Текст книги "Учителю — с любовью"

Автор книги: Эдвард Брейтуэйт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Глава 14

Августовский отпуск я провел неторопливо и спокойно. Много читал, ходил на выставки, в театры, на концерты. Джиллиан с матерью уехала отдыхать в Женеву и прислала мне оттуда два письма – задорных, полных сведений о том, где была, что видела, что больше всего запомнилось. Как чудесно, что скоро мы снова встретимся!

К началу семестра класс заполнился только наполовину, многие мои подопечные вместе с семьями работали в графстве Кент на уборке хмеля. Эти осенние работы в сельской местности были обычным явлением – люди совмещали приятное с полезным. Из лидеров и заводил класса вовремя не вернулся почти никто, и остальные ходили какие-то потерянные – скучали без друзей и подруг и с нетерпением, как и я сам, ждали их приезда.

Памела была на месте, но за лето она заметно изменилась. Стала какой-то тихой, угрюмой, замкнутой, в танцевальных переменах, которые раньше так любила, не участвовала. Я решил, что ей просто не хватает Барбары Пегг – та с матерью убирала хмель – и скоро все придет в норму.

К концу сентября класс был снова полон, и вскоре, как я и надеялся, на уроках установилась прежняя атмосфера. Ребята рассказывали мне, как весело им работалось, сколько заплатили и что они купят на заработанные деньги. Я ожидал, что с возвращением Барбары Пегг гнетущую меланхолию Памелы как рукой снимет, но, хотя на ее лице изредка появлялась улыбка, Памела все еще пребывала в заторможенном состоянии, словно ее что-то необъяснимо тяготило. От живительной бодрости, которая всегда била из нее ключом и так меня восхищала, не осталось и следа.

Она теперь не выходила из класса после звонка, и я заметил: безо всяких просьб с моей стороны она делает для меня уйму всяких мелочей, словно стараясь предвосхитить мои желания. Например, она стала следить за порядком на моем столе и приносить мне из учительской чай. Клинта со смехом пожаловалась, что мои девочки отбивают меня у учительниц. Я пытался возражать, но действительно, как только раздавался звонок на перемену, я вдруг оказывался в окружении своих мальчишек и девчонок, они забрасывали меня вопросами, просили рассказать о себе, делились домашними новостями, своими интересами, планами на будущее. Мысль о том, что школьная жизнь через три месяца закончится, как бы подгоняла их, за оставшееся время они стремились узнать как можно больше.

Я был заочно представлен всем членам их семей и знал о том, что «наша Джоанни» перешла на новую работу: что у «нашего Альфа» появилась новая девушка; что «дома сейчас трудно», потому что отец бастует в порту; что «у мамули скоро появится маленький». Я стал своим, и это приносило мне огромную радость.

Иногда утром я находил у себя на столе сверток с куском свадебного или именинного пирога, сверху было просто написано: «Учителю». А в перемену кто-то из них подходил и объяснял, что это от него, от нее или от кого-то из членов их семей. Меня угощали, и я не отказывался, съедал такой кусок пирога за чашкой чая.

Памела всегда была где-то рядом, молча, с какой-то настороженностью она следила за всем, что происходило в классе. Словно по волшебству она вдруг превратилась из девочки в девушку. Волосы ее теперь не болтались конским хвостом, его сменили две аккуратно заплетенные большие косы, которые в свою очередь были уложены на затылке аккуратным, изящным венчиком. Движения ее были полны достоинства – постоянная серьезность на лице подкрепляла это впечатление. С ней что-то происходило, но вмешиваться в ее личную жизнь я не собирался и решил просто подождать – вдруг у нее все пройдет само или представится удобный случай для разговора. Они стали мне далеко не безразличны, эти мои ученики, и заботы любого из них были моими заботами.

Как-то утром на перемене ко мне с новым футбольным мячом подошел Денэм, а вместе с ним – Поттер, Фернман, Джексон и Силс.

 – Учитель, помогите, пожалуйста, зашнуровать мяч. Нам обещал помочь мистер Уэстон, но сейчас он говорит, что очень занят.

