое дело рекомендовал начинать с начала, а вы начните с конца, – посоветовал майор, хитро прищуриваясь. – Например, почему важные документы в какой-то корзине?
Семен облегченно засмеялся. Наверное, уже с полчаса он у своих, но лишь сейчас не умом, а сердцем почувствовал, какая гнетущая тяжесть свалилась с него. Теперь все будет иначе. Только бы Галинка уцелела. И Виктор с товарищем. Удалось ли им уйти после взрыва? Мысль о взрыве напомнила ему, как Рябинин укладывал в корзину мины, а сверху продукты и самогон. Перед вечеринкой пришлось спрятать мины в кухне. И он рассказал майору, как это было.
– А повязка на голове, мундир этот?
– Возле аппаратной часовой штыком зацепил, товарищ майор. Чёрт его знает, почему он не с автоматом, а с винтовкой был. А мундир с Павлюка, он упитанный, ему и без мундира в самолете не холодно…
– Это тот, второй! – догадался майор. – Ну-ка, Белов, приведите его…
IV
Семену казалось, что о мытарствах в плену, о Марусе и Гаврике, о том, что было в Энске невозможно рассказать и за целые сутки. Но за те несколько минут, которые понадобились Белову для выполнения приказания, он успел изложить майору всю историю.
Слушая, майор спрятал карту снова в корзину и все смотрел, перечитывая, на черновик расшифрованной радиограммы. Он не перебивал Семена, не задавал вопросов. Он умел слушать, не высказывая ни осуждения, ни одобрения. Только раз не утерпел, проронил с грустью и сожалением:
– Эх, Митя, Митя! Не добрались мы вовремя до Марфовки!
И так он это тихо, невзначай проговорил, что Семен и не обратил внимания на его слова. И лишь утром, увидев земляка, растерялся, сник перед Осетровым, будто повинен был перед ним, потому что не так-то просто сказать вдруг человеку, что уже не ждет его любимая жена и что нет уже у него ни угла своего на земле, ни семьи…
Семен рассказал и о том, как, захватив в аппаратной документы, они разделились: Семен с Андреем и Павлюком уехали к партизанам, чтобы радировать насчет самолета, а Виктор с товарищем выжидали в аппаратной, чтобы дать Семену беспрепятственно выбраться из города.
Уже далеко в поле услыхал Семен взрыв и, думая с тревогой и благодарностью о Викторе, понял, на что способны партизаны, для которых закон товарищества так же священен, как и для солдат.
Когда привели Павлюка, майор встретил его вопросом:
– Вы принимали радиограмму?
На подбородке Павлюка горел фиолетовый синяк. Нательная рубаха была запятнана кровью. Он прошепелявил запухшим ртом:
– Нет, я только расшифровывал.
– Кто ее передал?
– Не знаю…
Майор послал за Кутыревой, посадил Павлюка в угол спиной к двери.
Белов ввел в комнату молодую женщину с погонами старшего сержанта. У нее было заспанное лицо, она протирала рукой глаза. Заметив Семена в немецком мундире, она удивленно повела бровью, перевела взгляд на сгорбленную спину Павлюка и равнодушно уставилась в стенку. Майор сухо сказал:
– Итак, Кутырева, вы при мне заступили на смену в три ноль-ноль…
– Вы уже спрашивали об этом, товарищ майор, – не скрывая раздражения, перебила его Кутырева.
Павлюк вздрогнул от ее голоса, обернулся и, не сумев скрыть изумления, прошептал:
– Фрейлейн Лиззи!
Только что сонное лицо женщины вдруг прояснилось, она с неожиданной силой злобно плюнула в грязное изуродованное лицо Павлюка.
– Мерзавец! Сумасшедший! Довоевался! Товарищ майор, оградите меня от оскорблений этого негодяя!
– Услуга за услугу, фрейлейн Лиззи, – серьезно сказал майор. – Ответьте на один вопрос!
Лицо Кутыревой снова приняло равнодушное выражение, она сказала холодно, деловито:
– Прекратите комедию, майор!
