Текст книги "Философия бунта"

Автор книги: Эдуард Баталов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Баталов Э. Я.
Философия бунта.

(Критика идеологии левого радикализма).

ПРЕДИСЛОВИЕ

В условиях современной эпохи – эпохи перехода человечества от капитализма к социализму – важную роль в борьбе между силами социализма и прогресса, с одной стороны, и силами капитализма и реакции, с другой, играет борьба за умы людей, критика буржуазной, реформистской и ревизионистской идеологии. Идеологическая борьба, как подчеркивалось на XXIV съезде КПСС, не только не противоречит политике мирного сосуществования государств с различным общественным строем, но является важнейшим фактором укрепления сил социализма.

Рост кризисных явлений в недрах современного капиталистического общества неизбежно приводит к тому, что в ряды борцов против капитализма вступают все новые отряды трудящихся, которые раньше либо держались «в стороне от политики», либо принимали сравнительно слабое участие в наступлении на капитал, возглавляемом рабочим классом. Свидетельством тому могут служить массовые движения протеста второй половины 60-х годов, получившие известность как движение «новых левых». Будучи непролетарским по своему составу, это движение не могло выдвинуть четкой антимонополистической программы, объединиться с рабочим классом, взять на вооружение марксистско-ленинскую теорию. Вместе с тем оно явственно обнаружило критическое отношение значительной части студенчества и интеллигенции развитых капиталистических стран к существующей там социально-политической системе, к буржуазной культуре, агрессивной политике империализма.

Неудивительно, что правящие круги капиталистических стран пытались использовать самые различные средства, с тем чтобы не допустить создания единого антиимпериалистического, антимонополистического фронта, внести дезорганизацию в ряды сил протеста, посеять среди них разброд. Немалый интерес в этой связи вызвали теории леворадикального толка, выдвинутые Маркузе, Адорно, Сартром и другими известными и малоизвестными философами и социологами, теории, которые в основных своих чертах сложились задолго до появления «новых левых» на политической арене, но теперь обнаружили ряд точек соприкосновения с умонастроением последних.

Провозглашая необходимость осуществления «социальной революции», леворадикальные теоретики заявляли, однако, об «устарелости» важнейших положений марксизма, о «неспособности» рабочего класса развитых капиталистических стран осуществить социалистическую революцию. Тем самым выдвинутые ими концепции объективно препятствовали развитию мирового революционного процесса. Отсюда особую актуальность приобретает критический анализ этих концепций, показывающий их теоретическую противоречивость и политический вред, наносимый ими делу революции.

Цель настоящей работы – рассмотреть с позиций марксизма основные проблемы, поднимаемые леворадикальными идеологами, показать несоответствие предлагаемых теоретическими «апостолами бунта» решений объективным условиям развития современного общества, мирового революционного процесса.

Глава I «НОВЫЕ ЛЕВЫЕ» В ПОИСКАХ ИДЕОЛОГИИ

1. «Взрыв протеста»

Минувшее десятилетие войдет в историю антикапиталистической борьбы как период всколыхнувших капиталистические страны массовых движений протеста против господствующих социальных отношений, против системы буржуазных социально-политических институтов, как период крушения многих иллюзий, которые еще недавно могли показаться прочно укоренившимися в сознании «среднего европейца» и «среднего американца». Тенденция к «распаду общего национального потока», т. е. к обострению классовой борьбы, отчетливо проявилась в ряде стран капитализма, где у буржуазии наряду с ее основным врагом – организованным рабочим классом появился и такой противник, как левое студенчество и интеллигенция. «Империализм, – подчеркивалось на международном Совещании коммунистических и рабочих партий в июне 1969 г., – давно уже не сталкивался с такими бурными формами социального протеста и с общедемократическими выступлениями такого масштаба и накала, как сегодня.

Все чаще вместе с рабочим классом в эту борьбу активно вступают широкие массы крестьянства, интеллигенция, служащие, студенчество, средние слои городского населения» [1].

