Текст книги "Вольф Мессинг. Видевший сквозь время"

Автор книги: Эдуард Володарский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

– Слушаюсь... – чернявый курсант сконфуженно опустил голову.

– Ладно, продолжайте. И смотрите у меня, чтобы без фокусов. – И полковник Федюнин вышел.

В классной комнате было тихо. Курсанты смотрели на Мессинга.

Мессинг смотрел на них... на каждого в отдельности... и вдруг сознание его будто пронизал удар тока... и мгла окутала его... бездна шевелящейся, дымящейся мглы... и вновь из этой мглы стали выплывать лица курсантов... и Мессинг увидел их мертвыми... горящими в машине... расстрелянными... лежащими на полу комнаты в окровавленных рубахах...

– Должен сказать вам... я понимаю, вы будете очень недовольны... Будете жаловаться на меня товарищу Берии, но я... все равно не смогу вести занятия с вашими курсантами...

– Но почему? – огорченно переспросил полковник Федюнин. – Что случилось, Вольф Григорьевич? Опять мои подопечные какой-нибудь фокус выкинули? Вы уже час толкуете мне, что не можете заниматься с курсантами, но не желаете сказать почему. Я думаю, вы просто не хотите помочь нам. Прослушав ваши беседы, позанимавшись с вами, наши будущие разведчики были бы подготовлены полнее и надежнее... Может, они научились бы у вас методам телепатии... Это очень способные ребята. Мы их долго отбирали. Они рассчитаны на долгое внедрение... они предназначены для важной нелегальной работы.

Мессинг молчал, глядя в окно на заснеженную территорию разведшколы... на забор... на стройные ели и сосны. Ветви прогнулись под налипшим снегом... на сторожевой вышке маячила фигура красноармейца в светлом полушубке и с автоматом. Рядом торчал ствол станкового пулемета...

– Так вы не хотите сказать, почему отказываетесь от занятий, Вольф Григорьевич? – чуть помолчав, спросил полковник.

– Да ничего особенного я сказать вам не могу, – отвернулся от окна Мессинг. – Просто я ничем не смогу быть полезен вашим курсантам. Ведь они прошли специальный курс психологии... они изучили механику гипноза, но... даром гипнотизера ни один из них не обладает... поэтому мне учить их нечему. Дар гипнотизера вложить в их мозг я, в великому сожалению, не могу... Зачем же водить за нос вас и остальное руководство? Поэтому я и отказываюсь...

– Не хотите, значит? – побарабанил пальцами по столу Федюнин. – Жалованье не устраивает?

– Жалованье тут ни при чем. Если бы я видел, что смогу принести пользу, я и бесплатно работал бы, – ответил Мессинг и повторил: – Жалованье тут абсолютно ни при чем... Да если бы я хотел вас обмануть, я бы... ну, занимался бы с ребятами и занимался. Ставил бы оценки... показывал бы какие-то фокусы... им было бы интересно, да и мне тоже... только обманывать я не хочу...

– Что ж... я доложу о вашем отказе товарищу Берии. Ведь он вас направил к нам... вот ему и доложу.... – Федюнин пристально посмотрел на Мессинга. – Не боитесь?

– Боюсь... – пожал плечами Мессинг. – Только сути дела это не меняет. Повторяю, я не хочу обманывать.

– И я повторяю, Вольф Григорьевич, – не боитесь? Лаврентий Павлович очень не любит, когда отказываются от его поручений...

– Что поделаешь, товарищ полковник, чему быть, того не миновать.

– Да вы, как я посмотрю, фаталист, Вольф Григорьевич, – усмехнулся полковник Федюнин.

– А вы только сейчас это поняли?

Полковник Федюнин то и дело вытирал платком мокрый лоб и, стараясь не смотреть в глаза Берии, докладывал:

– Причину отказа я так и не установил... Он сказал, что боится...

– Чего боится? – едва сдерживая ярость, спросил Берия. – Кого боится?

– Сказал, что не может принести курсантам никакой пользы, что не может сделать их гипнотизерами... что к телепатии курсанты тем более неспособны... Я пригрозил ему, но он все равно отказался...

– Значит, плохо пригрозил! Плохо! – рявкнул Берия, приподнимаясь из-за стола. – Зачем отпустил?! Тебе приказ был дан! А ты отпустил?!

– Да как я его держать буду, Лаврентий Павлович, если он отказался работать? – почти умоляющим голосом спросил полковник Федюнин.