Павлюк отер рукавом лицо и яростно выругался вслух. Вот и конец давней дружбе! Последний раз они виделись в Берлине в июле сорок первого. Она совсем не изменилась. Герр оберст не простил бы ему этих двух слов! А что ему теперь оберст! Он опять громко выругался. Пусть все идет к чёрту!
– Итак, Лиззи… Кутырева, – констатировал майор, – радиограмма была передана вами. Последний вопрос: кто вам ее дал?
– Майор, я не такая безвольная тряпка, как это ничтожество! – презрительно сказала женщина.
Майор подал знак Белову, тот вышел. Семен посмотрел на Кутыреву со смешанным чувством гадливости и жалости. Это был враг, он понимал, что ее дни сочтены и что это справедливо. Он вздохнул, вдруг вспомнив Марусю. Фрицы не пожалели ее, у них ни к кому нет жалости. Взгляд его отвердел, губы сомкнулись. Ну что ж – око за око, зуб за зуб! Эта гадюка получит свое. А пригодился майору Павлюк! Хорошо, что Галина не позволила прикончить его. Где она сейчас, отчаянная головушка, ласточка?
Близоруко щурясь, в комнату вошел щупленький старший лейтенант без поясного ремня на гимнастерке. Конвоировавший его сержант-казах остановился у порога. И в ту же минуту Павлюк внезапно бросился к арестованному, схватил его за грудки и, стиснув так, что у того лицо перекосилось, прохрипел:
– А-а, судья Марков! Герр оберст велел поблагодарить вас, Василий Петрович…
Никто не успел помешать неожиданной расправе. Лишь на секунду выпустил Павлюк свою жертву, и тотчас руки его мертвой хваткой сдавили горло арестованного. Семен прыгнул на спину Павлюка и изо всей силы ударил ребром ладони по вздувшемуся бицепсу правой руки. Павлюк ойкнул и выпустил посиневшего офицера. Только Кутырева стояла с неподвижностью истукана.
Майор отвел Павлюка на место.
– Вот неблагодарность людская! Старый знакомый – и без всякой жалости хватает за горло! Итак, старший лейтенант Овсянников, то есть судья Василий Петрович Марков, то есть агент РМ – ваше настоящее имя мы еще выясним, – вы признаете, что шифровка была составлена вами?
– Да, – растирая горло, просипел арестованный.
– А убийство рядового Сосницкого?
– Признаю, – еще тише прозвучал ответ.
Глаза Рыскулова сузились в острые черные щели; забывшись, он шагнул к Овсянникову, сжимая пистолет. Хитрый старый шакал! Шкура, как у дохлого валуха, а под бахтармой – бешеный волк! Не поддался ему Сосницкий, нет, обхитрил его шакал. Рыскулова не было там, Рыскулов вырвал бы его поганые клыки.
– Зачем вам понадобился диплом? – продолжал допрашивать майор.
На сером лице арестованного появилось подобие улыбки, и он уже громче, с оттенком превосходства сказал:
– Пора знать, майор! Хоть один настоящий документ человеку в моем положении надо иметь.
– Постараюсь запомнить, – в тон ему заметил майор. – А вы явно стареете. Даже закоренелым холостякам полагается обнимать и целовать девушек на свиданиях.
Последние слова майора вывели женщину из ледяного спокойствия. Заливаясь краской гнева, она уничтожающе посмотрела на своего партнера и, безнадежно вздыхая, сказала:
– Глупец вы, майор Петерс!
– Рыскулов, уведите арестованных! – приказал майор.
Когда комната опустела, Семен с горечью спросил:
– Выходит, мы зря старались, вам и без нас все известно…
– Нет, сержант, не все, – сказал майор, обнимая Семена за плечи. – Вы сделали огромное дело, большущее… – он одернул гимнастерку, поправил марлевую подвязку на шее. – Ну, бери свою корзину, идем, покажем генералу ваши трофеи.
– А наступление скоро, товарищ майор? – подтягиваясь, насколько было возможно в такой неподходящей одежде, спросил Семен.
– Скоро, сержант, – успокоил его майор. – Только ты не торопись, вернемся, я тебя в санбат уложу. Меня тоже ждут там…
– Какой санбат, товарищ майор! Скорее бы в Энск. Товарищи там остались, Галина…
Майор вдруг задумался и снова сел к столу.