Движение сил протеста, получивших наименование «новых левых» [Первоначально (в 50-е годы) термин «новые левые» употреблялся в довольно узком смысле и обозначал сравнительно небольшую группу интеллектуалов, заявивших моральный протест против буржуазного общества и потребовавших создания «современной революционной теории». В дальнейшем, по мере расширения масштабов движения, этот термин стали распространять на все слои участников непролетарских движений протеста (за исключением, пожалуй, стоящих несколько особняком движений национальных меньшинств), выступающих под леворадикальными лозунгами.], охватило в истекшем десятилетии большинство развитых капиталистических стран (включая США, Японию, Францию, ФРГ, Италию, скандинавские страны). Кульминацией его стали так называемые «майские события» 1968 г. во Франции [О «майских событиях», в которых отчетливо выявились типичные черты современных леворадикальных движений, см. 2], когда с мощным забастовочным движением рабочего класса слились массовые выступления студенчества и интеллигенции и произошло серьезное столкновение с господствующим в стране режимом, с властью монополий. «Взрыв протеста», оказавшийся полной неожиданностью для многих буржуазных идеологов и политиков, наталкивал их на мысль о внешнем для большинства капиталистических стран импульсе этих движений, если не об их «инспирированности» некоей «международной студенческой организацией». Такой ход рассуждений, ориентирующийся на поиск причин движения протеста в периферийных по отношению к социально-политической организации капиталистического общества силах, логически вытекал из типичных для буржуазного теоретического сознания представлений. Во-первых, из «идеологии интеграции», рассматривавшей капитализм как «организованное общество» и исключавшей саму возможность возникновения классовых конфликтов, как якобы чуждых его природе. Во-вторых, из официально-оптимистического представления об отсутствии в «интегрированном обществе» реальных мотивов для массового протеста, коль скоро это общество сумело внедрить потребительские идеалы и стереотипы в массовое сознание.

Однако социальная динамика движений протеста, их реальное содержание и направленность показывают необоснованность столь поверхностной их интерпретации. Несмотря на всю специфику движений 60-х годов в национальных и региональных рамках, связанную с особенностями классовой структуры различных стран и регионов, с уровнем технико-экономического и культурного развития, глубиной революционных традиций, с характером внешнеполитического и внутриполитического курса, проводимого господствующими классами, эти движения обнаруживали ряд общих черт, позволявших рассматривать их как политическое и социально-культурное явление, вызванное кризисом сложившейся в рамках развитого капиталистического общества системы общественных отношений, оформляющих их институтов и освящающих их идей.

Первое, что характеризовало движение «новых левых» во всех странах, – это его отчетливо выраженный непролетарский характер. Основную массу его участников составляла студенческая молодежь и интеллигенция.

Молодежный по преимуществу состав участников движений протеста послужил для многих буржуазных философов, социологов, публицистов и политических деятелей основанием для поиска природы этих движений в возрастных особенностях их участников («извечная» склонность молодежи к «бунту», юношеский романтизм, отсутствие простора для реализации накопившейся энергии, сексуальные проблемы и т. п.), в «конфликте поколений».

Возрастные особенности молодежи, конечно, играют в ее социальном поведении немаловажную роль. Эти особенности не могли не придать движению леворадикалов определенную окраску, традиционно присущую молодежным (прежде всего студенческим) движениям протеста [3]. Но они определили главным образом форму социального поведения «новых левых». Что касается основных причин движений протеста, определивших их социальную, политическую и культурную сущность, то они заключались не в абстрактных «молодежных», «студенческих» особенностях, а в коренных противоречиях современного буржуазного общества.

Несомненно, каждое поколение входит в жизнь своим путем, предопределенным условиями его существования, ставит и решает новые задачи. Однако характер этих задач, содержание и структура потребностей и тенденций, которые выражает новое поколение, определяются в конечном счете развитием общественной жизни, изменением социальных возможностей, ускорением темпов общественного развития.

