Текст книги "Вольф Мессинг. Видевший сквозь время"

Автор книги: Эдуард Володарский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

– Не молчите, доктор, умоляю вас, не молчите. – Цельмейстер встал, погасил сигарету.

– Хорошо... – жуя, проговорил Ганусен. – Возьмите мою машину. На стекле пропуск во все районы. Это пропуск рейхсфюрера СС Геринга. Если они не прикажут искать и остановить мою машину, вы сможете проехать до самой границы с Польшей. Тут по шоссе не больше ста километров. К утру доедете. А там уж... действуйте сами...

– Где эта машина?

– За гостиницей на стоянке.

– А ключи?

Ганусен полез в карман пальто и, достав ключи, молча протянул их Цельмейстеру.

– Поехали, Вольф. Если хоть один шанс есть, мы проскочим, – твердо сказал Цельмейстер. – Вставайте, вставайте, я вам говорю!

– Прямо сейчас? А наши вещи? – растерянно спросил молчавший до сих пор Мессинг.

– Немедленно уходим, – непреклонным тоном скомандовал Цельмейстер. – Я не хочу быть мертвым, но с вещами. Прощайте, доктор Ганусен. Огромное спасибо. – И Цельмейстер протянул Ганусену руку.

Тот пожал ее, пробормотал:

– Жаль, что все так закончилось... Желаю вам добраться живыми.

– И вам желаю остаться живым, – ответил Цельмейстер.

Мессинг подошел к Ганусену, сказал тихо:

– Ну, прощай... береги себя...

– И ты прощай, Вольф... – вздохнул Ганусен. – Я тебе всегда завидовал... Бывает такое, что поделаешь. И от зависти делал тебе пакости. Но я не полное дерьмо, как ты мог бы подумать. Я тебя еще и люблю... До сих пор не могу понять, что это? Господь нас наделил священным даром или дьявол послал проклятие?

Они обнялись, потом Ганусен оттолкнул от себя Мессинга и сказал, сопя:

– Идите. Поторопитесь...

Они быстро спустились в вестибюль. Он был пуст. За стойкой о чем-то разговаривали два администратора. Слуга катил к выходу тележку, нагруженную чемоданами, за ним торопилась супружеская пара.

Мессинг, Цельмейстер и Кобак следом за супружеской парой прошли через вестибюль. Вышли из отеля и быстро зашагали, почти побежали по узкой дорожке вдоль здания. Движение возглавлял Цельмейстер. Свернули за угол, и дорожка вывела их к огороженной стоянке.

– Вон черный “майбах”, – указал Цельмейстер, пошарив глазами по ряду машин.

Они прошли вдоль ряда автомобилей, остановились возле “майбаха”. Цельмейстер открыл его, сел на водительское место, вставил ключ зажигания, повернул. Ровно и сильно заработал мотор.

– Садитесь быстрее!

Мессинг и Кобак сели на заднее сиденье. Захлопнули дверцы. Автомобиль медленно тронулся с места и покатил, набирая скорость.

Ганусен остался в номере один. Он снял пальто, достал из ящика буфета коробку с сигарами, вынул одну, откусил кончик, выплюнул его прямо на ковер. Долго прикуривал, ломая одну спичку за другой, наконец прикурил. Прикусил сигару и стал наливать коньяк в фужер. Выпил, пыхнул дымом и медленно прошелся по номеру. Дошел до окна, посмотрел на улицу, освещенную фонарями и витринами магазинов, повернул обратно и направился к двери, опустив голову и дымя сигарой.

Вдруг дверь резко распахнулась, и Ганусен едва не столкнулся со штандартенфюрером СС Канарисом. За его спиной стояли два офицера и солдаты СС.

– Он у вас? – спросил Канарис и, оттолкнув Ганусена, ввалился в номер. Огляделся, прошел в другую комнату, потом в спальню, заглянул в ванную, туалет и вернулся. —Где он?! – Канарис едва сдерживал ярость.

– Не знаю... Я приехал на машине, а он сказал, что пойдет пешком... прогуляется... и его импресарио, и помощник... Из театра они ушли втроем.

– Черт! – Канарис сжал в кулак руку в кожаной перчатке. – Поехали с нами! Быстро!

– Куда, штандартенфюрер? – удивился Ганусен. – Я только что вернулся после выступления, я устал и хочу отдохнуть. Нельзя ли нашу поездку перенести на завтра?