Меня всегда забавляло, как они обращались ко мне с просьбой. Будто об отказе не могло быть и речи. Они приходили ко мне с полной уверенностью, что любую их проблему я решу с большим желанием и охотой. И действительно, отказать им было невозможно.

 – Хорошо, Денэм, давайте.

Девочки разошлись, позволив мужчинам заняться мужской работой. Осталась лишь Памела, она наблюдала за нами со своего места. Мы как следует накачали мяч, потом двое ребят крепко прижали его к столу, и я взял шнур. Продевая его в последнее отверстие, я зацепил стальной шнурователь и немножко поранил палец, из него засочилась кровь.

 – Вот это номер! Кровь-то красная!

Поттер изобразил на своем широком добродушном лице удивление, изумленно выкатил глаза, и остальные, глядя на него, залились громким смехом. Но тут рядом с Поттером возникла Памела.

– А ты что думал, жирный боров? Что там чернила? – зашипела она на него. Потом, полная спокойного презрения, отошла к своему столу и села, надменная и недоступная.

 – Ни фига себе! – воскликнул Денэм, пораженный яростью, с какой Памела набросилась на Поттера. Силс и Фернман от удивления лишились дара речи и просто смотрели то на Поттера, то на Памелу. Бедняга Поттер покраснел как рак и залепетал:

 – Я ничего такого не хотел сказать, учитель. Просто я хотел сказать, что у вас только кожа черная, вот и все.

 – Вы правы, Поттер, – ответил я, стараясь как-то показать, что не сержусь на него за шутливую реплику. – Цвет Имеет только верхний слой кожи.

.. Зашнуровав мяч, я открыл ящик стола, где у меня всегда лежал пластырь. Я был сердит на Памелу – зачем ей понадобилось набрасываться на Поттера, да еще с такой яростью? – но решил ничего не говорить, положение и без того было щекотливое.

Ребята подошли к Памеле, смотревшей на них с холодным безразличием.

 – Чего это ты вдруг? – Денэм уселся на крышку стола прямо перед Памелой и воинственно выпятил подбородок.

– Это вы мне, Денэм?

 – Да.

Памела молча смотрела на него.

 – Ну хорошо, мисс Дэр. Так в чем дело?

 – Не понимаю, Денэм, о чем вы, – спокойно, чуть насмешливо произнесла она.

– Пот просто пошутил, а ты накинулась на него, как ведьма, да еще при учителе. Зачем назвала его «жирным боровом»?

 – Разве он не жирный?

Памела перевела взгляд с Деизма на Поттера и смерила его сверху донизу.

 – Подумаешь, чуть-чуть пошутил, да и учитель не против, – попробовал оправдаться Поттер, поеживаясь под взглядом Памелы.

Услышав это, Памела одним движением вскочила на ноги и вплотную подошла к Поттеру. Глаза ее горели, голос от нахлынувших чувств совсем загустел.

 – Не против? Откуда ты знаешь, что он не против? Потому что он тактичный человек и умеет прятать свои чувства? Кретин ты безмозглый, вот ты кто, и все вы тупые, безмозглые кретины!

Я сидел и молчал, словно загипнотизированный гневной тирадой этой рыжеволосой фурии. Памела, казалось, стала больше ростом, глаза ее буравили беспомощного Поттера. Она продолжала:

 – Тебе бы понравилось, жирный Поттер, если бы к тебе вечно цеплялись с одним и тем же? Идиоты вы все, самые настоящие идиоты! Господи, только послушать ваши вопросы! – Она сделала гримасу и начала уничтожающе пародировать: – Вы когда-нибудь умываетесь, учитель? А вам бывает холодно, учитель? А в парикмахерскую вы ходите, учитель? Дураки, и слова другого нет для вас!

 – Ай да старушка Памела! – воскликнул Тич Джексон.

Памела быстро обернулась и окинула его испепеляющим взглядом, но Тич тут же поправился:

 – Мисс Дэр, я хотел сказать.

 – Но учитель разрешил спрашивать его о чем угодно, – не сдавался Денэм. По сообразительности и быстроте мышления тягаться с Памелой он не мог, но, наверно, хотел загнать ее в угол с помощью логики.

