Текст книги "Учителю — с любовью"

Автор книги: Эдвард Брейтуэйт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Глава 8

По пятницам вся школа писала сочинение на тему «Прошедшая неделя». Это было одно из любимых изобретений Старика [5]5
  Тут директор школы – прим. переводчика


[Закрыть], и тут он не допускал никаких возражений. Каждый ученик описывал события школьной недели так, как считал нужным. Он имел право высказывать свое мнение, критиковать, соглашаться или не соглашаться, а речь могла идти о любом человеке, событии или предмете, лишь бы это имело отношение к школе. Разрешалось обсуждать всех и вся, начиная с директора, и, что важно, ученик был застрахован от какого-нибудь наказания.

– Посмотрите на это вот с какой стороны, – сказал однажды мистер Флориан. – Такие сочинения крайне полезны и для ученика, и для учителя. Если ребенок хочет написать о чем-то для него важном, он постарается изложить свои мысли как можно яснее и подробнее. Значит, так или иначе улучшится его письменный язык: в смысле орфографии, построения предложений, стиля. Раз в неделю мы получаем возможность проверить, делают ли наши ученики успехи в этом направлении. Теперь что касается учителей. Эти сочинения помогают нам узнать, что о нас думают ученики, удастся ли нам подружиться с ними. Иногда с огорчением узнаешь: хорошо подготовленный урок оставил Джонни Смита равнодушным, а ведь урок, В конце концов, учитель готовил не для себя, а именно для Джонни Смита. И если ученик остался равнодушным, учитель должен задуматься. Выясняется, что дети в своих суждениях довольно справедливы, даже если речь идет о нас самих. Если мы не обращаем должного внимания на свою одежду, поведение, на себя самого, они скоро это заметят, и тогда – сердись не сердись – они об этом напишут. А думающему, умному учителю эти сочинения обязательно подскажут, как совместить интересы каждого ученика и класса в целом, как строить свою работу.

В мою первую школьную пятницу я был необычайно взволнован: интересно, каким я выгляжу в их глазах, что они обо мне напишут? Несколько сочинений я прочитал сразу в обеденный перерыв и, признаюсь, испытал смешанное чувство облегчения и разочарования: ничего особенного обо мне не писали. Почти все упомянули, что в классе появился новый учитель-негр, но и только. Куда больше их взволновало отключение сети во время дневных танцев в среду да успехи некоторых ребят, занимающихся боксом в местном клубе.

Я подумал: может быть, они решили, что я фигура в школе временная, как многие мои предшественники, стало быть, незачем и писать обо мне, тратить на меня время и силы. Но все равно, если я не произвел на них никакого впечатления, тут виноват только я сам. Значит, надо искать с ними общий язык, подбирать к ним ключи.

Тогда я поставил себе задачу: стать для своего класса хорошим учителем. Но шли дни, и я с болью понимал, что ничего не могу добиться. Я покупал и изучал книги по психологии преподавания в надежде найти какой-то метод, чтобы расшевелить их интеллект, но все, что в этих книгах предлагалось, мне не подходило, не срабатывало. Я пытался проникнуть в души моих учеников, но нас словно разделяло толстое стекло – они были инертны и безучастны.

Сейчас, оглядываясь назад, могу сказать, что мои взаимоотношения с классом прошли три стадии. Первая стадия состояла в испытании молчанием: почти месяц они выполняли все мои задания без вопросов, без возражений, но не было ни интереса, ни энтузиазма. А если какое-то время от них ничего не требовалось, они просто сидели и взирали на меня с терпеливым вниманием, с каким птицелов изучает редкого пернатого друга. Так бывало: я сидел за столом, лихорадочно проверяя их письменные работы, и ощущал на себе их взгляды. Я поднимал голову, и действительно – они смотрели на меня, настороженные, чего-то ждущие. Их молчание изрядно действовало мне на нервы, но я держал себя в руках.

А как я готовился к урокам! Все темы старался раскрыть на примерах из их жизни. Для арифметики подбирал вопросы, с которыми они и их родители сталкивались приведении домашнего хозяйства: семейный бюджет, приблизительный вес продуктов питания или топлива, измерение длины маршрута от дома до школы, измерение длины купленной ткани. Я предлагал им разные задачи, возникающие на домашнем фронте, старался растрясти, растормошить их, но все мои попытки кончались жалкой неудачей – это был какой-то сговор, меня окружала стена безразличия.