– Нельзя, – отрезал Канарис. – Это приказ фюрера.

– Мы поедем к фюреру? – Ганусен мгновенно протрезвел, подтянулся, взял с кресла пальто.

– Да, да, поехали! – Канарис похлопал Ганусена по плечу и подтолкнул к двери.

Прямо у входа в гостиницу стоял большой черный автомобиль “Опель-адмирал” и два мотоцикла с колясками. Ганусен в сопровождении Канариса и эсэсовцев вышел из гостиницы.

– Где твоя машина? – резко просил Канарис.

– Не знаю... – пожал плечами Ганусен. – Должна быть здесь.

– Ты отдал ее этим негодяям? Вместе с пропуском рейхсфюрера? – Канарис не выдержал и хлестко ударил Ганусена по щеке. – Ты знаешь, что тебя ждет? В машину, быстро! – Он схватил Ганусена за воротник пальто, поволок к машине, крикнул офицеру: – Ротенфюрер, немедленно в управление. Выслать наряды на все выезды из города. Предупредить полицейские патрули. И распорядитесь, чтобы немедленно начали печатать портрет Мессинга. Образец у меня на столе в кабинете.

– Слушаюсь, штандартенфюрер!

Ротенфюрер, высокий, плечистый молодой человек в кожаном пальто со свастикой на рукаве, отдал честь и широким шагом направился к мотоциклу с коляской. Четверо солдат СС заторопились за ним.

Они вскочили на мотоциклы, и те, оглушительно взревев моторами, один за другим рванулись с места.

Канарис проводил мотоциклы взглядом, посмотрел на молодого шарфюрера, стоявшего рядом:

– Поехали... – и направился к машине.

Шарфюрер поспешил за ним.

– Это Восточное шоссе? Точно? – обеспокоенно спросил Лева Кобак, поглядывая на Цельмейстера, который, вцепившись в руль, не отрываясь смотрел вперед.

Уже стемнело, и лучи света от фар вспарывали темноту, выхватывая перед собой широкую серую ленту убегающего асфальта.

– Успокойтесь, Лева, я хорошо знаю этот город. Через полкилометра мы будем на восточном шоссе. И вперед – к границе!

– Но ведь по пути еще будут города?

– Мелочь... маленькие городочки, Лева. Там везде есть объезды. Главное, чтобы они попозже спохватились... главное – попозже, Лева... Вольф, как вы себя чувствуете?

Мессинг не ответил. Он дремал, откинувшись на спинку сиденья.

Машина с Канарисом и Ганусеном мчалась по пустынным улицам, сворачивала с одной на другую. Канарис сидел впереди, рядом с шофером, ротенфюрером СС. Ганусен и шарфюрер – на заднем сиденье. Ганусен смотрел в окно, и тревога все больше охватывала его.

– Куда мы едем, штандартенфюрер? – наконец спросил он.

Канарис не ответил, продолжая курить с безразличным лицом. Шарфюрер неподвижно сидел рядом и смотрел вперед.

– Я спрашиваю, куда мы едем, штандартенфюрер? – повторил Ганусен.

– Сейчас приедем. Успокойтесь, – коротко ответил Канарис и сильно затянулся сигаретой, выпустив густую струю дыма. Она ударилась в ветровое стекло, расплылась седым облаком.

Ганусен достал из кармана пальто окурок сигары, пытался прикурить, ломая спички, но никак не получалось.

Впереди показался полосатый шлагбаум, будка КПП, и на середину дороги вышел солдат, замахал включенным фонариком.

Черный “майбах” начал медленно тормозить.

– Вольф, умоляю, загляните в будущее, – проговорил Цельмейстер, нажимая на тормоз. – Что нас сейчас ожидает?

“Майбах” остановился метрах в десяти от шлагбаума, и полицейский медленно направился к ним. Цельмейстер опустил стекло водительской дверцы.

– Документы? Куда направляемся? – спросил полицейский, наклоняясь к окошку.

Цельмейстер пристально посмотрел на него, потом достал из-за ветрового стекла пропуск, подписанный Гейдрихом, и протянул ему.

Тот взял, посветил фонариком, увидел печать с имперской свастикой, выпучил глаза, медленно вернул пропуск и козырнул:

– Прошу прощения.

Цельмейстер не ответил, выжал сцепление и медленно тронул машину. Шлагбаум поднялся, “майбах” рванул с места, взвизгнув протекторами по булыжной дороге, и помчался дальше, сверкая в темноте красными задними огнями.