 – Замолчи, Денэм. Разве это называется «задавать вопросы» – если все только и вертится вокруг цвета кожи! Конечно, поумней-то спросить нечего!

Не желая щадить никого из них, Памела вдруг повернулась к Силсу, который, как всегда, играл роль стороннего наблюдателя.

 – А уж тебе должно быть совсем стыдно!

 – А я при чем? Я-то что сделал? Я ни слова не сказал. – Он был встревожен.

 – А ты всегда молчишь. Ты тоже цветной, но просто сидишь и помалкиваешь в тряпочку. Боишься их, что ли?

Она была прекрасна в этом всплеске гнева и презрения: разгневанная королева, огненно-рыжая, величественная. Силс терпеливо смотрел на нее, и терпение делало его на несколько веков старше этой взбеленившейся бестии.

 – Я правда не думаю, мисс Дэр, что кто-то хотел оскорбить или обидеть учителя. Ребята задают вопросы, потому что чего-то не знают или не понимают, вот и хотят разобраться.

Но унять Памелу было невозможно.

 – Чего же они тебя не спрашивают, если им так хочется узнать?

 – Потому, мисс Дэр, что у учителя есть авторитет. А у меня?

Денэм еще раз попробовал доказать, что он прав.

 – Не много ли на себя берешь? Учитель может сам за себя постоять.

 – Я и не заступаюсь, – вспыхнула Памела. – Просто мочи нет слушать ваши дурацкие вопросы. А сколько я на себя беру, это не ваше дело, мистер Денэм, провались ты! Красная кровь, нашел чему удивляться! – Язык ее был острее медицинского скальпеля. Настоящее жало!

Поттер отвернулся от нее и бросил через плечо:

 – Пошли вниз, братцы. Она совсем чокнулась, это точно.

Остальные двинулись за ним и дошли уже до двери, как вдруг Денэм, словно в голову ему пришла неожиданная мысль, остановился и обронил хриплым шепотом:

 – Знаю, что за муха тебя укусила. Ты просто втрескалась в учителя, и все.

Не дожидаясь ответа, он кинулся за дверь, и она громко захлопнулась за ним. Памела не пошевелилась, она стояла с раскрытым ртом и смотрела на дверь. Потом перевела взгляд на меня, и наши глаза встретились. Наверно, выражение лица у меня было глупее некуда, потому что она густо покраснела и бросилась вон из класса.

Итак, все стало ясно. Где-то в глубине души я подозревал это с самого начала, но не хотел признаваться себе – несмотря на сформировавшуюся фигуру, на «взрослое» поведение, она была для меня ребенком, за судьбу которого я к тому же нес личную ответственность. Я понимал, что, хоть ей всего пятнадцать лет, душевные треволнения могут значить для нее очень много – бывает, девушка в таком возрасте обручена или даже замужем, – но что я мог поделать? Да, она нравилась мне, я восхищался ею, и все же для меня она была просто ученицей моего класса, я относился к ней с тем же отцовским чувством, что и ко всем остальным. Если фраза Денэма отражала общее мнение, моему положению не позавидуешь, но Денэм скорее всего выстрелил наугад, в темноту. Надо обязательно с кем-то посоветоваться. Только не с Джиллиан, тогда выяснится, что ее предсказание сбылось, а мне не хотелось слышать от нее: «Я же говорила». Пожалуй, Грейс. Да, Грейс, она сама выросла в тех же условиях, что и эти девчонки, и хорошо знает, чем они живут.

После обеденного перерыва я отвел Грейс в сторону и шепнул ей, что хочу поговорить по личному делу, и мы пошли в ее класс. Она внимательно, не перебивая, выслушала меня. Потом сказала:

 – И что же, Рик, вы удивлены?

 – Прошу вас, Грейс, мне совсем не до шуток. Мне нужен совет, потому что на этот счет личного опыта у меня нет.

 – Я не шучу, Рик. Такое случается постоянно в любом заведении, где есть учителя-мужчины и ученицы-девочки: в детском саду, школе и университете. Садитесь, я введу вас в курс дела.