– Постой-ка, ты мне так и не сказал, почему Галина пошла все-таки в ресторан!
Зная, что майор спешит, Семен сбивчиво, кое-как объяснил. Майор взял из корзины черновик шифровки, еще раз прочел вслух: «… дату штурма, наименование соединений радирую данные четыре…», потом пристукнул здоровой рукой по столу:
– Ох, и молодчага твоя Галина! Значит, ждет фон Крейц! Это ж блестящая идея!
Он откинул волосы, задорно блеснул глазами, надевая фуражку и, подойдя к двери, остановился, пропуская Семена. Но их задержал запыхавшийся пожилой капитан в пенсне. Комкая в руке мокрый от пота платок, он совсем не по-военному приложил к фуражке руку с листком бумаги.
– Разрешите доложить, товарищ майор, – одолевая одышку, с каким-то торжеством сказал он. – Прочитали, наконец, вашу шифровку! Пожалуйста! Не такие мы бездарные, как вы думаете!
Майор зачем-то подмигнул Семену, потом сделал очень серьезное лицо, встряхнул, пожимая, руку офицера и сказал:
– Беру свои слова обратно, капитан!
Последняя шифровка
I
Накануне, уславливаясь о встрече в ресторане, барон порадовал полковника новостями. Генерал представил фон Крейца к высокой награде, а обер-лейтенанта к чину гауптмана. Поздравляя молодого офицера, полковник с притворным вздохом пожаловался, что уже не помнит, как чувствуют себя люди, получая новый чин. Барон понял намек.
– До вечера, герр оберст, – сказал он. – Дядя любит письма красивые и почтительные. Мы обсудим это вместе.
Когда Галина вошла в ресторан, полковник любезно пригласил ее за свой столик и, знакомя с тремя младшими офицерами, словно между прочим справился:
– Что же вы одна, фрейлейн?
– О, герр оберст, это большой-большой секрет, – таинственно улыбаясь, пропела Галина. – Барон готовит вам сюрприз. Он немного задержится.
Полковник по-своему истолковал слово «сюрприз». Предоставив офицерам свободу наперебой ухаживать за фрейлейн, он приналег на ветчину.
Но время шло, а барон не появлялся. Полковник все чаще вытаскивал свои карманные часы.
Было десять минут двенадцатого, когда от страшного взрыва в городе на столике попадали бутылка и фужеры. Хватая фуражки, офицеры бросились на улицу. Увидев неподалеку багрово-дымное зарево пожара, полковник не потерял присутствия духа. Его «оппель-адмирал» стоял наготове. Зейцель предупредительно распахнул дверцу. Садясь в машину и отдавая распоряжения, полковник не забыл и о Галине.
– Гауптман Штирнер! Обеспечьте безопасность фрейлейн!
У фон Крейца не было прямых оснований задерживать Галину. Штирнер уже навел справку в Одессе. В штабе обергруппенфюрера Гортнера переводчица по имени Галина числилась с прошлого года, и ей действительно был предоставлен отпуск на семнадцать дней. Но опыт разведчика научил фон Крейца осторожности в чужой стране. Красивая женщина – это соблазн для офицера, оторванного от семьи. Соблазн – это опасность. К тому же дело касалось барона фон Хлюзе, с которым были связаны надежды фон Крейца на генеральские погоны. А в таких случаях он не церемонился ни с формальностями, ни с людьми.
На месте диверсии полковник пришел в неистовство. Взрыв разворотил аппаратную. От сейфов остались рваные куски металла с почерневшей вздувшейся пузырями краской. Погибли два часовых, фельдфебель Рейнгард, ефрейтор Штимме и три дежурных радиста. Восьмым был лейтенант Павлюк. В спине полуобгоревшего трупа часового наружного поста торчал штык немецкого образца.
К людским потерям полковник относился хладнокровно: война есть война. Но в аппаратной были шифры и коды, ценнейшие архивы, наконец, радиограммы за подписью РМ. И это случилось через день после шифровки Петерса.
