Текст книги "Ловушка для Горби"
Автор книги: Эдуард Тополь
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)
Москва.
13.00 по Московскому времени.
Только десятый, наверно, звонок выпростал Майкла из сна. Шеф московского бюро «Вашингтон пост» спрашивал, где же сегодняшний бюллетень о здоровье Горбачева, ведь уже час дня! Со сна Майкл выдумал себе какую-то простуду, но заверил, что бюллетень будет через два часа. Потом встал, обошел квартиру. Полины не было. На столе лежала записка: «КОГДА ПРОСНЕШЬСЯ, ЗАПРИ ДВЕРЬ. ЦЕЛУЮ. ТВОЯ ПОЛЯ». Одним движением руки Майкл автоматически повернул дверную защелку и только тут вспомнил о письме Президента. Обомлев, бросился в спальню, к своему пиджаку. Но конверт – чистый запечатанный белый конверт с письмом Президента – был на месте. Майкл облегченно перевел дух. Кажется, он тоже поддался всеобщей истерии по поводу сверхмогущества КГБ. Но подозревать Полю просто мерзко – особенно после ее слез по поводу AIDS… Через сорок минут Майкл был в Кремлевской больнице на тихой, закрытой для общего транспорта улице Грановского в самом центре Москвы, между улицами Горького и Калининским проспектом. Эта новая девятиэтажная больница, ближайшая к Кремлю, была, по сути, лишь одним из филиалов целого комплекса городских, загородных и курортных больниц, объединенных в IV (Кремлевское) Управление Министерства Здравоохранения СССР. Однажды в Посольстве Майклу показали стенограмму первого, в мае 1987 года, заседания Московского Дискуссионного клуба содружества наук. В стенограмме, в выступлении какого-то крупного советского историка, было подчеркнуто несколько строк. Говоря о необходимости отменить баснословные привилегии партийной элиты, он сказал: «В Минздраве СССР 17 Управлений, но одно лишь IV Управление забирает 50 процентов средств, отпущенных на здравоохранение народа…» Больше эта цифра никогда и нигде не упоминалась при всей их гласности, сказал Майклу сотрудник Посольства, занимающийся анализом советской прессы…
– Doctor Dowey, hello! How are you?! – генерал Митрохин, председатель КГБ, чуть не столкнулся с Майклом в парадной двери больницы.
Майкл пожал протянутую ему руку. Это была крепкая и дружеская рука.
– Спасибо, – ответил Майкл по-русски. – Как поживаете?
Первый раз они встретились 8-го августа, когда Майкла привезли спасать Горбачева. Второй – позавчера, здесь же, в коридоре Кремлевской больницы. И хотя они не сказали друг другу и десяти фраз, генерал Митрохин с первой минуты знакомства улыбается Майклу, как закадычному другу, и у них с самого начала возникла такая игра – генерал говорит по-английски, а Майкл отвечает по-русски.
– You are late today, I think, – Митрохин взглянул на свои ручные часы фирмы «Конкорд».
– Да, так получилось… – Майкл не нашелся, как объяснить свое опоздание, обычно он бывал у Горбачева между 11 и 12 утра.
– O'key! If you'e in harry – go! I don't want to hold you…
– Спасибо. Увидимся!
– О, sure! – Митрохин направился через больничный двор к Бюро пропусков и выходу на улицу, и Майкл невольно оглянулся ему вслед.
Лифт поднял Майкла на шестой, «горбачевский» этаж. Здесь, при выходе из кабины, была еще одна (после Бюро пропусков) проверка документов. Как всегда, один из телохранителей Горбачева, извинившись, быстро, но и тщательно прощупал карманы Майкла, провел ладонями у него подмышками и вдоль ног до самого паха. Затем, тоже как обычно, Майкл прошел в ординаторскую. Здесь лечащий Горбачева доктор Зинаида Талица тут же подала ему «Лечебный журнал М. С. Горбачева» с последними записями. Читая их, Майкл видел, что с Горбачевым уже все в порядке, ему даже назначили короткие прогулки по больничному коридору. Значит, его вот-вот увезут куда-нибудь на дачу, где эти прогулки будут уже на свежем воздухе. Но как, как же остаться с ним наедине – без этой Талицы, телохранителей, медсестер?!
