Текст книги "Микки-7"

Автор книги: Эдвард Эштон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

– Ага, – говорю я. – Все нормально. Просто нужно проспаться после бака. Встретимся в столовой через час.

Он критически осматривает меня, встает, наклоняется и похлопывает по колену:

– Молодец. Приберегу для тебя порцию белковой пасты.

– Спасибо, Берто. Ты настоящий друг.

– Кстати, – роняет он, прежде чем закрыть дверь, – я не мог не обратить внимания, что ты все время держал руку на своем хозяйстве. Ты с этим поосторожнее. А то Нэша начнет ревновать.

– Да, Берто, я в курсе. Но спасибо, что поделился.

– Не за что. Увидимся через час.

Когда за ним защелкивается замок, все еще слышно, как он хихикает в коридоре.

* * *

За последние восемь лет я умирал шесть раз. Можно бы и привыкнуть, скажете вы.

Ради справедливости должен заметить, что одна из смертей была неожиданной, еще одна явилась результатом ЧП, а последний мой предшественник не обновился перед смертью. Я помню лишь то, что загружено в память, поэтому о случившемся с предыдущими версиями меня знаю только со слов Нэши и Берто или по видео с камер наблюдения. Три остальные смерти были спланированы как положено. По протоколу расходник обязан загрузить обновления как можно ближе к концу по той самой причине, которую я назвал Берто: следующему воплощению необходимо знать, от чего погибло предыдущее, чтобы в дальнейшем постараться этого избежать. Короче, можно сказать, что накатившее сейчас ощущение сосущей пустоты в животе знакомо мне лучше, чем большинству людей.

И в то же время предчувствие близкой смерти не похоже на все предыдущие разы. Хотя бы потому, что те Микки были на сто процентов уверены, что умрут. Сейчас – если, конечно, Восьмой не собирается сунуть мне заточку под ребра – шансы у меня пятьдесят на пятьдесят.

Мне не слишком нравится новое чувство. Когда точно знаешь грядущую судьбу, на душу снисходит своего рода умиротворение. Вероятность того, что сегодня я могу выжить, в равной степени наполняет меня тревожным ожиданием и отчаянной надеждой.

Однако разительное отличие заключается даже не в этой неопределенности. А в том, что до этого самого дня каждый раз, когда я умирал, я продолжал верить байкам о собственном бессмертии, которыми пичкали меня те, кто мной распоряжается. Я знал, что не пройдет и нескольких часов после гибели Микки-3, как Микки-4 выберется из бака, и легко мог вообразить, что в обоих случаях это буду я, как будто я просто закрыл и снова открыл глаза.

Если я умру сейчас, никакой следующий «я» из бака не выберется. Он уже здесь, и, несмотря на внешнее сходство, Восьмой отнюдь не моя копия.

Если честно, кажется, я вообще ему не нравлюсь.

* * *

Рециклер находится на нижнем уровне купола, в противоположной стороне от моего отсека. По правде говоря, идти туда недалеко, но сегодня путь растягивается до бесконечности. Коридоры пусты, и я, проходя по ним, слышу лишь звук собственных шагов и шум крови в ушах. Я не могу найти рационального объяснения, но нутром чую, что все складывается не в мою пользу. Последние шаги перед входом даются так тяжело, будто всхожу на эшафот.

Биорециклер – душа и сердце любой первопроходческой колонии. В него сбрасываются наши фекалии, черешки помидоров, картофельные очистки, кроличьи косточки и недожеванные хрящики, обрезки ногтей и остриженные волосы, использованные носовые платки и корки с заживших болячек, а в конце концов – наши трупы. После переработки он выдает взамен питательную протеиновую пасту, витаминный коктейль и удобрения для растений. Никто не жаждет питаться одной биомассой из рециклера, но при неблагоприятных условиях колония может бесконечно долго существовать только за счет нее.

Принцип работы рециклера состоит в том, что он разбивает на молекулы все, что сбрасывается в люк для трупов, а затем соединяет обратно во что угодно согласно заданной спецификации. На это тратятся неприлично огромные объемы энергии, но наша электростанция – это двигатель звездолета, работающий на антивеществе. Уж чего-чего, а энергии у нас всегда в избытке.