– Кто он такой, чтобы отказываться?! Фокусник паршивый! Вот он и показал свое вражеское нутро! Ладно, иди! Через неделю сам приеду на твоих курсантов посмотреть! Готовься!

– Слушаюсь, Лаврентий Павлович, – полковник поспешно встал и заторопился через весь кабинет к дверям.

Когда он вышел, Берия некоторое время сидел глядя в окно и выбивая пальцами по столу замысловатую дробь. Потом взял трубку телефона и набрал короткий номер, всего из двух цифр. Подождал, достал платок и вытер вспотевшую шею, проговорил вдруг охрипшим голосом:

– Коба, здравствуй, Берия тебя беспокоит. Да, важное... Этот Мессинг, ты понимаешь, отказался работать в разведшколе... Говорит, не сможет их ничему научить. Я думаю, цену набивает. Говорит, что никто из курсантов не способен к телепатии. Как так не способны? Он, понимаешь, способен, а будущие разведчики ни один не способен! Кто так может рассуждать, Коба? Так только скрытый враг может рассуждать!

– Ну почему враг? – ответил Сталин. Он сидел за столом у себя в кабинете, проглядывая какие-то бумаги. Свет настольной лампы под зеленым абажуром падал на его лицо. – А ты считаешь, что все курсанты разведшколы должны быть гипнотизерами? Провидцами должны быть? Я думаю, это такие таланты, которые далеко не всякому даются... Кем даются? – Сталин усмехнулся. – Природой, товарищ Берия, природой... Ничего с ним делать не надо. Пусть работает там, где раньше работал. Зачем в Новосибирск? Разве в Москве нет Госконцерта? Вот пусть там и работает... А живет пусть в гостинице “Москва” – всегда у тебя на виду будет. Он еще пригодится... Таких людей, товарищ Берия, далеко отпускать от себя нельзя. Но и близко подпускать тоже нельзя. На расстоянии, товарищ Берия, держать надо... И хватит об этом, разве других дел мало? Что у тебя еще?

Мессинг с женой сидели в гостиной своего номера. Они только что поужинали и теперь пили чай.

– Ты плохо выглядишь, Вольф... Там было много работы?

– Да нет... не особенно... Я просто отказался от этой работы...– Мессинг выпил чаю, поставил чашку на блюдце. – И у меня могут быть неприятности.

– От Берии? За то, что ты отказался? – спросила Аида Михайловна. – Думаешь, могут быть?

– Думаю, могут... – кивнул Мессинг и еще отпил чаю.

– Зачем же ты тогда отказался? – резонно спросила Аида Михайловна и сочувственно улыбнулась. – Ты всегда так, Вольф, сначала сделаешь, а потом подумаешь...

– Я увидел их мертвыми, – резко ответил Мессинг. – Понимаешь, Аида, я увидел их мертвыми! Всех! Мне впервые стало так страшно – передать не могу. Передо мной сидели молодые, красивые, умные ребята... очень добрые – я это чувствовал. И вдруг... – Мессинг схватил чашку, попытался отхлебнуть чаю, но чашка предательски задергалась в его руке, и он выронил ее. Зазвенели по полу осколки. Мессинг несчастными глазами посмотрел на жену. – Ты понимаешь, Аида, я понял, что где-то там... куда они будут посланы, их скоро схватят... и будут страшно пытать... и потом убьют...

– Вольф, родной мой, успокойся. – Аида подошла к нему, обняла за плечи, прижала к себе и стала пальцами массировать голову, тихо приговаривая: – Успокойся, милый... сейчас будет хорошо... сейчас... сейчас... Ты просто очень устал... тебе надо хорошенько отдохнуть...

– Отдохнуть? – с закрытыми глазами спросил Мессинг. – А на что мы будем жить, дорогая?

– Ты же у нас богатый, – улыбнулась Аида, продолая массировать Мессингу голову. – Ты же целый самолет на свои деньги купил... А значит, ты стал бедным, дорогой мой? – Она наклонилась, поцеловала его в голову. – Это хорошо. Таким я тебя больше люблю...

– Как там наши артисты в Новосибирске? – после паузы проговорил Мессинг. – Что-то я заскучал по ним... живут, как перелетные птицы... ни кола, ни двора... на подъем легкие, на ногу быстрые.

– А у нас с тобой, можно подумать, и кол, и двор есть.

– Ну все-таки... живем в самой знаменитой гостинице Советского Союза... хотя, конечно, свою крышу иметь не мешало бы...