– Что-нибудь не так? – спросила Талица, заметив, что он читает журнал куда дольше, чем обычно. Зинаиде Талице было лет сорок пять, она была миловидна, хотя и несколько полновата и приходилась не то племянницей, не то внучкой какого-то русского академика. Впрочем, в Кремлевке все врачи кому-то кем-то приходились, без высоких рекомендаций и поручительств сюда не принимали на работу даже уборщиц.
– Нет. Все в порядке, спасибо… – Майкл поспешил закрыть журнал. – Просто… Я бы хотел… если можно, конечно… осмотреть больного. Насколько я понимаю, вы его скоро выпишите. Надеюсь, не на работу, а сначала – куда-нибудь на дачу, на воздух…
– Да, мы хотим отправить его за город. Если вы не возражаете, – в ее голосе была плохо скрытая насмешка.
– О, я только за! Я как раз хотел это сказать! Но именно поэтому я хотел бы его внимательно осмотреть и послушать легкие…
– При одном условии, – сказала Талица, но тут же поправилась. – То есть, конечно, вы можете осмотреть товарища Горбачева без всяких условий. Но… Короче говоря, во время этого осмотра вы постараетесь уговорить его поехать на дачу не на два дня, а, как минимум, на две недели. Потому что нас он и слушать не хочет – рвется на работу. И ссылается на вашего бывшего президента Рейгана. Мол, Рейган после ранения прямо из госпиталя вернулся в Белый Дом на работу. Так что попробуйте подействовать на Михаила Сергеевича своим американским авторитетом. А чтобы он не думал, что я это подстроила, я даже не буду присутствовать при вашем осмотре…
Что-то кольнуло Майкла на миг, какая-то тень удивления – только что эта встреча с Митрохиным, а теперь доктор Талица (сама!) предлагает ему остаться тэт-а-тэт с Горбачевым! И именно сегодня! Но с другой стороны: если Горбачев не доверяет русским врачам, то кто же, как не Майкл, может внушить Горбачеву, что ему сейчас действительно нужен отдых и прогулки на чистом воздухе? А был ли Рейган всерьез работоспособен, когда врачи Вашингтонского госпиталя выписали его после ранения в Белый Дом, – это и по сей день не очень ясно, некоторые журналисты утверждают обратное…
Талица провела Майкла по светлому и уставленному цветами больничному коридору и открыла дверь в палату Горбачева. Горбачев полулежал в кровати, читая «Правду» и поглядывая на большой телеэкран на противоположной стене палаты. Пачки газет с его портретами, букеты цветов и груды открыток и писем от «простых советских людей» были в палате повсюду – на тумбочке, на столике, на подоконнике, даже на полу. По телевизору транслировали митинг рабочих, которые, конечно, рассказывали о замечательных результатах горбачевских реформ и желали «дорогому Михаилу Сергеевичу» долгих лет жизни и крепкого здоровья. «Убивать надо не Горбачева, а всех, кто против него!» – без всяких церемоний заявил какой-то рабочий…
Увидев вошедших, Горбачев выключил звук телевизора, а Талица сказала:
– Михаил Сергеевич, доктор Доввей хочет осмотреть вас перед выпиской. Вы не возражаете, если я не буду при этом присутствовать? У меня есть кой-какие дела в ординаторской…
Горбачев вздохнул с досадой и отложил «Правду» с крупным заголовком «ВПЕРЕД – КУРСОМ ГОРБАЧЕВА!».
– Меня сегодня уже три раза осматривали… – сказал он.
– Русские врачи! – с упором на слово «русские» сказала Талица. – А господин Доввей представляет передовую американскую науку.
– Ну и язва вы, Зина! – сказал Горбачев, продолжая заинтересованно поглядывать на большой телеэкран. Там продолжался рабочий митинг. А когда за Талицей закрылась дверь, усмехнулся Майклу: – Не могут простить, что моя жена вызвала вас на операцию, никак не могут!