Мы устроились поудобнее, и она продолжала:

 – В нашей школе уже бог знает сколько лет не было хорошего учителя-мужчины – не считая, конечно, директора. Мужчины-то были, но такие экземпляры! Их и видели эти девчонки: неопрятных, нечесанных, забывающих чистить не только обувь, но и зубы, в мешковатых костюмах. Представьте себе, эти прощелыги каким-то образом влезали в колледж, умудрялись получить диплом, право на преподавание, а потом заявлялись в класс в таком виде, что смотреть тошно!

В порыве красноречия она поднялась и принялась ходить взад-вперед, скрестив руки на груди. Потом остановилась передо мной.

 – И вдруг появляется мистер Рик Брейтуэйт. Он одет в хорошо сшитый и отглаженный костюм. На нем вычищенные туфли, он гладко выбрит, зубы сверкают белизной, галстук и носовой платок одной расцветки – картинка, и все тут! Он высок, строен и красив. Господи, милый вы мой, чего же еще ждать от бедных девчонок? Ведь вы так не похожи на их отцов, братьев и соседей. Мало того, вы обращаетесь с ними как со взрослыми, разумными людьми, это для них совсем в новинку. И вы им нравитесь. Когда они приходят ко мне учиться стряпать или вязать, я только и слышу: «Учитель то, учитель это, учитель сказал, учитель говорил», они мне этим «учителем» все уши прожужжали!

Грейс «завелась». Кажется, в таком возбуждении я ее раньше не видел.

 – Я, Рик, – продолжала она, – знаю эту публику давно, слава богу, преподаю здесь уже двадцать лет. Многих помню с пеленок, и, конечно, знаю о них все, и всех их люблю, этих маленьких задиристых мерзавцев. Могу оказать, Рик, что у вас дело идет здорово. Только вчера мне вас нахваливал Старик. Вы добры с ними, вежливы, столько им даете. Будьте терпеливы с Памелой. В ней пробуждается женщина, и вы, наверно, первый настоящий мужчина, который ей встретился. Побольше такта, уверена, скоро у нее это пройдет.

Я поднялся. На такой исчерпывающий ответ я и не рассчитывал, даже смутился, но был очень ей благодарен.

 – Спасибо, Грейс, вы мне очень помогли.

 – Приходите к тетушке Грейс, и она избавит вас от всех хлопот, – засмеялась она.

Я уже почти вышел, когда Грейс, словно вспомнив о чем-то, сказала:

 – Мисс Бланшар мне нравится. А вам?

Ничего не ответив, я закрыл за собой дверь.

Грейс оказалась права. Эмоциональная вспышка, должно быть, действительно сняла тяжесть с души Памелы – настроение у нее вскоре улучшилось, она перестала быть замкнутой и зажила общей жизнью со всеми – в классе, на танцах. Иногда, правда, я замечал какое-то озабоченное выражение на ее лице, но особых причин для этого не видел и считал, что скоро она совсем перестанет хандрить.

В последнее время мистер Флориан стал частенько заглядывать к нам на урок и участвовать в беседах. Естественно, уроки только выиграли – это был человек с богатым опытом и широким кругом интересов. Он втискивался за один из столов и сидел там возвышаясь, сцепив руки на коленях. Глаза его радостно сияли, когда он разговаривал или спорил с учениками. Он то поддразнивал их, то хвалил, стараясь, чтобы они откровенно и без оглядки высказывали свое мнение. Он был похож на любимого, приехавшего в гости дядюшку с пригоршней сюрпризов в кармане. Я подозревал, что многие мои ученики были готовы броситься и расцеловать его – такое в их глазах читалось обожание.