«Мы не пытаемся отрицать различий между поколениями, – подчеркивалось на пленуме ЦК ФКП в октябре 1969 г. – Эти различия вызваны изменениями, которые происходят в экономической и социальной базе, и тем, каким образом осознаются быстрота и масштаб этих изменений и какие реакции они вызывают. Поэтому не следует недооценивать эти явления: им следует отвести надлежащее место в нынешней социальной и политической роли молодежи. Однако для того, чтобы правильно оценить их, нужно напомнить, что молодежь, несмотря на свою бесспорную специфичность, не существует независимо от классов и социальных слоев, что она не образует общественный класс и что она не является стихийно революционной».

В условиях общества, разделенного на антагонистические классы и основанного на принципе конкуренции, научно-техническая революция создает известную основу для взаимонепонимания поколений, увеличения существующей между ними дистанции. Возрастание потока информации, удвоение объема знаний каждые десять – пятнадцать лет приводит к тому, что новое поколение воспитывается на новом знании. Прогрессирующее сокращение временного разрыва между научным открытием и внедрением его в массовое производство, формирующее культуру быта, означает, что «вещный мир», на котором воспитываются поколения, меняется теперь очень быстро. Времена, когда собравшиеся под отцовской крышей несколько поколений окружали одни и те же вещи, когда отцы и дети учились по одним и тем же учебникам, разделяли общие потребительские идеалы, канули в прошлое – по крайней мере в развитых странах, – и теперь каждое поколение имеет свой собственный «вещный мир», подчас очень непохожий на тот, в котором жили предшествующие поколения, свои знания, что затрудняет общение и преемственность поколений. Проблема, следовательно, заключается в том, как сделать поколения более «коммуникабельными», как обеспечить «наведение мостов» между их «культурами», «языками». Но решение этого вопроса имеет самую прямую связь с характером господствующих в капиталистическом обществе отношений. Наличие социальных антагонизмов, внутренняя разорванность каждого из поколений, оценка индивида с точки зрения выполняемой им функции в механизме социальной интеграции – все эти факторы затрудняют «наведение мостов» между поколениями в условиях современного капиталистического общества. Результатом этого оказывается попытка молодежи противопоставить свой «язык», свою «культуру» языку и культуре, господствующим в буржуазном обществе, утвердить свою собственную «субкультуру». И дело здесь совсем не в том, что молодежь, особенно ее леворадикальная часть, ополчилась, как полагают некоторые, ни с того ни с сего против «матушки культуры», а в том, что в условиях «общества массового потребления» новое поколение зачастую не в состоянии утвердить себя иначе – именно в качестве нового поколения – как путем разрыва с предшествующей культурой – разрыва, не лишенного трагизма, поскольку критика предшествующей культуры легко может перерастать (и перерастает) в отрицание культуры вообще, критика классовой (капиталистической) культуры – в отрицание внутренне противоречивой, классово неоднородной культуры капиталистического общества, т. е. приобретать нигилистический характер. Однако это трагизм самого поколения, не видящего иного пути к утверждению собственного социального бытия, как через отрицание всеобщего социального бытия. Это трагизм современного капиталистического общества.

Но если «конфликт поколений» в обществе носит социально обусловленный характер, то исследование этого «конфликта» может способствовать выявлению комплекса причин леворадикального бунта и социальной природы его участников лишь при условии, что сам он будет объяснен в свете происходящих в буржуазном обществе на современной стадии его развития процессов, сказывающихся на социальном положении интеллигенции и студенчества.

То обстоятельство, что основную массу современных «новых левых» составляет именно студенческая молодежь и интеллигенция, причем в значительной части – выходцы из так называемых городских «средних слоев», дает, как нам представляется, ключ к пониманию и социальной природы, и причин массовых непролетарских движений протеста.