– Они прекрасные врачи, Михаил Сергеевич, – сказал Майкл, помогая Горбачеву снять пижаму. Затем, освободив его грудь от пластырной наклейки, наклонился к нему и, делая вид, что рассматривает свежий, но хорошо заживающий хирургический шов, сказал негромко: – Я привез вам личное письмо от нашего Президента, сэр.
– Что? – изумленно переспросил Горбачев.
– Этой ночью я видел в Вашингтоне нашего Президента и привез вам его письмо. Вот, – и Майкл подал Горбачеву запечатанный конверт.
Горбачев вскрыл конверт, вытащил плотный, высшего качества лист бумаги – «стейшинари» Президента США и стал читать.
«…Не ссылаясь на источники, я осмелюсь поставить Вас в известность о том, что опубликованная Вами в „Правде“ речь Н. Батурина представляет собой ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЕ отражение настроений, как минимум, 80 % руководства Вашей партии и эти 80 % готовы к осуществлению самых радикальных действий, не исключающих и ту угрозу Вам лично, которая прозвучала в речи Н. Батурина. Я не сомневаюсь в том, что Вы, как опытный и мудрый политик, не дадите ввести себя в заблуждение той кампании восхваления Вашей личности, которая ведется сейчас на страницах советской печати и трезво оцените возможные последствия, логически вытекающие из существования столь широкой оппозиции.
Поверьте, многоуважаемый господин Горбачев, что, передавая Вам эту информацию, я ни в коей мере не претендую на вмешательство во внутренние дела Вашей партии, но руководствуюсь целиком и полностью интересами наших стран и народов, желающих жить в мире и стабильности международных отношений. Я не сомневаюсь, что Вы именно так и расцените это письмо – как акт доверия и дружбы.
Позвольте еще раз пожелать Вам самого скорейшего выздоровления…»
По мере чтения лицо и лысина Горбачева стали наливаться кровью бешенства, а родимое пятно на черепе стало из бурого черным.
– Ваши космические спутники что – умеют в души заглядывать? – спросил он Майкла с таким гневом в глазах, что Майкл струсил, сказал с испугом:
– Этого я не знаю, сэр…
Но именно неподдельный испуг на лице Майкла и смягчил взрыв Горбачева. Он спросил:
– Вы летали в Вашингтон? Этой ночью?
– Да, сэр. Никто не знает об этом и, тем более, о письме. Это действительно очень конфиденциально…
– Ну, КГБ-то знает! – усмехнулся Горбачев, остывая.
– Я не думаю…
– Иначе вас не оставили бы наедине со мной.
– Я обещал доктору Талице уговорить вас поехать на длительный отдых. Вам это действительно нужно…
– Какой же отдых, когда восемьдесят процентов партии мечтает меня убить! – язвительно перебил Горбачев.
Майкл понял, что это как раз тот момент, когда можно ввернуть то, что Президент просил передать Горбачеву на словах. Знает КГБ об этом письме или не знает, подслушивают сейчас их разговор или нет – пока это неважно. А важно не упустить момент. И Майкл сказал поспешно:
– Главное в вашей ситуации это не проявлять overreaction. Я не знаю как это по-русски…
– Сверхреакцию, – подсказал Горбачев, снова начиная злиться. Сначала американский президент посылает ему письменные нотации, теперь еще этот мальчишка…
– Спасибо, – сказал Майкл. – Обычно, врачи не говорят об этом пациенту. Но ВАМ я скажу. После таких ранений, как ваше, раненые первое время находятся под действием шока, морального потрясения. И проявляют сверхреакцию…
– Я себя чувствую совершенно спокойным, – усмехнулся Горбачев.
– Правильно! ВЫ чувствуете. Но ваше ощущение необъективно. Больные очень часто не чувствуют, что у них повышенная температура. И то, что в «Правде» опубликована речь Батурина, это наверняка ваша overreaction…
– Значит, по-вашему, речь Батурина не нужно было печатать? Интересно! Вы же демократы! А ваш Президент тоже так считает?