Постепенно они перешли ко второй, более агрессивной стадии своей кампании: испытанию шумом. Правда, тут активными участниками были далеко не все, но те, кто вел борьбу против меня активно, твердо знали: симпатии остальных на их стороне. Во время урока, особенно когда я что-то читал или рассказывал, кто-нибудь поднимал крышку стола, а потом отпускал ее, и она с громким хлопком падала на место. Возмутитель спокойствия просто сидел и смотрел на меня невинными глазами – это, мол, случайно. Они не хуже меня знали, что здесь я ничего не смогу с ними поделать, и мне оставалось одно: не замечать эти хлопки, стараясь сохранить при этом максимум достоинства. Обычно одного-двух таких хлопков хватало, чтобы нарушить нормальное течение урока, и мне часто приходилось прекращать чтение раньше, чем я намеревался, и подменять его какой-нибудь письменной работой – писать и одновременно хлопать крышками не могли даже они.

Но я знал: с такой бессмысленной подменой далеко не уедешь. Было ясно, что учить я должен главным образом словом – для других методов уровень знаний в классе был очень низкий. Каждое объяснение я должен выложить им на тарелочке, а для этого, разумеется, нужно много говорить. И когда они грубо прерывали то, что делалось для их же блага, меня охватывала бессильная злоба.

От коллег я, сколько мог, эти трудности скрывал. Я страстно желал опровергнуть расхожее мнение о том, что мужчины для учительской работы непригодны, и уж совсем не хотел давать повод для насмешек Уэстону, поэтому я выворачивался наизнанку, стараясь пробудить у учеников интерес к занятиям. Иногда после школы я бродил по кварталу, пытаясь понять условия, в которых они воспитывались и росли. Мне становилось ясно, почему они не имеют понятия о некоторых общепринятых нормах поведения, но что толку – поведение их все равно оставалось несносным.

Как-то утром я читал им довольно простые стихи, подробно и понятно объяснял, в чем суть этого стихотворения, прелестного и по форме, и по содержанию. Мне уже казалось, что я пробудил их интерес, как вдруг одна из девочек, Моника Пейдж, опустила крышку стола. Для меня этот хлопок прозвучал выстрелом, казалось, гнев мой вот-вот вырвется наружу. Несколько секунд я молча смотрел на Монику. Она выдержала мой взгляд, потом, обращаясь ко всему классу, небрежно заметила: «Эта чертова штука совсем не держится». Конечно, все было сделано умышленно, хлопок и грубая реплика провозгласили начало третьей стадии борьбы со мной – кампания сквернословия. С этой минуты слова «чертов», «хреновый» и им подобные я слышал почти в каждой их фразе, особенно в классе. Обращаясь друг к другу по любому дурацкому поводу, они ссылались на «чертово» то или это, причем всегда достаточно громко. Однажды на уроке арифметики Джейн Переел обратилась ко мне: «Не могу сделать сложение, мистер Брейтуэйт, чертовски трудно», потом села и спокойно уставилась на меня. В невинных голубых глазах таился вызов, под тонким джемпером обозначились тяжелые груди.

– Скажите мне, – ответил я, чувствуя, как звенит мой голос от едва сдерживаемого гнева, – в разговоре с отцом вы тоже выражаетесь подобным образом?

 – А вы не мой хренов отец. – Это прозвучало ровно и злобно.

Я не нашелся что ей ответить. Маленькая стерва, я сам сыграл тебе на руку.

Когда прозвенел звонок, они высыпали в коридор, и я услышал: она принимает поздравления за то, что «поставила этого черного прохиндея на место». Некоторые громко негодовали по поводу моего вопроса, кричали, что это «паскудство и наглость», и отнюдь не целомудренным языком объясняли, что ответили бы они, посмей я задеть их родителей. Моя попытка поправить речь девочки была почему-то воспринята как злобный и непозволительный выпад по адресу ее родителей.

После этого случая дела у меня пошли еще хуже и я не мог отделаться от мысли, что позиция Уэстона по отношению к этим детям вполне справедлива. Их злоба была беспричинной, неоправданной. Но меня тревожила не только их речь. В коридорах или темных углах я часто натыкался на ребят и девочек, которые целовались и тискались совсем по-взрослому. При моем появлении они отпускали друг друга, просто ждали, пока я пройду, и тут же возобновляли прерванное удовольствие. После уроков они часто болтались на лестнице или возле туалета, ребята приставали к девочкам, а те со смехом отбивались, громко при этом сквернословя. А иногда я заставал их, скажем, в углу двора за каким-нибудь сомнительным развлечением.