«…Расширение масштабов всемирного революционно-освободительного процесса и вовлечение в него все более широких, в том числе непролетарских, слоев населения…» [4] – одно из характерных проявлений общего кризиса капитализма в нашу эпоху. С точки зрения этого процесса и следует рассматривать современный левый радикализм, развивающийся за пределами международного коммунистического движения. Движение «новых левых» – это не дань моде, не вакханалия «золотой молодежи», это конкретное проявление сложного процесса приобщения непролетарской массы (т. е. прежде всего выходцев из «средних слоев») к всемирному революционно-освободительному движению, возглавляемому рабочим классом.

В современном капиталистическом обществе объективное положение интеллигенции и студенчества в условиях научно-технической революции претерпело изменения, влияющие на их социальную функцию и роль. Это, кстати сказать, не ускользнуло и от взора леворадикальных идеологов, прежде всего Г. Маркузе. Но Маркузе, пытаясь найти связь между требованием университетских реформ и выходом студентов «на улицы, в трущобы, в массы» во внутренних законах самой теории, во «внутренней динамике» научного знания, образования, якобы самого по себе враждебного всяким формам подавления, оставляет в стороне вопрос о социальной функции знания (науки) в развитом капиталистическом обществе, о социальном положении его носителей.

Если еще несколько десятилетий назад выходцы из буржуазных (и мелкобуржуазных) слоев, как правило, наследовали не только «дело», но и социальный статус отцов, то сегодня «классовые гарантии» молодого поколения становятся крайне зыбкими, что находит выражение в его сознании.

Интеллигенция капиталистического общества, ранее в массе своей не вовлеченная в процесс непосредственного производства прибавочной стоимости, могла еще до недавнего времени чувствовать себя достаточно «свободной», либо потому, что обладала привилегией на господство (т. е. входила или имела возможность войти в ряды господствующего класса), либо потому, что обладала привилегией не быть непосредственным объектом господства и манипулирования. Теперь в значительной своей части она утрачивает свое некогда «свободное» и «привилегированное» положение, превращается в наемных тружеников, все больше приближается по своему положению к рабочему классу, что толкает ее на выступления против господствующих в обществе порядков.

Эту тенденцию в изменении социального статуса интеллигенции по мере развития капитализма отмечал еще В. И. Ленин: интеллигенция «занимает своеобразное положение среди других классов, примыкая отчасти к буржуазии по своим связям, воззрениям и проч., отчасти к наемным рабочим, по мере того, как капитализм все более и более отнимает самостоятельное положение у интеллигента, превращает его в зависимого наемника, грозит понизить его жизненный уровень» [5].

Аналогичная картина характеризует и положение студенчества. Студент, вышедший из буржуазной среды, как будущий интеллигент, лишается в своей массе твердых гарантий сохранения привилегированного социального положения, какие были обеспечены ему еще несколько десятилетий назад. «Как и рабочий, – пишет Жорж Коньо, – он является на рынок рабочей силы и должен заключить контракт с капиталистом. Он должен стать крохотным винтиком в механизме капиталистического государства, превратиться в труженика, получающего заработную плату. Если ему и повезет и он найдет работу, то, например, студенту, получившему диплом социолога, будет поручена лишь предпринимательская газета на предприятии, предпринимательское руководство досугом, предпринимательская организация спорта и т. д. Сегодняшний студент является прообразом работника умственного труда, который будет рабом системы прибылей. Интеллигент при таком положении чувствует себя таким же эксплуатируемым, как и рабочий… Молодой интеллигент сталкивается со скупым на работу мальтузианским обществом, которое неспособно включить в свою тесную структуру потенциальную рабочую силу нового поколения, которое не может ни предоставить этому поколению работы, ни поставить перед ним высокие исторические цели, ни обеспечить ему перспективы какого бы то ни было рода» [6].