– Он не обсуждал это со мной, сэр. Но, по-моему, он имел в виду, чтобы вы не обращали внимания на эту кампанию… – Майкл показал рукой на телеэкран и на пачки русских газет с портретами Горбачева и крупными заголовками: «ВПЕРЕД – КУРСОМ ГОРБАЧЕВА».
– В газетах работают идиоты! – нервно ответил Горбачев, уязвленный тем, что даже американцы разобрались: дискуссия, которую он затеял в «Правде», оборачивается потоком стандартного пустословия.
– Вы, конечно, лучше знаете своих журналистов… – улыбнулся Майкл. – Но я думаю, что это overreaction…
– А вы тоже язва, Майкл, – усмехнулся Горбачев.
И только теперь, заметив некоторое смягчение тона Горбачева, Майкл решился сказать то, ради чего, собственно, и тянул эту тему overreaction. И сказал, как прыгнул в горячую воду:
– Я не сомневаюсь: вы знаете, что делать с вашей оппозицией. Но я думаю, вам нужен отдых, чтобы не быть с ней overreaction, сэр…
Горбачев уставился на него сквозь спущенные на нос очки, а потом… расхохотался. Он смеялся так громко, освобожденно, весело, что встревоженный телохранитель заглянул в дверь палаты. Но Горбачев, придерживая одной рукой свежий хирургический шов на груди, второй рукой отмахнулся от телохранителя и тот закрыл дверь.
Майкл с недоумением ждал. Черт возьми, чем он так развеселил русского премьера?
Отсмеявшись, Горбачев хлопнул Майкла по колену:
– Замечательно! Империалисты боятся за жизнь коммунистов! Это замечательно! Ну, с такими империалистами еще можно жить! – и вдруг прервал свой смех, стал совершенно серьезным: – Передайте вашему Президенту, что я его понял. Я не расстреляю ни восемьдесят процентов, ни даже восемь процентов коммунистической партии. Но при одном условии: если он сообщит мне, откуда он взял эту цифру.
Майкл вспотел. Переходы Горбачева от мягкости и обаятельного смеха к стальному блеску в глазах были стремительны, как у дьявола.
– Сэр, я не есть официальный negotiator. Но я не думаю, что это будет работать таким путем… – от волнения Майкл старался выражаться как можно осторожней, и потому просто дословно переводил себя с английского на русский.
Но Горбачев его понял:
– Почему это не сработает? – спросил он пытливо.
Майкл, изображая непосредственность, пожал плечами:
– Well… Я знаю, вы не ангел, сэр. Нет ангелов среди политиков. But I want to belive… Я хочу верить, что вы не Сталин и не Гитлер. Вы не можете убить миллионы людей just like that. Или можете?
Теперь, глядя в стальные глаза Горбачева, Майкл вовсе не был так уверен в гуманности Горбачева, как пытался изобразить своим небрежным тоном полушутки.
Горбачев, не отвечая, смотрел ему в глаза. Наконец, после паузы, спросил сухо:
– Ваш президент просил вас сказать мне еще что-то?
– Нет, сэр…
– Что ж… Если вы закончили осмотр, можете идти. Только передайте вашему Президенту, что в политике нельзя и курицу ести, и целку спасти.
– Что это есть «целку», сэр? – не понял Майкл.
– Ничего, ему переведут. Идите.
Майкл встал, направился к двери, но обернулся.
– Извините, сэр… Уговорил ли я вас поехать из больницы на отдых? – спросил он, холодея от своей смелости.
Горбачев мрачно усмехнулся, с издевкой посмотрел Майклу в глаза:
– А что мне еще делать? Ты же не привез мне фамилии, кого расстреливать!
Когда Майкл Доввей вышел из палаты, Горбачев устало откинулся на подушку и закрыл глаза. Лицо его сразу обмякло и постарело. Черт возьми, даже американцы сигнализируют, что в партии полно батуринцев. Но 80 %?! Откуда они могли взять эту цифру?
День пятый
18 августа
14Москва, Кремлевская больница.
10.20 по московскому времени.
