Текст книги "Микки-7"

Автор книги: Эдвард Эштон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

23

Антиматерия, если вам интересно, – потрясающая штука.

Если ее не трогать, она ведет себя как обычная материя. Если бы во время Большого взрыва образовалось чуть больше антивещества и чуть меньше нормальной материи, у нас сейчас была бы абсолютно функциональная вселенная из антивещества. Однако этого не произошло. В результате мы имеем нормальную материальную вселенную, и когда в нее попадает антивещество, начинает твориться черт знает что. Постулат, что при взаимодействии обычной материи и антивещества можно получить чистое преобразование массы в энергию, не совсем верен: это зависит от того, какие именно частицы взаимодействуют, каковы были их энергетические состояния до столкновения и в какой среде происходит контакт. Словом, на выходе можно получить что угодно – от гамма-всплеска до массивного выброса субатомных частиц, рикошетящих вокруг на околосветовой скорости.

И Первый, и Второй с удовольствием поведали бы, что живому организму даже близко не захочется испытать такое на себе.

Антивещество открыли еще на Старой Земле, задолго до времен Диаспоры, когда «Чжэн Ши» не существовал даже в виде чертежей в чьем-нибудь автокаде. Однако долгое время исследователями антиматерии двигало простое любопытство. Тогда еще не придумали, как синтезировать и сохранять ее хоть в сколько-нибудь значительном количестве. Все изменилось в одночасье. Могу поспорить, подавляющее большинство людей будет утверждать, что именно метод Чугункина и стал тем уникальным научным прорывом, который непосредственно привел к созданию Диаспоры.

В основном, конечно, потому, что антиматерия абсолютно необходима для межзвездных путешествий. Ни одно вещество, открытое нашими физиками до настоящего времени, не содержит столько энергии в компактной форме, чтобы она позволила разгоняться до скоростей, необходимых для преодоления пропасти между звездами. Тем не менее даже в ином случае – если бы, например, подтвердилась одна из концепций перемещения с помощью нереактивных двигателей, с которыми ученые игрались до открытия Чугункина, – вполне вероятно, что Диаспора все равно не возникла бы без технологии производства антивещества в огромных количествах.

Теперь вам, должно быть, ясно, что во многих смыслах снаряжение миссии для основания колонии является лишь актом отчаяния. Это дорого, вероятность провала очень велика, и даже если миссия увенчается успехом, планета, на которую отправляются колонисты, скорее всего, будет значительно хуже того места, откуда они прилетели, как минимум на протяжении жизни нескольких поколений. Чтобы совершить такой пространственный прыжок, надо либо стремиться к чему-то великому, либо спасаться от чего-то ужасного. Древние микронезийцы, например, бежали от истощившихся природных ресурсов и голода.

То, от чего бежали мы, – Война пузырей.

Банальная истина: каждое новое технологическое изобретение в истории человечества в первую очередь всегда использовалось на благо сексуально озабоченных. Печатный станок? Несколько Библий, дальше порнография. Антибиотики? Идеально подходят для лечения ЗППП. Окуляры? Не заставляйте меня рассказывать, для чего их впервые начали использовать. Однако крупномасштабное производство антивещества резко выбивалось из этой модели. В стремительно расширяющемся облаке высокоскоростных кварков и глюонов даже близко нет ничего сексуального.

Вторая область, где применяются любые новые технологии, – это, конечно, война.

В военных испытаниях антивещество зарекомендовало себя прекрасно.

Справедливости ради стоит заметить, что наши предки действительно потратили секунд десять на размышления о применении антиматерии в генерировании энергии и межзвездных перелетах, прежде чем переключились на способы ее использования в целях превращения собратьев-противников в радиоактивную пыль. Однако я полагаю, что основная причина заключалась в другом: до изобретения магнитного монопольного пузыря не существовало практического способа использовать антивещество в качестве орудия геноцида. Из антиматерии нельзя сделать бомбу по тому же принципу, как изготавливают, например, термоядерные бомбы. Ее ядро, содержащее антивещество, должно быть полностью изолировано от любого взаимодействия с обычной материей, пока не придет время ее взорвать, а в отсутствие пятитонного магнита, создающего поле, и вакуумной камеры, чтобы его удерживать, это довольно сложно реализовать.

Пузырь из магнитного монополя изящно разрешил проблему военных. Как объяснила мне Джемма, каждый пузырь представляет собой своего рода узелок в пространственно-временном континууме, причем внутренняя и внешняя поверхности этого узелка, по сути, существуют в разных вселенных. Заверните в такой пузырек чайную ложку антивещества – и получите гигантское количество потенциальной энергии, хранящейся в компактной и относительно безопасной в обращении упаковке. Так на «Драккаре» содержалось топливо. Когда корабль переходил в режим ускорения, постоянный поток монопольных пузырьков, наполненных антивеществом, перетекал из камеры хранения в реактор, где они смешивались с пузырьками противоположной полярности, заполненными нормальным веществом.