– Ну как, получше стало? – тихо спросила Аида Михайловна, продолжая массировать ему голову. – Правда, лучше?

– Да, да, мне совсем хорошо... – не открывая глаз, Мессинг улыбнулся. – Я просто чувствую, как в меня вливается живая сила...

– Ты просто очень устал, Вольф... – задумчиво повторила Аида Михайловна и добавила после паузы: – Мы все устали... вся страна... Эта война высасывает из нас все силы... Я не о нас с тобой сейчас думаю, Вольф, я думаю о наших солдатах – хватит ли сил еще на целый год?

– Хватит... – не открывая глаз, ответил Мессинг. – Победа будет в мае сорок пятого. Я ее видел... Победа будет.

По заснеженным полям движутся советские танки. За ними тяжело бежит, утопая в глубоком снегу, пехота. То и дело вырастают фонтаны черно-белых взрывов. Падают на снег раненые и убитые... Но танки идут вперед... их теперь очень много, наших танков... И вот освобожденные поселки и города – сплошные заснеженные руины... деревни без единого уцелевшего дома, останки печей с черными трубами, и вокруг этих развалин сидят бездомные коты... Груды обломков, бревен и кирпича, черные обгоревшие провалы окон, сквозь которые видно небо... Но танки идут... И наступает пехота... Захлебываются яростью пулеметы, ведя огонь по врагу... Артиллерийские батареи залп за залпом изрыгают огонь и смерть... На самодельных носилках несут раненых... Санитарки на поле боя перевязывают бойцов... Медсанбаты полны искалеченных людей... Растет количество крестов и деревянных, с красными звездами надгробных памятничков на сельских и городских кладбищах... И вновь, поднимая вихри снежной пыли, идут на запад танки... И рвется в бой наша пехота... И звучит голос Левитана, сообщающий о новом наступлении Красной армии, об освобожденных наших городах, о разгромленных немецких дивизиях, о количестве взятых в плен немецких солдат и офицеров...

Москва, 1944 год

Небольшой актовый зал госпиталя был битком набит ранеными. Даже на полу в проходах сидели. Белели загипсованные руки и ноги, повязки бинтов на головах. Среди серых халатов раненых попадались и белые – посмотреть на знаменитого телепата пришли врачи и санитарки.

На небольшой сцене едва поместились Аида Михайловна и Мессинг. Между ними притулился небольшой столик на одной ножке, и на нем кучкой лежали сложенные бумажки.

Аида Михайловна держала в руке одну такую бумажку. Развернув ее, она громко прочитала:

– “Уважаемый Вольф Григорьевич, вы – самоучка или где-то учились телепатии и гипнозу?”

– Самоучка, – улыбаясь, ответил Мессинг. – Таким уж уродился... Я, вообще-то, лунатиком с рождения был. Может, поэтому такой вот конфуз получился...

Зал оживился, раздались смешки, потом веселый голос сказал:

– А у нас тут тоже лунатик есть!

– Интересно! Он тут? Встаньте, пожалуйста, товарищ лунатик.

В зале засмеялись, в середине послышалась возня, наконец несколько пар рук силой заставили подняться худенького вихрастого паренька с загипсованной рукой.

– Давай, давай, Васек, не тушуйся!

– Покажись товарищу Мессингу!

– Расскажи ему, как ты нам спать не даешь...

– Может, ты, как Мессинг, тоже все видишь да молчишь?

– Да отстаньте вы! – здоровой рукой отпихивался от товарищей паренек. – Ну чего зубы скалите, придурки!

Мессинг спустился по ступенькам и подошел к пареньку. Его кресло было третьим от прохода.

– Вас зовут Василием?

– Ну, да, Василий, а чего?

– Да ничего, будем знакомы. Как лунатик лунатику хочу пожать вам руку. – И Мессинг, пройдя чуть вперед, протянул Василию руку.

Тот смущенно пожал ее.

– Как же вы спать товарищам не даете?

– Да врут они все, вы их не слушайте, – хмуро ответил Василий.

– Кто врет? От дает, Васек! А кто в окошко за луной полез? – тут же раздалось веселое возмущение.

– Едва перехватили, а то б с третьего этажа спикировал!

– Мы тревожить его боимся, товарищ Мессинг! Проснемся и молчим – не дай Бог спугнем! Говорят, ежли спугнешь, он совсем чокнуться может!

– А потом вы спите хорошо, Василий? – спросил Мессинг.