Традиционное, по четвергам, заседание Политбюро подходило к концу. Когда-то точно так же, в больнице, проводил заседания Политбюро больной Юрий Андропов, но происходило это в другом филиале Кремлевки – в Кунцево, на бывшей подмосковной даче Сталина. При этом сам Андропов тогда лежал, его возили на заседания в кровати…
Теперь на девятом этаже Кремлевской больницы, в большом холле с окнами во всю стену, большим количеством зелени и даже с деревьями в красивых кадках выздоравливающий Горбачев уверенно, хотя и не очень прямо, сидел в кресле – сидячее положение отзывалось болью в груди. Члены Политбюро – Виктор Лигунов, маршал Вязов, генерал Митрохин, Борис Кольцов и остальные – сидели перед ним за большим столом для заседаний, а за их спинами, среди зелени, расположились заведующие отделами и секторами ЦК КПСС, которые имели отношение ко всем вопросам сегодняшней повестки дня. Уже были обсуждены все текущие внешнеполитические и внутренние дела. Венгрия вышла из Варшавского пакта и объявила себя нейтральной страной, Чехословакия и Польша собираются сделать то же самое. Постановили: повысить цены на газ, поставляемый в эти страны по газопроводу «Сибирь-Европа», и взымать плату за этот газ только в твердой валюте… Япония приступила к созданию индустриальной нейтрально-международной полосы на 39-ой параллели, рассчитывая на дешевую рабочую силу из Вьетнама и Китая. Но участвовать в индустриализации советского Дальнего Востока отказывается до возвращения ей Курильских островов. Постановили: с целью оказания давления на Японию предложить Южной Корее несколько выгодных концессий на нашем Дальнем Востоке… В Израиле, в Натании уже несколько лет идут интенсивные секретные разработки парапсихологического оружия, но все попытки КГБ и ГРУ получить хоть малейшую информацию оказались пока безуспешными. Постановили: подсунуть сведения об этих разработках в западные газеты, чтобы западные журналисты бросились в Натанию – авось найдут нового Вануно… Внутри страны: отмена военного положения и восстановление забастовки железных дорог Кавказа и Прибалтики может привести к гибели миллионов тонн овощей, фруктов и других продуктов, предназначенных для снабжения городов, и вызвать восстания городского населения. Постановили: продлить военное положение еще на две недели и одновременно передать армии весь контроль за работой железных дорог…
Последним вопросом повестки дня было сообщение Бориса Кольцова, секретаря ЦК по идеологии, об инициативе свердловского Обкома партии провести в день выхода Горбачева из больницы всенародную демонстрацию под лозунгом: «Крепкого вам здоровья, дорогой Михаил Сергеевич!» Большинство партийных организаций Сибири уже подхватили эту инициативу, сообщил Кольцов.
– Ну, а что вы об этом думаете? – спросил Горбачев у Виктора Лигунова. Лигунов был давним соперником Горбачева в Политбюро и представлял в нем самое правое крыло – партийный аппарат.
Но он сказал:
– Я – за эту демонстрацию. Это будет смотр популярности нашего правительства…
– Только выйдут ли люди на демонстрацию? Я имею в виду – добровольно, а не так, как обычно, – лукаво прищурился Горбачев.
– Не скромничайте, Михаил Сергеевич! – усмехнулся Лигунов. – Свердловск сообщает, что только за вчера и сегодня на демонстрацию записались 80 тысяч человек. То же самое – в Кемерово, Иркутске, Тюмени. Народ искренне радуется вашему выздоровлению…
То-то же, подумал Горбачев. 80 тысяч добровольцев в одном только городе! Молодец этот свердловский секретарь обкома!
Но внешне Горбачев не показал радости.
– Понятно… – произнес он задумчиво. – Ну, Стриж, конечно, из чистого подхалимажа это затеял… Но ничего… Мне нравится эта идея. Это покажет силам антиреформы, что народ нас поддерживает, несмотря на все трудности, – и повернулся к генералу Митрохину: – А ты что скажешь?