Я как раз заканчиваю вводить код допуска на контрольной панели, когда входит Восьмой. Подняв защитный кожух, я нажимаю на большую красную кнопку, и в центре помещения раскрываются лепестки затвора.

О таких вещах, как люк для трупов, мы стараемся думать поменьше. Я видел его открытым всего несколько раз, когда меня назначали дежурным по сбору мусора, но никогда не заглядывал внутрь. Не знаю, как вы представляете себе всепожирающую пасть топки, разжигаемой антивеществом, – может, по-вашему, из нее исходят ревущее пламя и серные испарения? – но на деле она работает бесшумно, ничем не пахнет и выглядит аккуратно, даже красиво. Поначалу видишь просто плоский черный диск, потом рассеивающее материю поле начинает захватывать пылинки, и они исчезают и ярких вспышках, которые кружат над ним подобно светлячкам.

С виду совсем не страшно.

Намного приятнее рассеяться, чем быть разорванным на части ползунами.

– Ну что, – говорит Восьмой, – ты готов?

Я пожимаю плечами:

– Думаю, да. Если честно, сейчас я жалею, что мы не вынесли этот вопрос на суд начальства, но давай поступим, как задумали.

Он улыбается и хлопает меня по плечу:

– Ты хороший парень, Седьмой. Жаль, что придется засунуть тебя в эту дыру.

Мое сердце дает перебой.

– В смысле – засунуть?

Улыбка сползает с лица Восьмого.

– Сам подумай. Ты что, хочешь свалиться в люк, находясь в сознании?

Хм. Веский аргумент. Трупы по-настоящему умерших погружаются в люк довольно медленно. Я не знаю, какова в действительности максимальная скорость поглощения, но при любом значении, меньшем бесконечности, разумнее всего быть без сознания или уже мертвым.

Восьмой встает рядом со мной и заглядывает в люк.

– Знаешь, – говорит он, – ты все еще можешь поступить как порядочный человек и добровольно самоустраниться.

– Конечно, – соглашаюсь я. – И ты тоже.

Он обнимает меня одной рукой за плечи.

– Но этого не произойдет.

– Да, похоже на то.

Диск снова чернеет. Наверное, пыль закончилась. Восьмой отхаркивает слизь из бака и сплевывает на диск. Она ярко вспыхивает, коснувшись границы поля, секунду шипит и исчезает.

– Возможно, процесс не такой безболезненный, как я думал, – замечает он.

– Точно, – говорю я. – Знаешь, я мог бы задушить тебя перед тем, как столкну вниз.

Он ухмыляется.

– Спасибо, Седьмой, ты просто воплощение человеколюбия.

Мы стоим и молчим. Такое чувство, что рука Восьмого у меня на плече становится тяжелее с каждой секундой. Наконец я сбрасываю ее и поворачиваюсь к нему лицом:

– Если мы оба готовы, начнем?

– Пожалуй.

Он поднимает левую руку. Я – правую. Мы одновременно сжимаем кулаки и начинаем отсчет:

– Один…

– Два…

– Три…

– Давай!

Сначала я задумал камень, но, услышав команду, сообразил, что он – это я. Значит, он загадал то же самое. Тогда нужно выбирать бумагу, так? А вдруг он тоже об этом подумал? Тогда он догадается, что я выберу бумагу, и выбросит ножницы. Это возвращает меня к камню, что и неплохо, потому что, пока мысли описывали круг, я так и не разжал кулак.

Я смотрю вниз.

Он выбросил раскрытую ладонь.

– Сожалею, брат, – говорит он.

Ага, сожалеет он.

Ну спасибо, мудила.

4

Когда я стоял на коленях над люком, в жалких десяти сантиметрах от рассеивающего поля, и передо мной маячила весьма реальная возможность превратиться в биомассу для голодных колонистов Нифльхейма, я снова задумался о том, правильно ли поступил, приложив большой палец к панели считывателя биоданных в кабинете Гвен Йохансен девять лет тому назад.