Такая ситуация вызывает конфликт между прежним (предопределенным буржуазным и мелкобуржуазным происхождением) социальным статусом значительной части студенчества и связанными с ним ожиданиями (формирующимися по стереотипам, по-прежнему официально подкрепляемыми школой) и ожидающей его реальной перспективой пролетаризации, которая вызывает его резкое недовольство. [В так называемой «Сорбоннской хартии» мы читаем: «Раньше мы представляли собой ничтожную горстку будущих привилегированных лиц, неизбежно интегрируемых обществом. Теперь мы являем слишком большое «меньшинство», не интегрируемое, но сохраняющее статус прежнего «меньшинства». Таково противоречие, с которым столкнулись мы, дети буржуа. Мы больше не уверены в своем будущем положении руководителей. Таков единственный источник нашей революционности… Отныне мы – трудящиеся, как и все остальные. Мы – капитал общества, а не его будущие руководители» [7]]

Выступая как источник социального протеста, она фиксируется в сознании студенчества и интеллигенции, правда в большинстве случаев в неадекватной форме. Двойственность, противоречивость бытия проявляется в расщепленности, разорванности сознания. Так, изменение социального положения вызывает протест против господствующих социальных отношений, против бюрократизации общественной жизни, роста антидемократических тенденций, сужающих «пространство» для проявления личной инициативы и т. д. Но этот протест у леворадикальной, не стоящей на позициях пролетариата интеллигенции выступает как стихийный, позитивно (программно и организационно) не оформленный. Эти характерные для значительной части «новых левых» признаки и определили такие общие современным непролетарским движениям протеста черты, как их антикапиталистический, леворадикальный характер, получающий в ряде случаев экстремистское проявление. «Одним из показателей сдвига влево является движение так называемых новых левых. Оно опирается главным образом на радикальные слои интеллигенции, молодежи, в основном студенческой. Движение это не отличается ни однородностью, ни идейной или организационной целостностью… Участники движения легко поддаются влиянию революционной фразы, им не хватает необходимой выдержки, способности трезво оценивать обстановку, часть их явно заражена антикоммунистическими предрассудками. Однако их общая антиимпериалистическая направленность очевидна. Упустить эту часть массового движения значило бы ослабить накал антиимпериалистической борьбы, затруднить создание единого фронта против монополистического капитала» [8].

Начавшись в большинстве стран с борьбы за достижение узкокорпоративных требований (реформа высшего образования и преобразование структуры университетов, право на активное участие в политической деятельности и т. п.) [В некоторых случаях внешним толчком к возникновению молодежных организаций и их активизации послужили проблемы, связанные с сексуально-возрастными особенностями. Так, Даниэль Кон-Бендит «стал вождем в своей среде с того момента, как выступил против министра по делам молодежи с требованием ликвидации в студенческих домах ограничений, затрудняющих сексуальные контакты» [9]], массовые движения протеста конца 60-х годов сумели довольно быстро перерасти узкогрупповые рамки и выставить социально-культурные и политические требования, многие из которых касались важных звеньев надстройки современного буржуазного общества. Протестующее студенчество и интеллигенция на собственной практике обнаружили невозможность разрешения групповых проблем в жестких рамках сложившейся в буржуазном обществе системы социально-политических институтов. Политическая практика 60-х годов подтвердила справедливость ленинского положения: достичь собственной свободы студенты могут путем борьбы «не за академическую (студенческую) только свободу, а за свободу всего народа, за политическую свободу» [10].