– Печать рейхсфюрера СС сработала, – довольно прокомментировал Цельмейстер. – Или это вы постарались, Вольф?

– Нет, нет. Я только проснулся... – отозвался с заднего сиденья Мессинг.

– Тогда спасибо доктору Ганусену, дай ему Бог здоровья! – усмехнулся импресарио.

Ночью этот парк казался еще глуше и мрачнее. Аллеи, заросшие густым кустарником, вековые липы и клены тянулись вдаль, освещенные призрачным, рассеянным светом редких фонарей. “Опель-адмирал” въехал в парк, прошелестел по аллее до поворота и остановился. Канарис первым открыл дверцу, выбрался из машины и громко приказал:

– Прошу вас, доктор Ганусен, вылезайте! – Рука в кожаной перчатке легла на кобуру.

Ганусен выбрался из автомобиля, растерянно огляделся и все понял.

– Вы свободны, господин Ганусен, – улыбнулся Канарис. – Уходите!

– Вы не посмеете... – прошептал Ганусен. – Янужен фюреру... я буду жаловаться на вас... Вы не посмеете...

– Вы свободны, доктор! Фюрер не нуждается более в ваших услугах! Идите!

Ганусен посмотрел ему в глаза – в полумраке они ярко блестели. Хлопнула еще одна дверца – это вылез из машины шарфюрер, медленно подошел к Ганусену со спины, остановился.

– Вы не посмеете... – бормотал Ганусен.

– Да идите же, черт вас возьми! – рявкнул Канарис.

И Ганусен медленно пошел по аллее, ссутулившись, втянув голову в плечи. Через несколько метров он оглянулся.

Канарис и шарфюрер стояли и молча смотрели ему вслед. Через несколько секунд Канарис вынул из кобуры пистолет, поднял вытянутую руку и спокойно, как на стрельбах, прицелившись, выстрелил.

Ганусен взмахнул руками и упал ничком на влажную землю.

– Проверьте, шарфюрер, – сказал Канарис, сунул пистолет в кобуру и пошел к машине.

Он сел, захлопнул дверцу и закурил сигарету, наблюдая, как шарфюрер подошел к лежащему на земле Ганусену, вынул пистолет и выстрелил доктору в голову. Тот резко дернулся и затих. Шарфюрер убрал пистолет в кобуру и неторопливо вернулся к машине.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Германия, 1937 год

...Свернув на проселочную дорогу и проехав сотню метров, “майбах” остановился.

– Вольф, вы умеете плавать? А вы, Лева? – спросил Цельмейстер, глядя в темноту, в которой вдали светились редкие огни.

– Плохо... – вяло отозвался Мессинг.

– Не очень хорошо... – ответил Лева Кобак.

– По океанам плавали, а плавать не научились, – вздохнул Цельмейстер. – Дальше пойдем пешком... Впереди река, и нам надо ее переплыть, господин Мессинг.

Мессинг и Кобак выбрались из машины, и Цельмейстер загнал ее в кустарник так, чтобы ее не было видно. Потом вылез, хлопнул дверцей и подошел к спутникам.

Они побрели по проселочной дороге навстречу редким огням, рассыпанным на взгорке и видным издалека.

– Господин Мессинг, почему бы вам не воздеть руки к небесам и не воскликнуть: “О Польша, родина моя, я, твой блудный сын, иду к тебе!”? – насмешливо проговорил Цельмейстер.

– А почему бы вам не воздеть руки к небесам и не воскликнуть: “О Германия, родина моя, я бегу от тебя и пятки мои сверкают!”?! – тем же тоном парировал Мессинг.

– Боюсь! – все так же весело ответил Цельмейстер. – Эсэсовцы услышат меня раньше Господа и прибегут за нами!

– Вы лучше помолчите, – оборвал их Лева Кобак, – и подумайте, как мы будем переправляться через реку, если так плохо плаваем.

– А мы пройдем по воде аки посуху! – засмеялся Цельмейстер. – Не задавайте глупых вопросов, Лева! Будем разбираться на месте!

Мессинг шел, опустив голову, хлюпая подошвами по раскисшей осенней дороге. Рядом сопел Лева Кобак. Цельмейстер шел чуть впереди, дымил на ходу сигаретой.