Я пытался убедить себя, что их поведение, особенно за пределами класса, вовсе не мое дело, но меня все больше беспокоили они сами и мои отношения с ними. К тому же ребята помоложе подражали старшим, в младших классах даже находились смельчаки, которые «прикалывались» к старшеклассницам. Один мальчишка подсматривал за девочками через стеклянную крышу женского туалета, провалился сквозь нее и только чудом остался цел и невредим.

Этот случай горячо обсуждался в учительской. Но, странное дело, говорили больше о том, к каким трагическим последствиям могло бы привести падение мальчишки, моральная же подоплека происшедшего осталась как-то в стороне. Сами девочки, на головы которых вдруг посыпалось стекло, оправились от шока очень быстро. В коридоре они обсуждали событие с подружками и вовсю хохотали над незадачливым искателем приключений: вот, дескать, дурачок, нашел из-за чего лазить на крышу.

Однажды на перемене в конце дня случилось нечто из ряда вон выходящее. Я сходил в учительскую выпить чашку чая и вернулся в класс. Комната была наполнена дымом – на каминной решетке тлел какой-то предмет. Вокруг стояло несколько ребят и девочек, они смеялись и обменивались бойкими репликами, не обращая внимания на дым и не пытаясь погасить или выбросить тлеющий предмет. Я раздвинул толпу, чтобы рассмотреть его поближе, и с ужасом понял: кто-то бросил на решетку использованную гигиеническую салфетку и неудачно попробовал сжечь ее.

Меня охватила такая ярость, такое отвращение, что я совершенно вышел из себя. Я выгнал из класса ребят и дал волю гневу. Я сказал девочкам, что меня тошнит от их поведения, бранной речи, пакостных манер и развязной фамильярности с одноклассниками. Я клеймил и жалил их, а они стояли и слушали. Да, черт возьми, слушали и внимали! Ни одна не посмела раскрыть рот. Тогда я заговорил о последней выходке:

 – Есть вещи, которые порядочные женщины никогда не выставят на всеобщее обозрение, и я считал, что ваши матери и старшие сестры давно вам это объяснили, но, видимо, они забыли об этой элементарной обязанности. Только грязная свинья могла сделать такое, а те, кто стоял рядом и не одернул ее, ничуть не лучше. Я не желаю знать, кто именно это сделал, потому что виноваты вы все. Я вернусь через пять минут и надеюсь, что застану в классе чистоту и порядок. И прошу открыть окна, чтобы выветрился, запах! Запомните, если вы не можете жить без грязи, играйте в такие игры дома, но не у меня в классе. – С этими словами я вылетел из класса и громко хлопнул дверью.

Я поднялся в библиотеку – единственное место, где хоть какое-то время можно побыть одному. Внутри у меня все клокотало – этим поступком, как никаким другим, они показали свое полное неуважение ко мне. Неужели у этих детей начисто отсутствует чувство порядочности, скромности? Все их слова и поступки были окрашены какой-то гадкой злобой, словно души их были заляпаны черной, непролазной грязью. Ну почему, черт возьми, почему они сделали это? Может, дело в том, что я негр? Нет, тут другое. Хэкмену пришлось не слаще. Что же тогда? В чем причина? Знаю. Они хотят переломить меня, превратить в того же Хэкмена, чтобы я, как он, стыдливо убегал с урока в учительскую. Но в классе должен командовать я, я должен быть в классе хозяином, как сказала Клинти. Вот оно! Они хотели сделать из меня раба, каким сделали Хэкмена. Что ж, прекрасно! Я во всем шел им навстречу и поблажек давал немало, но теперь все будет иначе, не важно, если придется нарушить некоторые заповеди директора. Гнев прошел, я был просто полон решимости навести в классе порядок, даже если потребуются жесткие меры. С сегодняшнего дня в классе будет абсолютная чистота, во всех отношениях. Я не буду просить их об этом, я буду требовать. Не потерплю больше никаких «чертов» или «хренов». И чтоб на уроке стояла тишина. Никаких падающих крышек. Достаточно я шел у них на поводу. Хватит. Придется им кое-какими привычками поступиться.

Когда перед началом следующего урока я вошел в класс, камин был чисто вымыт, окна распахнуты, все тихо сидели за столами. Девочки как-то потупились и прятали от меня глаза, и я с удивлением понял, что им (по крайней мере большинству) стыдно. Ребята смотрели на меня выжидающе: что я скажу, что сделаю. Я ни словом ни упомянул о происшедшем. Что касалось меня, представление было окончено. Впрочем, надо, чтобы это поняли и они.