Затем все пузыри попарно схлопывались. Происходила аннигиляция материи, и двигатель толкал корабль вперед.

Вы, наверное, уже поняли, к чему я веду.

Пузырьковая бомба – элементарная вещь. Достаточно упаковать кучу монопольных пузырьков с антивеществом в простейшее устройство доставки. Когда это устройство взрывается над целью, пузырьки дрейфуют по ветру, разлетаясь в стороны за счет взаимного магнитного отталкивания. По прошествии определенного времени они лопаются.

В зависимости от площади рассеивания и конкретного типа антивещества, которое помещено в пузырь, результат варьируется от взрыва, пробивающего дыру в стратосфере, до ливня из жесткого излучения и квантовых частиц, убивающего в целевой области все живое вплоть до вирусов, оставляя при этом здания и всю инфраструктуру полностью нетронутыми.

Именно это привлекло внимание военных стратегов на Старой Земле. К тому времени у них давным-давно имелось термоядерное оружие, но они так и не придумали разумного способа его использовать – разве что для апокалиптического массового самоубийства. Проблема заключалась в следующем: если сбросить количество бомб, достаточное для сокрушительного удара, отдача окружающей среды в виде выпадения радиоактивных осадков, загрязнения стратосферы, затяжного фонового излучения и так далее привела бы к уничтожению не только вашего противника, но и его соседей, а также соседей их соседей, пока, сделав круг, обратка не настигнет ваше ближайшее окружение и вас самих. И это при условии, что у противников нет собственного арсенала Судного дня, который они могут сбросить вам на голову – и, вероятно, так и сделают, раз уж вы первые начали.

Пузырьковая бомба решила все эти проблемы. Правильно собранная и сброшенная, она позволяла зачищать обширные территории противника практически без побочных эффектов. Бомбы можно было сделать маленькими и легкими, доставляя их настолько незаметно, что противник узнавал о факте бомбардировки только в момент гибели. Можно было уничтожить всё и вся, а затем сразу же приступить к делу, захватив власть при желании хоть на следующий день. Даже трупы не придется убирать, потому что после взрыва не останется жизнеспособных бактерий, которые приведут к гниению тел. С точки зрения военных, это было идеальное оружие.

С точки зрения обычного человека, это, конечно, был кошмар.

Не стоит сбрасывать со счетов и контекст: в то время, когда все это происходило, Старая Земля переживала глобальный экологический кризис. Плотность населения была почти в сто раз выше, чем сейчас на Эдеме, а там она в тысячу раз превышает среднюю плотность населения большинства планет Диаспоры; промышленность и сельское хозяйство, в отличие от наших, были намного менее эффективны и загрязняли окружающую среду. В результате земляне практически задыхались от собственных отходов. В течение нескольких сотен лет они изменили химию атмосферы до такой степени, что целые регионы планеты, бывшие когда-то густонаселенными, стремительно становились непригодными для жизни, и там возникали серьезные проблемы с поставками продовольствия и воды.

Добавьте к этому политическую раздробленность: на Старой Земле существовало почти двести независимых государственных образований, заявлявших суверенные права на ту или иную часть планеты. И вот внезапно появляется оружие, которое позволяет одному из этих образований полностью уничтожить население другого, а затем перебраться на свежезачищенную территорию. Понятное дело, ситуация сложилась хуже некуда.

Записки о Войне монопольных пузырей, вероятно, представляют собой не слишком надежный источник, поскольку они почти полностью составлены теми людьми, которые первыми нанесли мощный удар и, следовательно, выжили. Однако есть ряд фактов, которые мы знаем наверняка. В общей сложности война длилась менее трех недель. В ней участвовало менее десятка независимых государств. И закончилась она лишь после того, как все существующие на планете запасы антивещества были исчерпаны.

Но, что важнее всего, после войны больше половины населения Старой Земли или умирало, или уже погибло, а тогда население Земли и составляло все человечество.

Большинство историков считают, что запуск «Чжэн Ши», произошедший всего через двадцать лет, явился ответной реакцией на Войну пузырей. Чем еще можно объяснить создание Диаспоры? Чем еще можно объяснить решение покинуть единственную планету во всем творении, предназначенную нам самой эволюцией, – планету, которая не требовала терраформирования, прививок и войн с другими разумными существами, – ради таких мест, как Нифльхейм? Жителям Земли стало ясно: если человечество останется на месте, люди в конечном счете перебьют друг друга. И они почти наверняка не ошиблись: никто не слышал ни звука со Старой Земли уже более шестисот лет.