Иногда он делил класс на две группы, и начиналось подробное обсуждение какого-нибудь вопроса, который либо интересовал их сейчас, либо мог коснуться в будущем. Во главе одной группы становился сам мистер Флориан, во главе другой – я. Такие споры проходили живо, весело, приносили много пользы. Эти девчонки и мальчишки не поступили в специальную школу или даже в обычную районную школу, где уровень якобы выше, и кто-то, наверно, считал их отсталыми, не умеющими самостоятельно мыслить. Но в этих спорах они показывали отличную способность к анализу, и, несмотря на пробелы в знании грамматики и синтаксиса родного языка, доведись им схлестнуться с детьми из продвинутых школ, еще неизвестно, кто кого заткнул бы за пояс. Тут-то и чувствовалось, что убеждения нашего директора верны, взгляды на воспитание обоснованны. Мои ученики не носили школьной формы, но у них вырабатывался характер, уверенность в себе и умение отстаивать свою точку зрения. Они не умели спрягать латинские или греческие глаголы, но были готовы или почти готовы к встрече с суровой реальностью, до которой оставалось несколько коротких месяцев.

Глава 15

Как-то в октябре меня с утра вызвал к себе директор. Еще с порога я увидел, что он чем-то расстроен и огорчен. Оказалось, вчера вечером моего ученика Патрика Фернмана арестовали: в потасовке он нанес другому мальчику ножевую рану. Раненым оказался задиристый новичок из класса мисс Филлипс, его отвезли в больницу в тяжелом состоянии, и операцию пришлось делать немедленно.

Фернмана взяли под стражу до понедельника, до заседания суда по делам несовершеннолетних. Был только вторник. Директор предложил мне написать характеристику и отразить в ней посещаемость занятий, поведение, способности и интересы мальчика.

 – Это серьезно, сэр?

 – Да, Брейтуэйт, гораздо серьезнее, чем вы думаете. Рана мальчика очень опасна, к тому же оба – учащиеся нашей школы, а в магистрате о ней не слишком высокого мнения. Наше отношение к наказанию там критикуют при любом удобном случае и даже позволяют себе заявлять, что наша школа является благодатной почвой для роста преступности. И любое появление перед ними нашего ученика будет для них лишним козырем.

 – А кто-нибудь из них бывал у нас в школе?

– О да, один их работник даже закреплен за нами. Не поймите меня превратно – я вовсе не хочу сказать, что взгляды магистрата на дела в нашей школе приведут к предвзятости при выявлении истины. Но было бы значительно легче, если б в официальных кругах к нашим усилиям относились с большим пониманием. Наши дети легко могут превратиться в преступников, потому мы и отдаем им всю душу. Жаль, что в магистрате этого не понимают.

 – Я что-нибудь еще должен сделать?

 – Нет, по крайней мере не сейчас.

 – Может быть, сходить к родителям мальчика?

Он подумал немного и сказал:

 – Что ж, хуже от этого не будет. Я напишу им несколько слов, а вы, когда пойдете, передадите мое письмо.

Из кабинета директора я пошел в класс. Ребята спокойно работали, но я сразу почувствовал: о случае с Фернманом нм все известно. Никто, однако, не называл его имени и вообще не подавал виду, что его нет в классе. При малейшем намеке на опасность они, как и их старшие братья и отцы, тесно смыкали ряды, и в такие минуты даже я был для них посторонним.

Я подготовил характеристику на мальчика, оценив его самым положительным образом. Мне не пришлось кривить душой, потому что Патрик Фернман, насколько я его знал, действительно был способным, отзывчивым и умным пареньком. Раненый же, Бобби Эллис, тринадцатилетний забияка, считал, что ему все нипочем, задирал учеников младших классов, надоедал девочкам и смущал их своими приставаниями, а однажды даже сцепился с Поттером и получил по заслугам. У меня и в мыслях не было оправдывать или извинять поступок Фернмана, но я нисколько не сомневался: на такую крайность его толкнул особенно жестокий выпад зловредного драчуна.

Во время обеда я рассказал Джиллиан о случившемся, и она предложила пойти к Фернманам вместе со мной. Они жили в прибранной квартирке в доме без лифта на Джубили-стрит. Дверь открыла мать Фернмана – на лице виднелись предательские следы долгих безутешных рыданий. Она провела нас в маленькую уютную гостиную, где мы представились, потом появились отец и бабушка Фернмана. На их лицах отпечаталось выражение глубокого горя. Мистер Фернман прочел письмо директора и попросил от всей семьи поблагодарить его за участие. Затем, под тихие всхлипывания двух женщин, рассказал, как все произошло.