И даже сейчас мне пришлось признать: да, правильно. Незачем и спрашивать.

Покинув кабинет Гвен, я не пошел домой. Хотя мне очень этого хотелось: я устал, проголодался и мечтал о горячем душе. Однако я не мог показаться дома – по той самой причине, по которой не мог ответить отказом на соблазнительное предложение Гвен о возможном бессмертии, пусть даже в таком урезанном варианте. Видите ли, я попал в черный список Дариуса Бланка, и, насколько я тогда понимал, реалистичного способа быть вычеркнутым из него не существовало.

Корень этой проблемы – как, впрочем, если подумать, и большинства моих проблем – тоже заключался в Берто.

Берто был единственным человеком на «Драккаре», которого я знал до того, как сдал образец ДНК Гвен и вручил другим право распоряжаться моей жизнью. Мы с Берто познакомились в школе. Он был высоким, спортивным и на удивление симпатичным парнем, если учесть, что из него в итоге выросло, а я… я был таким же, как сейчас, только ростом поменьше. Мы сдружились на почве любви к симулятору полетов – который Берто освоил на уровне аса за час, а я так и разбивался до самого выпуска – и ненависти к школьной администрации. В моем случае ненависть была взаимной: их бесило, что я одержим историей, вместо того чтобы изучать полезные предметы. Зато Берто, несмотря на наши совместные усилия, учителя обожали как родного сына. В десятом классе препод по высшей математике предупредил Берто: если он хочет полностью раскрыть свой потенциал, ему не стоит проводить со мной так много времени.

Думаю, мой друг воспринял это как очередной вызов.

Собственно, вот единственное, что вам нужно знать о Берто: он был одним из тех противных детей-вундеркиндов, у которых с первого раза идеально получается все, за что они ни возьмутся. Когда нам было по пятнадцать, мама подарила Берто ракетку для игры в погбол. Он не брал уроков, не вступил в дворовую лигу. Он всего лишь пару месяцев постучал мячом о стену здания школьной администрации после уроков, чтобы понять принцип, поиграл один сезон за школьную команду, а потом взял и подал заявку на участие в профессиональном турнире. Никто понятия не имел, кто он и откуда, когда Берто явился на первый матч. Он выиграл его с лёту, а к концу недели занял второе место в своей возрастной группе. На следующий год он взял первое место в любительской лиге. Летом после нашего выпуска он начал играть за деньги. К тому времени, как он оставил игру ради серьезных полетных тренировок, в планетарном рейтинге игроков он занимал десятое место.

Я бы не стал об этом упоминать, но спустя восемь лет, когда я жил в отстойной квартире в самом непрестижном районе Кируны, Берто как раз прошел отбор и получил место в экипаже «Драккара». Мы сидели в кафе под названием «У пьяного Джо», прихлебывали чай и убивали время в ожидании трансляции матча на большом экране над барной стойкой, как вдруг приятель признался мне, что подумывает в последний раз принять участие в весеннем турнире профессионалов, перед тем как исчезнуть в неизвестности.

– Только представь, – добавил он, – если после стольких лет перерыва в спортивной карьере я возьму этот кубок, то стану легендой! Обо мне будут вспоминать даже сто лет спустя!

Я открыл было рот, чтобы сказать ему, что легендой он, конечно, станет, но не потому, что после восьмилетнего перерыва выиграет мировое первенство, а потом исчезнет в лучах заката. А потому, что в первом же матче продует сто очков восемнадцатилетней восходящей звезде.

Но, конечно, ничего подобного я не сказал. До меня вдруг дошло: я-то знаю, что за последние восемь лет каждую свободную минуту, когда не находился в воздухе или на орбите, Берто проводил в моей компании, но остальные жители Кируны об этом не подозревают. Они все еще помнят, как двадцатилетний Берто Гомес в пух и прах разбивал закаленных в боях профессионалов, даже не вспотев при этом. Они помнят, как он вытворял ракеткой такие финты, которые до его появления считались физически невозможными, и как комментаторы в голос утверждали, что такого самородка не видели за всю свою карьеру. Никто не поверит, что он восемь лет не прикасался к ракетке.