Единственной надеждой на выживание в долгосрочной перспективе была экспансия.

Кроме того, человечество сообразило, что Диаспора будет бесполезна при наличии оружия из антивещества. С самого начала создания Альянса Старую Землю подвергли остракизму, и на данный момент неизвестно, остался ли там кто-нибудь в живых. Нам приятно думать, что мы отличаемся от прежних людей, что мы более просвещенные и развитые.

Но это неправда. В конце концов, жители Альянса ничем не отличаются от жителей Старой Земли. Люди до сих пор спорят друг с другом. Люди до сих пор периодически вступают в конфронтацию.

Но только без применения антивещества. Это твердое и непреложное табу, которое укоренилось в наших душах даже глубже запрета мультиклонирования, а его придерживается каждая планета Альянса.

Если вы нарушите запрет на использование антиматерии и об этом прознают соседи, они имеют полное право отправить вам «Пулю».

24

– Это то самое место? – спрашивает Берто из кабины.

Дверь отъезжает в сторону, я смотрю вниз. Мы парим над расселиной, похожей на любую другую расселину в этом богом забытом месте. Неужели здесь я и провалился?

– Может быть, – говорю я. – Кто знает?

– Будем считать, что да, – решает Берто.

Подвесная лебедка отматывает два метра троса.

Восьмой поднимает с пола рюкзак и пристегивается.

– Увидимся внизу, – говорит он и шагает в пустоту.

Когда трос разматывается до конца, я беру свой рюкзак. Он не настолько тяжелый, как я ожидал.

Трудно поверить, что в нем заключена разрушительная сила, способная стереть с лица земли целый город.

Вскоре лебедка начинает сматывать трос назад. Но когда показывается конец троса, я все еще в нерешительности.

– Слушай, Берто, – говорю я. – Прежде чем я спущусь вниз, будь любезен, проясни мне одну вещь. Что на самом деле случилось с Шестым?

Берто вздыхает.

– Его забрали ползуны, Микки. Я тебе и в первый раз так сказал, когда ты спросил, выйдя из бака.

– Что-то не верится, – замечаю я. – Ты тогда сказал, что его съели ползуны, помнишь?

– Я не говорил, что они его съели, – возражает Берто. – Я сказал, что они его забрали. Ты сам решил, будто послужил ползунам пищей. Шестой работал в другой расселине, недалеко отсюда. Как я уже говорил, они вылезли из-под снега. Но они его не разрывали на части, а просто утащили в яму. Прошло пятнадцать минут, прежде чем я потерял сигнал. Последние десять минут передаваемый текст был бессвязным. У меня сложилось впечатление…

– Какое? – спрашиваю я.

– Я почти уверен, что они поступили с Шестым точно так же, как и мы с тем ползуном, которого вы притащили, – поясняет Берто. – Разобрали его на части, чтобы посмотреть, как он устроен.

– Они взяли его окуляр, – говорю я. – Взяли мой окуляр!

– Возможно, – соглашается Берто. – Хотя вряд ли сумели придумать, что с ним делать.

Всего два дня назад я бы с ним согласился. Но теперь?

– Ты солгал мне, – говорю я. – Солгал командованию. О том, что ползуны разумны, ты, видимо, догадался раньше меня. За сокрытие такой информации тебя могли отправить на переработку, Берто. О чем ты только думал?

Он не отвечает. Я жду целых десять секунд, затем качаю головой и берусь за трос.

– Я испугался, – признается Берто.

Я поворачиваюсь к нему. Он прячет глаза.

– Чего ты испугался? – удивляюсь я. – Пока не сфальсифицировал отчет, ты не сделал ничего плохого. В том, что случилось со мной, ты не виноват.

– Нет, – говорит он, – я боялся не командования. А этих долбаных ползунов. Наверное, я мог бы тебя спасти. Вытащить из той расщелины. Я даже смог бы спасти Шестого, если бы быстро приземлился, а потом включил ускоритель. Но я этого не сделал. Не сделал, потому что струсил.

И внезапно все обретает смысл.

– А ты же у нас Берто Гомес, – говорю я, – тот парень, который способен пролететь на флиттере сквозь трехметровую щель между скалами на скорости двести метров в секунду. Ты ничего не боишься.

Он вздыхает и кивает.

– А ты не боялся пойти на риск, что тебя сбросят в рециклер, потому что ты не смог признаться мне, Маршаллу… и даже самому себе в том, что струсил?