Нож этот был одной из ценных реликвий бабушки Фернмана. Им она срезала узелки, когда пряла пряжу. Нож всегда был заточен как бритва, в в обязанности Патрика входило носить его к парикмахеру в Шедуэлл для заточки. Видимо, он опрометчиво показал нож в замшевом футлярчике Бобби Эллису, но в руки не дал. Вспыхнула ссора, и маленький драчун решил отобрать нож силой. Ростом он Патрику не уступал, а в плечах был пошире и сразу пустил в ход весь арсенал хулиганских приемов. В борьбе футляр открылся, и Патрик каким-то образом схватил нож и нанес им удар, заодно глубоко порезав руку себе.

Ошалев от испуга при виде крови, слыша пронзительные крики раненого, Патрик в ужасе бросился домой – помимо потрясения сильно болела рука. Мальчика быстро отвели в аптеку, где рану перевязали, после чего мистер Фернман сказал: нужно идти в полицию. Пострадавшего мальчика, Эллиса, тем временем отвезли в больницу.

Происшедшее потрясло маленькое семейство до основания. Я заверил их, что все мы в «Гринслейде» глубоко взволнованы и сожалеем о случившемся, но сделаем для Патрика все, что сможем, потому что он зарекомендовал себя как общительный, честный и хорошо относящийся к своим обязанностям ученик. Я сказал, что подготовил на него положительную характеристику, и это было для них хоть каким-то утешением. В разговор вступила Джиллиан, причем так, что я только порадовался – хорошо, что она пошла со мной. Она заговорила с несчастной матерью Патрика на идиш, чего я никак от нее не ожидал, и скоро стало ясно, что она покорила сердца этих простых людей своим очарованием, теплотой. Никакой игры или фальши – она сочувствовала им искренне, они это видели и были ей очень благодарны.

На следующее утро я попросил директора разрешить мне пойти на слушание дела в понедельник. Мне хотелось самому увидеть, как Закон обходится с молодыми правонарушителями, как они ведут себя, когда приходится столкнуться с его величеством Законом.

В здание суда по делам несовершеннолетних я вошел в понедельник утром, чуть позже десяти. В большой комнате ожидания толпились родители и дети в возрасте от шести до шестнадцати, чьи проступки, как я выяснил позже, отличались большим разнообразием – от непосещения школы до взлома магазина и обвинений в половой распущенности. Я объяснил полицейскому, зачем пришел, и тот пошел справиться, могу ли я присутствовать при слушании дела.

В углу комнаты ожидания стоял Патрик Фернман с родителями и бабушкой. Вид у них был отрешенный и несчастный. Зато многие ровесники Фернмана выглядели так, будто им на все плевать, а беззаботность детей младше их говорила о том, что они пребывают в счастливом неведении относительно серьезности своего положения. Я не стал подходить к Фернманам. Эти простые лондонцы – люди гордые и предпочитают, чтобы их не трогали, когда им больно и стыдно.

В зале заседаний меня поразило отсутствие какой-либо напыщенности и атрибутов, с которыми обычно отождествляется машина закона. Это была небольшая квадратная комната, посреди нее стояли три покрытых грубой шерстяной тканью стола, три стороны квадрата. С четвертой стороны в несколько рядов – стулья для родителей и опекунов детей, преступивших закон.

За центральным столом сидели судьи, мужчина и две женщины, за боковыми – судебный секретарь и судебный исполнитель. Поблизости разместились представители различных отделов Комитета по детским проблемам, они торопливо готовили и складывали стопки документов по делам, которые должны слушаться сегодня. У двери стояло несколько полицейских – мужчин и женщин.

Первым слушалось дело четырнадцатилетней розовощекой девочки со сформировавшейся фигурой, держалась она с подчеркнутым безразличием. Вперед вышла молодая женщина-полицейский и начала читать обвинение. Голос ее звучал неестественно и монотонно – будто задача ее не передать смысл, а произнести каждое слово ясно и отчетливо.