“Сколько же я обречен скитаться? – думал Мессинг. – Где обрету дом, любовь и семью? Или это не случится никогда? Неужели я буду вечно носиться по странам и континентам, как Летучий Голландец по морям?”

Варшава, 1938 год

Заголовки польских газет сообщали о возвращении Вольфа Мессинга: “Великий Вольф Мессинг прибыл на родину”, “Польша рада возвращению знаменитого телепата и предсказателя на родину”, “Варшава приветствует Вольфа Мессинга!”. Билеты на концерты в Варшаве разлетелись мгновенно – варшавяне жаждали увидеть вновь обретенное чудо.

В большом концертном зале, заполненном до отказа – заняты были даже места на галерке и на дальних балконах, – шло очередное представление. Расползся в стороны тяжелый бархатный занавес, и на сцене появились Мессинг и Цельмейстер, оба в черных фраках.

– Прошу прощения, господа... – громко, на польском языке обратился к публике Цельмейстер. – Но... здравствуйте! Как я рад вас видеть!

Зал откликнулся дружными аплодисментами.

– Позвольте вам представить всемирно известного телепата и предсказателя Вольфа Мессинга! – Цельмейстер сделал жест в сторону Мессинга, тот склонился в глубоком поклоне, и публика взоравалась шквалом аплодисментов, почти все встали. На сцену полетели букеты цветов.

– Благодарю вас! Позвольте начать наше выступление! – закричал Цельмейстер, но зал не слушал, отчаянно хлопал, и аплодисменты перешли в овацию.

Мессинг смотрел в ликующий зал, видел улыбки, глаза мужчин и женщин, и на глазах у него выступили слезы. Он проглотил ком в горле и прошептал:

– Что же вы так хлопаете, люди? Я же еще ничего не сделал для вас... Спасибо, дорогие мои, спасибо...

Гора-Кальвария, 1938 год

Автомобиль въехал в местечковый городок Гора-Кальвария, покатил по улочке, разбрызгивая грязь в лужах. Мессинг прильнул к окошку и смотрел напокосившиеся дома и полузавалившиеся штакетники, на свиней, блаженствоваших в лужах, на мальчишек, бежавших рядом с машиной и строивших ему рожи.

Вот и шинок проехали. У входа двое пьяных мужиков в жилетках, обнявшись, раскачивались из стороны в сторону. Через секунду оба завалились в большую грязную лужу, в которой ходили три больших гуся. Волна грязных брызг обрушилась на гусей, и они с гоготом кинулись в разные стороны.

– Боже мой... столько лет прошло, и ничего не изменилось... – прошептал Мессинг.

– Забытое Богом место... – пробормотал Цельмейстер и зябко передернул плечами. – Неужели тут можно прожить всю жизнь?

За штакетниками мелькали фигуры женщин и мужчин, занятых своими делами. Все они, услышав рокот мотора, останавливались и, открыв рот, смотрели на проезжающий мимо автомобиль.

Наконец Вольф увидел родной дом, покосившийся забор и яблоневый сад...

– Тормози... – тихо сказал он, но водитель не услышал, продолжал крутить баранку, объезжая большие лужи.

– Тормози, тебе сказали! – громко приказал Цельмейстер.

Водитель послушно остановил машину. Мессинг выбрался из нее, открыл криво висящую калитку и пошел по раскисшей от дождя дорожке. Мокрые яблони далеко протянули ветви; усыпанные тяжелыми яблоками, они клонились к земле под тяжестью плодов и мешали идти по тропинке, цеплялись за одежду, роняя на прохожего град крупных холодных капель.

Цельмейстер, который шел за Мессингом, остановился, когда его окатило этим дождичком, утер ладонями лицо и сорвал висевшее прямо перед носом яблоко. С хрустом надкусил его и стал жевать, глядя на мокрые яблони, на сумрачный небосвод с выплывающей из-за крыш домов зеленоватой круглой луной.

– Шагалом пахнет... – пробормотал Цельмейстер и вздрогнул, услышав за домом сдавленные крики, плач, громкие возгласы и снова плач...

____

И вот они сидят за длинным столом – Вольф, мама и выросшие в молодых, красивых людей брат Семен и сестры Соня и Бетя. У брата уже есть жена, черноволосая, миловидная. Она держит на руках сонного грудного младенца. Еще парочка детишек возится в углу комнаты. Нет за столом только отца Григория Моисеевича..