Берто отворачивается к приборной панели.

– Тебя ждет Восьмой, Микки.

– Знаешь, – говорю я, – если хоть один из нас выберется и станет Девятым, первым делом я набью тебе морду.

Ему нечего на это сказать.

Я пристегиваюсь и выхожу.

* * *

– Ну, что думаешь? – спрашивает Восьмой, когда я отстегиваюсь внизу. – Это то место?

Я оглядываюсь вокруг. Дно расселины примерно шесть метров в ширину. С обеих сторон над нами нависает тридцать метров льда. На полпути к стене изо льда торчит валун, немного похожий на голову обезьяны.

– Да, – говорю я. – Думаю, это здесь. Хотя точность вряд ли важна. Я почти уверен, что тут вся местность изрыта ходами. Даже если провал не тот, через который я спускался раньше, просто нужно найти другой вход в туннели.

Трос сматывается, и спустя несколько мгновений мы слышим гул гравитации, когда шаттл Берто улетает прочь. Мы начинаем идти. За первым же валуном я вижу край пролома. Судя по всему, в последние несколько дней снега выпало не так много, чтобы засыпать яму.

– Вот, – говорю я. – Тут я и провалился.

Мы подходим к краю и заглядываем в крутой наклонный туннель с каменными стенами диаметром чуть больше метра.

– Здесь вполне можно спуститься, – замечает Восьмой.

– Слушай, – говорю я, – нам не стоит этого делать.

Он поворачивается ко мне:

– Думаешь, найдем более удобный спуск?

– Нет, – говорю я. – Я не это имею в виду. Я имею в виду задание. Мы не должны его выполнять.

– Нет, должны, – возражает он.

– Ползуны – разумные создания, – объясняю я и показываю большим пальцем на рюкзак у себя за спиной: – А это попахивает военным преступлением. Если Мидгард узнает о наших проделках, из колонии сделают следующий Голт.

У нас в рюкзаках, по сути, две пузырьковые мини-бомбы: в обеих по пятьдесят тысяч крошечных порций антивещества из запасов топливного хранилища «Драккара», каждая из которых изолирована в магнитном монопольном пузырьке. Когда мы их выпустим, они разлетятся вокруг, словно блуждающие огоньки.

В конце концов пузырьки схлопнутся.

От такого багажа за спиной меня продирает озноб.

– Я знаю, что они разумны. – Восьмой пожимает плечами. – Именно поэтому мы и должны их уничтожить. Используй мы оружие против людей – это сочтут военным преступлением, а на плацдарме все средства хороши. Наши терраформирователи при необходимости зачищали целые континенты, чтобы подготовить место для колонии. Тебе это известно. – Он садится на край ямы и наклоняется вперед. – Дашь мне руку, а? Тогда я дотянусь до первого уступа, не так высоко спрыгивать.

– Один из них спас меня, – говорю я.

Он поднимает взгляд.

– Что?

– Два дня назад, – поясняю я, – когда я заблудился в этих туннелях, а Берто записал меня в покойники, меня спас один из ползунов. Поднял и отнес почти к самому куполу. Выпустил меня на волю.

– То есть ты хочешь сказать, – говорит Восьмой, – что во всех наших с тобой проблемах виноваты ползуны?

Хм. Можно, конечно, и так взглянуть на нашу ситуацию, почему бы и нет.

– Как бы то ни было, – заявляет Восьмой, – теперь это не имеет значения. Ты слышал командора. Если мы откажемся, то отправимся в рециклер с концами. Маршалл сотрет нашу личность с сервера, и гребаная Чен займет наше место. – Он сползает немного ниже и снова заглядывает вниз. – И знаешь что? Думаю, я и сам справлюсь. – Он упирается руками в противоположные края отверстия и повисает, болтая ногами. – Увидимся внизу.

Восьмой спрыгивает и исчезает из виду.

Я стою и долго смотрю в провал. Наверное, я мог бы уйти – побродить по снегу, а потом отщелкнуть замки на шлеме и покончить с этим.

Но что изменится? Командор пошлет Берто или Нэшу отыскать мое тело, заберет рюкзак с бомбой и пошлет в туннели Девятого, если Восьмому не удастся довести дело до конца.

В конце концов у меня пищит окуляр.

<Микки-8>: Спускайся, Седьмой. Дело не ждет.

Я вздыхаю, туже затягиваю ремни на рюкзаке и спрыгиваю вслед за Восьмым.

* * *

– Нам лучше разделиться, – предлагает Восьмой. – Отойти друг от друга как можно дальше, а затем одновременно нажать на пуск. Так мы обеспечим максимальную площадь поражения, а заодно не придется беспокоиться, что взрыв одной из бомб запорет схему рассеивания второй.