– Ну сплю... голова только болит... – хмуро ответил Василий.

– А что снится?

– Не помню... ну война все время снится...

– А вот то, что вы письмо получите, приснилось? – неожиданно спросил Мессинг.

Василий вздрогнул и дикими глазами посмотрел на него. И все раненые, сидевшие вокруг Василия, притихли и тоже обалдело смотрели на Мессинга.

– Вы... кажется, позавчера получили письмо из дома?

Василий молчал, приоткрыв рот.

– Вам перед этим не приснилось, что вы письмо получите? – настаивал Мессинг.

– П-приснилось... – наконец, выдавил из себя Василий. – А в-вы откуда з-знаете?

– Так ведь я тоже лунатик, – улыбнулся Мессинг. – И могу вам сказать, что дома у вас хорошо. Ваша мать жива и здорова, и ваша сестра, и младший брат живы и здоровы и даже ваша собака по кличке Атаман тоже жива и здорова...

– Откуда вы все это знаете? – уже с ужасом на лице спросил Василий.

– Сейчас это долго объяснять, Василий. Я оставлю тебе мой адрес и телефон. Когда выздоровеешь, обязательно мне позвони или приходи ко мне домой. Я попробую с тобой заниматься... – Мессинг улыбнулся, потрепал солдатика по плечу. – Лунатики – люди ужас какие способные!

Раненые вокруг засмеялись, те, кто сидел дальше, жадно выспрашивали:

– Чё он сказал? Чё он сказал?

– Домой к себе позвал. Лечить будет.

– Не лечить, а учить...

– Чему учить-то?

– Отстань ты! Дай послушать!

– Ай да Вася! Ай да лунатик!

– А теперь, Василий, загадай что-нибудь, – предложил Мессинг громким голосом, чтобы слышал весь зал. – Что-нибудь такое, что бы я смог сделать сейчас... Загадаешь?

– Ну попробую... – Василий все еще с испугом смотрел на Мессинга.

– Ну тогда загадывай. – Мессинг с улыбкой развел руками.

Парень тупо смотрел на Мессинга и что-то напряженно соображал. Раненые ждали. Вдруг Василий неуверенно хмыкнул, а затем его конопатая толстогубая физиономия расплылась в хитрой улыбке. Теперь он совсем не походил на испуганного деревенского дурачка.

– Загадал? – после паузы спросил Мессинг.

– Ага... – улыбаясь, кивнул Василий.

Мессинг некоторое время молча смотрел на парня, потом тоже улыбнулся и медленно пошел по проходу между рядами кресел. Раненые и сидевшие в разных местах врачи медленно поворачивали головы, следя за Мессингом.

Он прошел почти до конца зала и вдруг остановился, поискал глазами по лицам зрителей, попросил посторониться сидевшего с краю парня с забинтованной головой и загипсованной рукой.

– Ничего, ничего, сидите, я пройду... – Мессинг медленно пробрался вдоль ряда, дошел до середины и остановился перед статной блондинкой в белом халате, красивой, с большими синими глазами. Мессинг кашлянул в кулак и громко проговорил: – Уважаемая Настасья Егоровна, сколько вы еще будете мучить гвардии капитана Никиту Суворова и когда дадите согласие выйти за него замуж?

Девушка покраснела так, что лицо ее сделалось темным, а синие глаза черными. Она вздрогнула, вскочила и хотела было броситься по проходу, но Мессинг загораживал дорогу. Она взглянула на него чуть ли не с ненавистью. По залу прокатились ахи, шепотки, раздался смех, и кто-то выговорил удивленно:

– Во дает волшебник! Так Настасья в капитана влюблена, а я-то думал...

– Да не она в него, а он в нее...

– Ну, Васька, стервец, вот это загадал желание!

– Вы... – задохнулась Настасья. – Вам-то что? Чего вы лезете?! – Девушка повернула в другую сторону и пошла вдоль ряда, стукаясь коленями, наступая на ноги сидящих и спотыкаясь. Добравшись до конца, она бегом бросилась к двери.

– Настя! Я не виноват! Я ему ничего не приказывал, Настя, ей-богу, Настя! – из первого ряда встал высокий мужчина лет тридцати, с черными кудрями, черноусый, халат едва держался на широченных плечах, в одной руке – костыль. Это, видимо, и был капитан Никита Суворов.

Девушка, не обернувшись, выскочила из зала. Громко хлопнула дверь.