Отмечая антикапиталистический характер движений протеста, необходимо учитывать, что способ и формы критики капитализма «новыми левыми» во многом определялись тем обстоятельством, что подавляющее их большинство было занято в сфере производства, хранения и распространения информации, духовных ценностей, в сфере культуры. Поэтому сам капитализм конкретизировался в их сознании через призму тех явлений культуры, с которыми им приходилось сталкиваться, т. е. через призму процессов, связанных с характером культурной деятельности в условиях развитого капитализма. Своеобразие антикапитализма «новых левых» заключалось не в том, что они, как полагали некоторые леворадикальные идеологи, знаменовали собой появление «нового субъекта» революционного исторического творчества в лице студенческой молодежи и интеллигенции. В их выступлениях нашли противоречивое отражение выдвигаемые самим общественным развитием потребности в свободном, неотчуждаемом творчестве людей, в гармоничном их саморазвитии. Ориентация на эти потребности означает разрыв с теми ценностями современного капиталистического общества, которые рассматриваются идеологами буржуазии как цементирующая его сила (речь идет прежде всего о потребительском идеале, о так называемом престижном потреблении и т. д.). Идеологи буржуазии пытаются уверить, что, поскольку современное развитое капиталистическое общество способно предоставить трудящимся определенную сумму благ, которые еще не так давно входили в систему престижного потребления «верхних слоев», то тем самым оно выбивает из-под ног эксплуатируемых почву для «бунта» и устраняет основания для массового недовольства, сделав последнее уделом «одиночек-неудачников». Молчаливо предполагается при этом, что процесс дегуманизации личности в условиях капиталистической эксплуатации (не отрицаемый и некоторыми из этих идеологов), превращения ее в некоторое «подобие флюса», отчуждение от власти и от «высокой культуры», если и будут вызывать какое-то недовольство и отдельные выступления, все же не смогут послужить достаточным основанием для революционного взрыва и превратиться в такие потребности, невозможность удовлетворения которых в условиях современного капитализма поднимет против него трудящиеся массы.

Однако массовые антиимпериалистические, антимонополистические выступления последних лет показали, что не только голод, материальная нужда, но и голод духовный, отчужденность от власти, от свободного творчества, сведение всей человеческой деятельности к безудержному накопительству и «потребительской гонке» становятся внутренней движущей силой протеста. Антигуманизм, бюрократизм и потребительский фетишизм – без этих и других характеристик немыслимо современное капиталистическое общество, и борьба против них объективно способствует подрыву господствующих в этом обществе механизмов диктатуры буржуазии. Под этим углом зрения следует понимать критику «новыми левыми» политики империалистической агрессии, технократии, всевластия военно-промышленного комплекса, эрзац-коллективизма в рамках социальной интеграции и т. д. Исходя из этого следует расценивать и их разрыв с господствующими стандартами и нормами официальной культуры, ориентацию на создание нового комплекса ценностей, установок, так называемой «контркультуры» [11], и связанные с этим требования формирования «нового человека», наделенного «новой чувственностью», обладающего «новой структурой инстинктов», формирования «новой экзистенциальной среды», которая была бы для человека не чуждым ему объектом, а сферой его неотчуждаемого спонтанного самоосуществления, среды, в условиях которой техника перестала бы выполнять свою репрессивно-дегуманизирующую функцию.

Правда, от «новых левых» не часто можно услышать, что они выступают против капитализма. Мишень своей критики они склонны определять более абстрактно: «общество угнетения», «корпоративное общество», «антигуманное общество», «бюрократизированное общество», «потребительское общество», «технократическое общество».

Выдвигая требования формирования «нового человека», с новыми потребностями, интересами, мотивами поведения, требования гуманистического использования техники, «новые левые» ассоциируют их не столько с социализмом, сколько с абстрактным «свободным» обществом. В этом обнаруживается их политическая слабость, неспособность подняться до понимания капитализма как сложной общественной структуры, зиждящейся на определенном, исторически сложившемся экономическом базисе, до понимания действительных путей преобразования его в социалистическое общество. Отсюда и протест против сковывающих творческую деятельность человека рамок выливается большей частью в отрицание всяких объективированных социальных норм, традиций, связей, без опоры на которые невозможно никакое творчество, в противопоставление в конечном счете индивида обществу. И «новый человек» оказывается в этих условиях лишь схемой, далекой от того, чтобы воплощать реальные тенденции исторического развития.