– Восьмой, – начинаю я, но он мотает головой:

– Нет. Ничего не хочу слышать. Иди давай. Держи голосовой канал связи открытым и дай мне знать, когда будешь готов. А если встретишь своего тогдашнего приятеля… – Он отворачивается. – Ну, извинись перед ним, что ли, я не знаю. Скажи, мол, ничего личного.

Я еще долго стою и смотрю, как рассеивается за ним тепловой след, хотя Восьмой давно уже скрылся в одном из боковых туннелей. Может, я жду, что он вернется. Но он не возвращается. В конце концов я тоже выбираю туннель, поправляю рюкзак на плечах и шагаю вперед.

* * *

– Седьмой, ты там?

– Здесь я.

– Кажется, в туннелях пусто. Что-нибудь видишь?

– Нет. Но все время что-то слышу.

– Да, я тоже. Как будто кто-то скребется за стенами, да?

– Ага. Думаю, это наши друзья.

– По-твоему, они знают, что мы здесь?

Я возвожу глаза к сводам туннеля, хотя он этого и не видит.

– Это их дом, Восьмой. Если бы один из ползунов забрался в купол, мы бы тоже мигом его обнаружили.

Молчание затягивается, и я уже начинаю думать, что связь оборвалась.

– Думаешь, они знают, для чего мы здесь?

* * *

Проходит десять минут. Я стою на перекрестке, пытаясь решить, двинуться мне по наклонному спиральному лазу вверх или вниз, когда мигает экран коммуникатора. В левом верхнем углу поля зрения застывает неподвижный кадр. Это вид сверху на широкую глубокую пещеру.

Каждый квадратный метр ее дна покрыт ползунами.

Теми, что поменьше: это они утянули под снег Дугана и прогрызли пол главного шлюза.

Их там, наверное, тысячи.

Десятки тысяч.

– Седьмой! Седьмой, ты это видишь?

– Вижу, – говорю я. – Восьмой, послушай… – начинаю я и умолкаю.

Что тут скажешь? Я вспоминаю паука, которого выпустил в бабушкином саду много лет назад. А если бы он снова забрался в дом, стал бы я его снова спасать или просто задавил бы, и дело с концом?

А если бы я обнаружил целое гнездо, десятки и сотни пауков, и понял, что они решили основать у нас колонию?

– Восьмой!

Он не отвечает.

– Восьмой? Ты еще там?

И тогда я понимаю, что Восьмой уже мертв.

Что теперь? Я понятия не имею, в какой стороне он был и на каком расстоянии от гнезда ползунов нахожусь я сам.

Не знаю, успел ли он запустить бомбу, прежде чем его схватили.

Туннели представляют собой замкнутый лабиринт. Я могу находиться за много километров от того места, где умер Восьмой, или оно окажется за следующим поворотом.

Можно попытаться найти его.

Или взорвать заряд и покончить с этим.

Я закрываю глаза, берусь за шнур, активирующий бомбу, но не решаюсь дернуть.

Мысленным взором я вижу костер: он горит задом наперед, всасывая дым и превращая пепел в дрова.

Потом я вижу шелкопряда. Однако он больше не улыбается. Глаза сощурены, рот сжался в тонкую жесткую линию.

И тут передо мной раскрывается окно чата.

<Микки-8>: Поним… ешь?

Я открываю глаза.

Что-то движется в темноте.

Оно заполняет собой почти весь туннель.

<Микки-8>: Ты меня понимаешь?

Я моргаю, провожу языком по зубам и судорожно сглатываю. Руку я держу на спусковом шнурке.

<Микки-8>: Да, я тебя понимаю.

<Микки-8>: Ты Первый?

А вот теперь не понимаю. Ползун приближается. Обе пары жвал широко раззявлены. Это ведь угрожающая поза – или нет? Я непроизвольно делаю шаг назад и крепче сжимаю шнур.

<Микки-8>: Ты Первый?

Я мотаю головой. Идиотизм: даже если бы ползун понимал человеческий язык тела, у него, вероятно, нет глаз.

<Микки-8>: Мы уничтожили твоего Второго. Ты исходник?

Исходник? Второй?

Он говорит о Восьмом.

Теперь я могу дернуть шнурок.

Могу, но не дергаю.

Вместо этого я совершаю прыжок веры.

<Микки-8>: Да, я исходник.

Голова ползуна опускается к полу туннеля, и челюсти медленно закрываются, сначала внутренняя, затем внешняя.

<Микки-8>: Я тоже Первый. Поговорим?

И мы начинаем говорить.