– Ах, родные мои... ах, родные мои...– горестно покачал головой Мессинг, и в глазах у него стали закипать слезы. – Сколько раз вы приходили ко мне во сне... сколько раз я с вами разоваривал... – он поднял граненый стаканчик с самогонкой. – Семен. Соня. Бетенька. Как твою жену зовут, Семен?

– Роза... – улыбнулся Семен.

– Роза... – повторил Вольф.

– Только меня больше по имени никто не называет... – сказала Сара и уголком платка утерла слезящиеся глаза. – Некому...

– Сара... – взглянул на нее Мессинг. – Твое здоровье, наша прекрасная, добрая и верная Сара...

Она сидела рядом с Вольфом. Он обнял мать, поцеловал в поседевшие, но все еще густые и пышные волосы:

– Прости меня, мама... Я вернулся, мы теперь будем вместе... Вы переберетесь в Варшаву, и мы будем вместе...

– И ты опять уедешь куда-нибудь в Америку или Индию... а мы будем получать только денежные переводы, – вздохнула Сара и вновь концом платка промокнула глаза.

– Волик, ты знаешь, что мама почти ничего не тратила из твоих денег? – вдруг с улыбкой сказал Семен.

– Перестань, Сема, как тебе не стыдно? – перебила мать.

– Интересное дело! – насупился Семен. – Почему нельзя сказать?

– А я говорю тебе, перестань...

– Когда жив был отец, мы еще тратили, но после смерти отца мама стала складывать все деньги и не потратила ни одного злотого, – проговорил Семен.

Мессинг растерянно помолчал, поглядел на мать:

– Это правда? Зачем, мама?

– Она говорила, что чувствует – ты скоро приедешь совсем нищим и тебе самому понадобятся эти деньги.

– Вот чей талант ты унаследовал, Вольф,.. – тихо сказал Цельмейстер.

– Как ты могла так поступить, мама? – вновь спросил Мессинг.

– Но ведь это правда, сынок, ты приехал без злотого в кармане, – тихо сказала Сара.

– Да откуда ты знаешь?

– Я чувствую, сынуля... – вздохнула Сара.

– Семен, заберешь все деньги и будешь тратить на семью, – решительно велел Мессинг.

Семен благодарно улыбнулся и победно посмотрел на жену с младенцем на руках.

– Простите, евреи, мне долго ждать? Мы когда-нибудь выпьем за здоровье мамы Сары? – вежливо осведомился Цельмейстер.

– Ваше здоровье, мама...

Все подняли граненые стаканчики и стали аккуратно чокаться.

– Я правда могу взять твои деньги? – тихо спросил Семен, глядя на брата.

– Разве я когда-нибудь говорил тебе неправду? – обиделся Мессинг.

– Спасибо, брат...

– Нахал... – сказала мама Сара. – Ты думаешь, без меня сможешь их потратить?

– Я никогда ничего не делал без твоего разрешения, мама...

– Лучше выпей и не ври, – улыбнулась Сара.

И все молча выпили и принялись закусывать.

Варшава, 1938 год

Питер Цельмейстер проснулся утром одетый, но в своей постели. Он тихо застонал и заворочался, припоминая бурно проведенную ночь и изрядное количество выпитого. Цельмейстер, кряхтя и хватаясь за голову, сел и спустил ноги с кровати.

– Боже мой, надо же так напиться, чтобы заснуть прямо во фраке и даже с бабочкой... – Он снял бабочку и швырнул ее на пол, зевнул и с хрустом потянулся.

Потом встал и побрел в ванную. Скоро оттуда послышался шум воды.

В это время в дверь постучали и в номер заглянул молодой человек в хорошем костюме и шляпе. Он огляделся по сторонам и вошел. Услышал шум воды в ванной комнате, снял шляпу и присел на стул у входа.

Из ванной вышел Цельмейстер в махровом халате со всклокоченной мокрой головой, вопросительно уставился на молодого человека и, не здороваясь, пробурчал:

– По-моему, здесь живу я, а не вы...

– Совершенно верно, пан Цельмейстер. – Гость с улыбкой встал и протянул визитку.

– Секретарь графа Анджея Чарторыйского... Стефан Шармах, – прочитал вслух Цельмейстер и поднял глаза на молодого человека. – И чем я могу быть полезен графу Чарторыйскому, господин секретарь?

– Вельможный пан Чарторыйский приглашает господина Мессинга и вас в свое имение по чрезвычайно важному делу, пан Цельмейстер.

