Текст книги "Ловушка для Горби"

Автор книги: Эдуард Тополь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)

Пройдя мимо дворника, старательно посыпавшего тротуар перед обкомом партии желтым песком, Ирина приблизилась к высокой дубовой парадной двери. Справа от двери висела новая мраморно-стеклянная вывеска:

ЕКАТЕРИНБУРГСКИЙ ОБЛАСТНОЙ КОМИТЕТ ПАРТИИ

Ирина уже взялась за желтую бронзовую ручку двери, но тут дверь сама отворилась, и прямо перед Ириной вырос плотный и квадратноплечий, в белом овчинном полушубке, в кожаной портупее и с желтой кожаной пистолетной кобурой на поясе милиционер.

– Куда?! – эдак весело сказал он, загораживая собой всю дверь.

– К первому секретарю, – негромко произнесла Ирина своими белыми губами.

– Еще чего! – милиционер покосился на остановившуюся в нескольких шагах толпу и сказал больше в расчете на этих зрителей: – Ты б еще голая в обком пришла! Надушилась, как клумба!

Но толпа стариков и старух индифферентно молчала – им было не до шуток, они, в отличие от милиционера, знали причину столь странного поведения Ирины. А Ирина сунула руки в карман своего мокрого байкового халатика, вытащила коробок деревянных спичек, открыла его, достала спичку и занесла ее над коричневым серным ребром коробка.

– Если не пустишь, я себя спалю, – спокойно сказала она милиционеру. – И тебя тоже.

– Ладно дурить! Пошла отсюда! – и жестом, удивительно похожим на тот, каким утром сержант Шаков толкнул восьмилетнюю Наташу, милиционер толкнул Ирину вон из обкомовской двери. Но то ли рука его соскользнула по мокрому от одеколона байковому халату, то ли Ирина в ее состоянии и не почувствовала толчка, но она даже не пошевелилась. Чиркнула спичка в ее руках, рука с этой спичкой спокойно приблизилась к ее халатику и вдруг весь халатик и вся Ирина вспыхнули голубым спиртовым огнем.

– Эй! Ты что?! Сдурела?! – запоздало кинулся опешивший милиционер, но в тот же миг ему пришлось изумиться еще больше – Ирина мертвой хваткой повисла на нем, прижалась к его белому овчинному полушубку своим горящим телом, отчего сухая овчина его полушубка тут же вспыхнула.

– Отвали! Отцепись! – истерично закричал милиционер, пытаясь оторвать от себя горящую, как факел, женщину. Но Ирина обхватила его двумя руками с такой силой, на какую способны только мертвецы в их прощальной смертельной конвульсии.

Рывком, как зверь, попавший в капкан, милиционер выпал из обкомовской двери на улицу, рухнул на землю, стал крутиться, орать, дергаться, рваться из этого огненного капкана, но уже не Ирина сжигала его своим огнем, а огонь его мехового полушубка и его ватных штанов превратил их обоих в один огненный факел.

В окнах обкома появились лица партийных работников.

Но первым и единственным, кто, придя в себя от секундного шока, бросился на помощь милиционеру, был дворник с ведром песка в руках. Он уже собрался опрокинуть это ведро на два тела, но толпа стариков и старух жестко отбросила его в сторону.

Они – эти старухи и старики с сухими и серыми, словно выбитыми в бетоне лицами, – молча стояли вокруг двух горящих тел и в их глубоких глазах было удовлетворение.

Женщина, чью дочку убил милиционер, сожгла и себя, и милиционера.

Завтра эти сорок свидетелей-стариков превратят эту короткую новость в легенду, которую будет рассказывать вся страна.

27

Москва, Кремль, Грановитая палата.

10.30 по московскому времени.

– …Ни с Израилем, ни с Японией у нас нет сухопутных границ, – говорил маршал Вязов, делая в слове «Израиль» ударение на втором «и». – Поэтому пограничный конфликт отпадает. Другим предлогом для войны могло бы быть убийство нашего посла или разгром нашего посольства. Но в Израиле у нас нет посольства, а спровоцировать японцев напасть на наше посольство в Токио – задача довольно трудная…

– Дело не в трудности! – пренебрежительно перебил новый Председатель КГБ Алексей Зотов, бывший Первый секретарь Московского горкома партии. – За деньги на Западе можно организовать все, вплоть до нападения на наших космонавтов в космосе…

Зотов умолк, он всего лишь подал реплику во время речи Вязова. Но члены Политбюро смотрели теперь на него ожидающе, и Зотов продолжил почти нехотя:

– Я думаю, если мы всерьез нуждаемся в этих войнах, то нужно провести не одну акцию, а серию антисоветских акций как в Токио, так и в Израиле. Японцы хотели под шумок отхватить себе назад наши острова, но и у них ничего не вышло. Будет вполне естественно, если израильские экстремисты начнут теперь нападать на наших дипломатов и на наши посольства в Европе и в США, японские – в Токио. После каждого такого эпизода мы будем публиковать ноты протеста, и одновременно наша пресса и ряд газет на Западе начнут кампанию с призывом обуздать сионистов. Нужно раскалить антиизраильские и антияпонские настроения и у нашего населения, и за рубежом. Это не очень трудно, и тех, и других в мире любят почти одинаково. Но даже когда эти настроения приблизятся к критической точке, мы будем провозглашать сдержанность. Сдержанность до той минуты, пока какая-нибудь акция жидов или японцев уже как бы не оставит нам выбора…

– Сколько времени вам нужно на подготовку этих акций? – спросил Стриж. При всем том, что этот хитрец Зотов вроде бы не сторонник задуманных Стрижом блиц-войн, нельзя не отметить его делового подхода к поставленной задаче.

Зотов пожал плечами и в очередной раз посмотрел на Митрохина.

– Павел Иванович лучше меня знает, что все зависит от бюджета. Если мы хотим, чтобы все было чисто, то нападения на наших дипломатов должны быть проведены действительно израильтянами и японцами. А им нужно платить валютой…

– Платить жидам, чтобы они нападали на наши посольства?! – воскликнул маршал Вязов.

Лицо Зотова посерело и превратилось в сухую маску. Он терпеть не мог Министра обороны Вязова, единственного из горбачевцев, оставленного Стрижом и Митрохиным в Новом Патриотическом правительстве. Конечно, они оставили Вязова вовсе не потому, что во время августовского переворота Вязов легко переметнулся на их сторону. Просто, когда во главе армии стоит старик, больше трясущийся за сохранение своей должности, чем за все остальное, невозможен никакой альянс между армией и КГБ и, значит, невозможны никакие посягательства двух этих сил на реальную власть в Кремле. Но именно то, что Зотов и Вязов ненавидели друг друга, как раз больше всего устраивало Стрижа и Митрохина.

– Речь идет, Дмитрий Матвеевич, не просто о нападении евреев на наши посольства, – мягко сказал Вязову Митрохин. – Насколько я понял Алексея Федоровича, речь идет о ЗВЕРСКИХ нападениях. – И он взглянул на Зотова: – Да?

– Ну-у-у… конкретный характер акций еще нуждается в разработке… – уклончиво протянул Зотов, так и не поняв по реплике Митрохина, какую же позицию он занимает по отношению к идее Стрижа о разгроме Израиля и Японии.

Стриж тоже в упор посмотрел на Митрохина. В конце концов, именно от Митрохина зависит окончательное решение. И как это Митрохин всегда умеет оставлять за собой последнее слово! Казалось бы, все идеи и вся инициатива Стрижа, но каждый раз получается так, что решающее слово – за Митрохиным…

Между тем Митрохин, убедившись, что все члены Политбюро смотрят на него, сказал не спеша, с раздумчивыми, почти актерскими паузами:

– Я думаю, что в обычных условиях… ну, то есть при условиях внутренней стабильности в стране… на разработку этих акций Комитету понадобилось бы… ну, скажем… от шести до десяти месяцев. И, конечно, не меньше двухсот миллионов долларов…

Бешенство отразилось на лице Стрижа – Митрохин явно торпедировал его предложение. «При условиях внутренней стабильности!» В условиях стабильности на хер нужны эти войны!..

– Но! – повысил голос Митрохин. – Мы находимся в необычных условиях. Народ никак не хочет вернуться к былой дисциплине. Тысячи каких-то кликуш и пророков заполняют поезда, рынки, вокзалы и предсказывают черт-те что – Страшный суд и Конец Света в двухтысячном году… – Митрохин встал и неспешным, воистину державным шагом прошелся по Грановитой палате: – В Воронеже, Полтаве, Хабаровске, Херсоне, Мурманске – какие-то бабьи бунты, стычки «афганцев» с милицией. Час назад мне позвонили из вашего Свердловска, Роман Борисович. Из Екатеринбурга по-новому. Вы, наверное, еще и не знаете, что там рабочие атаковали сегодня управление милиции, сожгли милицейские машины, ранили с десяток милиционеров. Это, конечно, мелкий инцидент, но и он показателен. Народ дошел до какой-то черты, за которой он может стать неуправляем, если его раздражение не направить вовремя в новое русло…

Опять подковырка, подумал Стриж. «Ваш Свердловск!» Выходит, я оставил там очаг диссидентства и народной смуты!