О ней, кроме полковника и генерала, знали лишь лейтенант Павлюк и обер-лейтенант фон Хлюзе. И оба волочились за Галиной. А эта милая рассеянная фрейлейн вернулась за сумочкой в тот самый момент… Теперь это уже не выглядело простой случайностью. Фон Крейц не упускал из виду, что по ту сторону фронта действует начальник контрразведки майор Ефременко, бывший радиоинженер.
У начальника гестапо, прибывшего на место происшествия чуть позже, сначала сложилось определенное мнение. Диверсию совершили те два партизана, которых мотоциклисты догнали возле бойни и прикончили, потеряв в перестрелке пять человек убитыми и ранеными. Два партизана против восьми человек в аппаратной плюс пять мотоциклистов – не очень приятное соотношение для рапорта, но следовало принять во внимание внезапность нападения.
Полковник не задерживал начальника гестапо, не посвящая никого в свои сомнения. Он не отыскал никаких остатков оружия персонала, кроме обгоревших касок. Это соответствовало обычаям партизан, нуждавшихся в оружии. Но почему в руках убитых партизан было только по одному автомату да еще рядом валялся пистолет с пустой обоймой?
Его немного успокоило то, что у убитых партизан не было бумаг. Докладывая генералу о диверсии, полковник сдержанно назвал это случайным налетом, поскольку в действиях партизан вообще трудно установить какую-либо строгую систему. Генерал согласился с его доводами.
Обер-лейтенанта фон Хлюзе в штабе не было. Генерал по вечерам не занимал своего влиятельного адъютанта; на его вопрос дежурный офицер сообщил, что барон с двумя солдатами выехал на машине в девятом часу вечера. Все это было в высшей степени странно для педантичного барона. Но полковник воздержался от высказываний, подумав, что надо предварительно уточнить у фрейлейн, о каком «сюрпризе» шла речь. Он вернулся к себе глубокой ночью и все-таки не стал откладывать разговор с Галиной. Однако фрейлейн неожиданно показала коготки.
– Это негостеприимно с вашей стороны, герр оберст, – закапризничала она. – По ночам я привыкла спать. Кроме того, барон будет недоволен, если я открою его секрет раньше времени. А так как вы не дали мне спать, то расскажите, что это за взрыв…
– Фрейлейн, мне не до шуток! – полковник расстегнул пояс и положил кобуру с пистолетом на стол.
– О, герр оберст, вы, кажется, угрожаете! – удивилась она. – Напрасно, герр оберст, вы бы лучше попросили хорошенько и обещали не выдавать меня барону. Я не люблю, когда со мной говорят в таком тоне! Теперь я назло ничего не скажу до утра!
– Фрейлейн, я упрям, вам будет хуже, если вы не перестанете шутить!
– Я тоже упрямая, герр оберст! И, пожалуйста, не пугайте меня, я не из пугливых… Вас расстроил этот взрыв. Отдыхайте, герр оберст, утром вы будете любезнее, и мы поговорим…
Она вызывающе заложила ногу за ногу. Полковник заколебался. Если она причастна к диверсии, то какого дьявола явилась в ресторан?! Он мог вызвать Рюдике, он и сам принудил бы ее говорить. Но барону это не понравится. Полковник переменил тон, он проводил фрейлейн в отведенную для нее комнату и, оставив гауптмана Штирнера охранять ее сон, пожелал ей спокойной ночи.
Но сам не лег. Еще не было шести утра, когда он вторично осмотрел место диверсии. При дневном свете полковник обнаружил засыпанные пеплом и частично затоптанные отпечатки шин, очень похожие на рисунок протектора «оппель-капитана». Машина, очевидно, подъезжала вплотную к калитке сада. Дальше, на мостовой, следы терялись. Это обстоятельство усилило его тревогу.
Отсюда он снова заехал в штаб. Барон и его солдаты Не вернулись. Теперь полковник не сомневался, что в семье фон Хлюзе будет траур. И это было для фон Крейца угрозой всей его карьере. Полковник ехал к себе, все больше накаляясь. Его ждал очень взволнованный начальник гестапо с женщиной, которую полковник примечал в ресторане с разными офицерами.