– По чрезвычайно важному? – переспросил Цельмейстер, глядя на молодого человека. – Что-нибудь пропало? И надо найти?

Стефан Шармах вздрогнул, отступил на шаг и, со страхом глядя на Цельмейстера, пролепетал:

– Откуда вы знаете?

– Дорогой Стефан, – усмехнулся Цельмейстер. – Я с паном Мессингом столько лет, что могу сам проводить сеансы телепатии. Так что там пропало у ясновельможного пана Чарторыйского?

– Бриллиантовая брошь. Фамильная драгоценность. Весьма и весьма ценная вещь, – торопливо проговорил секретарь Шармах.

– И сколько же стоит эта фамильная драгоценность? – поинтересовался Цельмейстер.

– Огромные деньги – восемьсот тысяч злотых, – в священном ужасе пролепетал секретарь.

– Значит, сделаем так... – подумав, заявил Цельмейстер., – Я постараюсь уговорить пана Мессинга помочь графу в розыске драгоценной броши, а граф заплатит гонорар за найденную брошь... Ну, чтобы не было обидно ни вам, ни мне – двадцать процентов от стоимости драгоценности. Договорились? – И импресарио обаятельно улыбнулся.

– Сто шестьдесят тысяч... – прошептал секретарь. – Нельзя ли поменьше? Это такие огромные деньги.

– А что, по-вашему, больше, пан секретарь? Восемьсот тысяч или сто шестьдесят? Мне кажется, потерять сто шестьдесят тысяч все же лучше, чем восемьсот. Или вы так не считаете? Увы, на других условиях мне не удастся уговорить пана Мессинга поехать к графу Чарторыйскому. – И Цельмейстер красноречиво развел руками.

– Хорошо, пан Цельмейстер, я все передам графу и уверен, никаких затруднений с гонораром не будет. Когда вы сможете приехать в имение графа?

– Когда вы сообщите мне, согласен ли граф на сумму гонорара, которую я назвал.

– Сегодня же к вечеру я привезу ответ, пан Цельмейстер, – секретарь Шармах поспешно шмыгнул к двери, улыбнулся на прощание и исчез.

Перебранка между Вольфом и импресарио разгорелась на следующий день за завтраком. Цельмейстер уплетал яичницу с помидорами, пил чай и слушал сварливые речи Мессинга.

– Я не понимаю, кто дал тебе право назначать суммы гонораров? – возмущался Мессинг.

– Раньше ты не ругался, – ответил Цельмейстер. – Раньше ты спасибо говорил.

– Двадцать процентов – это... черт знает что! Зачем ты делаешь из меня хапугу?

– Разве нам не нужны деньги? Мы прибыли в Польшу без гроша в кармане, – продолжал возражать Цельмейстер. – Граф Чарторыйский несметно богат, и для него сто шестьдесят тысяч – пустяк. А для нас, Вольф, – это возможность хоть как-то поправить свои финансовые дела. Я не желаю быть нищим! А ты, Вольф, дурак! Ты не ценишь свой талант! Ты простофиля и дурак! Простофиля и дурак! Пожалуйста, приедем в имение, и можешь публично отказаться от гонорара! И тогда я публично назову тебя дураком! – И Цельмейстер отвернулся к окну, считая разговор законченным.

– Сам дурак... – пробормотал Мессинг и тоже отвернулся к окну.

В дверь номера постучали, и заглянул секретарь Шармах:

– Панове, прошу прощения. Машина у подъезда. Я жду вас. – И секретарь исчез.

– А вот возьму и не поеду, – заявил Мессинг.

– И черт с тобой! Тогда ищи себе другого импресарио! – вскинулся Цельмейстер и стал надевать пальто, никак не попадая рукой в рукав и продолжая ругаться. – Стараешься... нервы портишь... всухомятку – желудок ни к черту... без женщин, без вина – все силы на этого звездочета трачу – и ни слова благодарности! Все, с меня хватит! Сыт по горло!

– Ладно, поехали... – вздохнул Мессинг, и Цельмейстер сразу замолчал, только буркнул:

– Давно бы так...

Машина у графа Чарторыйского была марки “Опель-капитан”, и водитель, как и предписывалось модой, весь в коже – кожаный пиджак, перчатки, кожаная кепка с большим козырьком. Впереди, рядом с шофером, устроился секретарь Шармах. Онразговаривал с сидевшими сзади Мессингом и Цельмейстером, повернувшись спиной к дороге:

– Чтобы не пугать прислугу и домочадцев, мы с графом решили представить вас художником. Будто вы приехали писать портреты с натуры, а пан Цельмейстер ваш помощник.