– Ну, Вася! Я тебе, придурок, руки-ноги обломаю! В штрафбат пойду, но тебя, сучонка, задавлю! – Капитан Суворов пробирался вдоль ряда кресел, прыгая на одной ноге и размахивая костылем. Раненые поспешно вскакивали, уступая дорогу.

Когда капитан выбрался, стало видно, что у него нет левой ноги. Опираясь на костыль, капитан двинулся по проходу к тому ряду, где стоял Василий.

– Капитан Суворов! Немедленно прекратите! – вскочил с места пожилой мужчина, тоже в белом халате, видимо главный врач госпиталя. – Я приказываю!

– Никита Иваныч, вы чё? Я ж как лучше хотел, – оправдываясь, забормотал Вася. – Я ж вам помочь хотел!

Но капитан стучал костылем, двигаясь по проходу. И тут нервы у Васьки не выдержали, он тоже стал проворно пробираться вдоль кресел, выставив перед собой загипсованную руку.

– Ну, Васек, держись! Он тебе точно башку открутит!

– И товарищ Мессинг не поможет!

– Слышь, а как он задачку-то Васькину угадал, а?

– А чё тут угадывать-то? Про ихний роман весь госпиталь знает.

– Да Мессинг-то не знал ничего! А угадал сразу! Вот тебе и Мессинг!

Василий выскочил в проход между рядами и бросился к дверям. Капитан, понимая, что догнать его не сможет, изо всей силы швырнул ему вслед костыль. Не достал.

Василий выскочил из зала. И снова громко хлопнула дверь. Капитан, потеряв равновесие, грохнулся всем телом в проход. Несколько раненых бросились его поднимать. Подняли, поддержали за локти.

– Ладно тебе, Никит, ну дурачок, он и есть дурачок, чего на него нервы тратить? – гудел здоровенный малый в сером халате, с загипсованной рукой и забинтованной головой.

– Успокойся, Никита, у меня в загашнике пузырь припасен, вечером посидим, по душам потолкуем, – шептал на ухо капитану другой раненый.

Зал гудел, переговаривался, и все с сочувствием смотрели на капитана Суворова.

– Стерва она, замутила мужику голову...

– Да ладно, стерва! Сам он к ней прилип, проходу не давал... про это все в госпитале знали.

– Хоть так, хоть эдак – несчастная любовь получается.

– Ну Васька-то, хрен собачий, зачем их на позорище выставил?

– Говорит, помочь хотел – ишь, добряк нашелся!

Мессинг медленно подошел к капитану, посмотрел ему в глаза. Капитан тяжело дышал, смотрел со злостью.

– Вы меня извините, прошу вас, – негромко сказал Мессинг и вдруг спросил: – Ногу вы потеряли под Котельниковым? Вы танкист?

– Танкист... под Котельниковым... – растерянно ответил Суворов.

Мессинг вдруг протянул руку и дотронулся до лба капитана, подержал секунду.

– Вы чего? – спросил Суворов, дернув головой.

– Держитесь, капитан, – улыбнулся Мессинг. – Она будет вашей женой...

– Да вы чего? – вконец растерялся капитан. – Чё вы мне сказки плетете? Я ж одноногий...

– Настасья будет вашей женой, – повторил Мессинг. – И у вас будет четверо детей.

– Ты понял, Никита? – гоготнул здоровяк с забинтованной головой. – Целый танковый экипаж!

– Я прошу меня извинить, но на сегодня мне хотелось бы закончить наши психологические опыты. Благодарю за внимание. – Мессинг поклонился и пошел по проходу к сцене, поднялся, еще раз поклонился.

Зал, будто проснувшись, разразился аплодисментами. И громче всех отбивал ладони одноногий капитан Никита Суворов.

Мессинг взял за руку Аиду Михайловну, и вместе они медленно ушли за кулисы.

– Товарищ Мессинг, подождите! Товарищ Мессинг! – главврач бросился к проходу, побежал к сцене, на бегу оглянулся и рявкнул: – Хлопайте! Хлопайте!

Главврач тяжело взбежал на сцену и скрылся за кулисами. Зал продолжал дружно хлопать.

Они лежали на кровати в спальне, обнаженные, едва прикрытые тонким одеялом, на тумбочке светил небольшой ночник, а за окном монотонно моросил дождь, и на стеклах искрились мелкие капельки влаги. Мессинг заворочался, и тонко пропели пружины кровати. Приподнявшись на локте, он посмотрел на Аиду сверху, поцеловал ее в нос:

– Я эту кровать скоро выкину. Она мне надоела. Она нам мешает заниматься любовью.