Дело слушалось вторично. После первого слушания девочку оставили под стражей – требовалось собрать по делу дополнительный материал. Из обвинения следовало, что девочка имела «связь с лицами другого пола» и нуждалась в надзоре и попечительстве.

Оказалось, девочка состояла в интимных отношениях сразу с несколькими парнями из одного и того же дома в Степни, в результате она забеременела, не имея понятия, кто отец будущего ребенка.

Плотно сжав губы, девочка слушала подробный рассказ о своих мытарствах. Она выглядела моложе строгой и подтянутой девушки-полицейского, читавшей обвинение, но было ясно, что в жизни она повидала куда больше – четырнадцатилетняя женщина, ждущая ребенка, единственная вина которой заключалась в том, что жила она в условиях нищеты, перенаселенности и невежества. Теперь от нее отказывалась родная тетя, которая сидела выпрямившись, воплощая собой разгневанную добродетель, непоколебимая в своей решимости отречься от сбившейся с пути племянницы. Казалось, девочку мало печалило происходящее, видимо, ей было не под силу осмыслить весь трагизм ее положения, да и обвинение облекли в такую форму, использовались такие недоступные для детского ума термины, что осознать его девочка просто не могла. Судебную процедуру постарались по возможности упростить, но терминология была туманной и неопределенной. «Связь с лицами другого пола» – до чего нелепые слова. То, что произошло, ведь очень просто, неужели и объяснить это нельзя как-то проще?

Вел заседание крупный мужчина с грозным выражением лица, и он слушал печальную историю, шевеля косматыми седыми бровями. Посовещавшись шепотом с коллегами, он обратился к девочке неожиданно нежным голосом:

 – Дитя мое, тебе понятно все, о чем здесь говорилось?

 – Да.

 – Ты не хочешь ничего сказать?

 – Нет.

 – Понимаешь ли ты, что своим поведением ты сильно огорчила тетю?

Девочка в ответ лишь пожала плечами. Душевное состояние тети ее не интересовало.

Судья попросил зачитать школьную характеристику, из которой следовало, что девочка была умной, трудолюбивой, общительной и прилежной школьницей, она всегда получала высокие оценки и никогда не пропускала занятий. Увы! Я представил на ее месте девочек из моего класса – ведь характеристика большинства из них была бы столь же гладкой и безупречной! Но много ли я знал о них, об их жизни за пределами школы, о том, какие струны будит в их душах процесс физического созревания – предмет их интереса и гордости? В районе хватало и проституток, и сутенеров, и других «специалистов» этого подпольного бизнеса. Что я как учитель мог противопоставить подобному влиянию? Некоторых, кому не повезло, вылавливали и публично обличали, как эту девочку. А остальные? Кто скажет, чем переполнены души подростков на пороге зрелости? Где граница между детством и зрелостью, если сегодня ты еще школьница, а завтра служащая в какой-нибудь фирме и твой заработок так необходим не в меру большой семье? И если они созрели для теню, чтобы зарабатывать деньги, значит, созрели и для других вещей, которые делают взрослые? А если к тому же им платят за это больше, чем на работе, и деньги добываются быстрее и не таким изнурительным трудом?

История и география, арифметика и религиозное воспитание – разве этого достаточно? Я говорил с моими учениками о жизни, но, помня об их молодости и неопытности, хотя и старался быть объективным, важные аспекты развития полов как-то вуалировал, питая нелепую надежду на то, что мои слова не причинят им боли, но и не будут неправильно поняты или истолкованы. Может, довольствуясь их хорошим поведением и хорошим отношением ко мне, я просто подводил их?

 – Итак, дитя мое, тетя не хочет брать тебя к себе, поэтому ты будешь жить в специальном доме, там с тобой будут обращаться хорошо и сделают все необходимое, чтобы у тебя родился ребенок.

В голосе судьи звучала неподдельная забота. Долгие годы работы в суде научили его – за показным безразличием и вызовом у подростков, чьим единственным преступлением было невежество, стояли страх, отчаяние, беспомощность. Девочку увели из зала суда.