– И долго вы с графом думали, чтобы такое придумать? – угрюмо спросил Цельмейстер.

– Не поймите превратно, пан Цельмейстер, но если они узнают, что пан Мессинг приехал искать украденную брошь, – все перепугаются, и вам будет намного тяжелее работать.

– Хорошо, художник, так художник... мне все равно, – сказал Мессинг.

Граф Чарторыйский встретил их на мраморной лестнице старинного особняка. Узкие средневековые окна с цветными витражами, стрельчатые башенки, тяжелые мореного дуба двери с бронзовыми ручками... Герб Чарторыйских, высеченный из мрамора над входом в особняк, и мраморные же львы на пандусах по обе стороны дверей свидетельствовали о тщеславии и амбициях аристократического рода.

Домашняя челядь, слуги и гувернантки, толпились на ступенках.

Мессинг и Цельмейстер выбрались из машины, и граф Чарторыйский, высокий, сухопарый, в длиннополом сюртуке и белой рубашке с расстегнутым воротом, из-под которого виднелся шелковый синий шарфик в белый горошек, сделал шаг навстречу гостям. Граф, улыбаясь, церемонно пожал руки Мессингу и Цельмейстеру.

– Рад познакомиться с вами, пан Мессинг, столько наслышан, столько читал про вас... рад видеть, пан Цельмейстер. Пойдемте, я познакомлю вас с моими домочадцами. – И граф направился вверх по широким мраморным ступеням.

Мессинг и Цельместер пошли за ним. Секретарь Шармах задержался рядом с шофером.

– Этот, что ли, искать будет? – прикуривая сигарету, спросил шофер.

– Не этот, а всемирно известный телепат, – строго ответил секретарь. – Людей насквозь видит.

– Интересно... – усмехнулся шофер, глядя, как граф Чарторыйский представляет Мессингу и Цельмейстеру своих домочадцев: троих мужчин и трех женщин разного возраста. Они с почтением пожимали руки Мессингу и Цельмейстеру, две девушки, как хорошо воспитанные барышни, сделали книксен.

Потом граф широким жестом пригласил гостей проследовать в дом.

Секретарь Шармах бросился их догонять. На ходу спросил дворецкого – пожилого мужчину в расшитой золотыми нитками ливрее:

– Стол накрыт? Проверять не надо?

– Стол накрыт, пан Шармах, все готово, – с достоинством ответил дворецкий.

После обеда, когда все стали подниматься из-за стола, граф Чарторыйский жестом попросил Мессинга и Цельмейстера задержаться. Домочадцы чинно и медленно покидали громадную столовую с высокими стрельчатыми окнами, слуги стали убирать с длинного стола грязную посуду.

Чарторыйский, Мессинг и Цельмейстер отошли к окну столовой. Граф вполголоса произнес:

– Мой секретарь вам, конечно, все рассказал. Могу только добавить, что эта брошь была собственностью супруги короля Стефана Батория, с которым мои предки состояли в близком родстве, и потому это не только шедевр ювелирного искусства, но и историческая реликвия... Короче говоря, этой броши цены нет, пан Мессинг, и я, и моя супруга до сих пор пребываем в самом мрачном расположении духа.

– Я думаю, в таком случае и гонорар за находку броши должен быть существенно увеличен, – буркнул Цельмейстер.

Мессинг бросил в его сторону злобный взгляд, но Цельмейстер как ни в чем не бывало рассматривал большую картину на стене в дорогой золоченой раме.

– Несомненно! – Граф одарил импресарио лучезарной улыбкой. – Я озолочу вас, панове, только помогите найти.

– Вы полагаете, что брошь похитил кто-то из обслуги или домочадцев, находящихся в замке? – спросил Мессинг.

– Это первое, что приходит в голову, пан Мессинг... – ответил Чарторыйский. – Посторонних в замке все это время просто не было.

– Где я смогу работать, ясновельможный пан Анджей?