– Давай, чувак, вперед, – сказал я. – Стань чертовой легендой.

Так он и поступил. Когда он зарегистрировался для участия в турнире, об этом прознали на одном из новостных каналов и взяли у него интервью, перебивая диалог нарезкой трансляции последнего турнира, в котором он принимал участие и который выиграл, не потерпев ни одного поражения.

Я же тем временем сгреб все имеющиеся у меня средства, набрал долгов и поставил всю сумму на поражение Берто в первом матче.

Мне нечем оправдать свое решение, кроме как тем, что историки-любители были не самой востребованной профессией на рынке труда в Кируне и никаких перспектив оплачиваемой работы мне не светило, а сама идея всю жизнь прожить на пособие приводила меня в полное отчаяние.

Неужели, спросите вы, это было хуже, чем медленно, начиная с головы, рассеяться на молекулы в рециклере? Не знаю, тогда я об этом вообще не думал.

Вы, наверное, уже догадались, чем кончилось дело.

К тому времени, как Берто выиграл проклятый турнир, я назанимал сумму, вдвое превышающую стоимость моего имущества, а затем она еще раз удвоилась за счет процентов; так что, даже найди я оплачиваемую работу, мне все равно пришлось бы выгребаться из долгов половину жизни.

И больше всего я задолжал Дариусу Бланку.

Можно найти кучу видеороликов о кровавых расправах над парнями, которые не выплатили долги по игровым ставкам, но в действительности ситуация несколько иная. Спору нет, взыскать долг с живого человека бывает сложно, но с мертвого и вовсе ничего не получишь – а в конечном счете таких акул, как Дариус Бланк, волнует только возврат долга, и ничего больше. Так что о том, что меня убьют, я не переживал. Я смутно догадывался, что мое пособие будет полностью уходить в счет долга, а остальное меня, вероятно, заставят отрабатывать в качестве мальчика на побегушках. Неприятно, конечно, но я бы это пережил.

Однако Берто, надо отдать ему должное, объяснил, как сильно я заблуждаюсь в оценке своего положения.

Опять же, к его чести, он чувствовал себя до определенной степени виноватым, что его победа в турнире обошлась мне так дорого. И придумал способ загладить свою вину. Он предложил мне завербоваться на «Драккар».

Почему-то ему казалось, что он легко сможет устроить меня охранником. В конце концов, он был знаменитостью, и ему ни разу в жизни не отказывали. Ни разу до этого случая.

Гвен Йохансен во время собеседования популярно объяснила мне, почему так произошло. Желающих получить место охранника в экспедиции было множество, а требовалось всего восемнадцать человек. И почти все места достались кандидатам либо с опытом службы в правоохранительных органах и обращения с оружием, либо с серьезными политическими связями. Ни того, ни другого у меня не было: мои доскональные знания всех доступных сведений о битве за Мидуэй не приравнивались к военному опыту, а влияние Берто распространилось не настолько далеко, как ему самому казалось.

Я все равно подал заявку на собеседование на должность охранника. Отказ прилетел практически в ту же секунду.

На следующий день я договорился с Берто о встрече в забегаловке «У пьяного Джо», чтобы попить кофе. И показал ему на планшете письмо с отказом.

– Черт, – сказал он. – Вот отстой.

– Да, – согласился я. – В любом случае идея изначально была дурацкая. Ну, должен я денег, и что теперь. Это еще не повод сбежать с планеты.

Берто помотал головой.

– Ты должен кучу денег, Микки, а Дариус Бланк не из тех, кто способен простить и забыть. Сколько на тебе висит – сто тысяч? Каким образом ты планируешь их отдавать?

Я пожал плечами:

– В рассрочку?

– Ты ведь не подержанный флиттер купил, приятель.

– Да знаю. – Я закрыл лицо руками. – Какой же я идиот. С ума сойти, я ведь мог бы попросить тебя продуть матч.

Берто уставился на меня в изумлении, а потом рассмеялся.

– Попросить ты, конечно, мог, – сказал он, – но проигрывать я бы не стал. Участие в турнире – последнее, чем я запомнюсь обывателям этой планеты, Микки! С самого начала меня устраивала только победа.