– Я – за демонстрацию двумя руками, – сказал Митрохин. – Но нужно иметь в виду: когда народ выходит на улицы, могут быть эксцессы. Поэтому мы должны принять меры…
Горбачев пытливо посмотрел ему в глаза. Казалось, какая-то мысль одновременно родилась в их умах и пробежала в этом взгляде между ними двумя. Но Горбачев тут же отвел глаза от шефа КГБ, сказал присутствующим:
– Хорошо. Голосуем. Я выхожу из больницы послезавтра, в субботу. Кто за демонстрацию?
Все члены Политбюро охотно подняли руки. Секретарь записал в протокол: составить резолюцию и сегодня же разослать всем партийным организациям страны. Общее руководство демонстрацией – Кольцов, ответственные за порядок – МВД и КГБ.
– Так, а что с Батуриным? – обратился Горбачев к Кольцову.
– Трибунал находится на Гостевой даче, – сказал Кольцов. – Должны вот-вот принять решение.
– Но учтите мою позицию: каторгу, строгий режим – все, кроме смертной казни, – сказал Горбачев. – Если за спиной у Батурина все же есть заговорщики, то, пока Батурин жив, они будут сидеть тихо и дрожать, чтоб он не проболтался. Понятно? – Горбачев повернулся к Митрохину. – И все-таки, каким образом этому мерзавцу удалось пронести пистолет в Кремль? Только не рассказывай, что у нас бардак в армии! Охрана Кремля – это по твоей части.
– Да. Но вы сами запретили обыскивать делегатов. Чтоб на Западе не смеялись…
Это было правдой. Митрохин с самого начала предлагал обыскивать делегатов съезда, но это было бы курам на смех! Делегаты съезда – это же сливки партии, отборные из отборных!
– А что касается армии, то… – маршал Вязов протянул паузу, ожидая, прервет его Горбачев или нет.
– С тех пор, как офицерам стали сокращать зарплату, – усмехаясь сказал за Вязова Митрохин, – даже у меня в КГБ люди смотрят по сторонам – не податься ли в бизнесмены…
Горбачев вяло отмахнулся: старая песня. Когда заседание кончилось, и члены Политбюро покидали холл, он сказал Митрохину:
– Павел, ты останься.
Все вышли, Горбачев и Митрохин остались вдвоем, но в холл тут же заглянула жена Горбачева.
– Вы закончили?
– Нет, но ты зайди, – сказал ей Горбачев.
Раиса вошла, тронула ладонью лоб мужа, сказала:
– Ты устал. Тебе нужно лечь…
– Сейчас… – Горбачев вытащил из кармана белый конверт с письмом американского Президента, протянул его Митрохину: – Ты видел это?
– Что это? – спросил Митрохин.
– Посмотри…
Митрохин взял конверт, достал из него письмо, развернул. Горбачев пристально вглядывался в его лицо. За всю историю советского правительства еще не было человека, который бы так стремительно взлетел в полные члены Политбюро, как этот Митрохин. Горбачев вытащил его из недр КГБ на самый верх, как в свое время он вытащил сюда Вязова, Кольцова и других, но покушение Батурина показало, что даже самое преданное, купленное высокими должностями и званиями окружение, ничего не может гарантировать. А с другой стороны, нельзя требовать, чтобы Митрохин или Кольцов влезли в душу каждого делегата съезда. И все же… Не дожидаясь, когда Митрохин прочтет письмо, Горбачев резким тоном повторил свой вопрос:
– Я спрашиваю – ты видел это?
Митрохин смотрел в письмо на долю секунды больше, чем нужно для ответа. Затем поднял на Горбачева глаза и сказал:
– Да, Михаил Сергеевич! Конечно, я видел это письмо.
– Значит, вчера ты просто подстроил этому американскому врачу нашу аудиенцию?
– Ну, он так или иначе попробовал бы остаться с вами наедине, – улыбнулся Митрохин. – Я ему просто помог.
– Может, ты и разговор наш слушал?
– Нет! Что вы, Михаил Сергеевич! – старательно возмутился Митрохин.
– Понятно, слушал, – сказал Горбачев. – Да я и не поверю, что ты оставил бы меня наедине с американцем! Я бы тебя выгнал с работы в ту же минуту! Ну хорошо, что ты скажешь? Откуда они взяли эти восемьдесят процентов?