Это была Фроська. Полковник сухо выслушал ее сообщение, что вечером, часа за три до взрыва, она встретила лейтенанта Павлюка, идущего домой с вином. Утром она хотела спросить старуху насчет попойки Павлюка с Галиной, но Оксана Ивановна не появилась в обычное время у колонки, и Фроська в нетерпении сходила к ней домой. Однако в открытом настежь доме никого не было. Фроська заторопилась в гестапо.
Она явно злорадствовала, наслаждаясь мыслью, что старухе теперь каюк. Но ее донос вызвал неожиданную реакцию. Полковник не мог допустить, чтобы о деле, от которого зависело его будущее, трепали языком всякие шлюхи. Внезапно он разразился отборными ругательствами и предложил начальнику гестапо убрать эту наглую особу, осмелившуюся следить за офицерами германской армии.
Фроська рухнула на колени, обливая слезами сапоги фон Крейца. Полковник брезгливо отдернул ногу и нечаянно двинул ее сапогом по губам. Начальник гестапо с полуслова понял, что оберст желает замять эту неприятную историю и будет очень доволен, если непрошенная свидетельница исчезнет. В прифронтовой полосе влияние фон Крейца было слишком велико и опасно, чтобы не посчитаться с его желанием. Участь Фроськи была решена. Она рвала на себе волосы, когда ее волокли из кабинета.
В девятом часу Галина потребовала проводить ее к фон Крейцу. Всякое гостеприимство должно знать меру, пусть оберст распорядится отвезти ее домой. Но она выбрала неудачное время. Штирнер шел сзади, держа в кармане руку с пистолетом. Они поднимались по лестнице, когда начальник гестапо вывел притихшую Фроську из коридора на площадку. Увидев Галину в сопровождении офицера, Фроська обомлела. Потом, стоя вполоборота, дико закричала, указывая пальцем на Галину:
– Вот она, господин начальник! С этой Галькой лейтенант выпивал. И мать у нее заядлая коммунистка! Ее хватайте! Ой, что вы!
От сильного удара Фроська согнулась. Начальник гестапо оттолкнул ее к перилам и с галантной улыбкой повернулся к Галине. Эту даму он видел с адъютантом командующего и на всякий случай вежливо притронулся двумя пальцами к фуражке.
Галина ответила ему такой же вежливой улыбкой и, словно не замечая скорчившуюся Фроську, пошла, постукивая каблучками по коридору, но в душе ее что-то дрогнуло. «Эх, Иван Трофимыч, где-то вы сейчас? – с мрачной иронией подумала она, стараясь не утратить той душевной собранности, того ровного настроения, которое одно могло помочь ей сыграть до конца свою роль. – За ваши грязные знакомства мне придется расплачиваться!» Она понимала, что донос Фроськи может стать роковым для нее, и готовила в уме подходящую версию.
Но судьба Павлюка и даже взрыв аппаратной занимали полковника меньше, чем обер-лейтенант фон Хлюзе. Дружба с бароном, которая обещала столько выгод, оборачивалась для полковника катастрофой. Высокопоставленный дядя обер-лейтенанта, зная об этой дружбе, просил фон Крейца приглядывать за племянником.
И если барон погиб, то виновников его смерти постигнет страшная кара. В первую очередь – эту милую фрейлейн! Что поделаешь, при поражении надо перестраиваться! Фон Хлюзе-старший был бы многим обязан полковнику, если бы фон Крейц спас его племянника от пылкой любви к славянке. Печально, что лопнул этот чудесный вариант. Теперь полковник изобразит гибель обер-лейтенанта, как подвиг во славу фатерланда. Только так можно отвести от себя гнев фон Хлюзе-старшего. Генерал подпишет и это письмо, и представление своего адъютанта к награде, он не посмеет возражать. А фрейлейн Галина… С фрейлейн будет серьезный разговор…
II
…По левую руку янтарь, по правую бирюза. Далеко позади шумное многолюдье пляжа. Простор, тишина, ласковый воздух в лицо. Раскаленный песок хрустит, осыпается, обжигает босые ноги. Сухая кромка чуть приподнята над влажной бурой полосой, с которой целуется и шепчется кроткая волна.