В этом весь Берто. Дружба дружбой, но своими интересами он никогда не поступится – даже ради меня.

Помню, по дороге домой из кафе я уговаривал себя, что все не так уж плохо. Да, конечно, Бланк будет забирать львиную долю моего пособия, но ведь и на жизнь что-нибудь оставит? Если я протяну ноги с голоду, он никогда не увидит своих денег. Да и быть его шестеркой, возможно, не так уж плохо. По крайней мере, у меня появится повод выходить на улицу.

Я пришел домой. Поднялся на лифте на свой этаж. Открыл дверь в квартиру. Не успела она захлопнуться, как у меня отказали ноги и я упал лицом в пол.

– Привет, Микки, – раздался чей-то голос.

Я попытался ответить, но язык тоже не слушался. Вместо слов мне удалось выдавить лишь жалкий стон.

– Расслабься, – посоветовал тот же голос. – Это не займет много времени. – После этого к шее сзади что-то прижали.

Следующие тридцать секунд я провел в аду.

Позже я узнал, что штука, которой меня пытали, называется нейроиндуктором. Он настроен так, чтобы направленно воздействовать на болевые центры. Никакого физического ущерба он не причиняет, но если вам интересны мои ощущения, попробуйте представить, что заживо сдираете с себя кожу, а приятель тем временем обрабатывает вас паяльной лампой.

И это будет процентов десять от того, что я испытал на самом деле.

Когда все закончилось, я с удивлением обнаружил, что все еще жив. Я лежал в параличе, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой, содрогался от неконтролируемых рыданий и обделался в штаны, но все еще был жив. Кто-то похлопал меня по плечу.

– Неплохо позабавились, – сказал голос. – Теперь мы будем работать вместе, ты да я, пока ты полностью не рассчитаешься с мистером Бланком. Увидимся завтра, Микки!

Он вышел, не закрыв за собой дверь.

Только через час я смог пошевелиться. Встал, добрел до ванной и помылся. А покончив с неотложными делами, сел и вволю поплакал.

Той ночью, залогинившись на странице подбора персонала «Драккара», я просмотрел списки всех отделов и все доступные специальности, чтобы выяснить, какие вакансии еще свободны.

Все они были заняты.

Все, кроме одной.

Я пиликнул Берто.

– Привет, – сказал я. – Кто такой расходник?

– Тот, кем ты точно не хочешь быть, – ответил он.

– Но это единственная открытая вакансия. И я хочу ее получить.

Он надолго замолчал, а когда снова заговорил, голос у него изменился: таким тоном потенциального прыгуна уговаривают отойти от края крыши.

– Слушай, – сказал Берто. – Не пойми меня неправильно. Я был бы рад, если бы ты составил мне компанию в путешествии. Это билет в один конец, и в таких случаях здорово иметь рядом друга. Но, Микки…

– Можешь замолвить за меня словечко?

– Я пытаюсь объяснить…

– Берто, я прошу тебя о помощи. В конце концов, это ты виноват в моих бедах.

– Нет, не я, – возразил он. – Я не предлагал тебе ставить на поражение. Если бы ты спросил, я бы посоветовал поставить на выигрыш. Я знал, что одержу победу.

– Так ты мне поможешь?

Он вздохнул.

– Хочешь честно, Микки? Вряд ли тебе потребуется моя рекомендация.

И он оборвал соединение. Я вернулся на страницу набора персонала и записался на собеседование в тот же день.

Спустя двенадцать часов, когда Гвен зачитывала список несчастных случаев, которые могут произойти со мной во время службы расходником, я сидел и думал: «Не так все и ужасно». Потом, когда я подписал контракт и уже не мог отказаться от участия в экспедиции, со мной провели дополнительные тренировки, чтобы я меньше боялся старухи с косой, однако они не произвели на меня особого впечатления. Самый жесткий урок по противостоянию страху смерти я уже получил накануне вечером.

5

Нет, на этот раз меня не затолкали в люк рециклера. Рассеивающее поле получило кукиш с маслом.

Говорю об этом сразу, забегая немного вперед, потому что вы, похоже, нервничаете.