– Вот этого я и вправду не знаю, Михаил Сергеевич, – опять посерьезнел Митрохин.
– А как думаешь – это реальная цифра?
– Вообще-то, за идеологию партии отвечает Кольцов…
– Пока я спрашиваю тебя! – жестко прервал Горбачев.
– Президент США не станет высасывать цифры из пальца! – вдруг вмешалась Раиса, показывая, что она в курсе всех дел. – Но если у него больше информации о нашей стране, чем у тебя, Паша, то… Ты сам понимаешь…
Митрохин повернулся к ней и улыбнулся с тем бесстрашием, какое может позволить себе только очень преданный слуга:
– То у меня есть два выхода, Раиса Максимовна, – сказал он. – Уступить свой кабинет американскому Президенту или…
– Выяснить, откуда он взял эту цифру, – снова жестко закончил за него Горбачев, пресекая фамильярность.
– Я бы предпочел первый вариант. Но вряд ли моя зарплата устроит американского Президента… – горестно вздохнул Митрохин, еще пытаясь вызвать у Горбачевых улыбку. Но увидев, что это бесполезно, перестроился на деловой тон: – Извините, это шутка. Но у меня есть одна идея…
– Ну? – сказала Раиса нетерпеливо.
– Видите ли, здесь названа цифра оппозиции – 80,6 процентов членов партии. И на сегодня примерно столько же партийных организаций Сибири подхватили свердловскую инициативу…
Он умолк, и несколько мгновений Горбачев и Митрохин молча смотрели друг другу в глаза.
– Конечно, это может быть только совпадением, – сказал Митрохин. – Остальные секретари обкомов еще просто не доехали до своих мест…
– Та-а-ак! Выходит, на воре шапка горит? – протянула Раиса. – Значит, что же – отменить демонстрацию?
– Это не все, Михаил Сергеевич, – продолжил Митрохин. – Самые трусливые из них – например, Родион Пехота в Иркутске – собираются угощать народ стопкой водки за ваше здоровье.
– Поэтому ты сказал насчет эксцессов? – прищурился Горбачев.
– Совершенно верно.
– А мне нравится эта идея! – вдруг сказала Раиса и деловито прошлась по холлу, ее кегельные, как у молодой, ноги уверенно процокали каблучками по мраморному полу. – Пусть! Пусть кое-где народ даже побьет окна в горкомах партии! Чтобы все батуринцы и лигуновцы увидели – народ за Горбачева!
– Ну, насчет окон – это можно организовать! – усмехнулся Митрохин.
Горбачев оценивающе посмотрел ему в глаза.
– Да… Я тоже об этом подумал… – сказал Горбачев негромко. – Но… – он вздохнул с явным сожалением. – Нельзя допускать, чтобы народ поднимал руку на партию. Шуметь – пусть шумят перед обкомами и райкомами, это мне нравится. Но руку поднимать…
– Так ведь не на партию, Михал Сергеич, – усмехнулся Митрохин. – На оппозицию…
– Вот именно, Миша, – сказала Раиса.
– Но это же по телевизору все будет! – сказал ей Горбачев. – Ты понимаешь? На весь мир: советский народ громит партийные комитеты. Нет… – он покачал головой.
– Жаль… – огорчилась Раиса.
– Ну, из тех мест, где будут небольшие эксцессы, мы можем телепередачи блокировать… – сказал Митрохин.
Горбачев снова посмотрел ему в глаза. Затем отвернулся к окну.
– Подумать надо… Подумать… – произнес он после паузы.
– А каким образом ты это письмо раньше Миши прочел? – спросила Раиса у Митрохина, переводя разговор на другую тему. Она хорошо знала, что на мужа нельзя давить, но важно дать ему пищу для размышлений.
– Ну, Раиса Максимовна! Не мог же я пустить американца к Михаилу Сергеевичу, не проверив, что у него в карманах! – сказал Митрохин и прямо посмотрел на нее своими честными светлыми глазами.