«Новых левых» нередко упрекают в абстрактно-гуманистической, романтической критике индустриальной цивилизации [Молодежь восстала, «как и романтики XIX столетия, против общества, которое, как она считает, стало чрезмерно регламентированным, непомерно систематизированным и индустриализованным. Как и ее предшественники, она поднялась против рационализма, возлагая на него вину за уничтожение всего стихийного, и призывала вместо этого к беспрепятственному выражению эмоций» («Time», 19. XII. 1969).]. Им предрекают судьбу битников, выступивших в послевоенной Европе с критикой начавшего уже тогда складываться «общества потребления» [Битники (или «разбитое поколение») представляли собой группу «внутри поколения людей, родившихся в 20-е годы, росших в обстановке экономического кризиса, принимавших участие во второй мировой войне или бывших ее свидетелями и испытавших всю меру разочарования, которое принес послевоенный период» (Т. Л. Морозова. Образ молодого американца в литературе США. М., 1969, стр. 6). Определенная часть битников, несомненно, искренне отвергала господствовавшие в капиталистическом обществе ценности, но их протест – против войн, против частной собственности и потребительского фетишизма – имел пассивную форму морального «отказа», перерастая порою в принципиальный отказ от благ промышленной цивилизации и проповедь эскапизма, отшельничества, бродяжничества.]. В этом сравнении есть своя логика, ибо в плане критики современной буржуазной цивилизации битники были прямыми предшественниками не только хиппи, усвоивших их чисто внешние аксессуары, но и «новых левых». Однако есть между ними и определенная разница. Движение битников носило в целом узкокультурнический характер, оно не имело массовой базы и не предлагало иной альтернативы, кроме «ухода из общества» (что сегодня проповедуют хиппи). Движения протеста 60-х годов, будучи в основе своей «культурническими», несут вместе с тем очевидную политическую нагрузку. Они имеют более широкую массовую базу и характеризуются отчетливо выраженным активизмом. Это нашло отражение и в такой черте массовых движений протеста 60-х годов как радикализм, принявший отчетливо выраженную «левую» окраску. Леворадикальный настрой массовых участников движения протеста определил и методологию их критики капиталистического общества, и формы их социального действия.

Занимая в социальной структуре современного капиталистического общества положение, не тождественное положению мелкой буржуазии, протестующее студенчество и интеллигенция вместе с тем разделяют многие социально-психологические особенности и политические ориентации мелкой буржуазии, обусловленные ее промежуточным (и потому тоже двойственным) положением в обществе [О политической «анатомии» движения «новых левых» см. 12].

Это дает основание квалифицировать радикализм «новых левых» как левый радикализм мелкобуржуазного типа. Характерными чертами последнего являются склонность легко принимать крайние проявления и перерастать в левый экстремизм, апология стихийности как якобы формы «нерепрессивного» проявления человеческой «самости» и «единственно верного» способа проявления революционной энергии масс [Леворадикальным экстремистам даже анархистская ориентация на стихийность представлялась недостаточно настойчивой и последовательной. «Этот съезд, – говорил один из лидеров леворадикального экстремизма – Даниэль Кон-Бендит, обращаясь к интернациональному съезду анархистов, состоявшемуся в Италии осенью 1968 г., – отрицает стихийность и искренность, которые, по нашему мнению, являются единственным ключом к революции. Продолжая вечную дискуссию между Бакуниным и Марксом, вы не продвинете ни на пядь дело революции. Идеологического согласия нужно добиваться не за столиком, а на площади».[13]], акцент на абсолютное насилие, предопределяющий преимущественную ориентацию на «тотальное отрицание» данного социального мира.

Поскольку капиталистическое общество отождествлялось леворадикалами с одномерной по своей сущности буржуазной системой отношений, институтов и ценностей, то оружие леворадикальной критики направлялось одновременно и против тех, кто стремился выявить позитивные элементы в недрах капиталистического общества, предпосылки преобразования его в общество социалистическое. Этим прежде всего и объясняется тот факт, что значительная часть как американских, так и западноевропейских левых радикалов выступала под влиянием экстремистов против коммунистических организаций капиталистических стран, оказываясь подчас в одном ряду с теми, кто по логике вещей должен был быть их основным врагом, – с антикоммунистами.