Я стою на четвереньках над открытым люком и честно собираюсь распасться на молекулы. Медленно опускаю лицо к самому диску и чувствую, как натягивается кожа на щеках и переносице: поле начинает меня засасывать. И в тот момент, когда я перебираю в уме варианты, как ускорить мучительно долгий процесс, на плечо ложится чужая рука.

– Дай мне еще минуту! – рявкаю я, решив, что Восьмой хочет столкнуть меня в люк.

– Нет. – Он дергает меня за плечо назад, и я с размаху сажусь на пятки. – Так нельзя. Я не могу стоять и смотреть, как ты себя уничтожаешь.

Он протягивает мне руку и помогает подняться. Меня так трясет, что я едва стою на ногах.

– Хорошо, – говорю я. – Полностью с тобой согласен.

Я делаю пару глубоких вдохов. Почему-то смотреть в зев черного диска было намного, намного страшнее, чем в пасть твари вчера в туннеле.

– Итак… Ф-фух… Твои предложения?

– Давай вернемся наверх, – говорит он. – Я утоплю тебя в унитазе, потом порублю на куски в химическом душе и скормлю рециклеру по частям.

Я смотрю на него в ужасе. Он ухмыляется.

– Мне пока не до шуток, – ворчу я. – То есть совсем. Серьезно, Восьмой, что нам делать? У нас по-прежнему одна на двоих койка и один рацион. А главное, одна зарегистрированная личность. Если хоть кто-то узнает, что мы размножились…

Он пожимает плечами:

– Так ведь и обстоятельства исключительные, разве нет?

– Да, возможно… но в условиях жесткого распределения ресурсов командование вряд ли нам посочувствует. Если мы сейчас обратимся к Маршаллу, один из нас исчезнет в люке рециклера.

– Наверняка, – соглашается он. – А если попытаемся схитрить, велика вероятность, что сразу оба превратимся в питательную жижу.

Я крепко зажмуриваюсь и жду, пока сердце сперва перестает бухать молотом в груди, а потом трепыхаться пойманной птичкой, наконец возвращаясь к нормальному ритму. Когда я снова открываю глаза, Восьмой смотрит на меня с беспокойством, почти с тревогой.

– Ты как, Седьмой?

– Нормально, – говорю я, трясу головой, делаю вдох и выдох. – Все в порядке. Я, конечно, слышал выражение «смотреть смерти в лицо», но…

– Вышло слишком буквально, да?

– Точно, – говорю я. – Если Маршалл соберется скормить меня рециклеру, очень надеюсь, что у него хватит порядочности сначала меня убить.

Восьмой снова кладет руку мне на плечо:

– Я тоже на это надеюсь, брат. А пока нам нужен план действий.

– Согласен. Есть идеи?

Он запускает обе пятерни в волосы.

– Не знаю, не знаю… Нас не готовили к тому, как поступать в такой ситуации.

И то правда. Тренировки на сто процентов были посвящены умению умирать. Не помню, чтобы хоть раз речь зашла о навыках выживания.

– Слушай, – говорит он. – У нас с тобой жирная продуктовая карточка. Если ты не успел накосячить в тот период, когда не обновлялся, нам по-прежнему положены две тысячи килокалорий в день.

– Да, так и есть.

– Если мы поделим рацион пополам, то какое-то время вполне сможем протянуть. Радости мало, но с голоду не помрем.

Меня невольно передергивает.

– Тысяча килокалорий в день? Это жесть, Восьмой. Не пойдет, нужно придумать, как увеличить рацион. И как мы поступим с Берто? Ведь все вышло из-за него. Может, рассказать ему правду, надавить на чувство вины? Пусть делится с нами своей пайкой.

В глазах Восьмого мелькает сомнение.

– Можно, но я бы оставил этот вариант на крайний случай. Не припоминаю, чтобы среди колонистов Нифльхейма Берто славился альтруизмом, а вот про его отношение к мультиклонам мы ничего не знаем: а ну как он радикальный фундаменталист в этом вопросе?