Аида выпростала полные руки из-под одеяла, обняла его за шею и плечи, вдруг сказала серьезно:

– Все собираюсь тебе сказать... все собираюсь и никак не могу собраться...

– Зачем собираться? Говори, и все. Что там у тебя стряслось?

– У меня не будет детей. – Она смотрела ему в глаза. – Я не могу иметь детей...

– Почему? У нас есть отличные врачи. Кстати, наши хорошие знакомые.

– Много лет назад я сделала аборт. Делала подпольно, боялась родителей... и все прошло очень неудачно... Вот с тех пор...

– Это врачи так говорят или ты сама так решила? – спросил Мессинг.

– Врачи... кстати, те самые... наши хорошие знакомые... Вольф, я давно хотела сказать, если ты... если ты решишь бросить меня, ты правильно сделаешь...

– Ты уверена, что я без тебя смогу жить?

– Почему нет? – она слабо улыбнулась. – Тыкрасивый мужичок... в самом соку. Женишься снова...

– Да, женюсь снова... и снова на тебе. – Он вновь поцеловал ее в щеки и в нос, откинул прядь волос со лба, рассматривая ее лицо, будто видел впервые. – Я ведь однолюб, Аида, ты уж извини. И куда я пойду от тебя? У меня ни кола ни двора... В Польше дома тоже нет... Так что, чует мое сердце, будем мы вместе... навсегда, до самой смерти... – И он стал целовать ее в губы и обнимал все крепче и крепче.

Василий лежал в кровати, прикрытый до пояса тонким серым одеялом, и смотрел в окно, выставив перед собой загипсованную руку. В глазах у него стояли слезы.

Рядом двое раненых играли в шашки, азартно переговариваясь:

– Ну, Прохор, один сортирчик я тебе обеспечил. Щас второй соорудим.

– А я вот тута в дамки, во как, а!

– Одна дамка – пустое место! Я тебе щас второй сортирчик обязательно устрою. Люблю я сортирчики устраивать...

Еще на одной кровати лежал раненый с раскрытой книгой в руках и читал, хотя свет тусклой лампочки под потолком едва позволял различать буквы.

Трое раненых спали на своих кроватях. Двое лежали, бездумно глядя в потолок.

– Вот думаю, думаю – никак в толк не возьму, – проговорил один, средних лет, с рыжими усами. – Как же он угадывает-то? Ведь Васька-то ему ни словечка не сказал, он сразу к этой Настасье пошел... Как вот угадал, а?

– А поди знай, – хмыкнул второй, пожилой, с обеими загипсованными ногами. – На то он и Мессинг...

– А все же объяснение-то какое-никакое должно быть? Ведь марксистская наука чего нам говорит? Чудес на свете не бывает. Всему есть научное объяснение... Вот я и думаю, какое тут могёт быть объяснение?

– Много не думай – мозги сломаются...

Дверь в палату отворилась, и вошла медсестра Настасья. Все разом примолкли, уставясь на нее. Она, не глядя ни на кого, прошла к кровати Василия, обожгла его взглядом и бросила на одеяло сложенную вдвое бумажку.

– Чё это? – Василий взял бумажку, развернул.

– Товарищ Мессинг адрес тебе свой написал. И телефон, – сказала Настасья и посмотрела на Василия с ненавистью. – Зачем ты это сделал, Васька?

– Да я ж как лучше хотел, Настя, – взмолился Васька, чуть не плача. – А он меня прибить грозился...

– Он и щас грозится... и поделом тебе, дураку, – сказала Настасья.

– Чего поделом? А чё ты его тогда мучаешь, а?

– А твое какое дело? Чё ты в чужие дела нос суешь?

– А вы все равно поженитесь! – злорадно улыбнулся Василий. – Товарищ Мессинг так сказал. И четверо детишков у вас будет.

– Дурак твой Мессинг! – вспыхнула Настасья и пошла из палаты.

– Товарищ Мессинг сквозь время видит! – в спину ей закричал Василий.

Громко хлопнула дверь. Один из спящих проснулся, ошалело посмотрел вокруг и просипел:

– Вы чё тут разорались? Поспать дайте... – и снова захрапел.

– Товарищ Мессинг все видит, да, видать, теперь не скоро скажет, – задумчиво проговорил один из раненых, глазевших в потолок.