Глава 9

На следующее утро мне пришла в голову одна мысль. Довольно неконкретная, какие-то общие намеки, но всю дорогу до школы я вертел ее так и сяк. Когда кончился сбор, все расселись по местам и успокоились, я решил: вперед. Может, ничего у меня и не выйдет, но… была не была!

 – Я ваш учитель, поэтому считаю, что поступлю правильно и разумно, если поделюсь с вами своими планами насчет работы в классе. – Я старался говорить самым неофициальным, самым дружеским тоном. – Нам с вами предстоит пройти много тем, и давайте относиться друг к другу уважительно. Я хочу, чтобы вы слушали меня не перебивая, а когда я кончу, высказаться может любой из вас – добро пожаловать. – Я говорил по вдохновению и наблюдал за ними. Если только увижу, что моя игра не удается, я ее немедленно прекращу.

Хотели они того или нет, на лицах появился интерес. Даже непробиваемый грубиян Денэм навалился грудью на стол и внимательно смотрел на меня.

 – Моя задача – учить вас, и я постараюсь сделать эту учебу как можно интереснее. Если что-то в моих объяснениях покажется вам непонятным или неправильным, остановите меня, буду только рад. Примерно через полгода вы покинете школу. Это значит, очень скоро вы пойдете работать и как взрослые начнете зарабатывать деньги. Учитывая это, я решил с сегодняшнего дня вести себя с вами не как с детьми, а как с молодыми людьми и девушками. Так же должны относиться друг к другу и вы сами. Когда люди расстаются с детством, они и вести себя должны как взрослые…

В эту секунду дверь распахнулась, в класс, запыхавшись, влетела Памела Дэр и плюхнулась на свой стул. Она изрядно опоздала.

 – Например, – продолжал я, – можно по-разному войти в комнату. Есть, по сути, два способа. Можно войти в комнату спокойно и с достоинством, а можно так, словно чья-то тяжелая нога пнула тебя под зад. Мисс Дэр только что показала нам второй способ. Не сомневаюсь, сейчас она покажет и первый.

По сей день не знаю, почему я это сказал, но так уж получилось. Не понравилось мне, как она нахально ворвалась в класс, да еще после такого бессовестного опоздания.

Все уставились на нее. Наверно, она этого и хотела, но одобрения во взглядах не было – все просто ждали, как она примет мой вызов. Она вспыхнула.

 – Итак, мисс Дэр!

Глаза ее потемнели от гнева и унижения, однако она поднялась и вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь. Потом, к моему удивлению и, надо признать, облегчению, тихонько ее открыла и прошла к своему месту с горделивым достоинством королевы.

 – Спасибо. С сегодняшнего дня мы введем некоторые правила вежливости, которые будут соблюдаться в классе всегда. Ко мне прошу обращаться «мистер Брейтуэйт» или «учитель» – на ваше усмотрение. К девушкам мы будем обращаться «мисс», а к молодым людям – по фамилиям.

Ничего этого я не готовил заранее, все разворачивалось само собой, но, как мне казалось, разворачивалось довольно гладко. В ответ на мое предложение у них от удивления пораскрывались рты: и у мальчиков и у девочек.

Первым запротестовал Поттер:

 – Чего мы будем звать их «мисс», мы же их знаем.

 – Как ваша фамилия?

 – Поттер.

 – Простите?

 – Поттер, учитель. – «Учитель» после небольшой паузы.

 – Спасибо, Поттер. Считаете ли вы, что сидящие здесь девушки не достойны вежливого обращения?

 – Чего-чего?

 – Есть ли здесь хоть одна девушка, которая, на ваш взгляд, не заслуживает того, чтобы к ней обращались «мисс»?

Все девочки как одна повернулись к Поттеру, требуя от него ответа. Он заметно поежился под этим мощным излучением и сказал:

 – Нет, учитель.

 – Поймите, Поттер, очень скоро такие элементарные правила вежливости могут стать непременным условием вашей работы. И если вы к ним привыкнете заранее, это пойдет вам только на пользу.

Я сел за свой стол. Пока они по меньшей мере слушали, действительно слушали меня. Может, всего и не поняли, но общий смысл сказанного до них безусловно дошел.