– Да, умеешь ты убеждать, – замечаю я. – К тому же не забывай, что вчера вечером он бросил меня подыхать в пещере: еще один аргумент не в его в пользу.

– Тоже верно, – говорит он. – Ну хорошо. Может, тогда напишем Маршаллу заявление на увеличение рациона?

Я закатываю глаза.

– Ну да. Держи карман шире.

– Послушай, – говорит Восьмой, – когда я спускался к рециклеру, по дороге заглянул в столовую. Биомасса сейчас продается с двадцатипятипроцентной скидкой. Если не брать ничего, кроме нее, то наш рацион автоматически увеличится до тысячи двухсот пятидесяти килокалорий на каждого. Тоже не идеально, но…

– Ладно, – говорю я. – Допустим, от голода мы не умрем, во всяком случае сразу. Но это никак не решает основную проблему: нас двое. Маршалл и без того всякий раз кривится, будто наступил в дерьмо, когда ему поневоле приходится вспоминать, что в его колонии есть такой парень Микки Барнс, или иметь со мной дело. Если он что-то пронюхает, то рециклер покажется самым гуманным выходом.

Здесь стоит добавить, что командор Маршалл узнал о моих неприятностях с Дариусом Бланком примерно неделю спустя, как мы ушли с орбиты Мидгарда, взяв курс в открытый космос, и воспринял известие как личное оскорбление: будто я преступник, проникший в ряды порядочных колонистов. Присовокупите тот факт, что он исповедует религию, которая даже разовую биопечать людей из белковой массы считает мерзостью пред Господом, и вы поймете, почему уже через полминуты Маршалл пожелал вытолкнуть меня из шлюза за борт, пока не вмешалась капитан «Драккара», милейшая женщина по имени Мара Сингх, ныне возглавляющая наш инженерный отдел, и не напомнила ему, что до приземления на Нифльхейме руководство миссией осуществляет она.

Так что текущая ситуация вряд ли улучшит мнение командора обо мне.

– Да знаю я, знаю, – ворчит Восьмой. – И однако, если ты не собираешься сегодня отправиться в люк, эту проблему мы пока решить не можем, согласен?

– Да, пожалуй.

– Конечно, если ты вдруг передумаешь…

– Не суетись, Восьмой. Если передумаю, ты узнаешь об этом первым.

Он улыбается во весь рот, весело ему. А вот мне совсем нет.

– Спасибо, – говорит он. – Слушай, а как быть с Нэшей? Мы ей расскажем?

Я не могу ответить с ходу, мне нужно подумать. Мы с Нэшей вместе с того времени, когда я еще был Микки-3, и, в отличие от Берто, вчера она готова была рискнуть своей единственной жизнью, лишь бы вытащить меня из чертовой расщелины. Если и есть в колонии человек, которому мы можем довериться, так это она.

С другой стороны, если не повезет и придется предстать на суд Маршалла, я бы очень не хотел, чтобы она отправилась в рециклер вместе с нами.

– Знаешь что? – говорю я. – Давай пока оставим все между нами.

– Не вопрос, – соглашается Восьмой. – Судя по тому, как обстоят дела с момента приземления, один из нас все равно скоро умрет. Проблема решится сама собой.

М-да… А ведь он, вероятно, прав.

* * *

Кстати, о скорой смерти: вот вам история. Как-то раз, через несколько месяцев после приземления на Нифльхейме, Берто взял меня полетать. В тот день он предпочел одномоторный флиттер-разведчик с неподвижным крылом вместо тяжелых грузовых судов, на которых обычно летает. Когда мы уже поднялись в воздух и кружили над куполом, я спросил, как удалось втиснуть генератор гравитации в такой крошечный самолетик. Он повернулся ко мне с насмешливой улыбкой:

– Гравитации? Ты шутишь?

– Нет, – ответил я. – Не шучу.

Он покачал головой, прибавил обороты и начал круто набирать высоту.

– Это самолет, Микки. Мы держимся в воздухе исключительно благодаря принципу Бернулли.

Я понятия не имел, кто такой Бернулли и какие у него принципы, но услышанное мне не понравилось.