– Только и знает, что дрыхнет, и все ему мало, – буркнул Василий.

– А вот тебе и другой сортирчик, – довольно воскликнул один из игроков. – Какой у нас счет? Двадцать семь – один, во как! – и довольно рассмеялся. – Пятьдесят четыре сортира я тебе соорудил, хе-хе-хе...

Поздним вечером Мессинг возился в маленькой комнате, которую они оборудовали под кухню. Она была без двери и соединялась сразу с большой гостиной. Здесь стояли керогаз и керосинка, на небольшой тумбочке теснились несколько кастрюль и сковородок. Надев поверх белой рубашки фартук Аиды Михайловны, Мессинг готовил ужин. На керогазе грелся чайник, а на керосинке шипела на сковороде яичница с колбасой.

На столе были приготовлены тарелки, чашки, ножи и вилки. Уютно светила лампа под матерчатым бежевым абажуром. По радио негромко звучала музыка.

В прихожей щелкнул замок входной двери.

– Аидочка! Уже все готово! – громко проговорил Мессинг, выключая горелку под сковородой. – Не хватает только хлеба и карамелек к чаю!

Послышались тяжелые шаркающие шаги, и на кухню вошла Аида Михайловна в расстегнутом габардиновом плаще и с пустой сумкой в руках. Вошла, обессилено опустилась на табуретку у двери. Мессинг с тревогой посмотрел на нее.

– Что случилось, Аидочка? Я чувствую, тебя обокрали...

– Да. Все продуктовые карточки... и на будущий месяц тоже...– Аида вдруг всхлипнула. – Я кошелек все время в руке держала, один раз в карман сунула, когда платок носовой доставала... как он успел, паразит, кошелек вытащить, ума не приложу...

– Ну и хорошо... ну и наплевать. – Мессинг подошел, обнял жену. – У нас сухари есть... чай с сухариками – прекрасно!

– И без сахара... – слабо улыбнулась Аида Михайловна, прижавшись всем телом к Мессингу.

– Кусочек достанем – будем пить вприглядку, – улыбнулся Мессинг. – Я в детстве так часто чай пил... Кусок сахара лежит на блюдце на столе, и все пьют горячий чай и смотрят на этот кусок... Не поверишь, честное слово, было полное ощущение, что я пью сладкий чай...

– Я себе такого внушить не смогла бы, – усмехнулась Аида Михайловна. – Ты действительно гений гипноза, Вольфушка...

– А у нас, между прочим, весь следующий месяц сплошные гастроли... по воинским частям... на заводе “Красный пролетарий” – а там везде всегда накормят, – с облегчением в голосе проговорил Мессинг. – Так что и карточки не понадобятся...

Из коридора раздались осторожный стук в дверь и слабое дребезжание звонка.

– Я никого не жду! – громко сказал Мессинг, выходя в прихожую.

Когда Вольф Григорьевич открыл дверь, то увидел толпившихся у двери Осипа Ефремовича, Дормидонта Павловича, Артема Виноградова, Артура Перешьяна и Раису Андреевну. Раздался многоголосый дикий визг и радостные крики:

– Вот он! Вот он где окопался!

– Бояре, а мы к вам пришли!

– Не орите вы, ради Бога, сейчас вся администрация сбежится!

– Смотрите, братцы, а он совсем не рад – рожа ки-и-ислая!

– Не кислая, а обалдевшая! – засмеялся Мессинг. – Проходите же, проходите! Аидочка, смотри, кто к нам приехал!

И скоро в номере стало тесно и шумно. Дормидонт, сидя за столом, быстро и ловко вскрывал банки с тушенкой и деликатесными шпротами, Артем Виноградов разделывал малосольного омуля, разложив его на старой газете. Аида Михайловна чистила картошку, Осип Ефремович складывал ее в большую кастрюлю и мыл под умывальником, а Артур тут же крошил ее на большущую сковороду. Раиса Андреевна на уголочке стола медленно, тонкими, почти прозрачными ломтиками нарезала сыр. И галдеж стоял невообразимый.

– Умоляю, товарищи, тише! – просила Аида Михайловна. – Дежурная прибежит, орать будет как зарезанная.

– А тут, понимаешь, начальником Москонцерта назначили Вадьку Свинопасова... – продолжал тараторить Осип Ефремович.

– Отличная фамилия! – усмехнулся Дормидонт Павлович.