Чуть влево ступня вминает мокрый песок, вокруг глубокого следа разбегается желтизна. Воспаленные пятки впитывают прохладу моря – хорошо! Приподнимаясь на цыпочках, она вскидывает руки над запрокинутой головой, жмурит глаза. Словно тугая струна задрожала звеня. Купальник обтягивает горячее тело, косы зажаты резиновой шапочкой. Какое блаженство, когда сила и радость переплескивают через край, когда в мажорном безветрии дня рокот штилевого прибоя, как рокот рояля в первом концерте Чайковского!
Впереди четыре фигурки! Ого, ребятишки! Что они делают тут? Еще недавно она не замечала детей, теперь не может пройти мимо. Трое мальчишек гомонят, приплясывая по щиколотку в воде. У одного – пугач; другой, черный, как цыганенок, размахивает дощечкой-саблей, у третьего, толстяка, – в руке обломок железной ограды – пика. Воинственные жесты, крики атакующих чапаевцев, звонкий, как пиццикато, смех.
Сверкают в воздухе брызги, сверкают на щеках четвертого крупные слезы. Зачем ты плачешь, выгоревшая головенка? Все хорошо в мире, не нужно слез! У тебя ручонки пустые, вот ты о чем горюешь! Малыш задирает рубашку, выпячивает животик, жалобно кричит:
– А у меня пупусик есть!
Мальчишки с хохотом тычут пальцами в круглый живот карапуза, опять сверкают светлые горошины на румяных щеках. Смешной малыш, пупусики есть у всех! Она с разбегу подхватывает мальчика, целует соленые щеки. Упругое тельце бьется на ее груди. Ты уже стесняешься, вот ты какой большой! А мне нужен совсем крошечный!
Не плачь, хороший, ты всю меня облил слезами, я отпущу тебя! Мальчик стремглав кидается к отбежавшим друзьям. А ноги снова пылают, это не песок, а жидкий огонь!..
– Ой, как горят ноги! – шепчет Галина, сплевывая что-то соленое, липкое.
Она очнулась в кромешной тьме бетонного подвала для угля рядом с котельной. Мокрое платье прилипло к телу. Но это не от слез малыша, нет, малыш – это бред, малыш – это голос из прошлого. И море оттуда. А откуда вода? И кровь во рту? И эта нестерпимая боль в ногах?
Сознание медленно возвращается к ней. Она приподнимает ногу, боже, как ужасно больно! Рука тянется к ступне и падает на живот: адская боль льется из поднятой ноги, заливает сердце, мозг, она снова впадает в забытье.
Потом из глубины памяти всплывает звучное чужое имя – Муций Сцевола. Зачем она вспомнила древнего римлянина? Ах, да, ему сожгли руку, а он молчал. Ей жгли ноги, но она не молчала. Она говорила, кричала, бесновалась, как кликуша. Она проклинала фон Крейца и его палача-фельдфебеля.
Ты не видел этого, не слышал, мой друг, мой брат по мукам, солдат-узбек! Я не забыла тебя, я видела твою стойкость, твою смерть. Меня никто не увидит, тут борются и умирают в одиночку. Ты притворялся и молчал, это был твой шанс на спасение. «Вы любите запах паленого мяса, фрейлейн?» – «Нет, герр оберст, я больше люблю духи Коти!»
Эта жирная мерзкая туша взбесилась. У меня нет надежды. Он требовал сказать, где барон. Я ответила, что барон поехал арестовать Рябинина. Фон Крейц чуть не лопнул от злости!
Как болит разбитый рот! Сначала били наверху, потом повели вниз… Куда меня бросили? Она ощупывает шероховатости цементного пола. Вот отчего словно гвозди в спине! Надо повернуться, но тело такое непослушное… Приподнимая голову, подворачивая ногу, она переваливается на бок и, пронзенная тысячами иголок, бессильно ударяется головой об пол…
Еще минута, две, три, она вытягивает руку. Откуда здесь парта? Хоть бы прислониться к ней… Она цепляется повыше, подтягивается, опирается боком, руки скользят по гладкой крышке… Что тут вырезано? Вэ, о, вэ, а… Вова! Тебя, конечно, отругали за это художество! Учителя всегда недовольны. Ее тоже ругали в школе за баловство. А в институте она дала себе слово не придираться к ученикам. Но не придется ребятам приветствовать, вставая за партами, учительницу Галину Григорьевну!