– Пойдемте, я провожу вас

Комната оказалась большой, хорошо освещенной со всех сторон высокими окнами залой. По углам стояли массивные железные рыцари в тяжелых доспехах. На стенах картины, старинное оружие, портреты предков графа Чарторыйского – мужчины и женщины в старинных нарядах. Еще одну из достопримечательностей составляло большое чучело медведя на задних лапах с угрожающе поднятыми передними лапами и оскаленной страшной пастью с большими клыками. Медведь встречал посетителей у дверей. Посреди залы, ближе к ряду высоких окон, был установлен большой мольберт с холстом на подрамнике, рядом на столике ящик с тюбиками красок и кистями самых разных размеров. Тут же стоял мольберт поменьше, и на него были прикноплены листы ватмана для карандашных зарисовок. У одной из стен находилась длинная старинная кушетка с покрывалом и подушкой, над ней висели гобелены со сценами из народной жизни. Еще у дверей почему-то стояли два трехколесных велосипеда.

– Прошу вас... – Чарторыйский радушным жестом обвел рукой залу. – Простите, пан Мессинг, вы умеете рисовать?

– Кошку или собаку нарисовать еще смогу, а вот что-то другое... – Мессинг пожал плчами.

– Ну, хотя бы изобразите человека, который умеет рисовать, – улыбнулся Чарторыйский. – Явсем представил вас как известного художника, приехавшего из Германии. Вы ищете характерные польские типажи и решили посмотреть моих домочадцев в этом качестве... Я подумал, так вам удобнее будет изучать этих людей. Если люди узнают, что перед ними дознаватель... сыщик... они внутренне будут защищаться, противодействовать вам, а если они будут считать, что перед ними всего-навсего художник – они невольно расслабятся... раскроются...

– Вы хороший психолог, ясновельможный пан Чарторыйский, – вежливо улыбнулся Мессинг.

– Я бывал на нескольких ваших представлениях в Варшаве и Лодзи. Даже в Германию ездил и видел вас в Берлинском театре... Поэтому я и осмелился обратиться к вам.

– Хорошо... я попробую... – Мессинг с любопытством оглядел залу.

– А вы... простите, пан Цельмейстер... – начал было Чарторыйский, обращаясь к импресарио, но тот поспешно перебил его:

– А я буду изображать помощника. Мыть кисти, менять краски... приносить чай и бутерброды...

– Для этого у меня есть соответствующая прислуга, – улыбнулся Чарторыйский.

– Ничего, я буду всех замещать.

Перед мольбертом сидела дородная женщина, румяная, щекастая. Одежда туго обтягивала ее фигуру, и казалось, сейчас расползется по швам под напором мощного тела.

– Раз в неделю я езжу со слугами в Варшаву за продуктами. Я не могу доверить это важное дело дворецкому или какой-нибудь кухарке...

– У вас их много? – спросил Мессинг, стоя перед маленьким мольбертом и делая карандашом какие-то немыслимые штрихи.

– Простите, пан, что вы сказали?

– Кухарок под вашим началом много?

– Три! – воскликнула женщина. – И ни одна не может приготовить что-нибудь стоящее! Ни одна не может купить на рынке хорошие продукты! Деревня! Им что ни купи – все годится! А ведь каждый продукт своего внимания требует. Я одних яиц на неделю сто штук беру – и надо, чтобы самые свежие были... самые крупные... самые желтенькие... А капуста? А картофель? Я уж про мясо не говорю! И баранину надо, и говядину, и свинину и к каждой свой подход требуется. Народ такой нынче пошел – одно слово, сволочь народ, сплошь жулик и обманщик, хуже цыган... – Слова сыпались из жещины, как горох из порванного мешка.

Мессинг внимательно смотрел на нее, то улыбался ободряюще – и женщина при этом начинала говорить быстрее и с большим увлечением, – то вдруг хмурился, отступал на шаг, глядя на женщину пронзительным взглядом, – и она замолкала на полуслове, уставясь на него с открытым ртом.

– Я слушаю вас, слушаю... – произнес Мессинг, и женщину вновь прорвало:

– Так вот я говорю, пан, мясо я лично выбираю. Потому как ясновельможный пан Анджей очень любит котлеты с бараниной и свининой... чтобы в нужной пропорции были... и не дай Бог ошибиться! Ясновельможный пан к еде очень строгий... А сколько продуктов из-за границы присылается. По специальным заказам – и сыры разные, и паштеты, и ветчина пармская, рокфоры десяти сортов, а то и больше. И тут я все принимаю, пробую, проверяю... Ясновельможный пан очень вкусу моему доверяет...