– А то! А мы с ним старые знакомцы – в Тбилиси работали вместе, потом в Баку... Вот он и звонит, как снег на голову – хочешь, говорит, в Москве работать? У меня дыханье сперло, даже ответить не могу. Все понял, говорит, бери с собой самых лучших и дуй в Москву... – рассказывал, заикаясь от торопливости, Осип Ефремович. – И вот мы здесь, Вольф Григорьевич! Пока поселили в общежитие на Трифоновской... ничего, прилично. В Новосибирске, помните, и похуже жили... В барак сами уголек таскали...

– Я безумно рад! – ответил Мессинг. – Я просто счастлив!

– А мы про ваши успехи там наслышаны были! – проговорил Артур Перешьян. – Как вы на заводах выступали! В воинских частях! Вы теперь знаменитость – на весь Советский Союз!

– Что вы, Артур, скажете тоже... – отмахнулся Мессинг.

– А это правда, что вы с товарищем Сталиным встречались? – со священным трепетом в голосе спросила Раиса Андреевна. – Говорят, что...

– Сплетни, Раиса Андреевна, – заверил ее Мессинг, честно глядя в глаза пожилой женщине. – Яуже столько про себя сплетен слышал – иной раз волосы дыбом встают...

– Братцы, пора за стол! – громыхнул басом Дормидонт.

Артур Перешьян расставлял тарелки, Аида Михайловна раскладывала рядом ножи и вилки, ставила рюмки.

– Подождите! Сейчас картошечка дойдет! – проговорил Осип Ефремович.

– Закуски выше крыши! Омулечек! Тушеночка! Сыр-р-р! Прошу наполнить бокалы! – Дормидонт уже разливал водку по рюмкам. – Со свиданьицем, друзья дорогие Аида Михайловна и Вольф Григорьевич!

 
Милый друг, наконец-то мы вместе,
Ты плыви, моя лодка, плыви,
Сердцу хочется радостной песни
И хорошей большой любви-и-и! —
 

пропела Раиса Андреевна.

Все захохотали и стали чокаться.

– Со свиданьицем, Вольф Григорьевич!

– Со свиданьицем, мои дорогие!

Восточный фронт, 1944 год

В безоблачном небе вели бой пять самолетов. Четыре “юнкерса” и один наш “Илюшин” выписывали замысловатые круги и петли, стараясь зайти друг другу в хвост. Четверо охотились за одним, и этот один, с красными звездами на крыльях, семью звездочками у кабины пилота и с большой надписью “ВОЛЬФ МЕССИНГ” на обоих боках, вертелся чертом, уходил от них, обрушиваясь в пике и взмывая свечой вверх. Глухо стучали пулеметы, и на фюзеляже “Илюшина” появлялись все новые и новые черные отверстия. Но вот он круто развернулся и успел зайти в хвост одному из “юнкерсов”. Застучал пулемет, и немецкая машина вдруг задымила черным дымом, короткие хвосты пламени стали вырываться из-под крыльев, из мотора, и “юнкерс”, истошно воя, стремительно пошел к земле и вонзился в нее. Хлестанул короткий взрыв.

А бой в небе продолжался. Осмелевший “Илюшин” снова выписал петлю в небе и нырнул под брюхо второму “юнкерсу”. И хотя за “Илюшиным” по пятам шел еще один “юнкерс”, стреляя из пулемета, и трассирующие траектории снарядов пропарывали воздух вокруг русского самолета, тот все же вынырнул под брюхом у противника и чуть ли не разрезал его пополам очередями из пулемета в упор. И взмыл вверх, уходя в светлую синь неба.

Второй “юнкерс” загорелся сразу, черный дым окутал его, и раздался взрыв – обломки немецкого самолета закружились, завертелись в воздухе, падая вниз.

Два оставшихся “юнкерса” отвалили в сторону, истошно воя, и скоро растворились в небе.

“Илюшин” вынырнул из синевы, снизился и потянул над землей в другую сторону...

...Израненный истребитель, кренясь на правый бок, все же удачно совершил посадку, подпрыгнул и покатился по полосе, поднимая тучу пыли. Остановился и замер. Все медленнее вращались винты мотора. И по всему фюзеляжу, по красным буквам “ВОЛЬФ МЕССИНГ” и звездочкам, означающим количество сбитых самолетов, были рассыпаны черные пулевые пробоины от пулеметных выстрелов. Винты остановились, медленно отодвинулся блистер, но пилот из кабины не вылез. Видимо, не мог сам выбраться.