После разбора еще нескольких дел назвали имя Фернмана. Мальчик вошел с низко опущенной головой, чуть впереди своих родителей, рука его была на перевязи. Он выглядел совершенно подавленным. Несчастные родственники сели группкой на жесткие стулья, а мальчик остановился перед судьями. Полицейский зачитал предварительное заключение, четко выделяя каждое слово, будто читал на иностранном языке, затем перечислил пункты обвинения против мальчика:

1. Обладание холодным оружием, а именно – восьмидюймовым ножом.

2. Предумышленное нанесение телесного повреждения.

3. Нанесение тяжелого телесного повреждения.

Нож предъявили судьям, и с моего места мне показалось, что это вполне безобидный и привлекательный предмет. Когда полицейский приступил к описанию повреждений, полученных пострадавшим, а также ранения, которое Фернман нанес сам себе, мальчик побледнел как полотно. Изредка секретарь суда перебивал полицейского, требуя более подробной информации.

Протокол обвинения и школьная характеристика Фернмана были переданы судьям.

 – Мальчик впервые попал в подобную историю? – задал вопрос судья.

Поднялся сотрудник по надзору за малолетними правонарушителями.

 – Да, сэр. Другой мальчик, жертва нападения, проходил по суду месяц назад, вы должны его помнить. Он обжег свою мать горячей кочергой. Он будет под надзором в течение года.

 – Сколько он пролежит в больнице?

 – Доктор говорит – месяца полтора, сэр.

 – Спасибо.

Судья повернулся к Фернману, бывшему на грани обморока.

 – Против тебя выдвигается очень серьезное обвинение. Если бы не счастливое стечение обстоятельств, оно было бы еще серьезнее. Из материалов следует, что, будь удар чуть сильнее, тебя обвиняли бы сегодня в убийстве.

Бедный мальчик весь затрясся, он никак не мог облизнуть пересохшие губы. Бдительный полицейский шагнул к нему, затем обратился к судье:

 – Может быть, сэр, вы разрешите ему сесть? По-моему, он едва держится.

 – Да, дайте ему стул.

Голос судьи был холоден. Он быстро посовещался с коллегами-женщинами, осторожно взял нож за декоративную ручку. Лезвие было надежно скрыто в полированном дереве.

 – В нашей стране применение такого оружия подвергается крайнему осуждению и порицанию. Я был бы рад узнать, что правительство вообще запретило продажу таких предметов. В лучшем случае это оружие вредно, в руках же неопытного и глупого ребенка опасность его возрастает невероятно.

Он сделал паузу, давая возможность слушающим ощутить глубину и весомость его слов.

– Мать или отец, которые позволяют ребенку играть с заряженным пистолетом, несут в нашем обществе заслуженное и серьезное наказание. Мы считаем, что во многих отношениях такой предмет, – он нажал на кнопку в рукоятке, и из нее с мягким щелчком вылетело тонкое зловещее лезвие восьми дюймов длиной, – такой предмет в руках мальчика представляет не меньшую опасность. Бум это оружие применено с большей силой, никакими слезами не удалось бы вернуть человеческую жизнь.

Голос звучал размеренно и значительно, он то повышался, то понижался, и вся неофициальность исчезла из маленького зала заседаний. Это была судебная машина в действии, величественная, строгая я неприступная, как и ее представитель, – казалось, чем дальше он говорил, тем значительнее и суровее становился.

 – Суд ознакомился с письменными и устными показаниями мальчика и его родителей, и нам совершенно ясно, что мальчик не вооружил себя сам, а был лишь послан отнести нож точильщику. Казалось бы, обычное поручение, но оно повлекло за собой серьезные последствия. Перед лицом нападения, особенно если оно исходит от человека, более сильного физически или который внушает непреодолимый страх, многие, ища выход из положения, склоняются к применению оружия. Этот страх порой заставляет их применить оружие с большей силой и нанести ущерб куда больше предполагаемого. Хочу предупредить тебя, Патрик Фернман, и предостеречь от применения какого бы то ни было оружия в будущем. Ты должен сделать серьезные выводы из этого случая, ты и твои легкомысленные родители.