Слеза осторожно прокладывает дорожку к подбородку. Галина плачет беззвучно. Она хоронит свою мечту, свою молодость, свою жизнь. Эти слезы не облегчают, после них не будет ни смеха, ни радости, ни любви. Все на свете забывается. И Сеня забудет ее, и новая подруга пойдет с ним по жизни, и не Галину назовет мамой его сын. Даже могилы ее не отыщет Сеня, и никто не расскажет людям, как встретила она свой последний час…
И она плакала, не стыдясь ни слез, ни душевной слабости. Некому было пожалеть ее, и она сама жалела себя, но не прошлое, а будущее, которого не будет. Она сама избрала этот путь, она все знала заранее и ни в чем не раскаивалась. Но как ей одиноко, страшно, тяжело!
Ее терзала неизвестность. Только взрыв она услышала, только пламя пожара увидела, когда выбежала с фон Крейцем на улицу. А потом кто-то стрелял… А ее отрезали от мира. И она боялась за мужа и не знала, что начальник штаба армии отправил его в санбат.
Она беспокоилась о Викторе и партизанах и не знала, что Андрей вернулся в порт, а трупы Виктора и его товарища валяются возле бойни, потому что их запрещено хоронить.
Она тревожилась о матери и не знала, что Оксана Ивановна на квартире Фроловых в тихом Парковом переулке лежит на тюфячке в старческой бессоннице и, думая о ней, поправляет время от времени одеяло на осиротевшем Ваське Осетрове и его кудрявой приемной сестренке.
Она волновалась о Рябинине, которого спасла от барона, и не знала, что, получив ее записку, доктор ночью выдернул щит в подполе, и земля завалила радиоприемник, наборную кассу и ручную печатную машину, а потом, заперев дом, Рябинин с Тоней ушли из города в партизанский штаб.
Но больше всего она думала о своем мучителе, фон Крейце. Теперь спасенья нет, его и не могло быть. Но это был единственный выход. Она снова и снова перебирала в уме все свои действия, шаг за шагом, минуту за минутой. Все было правильно, она не сделала ошибки. Фон Крейц должен быть абсолютно уверен, что и взрыв в аппаратной, и исчезновение Павлюка и барона – все это случайная диверсия партизан и Рябинина, что она к этому непричастна. Только тогда приказ командования будет выполнен до конца, тогда ничто не остановит наступления… Сознание своей правоты облегчало ее, но она не знала, поверил ли ей фон Крейц, и оттого было так непереносимо плохо.
Да, тяжело человеку, если нет уверенности в последний час, что до конца сделано то, ради чего отдана жизнь, – тяжко и больно.
III
Мотоциклы ревут на больших оборотах, два спереди, два позади. Посредине открытый «оппель-адмирал». Рядом с шофером привалился к сиденью фон Крейц. За его спиной Зейцель, стоя с автоматом, то и дело оглядывается. В зеркальце у ветрового стекла ему видны красноватая склеротическая сетка на левой щеке оберста и темное припухшее веко. Кажется, герр оберст дремлет.
И шофер косится. Оберст в плохом настроении. Лишь бы не рассердить его! Эскортируемый мотоциклистами «оппель-адмирал» мчится к Энску. Полковник покачивается на сиденье, не открывая глаз. Ему противно смотреть на дорогу, на встречные машины с солдатами. За всю долгую службу у него не было таких черных дней. Эти неудачи обрушились на него как раз тогда, когда успех был обеспечен.
Шифровка Петерса буквально воскресила энергию генерала. На военном совете была согласована диспозиция. Полковник только что инспектировал линию обороны. Там ни на минуту не прекращаются работы. В квадраты Б6 и Б9 стянуты силы с остальных участков, вкопаны в землю тяжелые танки, саперы уплотнили минные поля и укрепляют дзоты и блиндажи, солдаты день и ночь долбят землю, углубляя траншеи и ходы сообщения. Взломать такие позиции одним штурмом нелегко.