 – Следующий пункт касается вашего поведения в целом. Сначала девушки. Вам следует понять, что вы должны стать достойными внимания и уважения, которое будем проявлять к вам мы, мужчины. Как сказал Поттер, мы знаем вас. Мы хотим гордиться этим знакомством, а вот сможем ли – это полностью зависит от вас. Кое-что вам нужно подсказать, и я попросил миссис Дейл-Эванс побеседовать с вами сегодня же на уроке домоводства. – Это, разумеется, была импровизация. Надо будет сказать об этом Грейс во время перемены, она не откажется помочь. – Теперь что касается мальчиков. Я видел портовых рабочих и грузчиков, которые выглядели куда чище и опрятнее, чем многие из вас. Если у человека чистое лицо и руки, начищенные ботинки, это вовсе не значит, что он – слюнтяй и тряпка. По-настоящему сильный и мужественный человек никогда не подчеркивает эти качества одеждой или прической. Мужественность – это внутренняя характеристика человека, как храбрость, честность, честолюбие. Она не имеет ничего общего с физической силой. Примерно через год некоторые из вас начнут подумывать о подругах. Поверьте, вы покажетесь им гораздо более привлекательными, если у вас будут чистые зубы, руки и лицо.

Я сделал паузу, чтобы они смогли переварить сказанное.

 – Вы – старший класс. Обратите внимание на слово «старший». Это значит, что на вас равняется вся школа, хотите вы этого или нет, а мальчишки и девчонки из младших классов повторяют все, что вы говорите и делаете. Они копируют вашу походку, говорят вашим языком, перенимают манеру одеваться, значит, пока вы здесь, ответственность за их поведение во многом лежит на ваших плечах. Как старший класс, вы должны быть лучшими, что касается чистоты, поведения, вежливости и работы в классе, я буду всячески помогать вам и личным примером, и другими способами. Я верю, у вас есть все, чтобы стать прекрасным классом, каких еще не было в этой школе, но я могу и ошибаться. Все зависит только от вас. Есть ли вопросы?

Взметнулась одна рука.

 – Да, мисс Джозеф?

 – А как же мистер Уэстон, учитель? Он всегда неопрятный и ходит в грязных ботинках.

Похоже, дело двигалось. «Учитель» она произнесла без всякой паузы.

 – Мистер Уэстон не ученик, мисс Джозеф, и обсуждать его здесь мы не будем.

По классу прокатился неодобрительный шумок.

 – С вами работаю я, и если я не выполню требований, которые предъявляю к вам, критикуйте меня.

Вчерашней молчаливой враждебности не чувствовалось. Похоже, мне удалось отвоевать в этом классе хоть какое-то жизненное пространство. Вопросов больше не было, и я сказал, что за оставшиеся до звонка несколько минут они могут обдумать и обсудить сказанное мною, только тихо. Потом сел и принялся наблюдать за ними.

На перемене я пошел в учительскую и сказал Грейс, что на свой страх и риск взвалил на нее разговор с девочками. Она была очень довольна и обещала «задать им перцу».

В общем и целом день прошел хорошо. Я чувствовал себя с ними гораздо свободнее и провел все уроки с энтузиазмом, стараясь избегать формального подхода к теме, но тщательно подбирая выражения, потому что надеялся – это поможет улучшить их речь. Я никогда не сбивался с ними на ограниченный, упрощенный язык. Если употреблял явно трудное для них слово, значение его было ясно из контекста, к тому же я призывал их задавать вопросы в случае малейшей неясности. Сам я тем временем исподволь пытался выявить в классе лидеров. Среди ребят на роль заводилы претендовал Денэм. Здоровенный Поттер уступал Денэму пальму первенства, кажется, просто из-за лени. Фернман и Силс являли собой тип «одиночек», хотя на уроках оба работали очень неплохо, а на площадке для игр ничем не отличались от одноклассников. У девочек я поначалу принял за лидера Памелу Дэр, но, похоже, ошибся. У нее было две-три подруги, но держалась она особняком, с какой-то странной и интригующей замкнутостью. Она явно была лучшей ученицей в классе, ее письменные работы были четкими и аккуратными, и это соответствовало ее внешнему облику. Стержнем в компании девочек была Мойра Джозеф, высокая стройная хохотушка, словно созданная природой для того, чтобы разбивать сердца мужчин. Почти все ребята в классе находились под воздействием ее чар. Если удастся привлечь на свою сторону этих «сильных класса сего», за ними потянутся и остальные.

До автобусной остановки мы шли вместе с мисс Бланшар, и я рассказал ей о своем эксперименте. Она усомнилась: следует ли навязывать неизвестные им нормы общественного поведения? Но я уже отрезал себе путь к отступлению, и она пожелала мне удачи. Мне было приятно видеть в ее больших глазах неподдельный интерес, и я вновь преисполнился решимости победить в борьбе за класс.