До этого момента в полете меня всегда защищала уверенность, что я окружен надежным гравитационным полем и, как бы ни сложились обстоятельства, не рухну с высоты со скоростью в сто пятьдесят метров в секунду, чтобы расколоться о землю, как спелый арбуз.

– Берто, – осторожно спросил я, – а ты не хочешь выровнять флиттер? Или, еще лучше, вернуться на базу и обменять его на что-нибудь более… устойчивое.

Он рассмеялся.

– Серьезно? Ты хоть представляешь, сколько мне пришлось льстить и уговаривать, чтобы выпросить именно флиттер? Да весь смысл в том, что на нем можно выполнять фигуры высшего пилотажа, недоступные грузовому самолету!

Я собирался возразить, что вовсе не хочу испытывать никаких трюков в воздухе, но не успел, потому что Берто сделал «бочку», и я заорал, как… как человек, которого обуял внезапный, первобытный, заставляющий позабыть всякий стыд страх смерти. Таким человеком я, впрочем, и являлся.

Думаю, именно тогда я впервые осознал: несмотря на все тренировки, на жесткую идеологическую промывку мозгов и даже неопровержимый факт, что я умирал пять раз, но до сих пор жив, – в глубине души, в ее святая святых, я не верил ни в какое бессмертие.

* * *

– Погоди-ка, – говорит Нэша, – что это за завтрак аскета?

Я давлюсь неподслащенной биомассой, черпая ее из мисочки объемом в шестьсот килокалорий, где осталась всего половина. Должен заметить, что в экономике первооткрывательских колоний калория калории рознь. На разные блюда может быть большая скидка или наценка в зависимости от того, насколько они соответствуют вашим вкусовым предпочтениям. Как и сказал Восьмой, на желе и витаминную суспензию сейчас скидка двадцать пять процентов, что означает: если я буду питаться только ими, то в течение недели-двух мне удастся поддерживать текущий вес. Нэша ест пюре из ямса и зажаренных до черноты сверчков по рецепту каджунской кухни. Они сегодня продаются по номинальной стоимости. Я видел на раздаче даже тушеные кроличьи окорочка и несколько вялых помидоров, но на них наценка в сорок пять процентов. Думаю, о подобной роскоши можно забыть, пока рядом болтается Восьмой.

– Да вот, – говорю я, – решил заняться бодибилдингом. Я тут подумал, что если немного отъемся и подкачаюсь, то, может, в следующий раз ползунам придется жрать меня дольше.

Она хихикает. Нэшин смех – одна из самых милых ее черт. Такой… девчачий. А еще она, когда смеется, отводит взгляд и прикрывает рот ладошкой. Подобное поведение составляет разительный контраст с ее обычным образом лихой боевой летчицы: будто совсем другой человек.

– Рада, что ты еще способен шутить на эту тему, – замечает она. – С тех пор, как мы здесь приземлились, ты гибнешь с завидной регулярностью. Другой бы на твоем месте озлобился.

Я снова наливаю воды в стакан. Есть голую протеиновую пасту почти невозможно, разве что в качестве гарнира. Она, в общем-то, безвкусная, но вязкая и зернистая. Чтобы проглотить, приходится постоянно ее запивать.

– Я предпочитаю рассматривать ситуацию под таким углом: если бы Седьмой себя не угробил, я бы никогда не вылез из бака.

На лицо Нэши набегает облачко печали.

– Да, наверное.

Я отрываю взгляд от своего унылого завтрака.

– Что?

Она качает головой.

– Я тяжело переживаю твою гибель, Микки, и с каждым разом все тяжелее. Вчера ночью был просто кошмар, куда хуже, чем когда умер Шестой. Наверное, так плохо мне не было даже после несчастного случая с Пятым. Когда ты передал, что отключаешься, я продолжала кружить в радиусе приема сигнала: все надеялась, что передумаешь. А потом наконец сдалась и вернулась к куполу, где целый час просидела в кабине на площадке прилетов, рыдая как маленькая. И вот… ты здесь, и, как ты правильно заметил, если бы вчера я тебя спасла, сегодняшний ты тут не сидел бы… и я сама не понимаю, что должна сейчас чувствовать.