– Я полагаю, – Митрохин остановился на фоне иконописной настенной фрески так, что золотой нимб святого оказался точно над его, Павла Митрохина, головой. – Я полагаю, что в сегодняшних экстремальных условиях у нас нет не только десяти месяцев для подготовки к войне, но даже и пяти! Войну надо бы начать вчера, сегодня, максимум – завтра. Помимо морального фактора победы нам позарез нужны израильская и японская техника. Поэтому я предлагаю: к следующему четвергу КГБ подготовит план операций, которые обеспечат нам возможность начать войну с Израилем не позже, чем в марте. Второе: Генштаб разработает несколько моделей военных акций, которые до марта должны быть полностью отработаны на армейских учениях и штабных играх. В марте мы должны быть в Тель-Авиве, а в апреле – в Токио. У кого есть возражения? – и Митрохин своими спокойными ясными глазами обвел лица членов Политбюро и остановил свой пытливый взгляд на Стриже.

Стриж усмехнулся. Из этой речи он понял значительно больше, чем многие из присутствовавших. Может быть, только Зотов понял столько же. Например, что именно себя видит Митрохин во главе победоносных военных действий…

– Я не думаю, что кто-нибудь против захвата в марте и Тель-Авиа, и Токио, – сказал Стриж, пытаясь хотя бы этой иронией взять реванш за то, что Митрохин уже присвоил себе его, Стрижа, идею. – Но осилим ли мы войну на два фронта? Я-то имел в виду, чтобы наши военные просчитали альтернативу – Израиль и Япония?

– Хорошо, пусть они посчитают. А решать будем мы, в следующий четверг, – сказал Митрохин. Он не сомневался в том, что и Вязов, и, тем более, Зотов принесут то, что нужно ему, Митрохину. – Что у нас сегодня еще?

И снова Стриж внутренне возмутился этим Митрохиным. Как будто он не знает, что́ у них сегодня на повестке! Как будто не он лично эту повестку утверждал и подписывал вместе со Стрижом! Но нет, ему обязательно нужно, чтобы Стриж, словно секретарь, прочел вслух следующий вопрос повестки!

– Следующий вопрос: голодовка Горбачева, – сдержанно сказал Стриж. И не отказал себе в удовольствии поддеть Митрохина: – Нужно что-то решать, иначе ваш протеже, действительно, дуба даст. Сегодня двадцать седьмой день его голодовки…

– Упрямый мудак! – в сердцах сказал Митрохин. Действительно, никто не мог представить, что упрямый и изолированный от мира на прекрасной даче Горбачев уподобится диссидентам и объявит голодовку с требованием дать ему газеты и радиоприемник. – Тоже мне, Сахаров нашелся!

– А почему бы не дать ему радио и газеты? – пожал плечами Зотов. – Ведь он думает, что весь мир каждый день кричит: «Где Горбачев? Что с Горбачевым?» Как когда-то о Сахарове. Так пусть послушает…

Митрохин вопросительно глянул на Стрижа. И в этом вопросе, в этой очевидной для всех нерешительности Митрохина был сегодняшний реванш Стрижа. Потому что это Митрохин 16 месяцев назад спас Горбачева и, по образцу западных стран, выдумал ему должность формального главы государства – Президента СССР. Конечно, на первых порах это помогло быстрей стабилизировать положение внутри страны – до выселения евреев – сохранить связи с США, ФРГ, Канадой и другими западными странами, но в то же время приходилось постоянно давать публичные объяснения изоляции Горбачева – мол, после инфаркта врачи не разрешают Горбачеву работать больше часа в день, мол, он на лечении, на отдыхе – короче, чуть не Ленин в Горках!

– А может, ему уже пора в отставку? – спросил маршал Вязов.

Стриж и Митрохин улыбнулись разом, так очевидна была трусость Министра обороны: если представить, что завтра Горбачев каким-то чудом окажется вдруг в Кремле хотя бы на час, то первым он вздернет, конечно, Митрохина, но уже вторым – именно Вязова…

– Нет, – сказал Зотов. – С отставкой Горбачева я бы теперь не спешил. Пока мы называем его Президентом страны, никто не ждет от нас военных действий. А отставку Горбачева тут же расценят как знак ужесточения нашей политики, а нам это ни к чему. Уж если мы собираемся воевать, элемент неожиданности крайне важен.

Хотя это был хорошо обоснованный аргумент, Стриж и Митрохин продолжали улыбаться. Им было ясно, что Зотов рад потерзать Вязова страхами.

И эти улыбки взаимопонимания примирили их на сегодняшний день.

28

Екатеринбург, Обком партии.

14.00 по уральскому времени (12.00 по московскому).

– Что там у тебя происходит? – спросил Стриж, хмуро глядя на Вагая с экрана видеосвязи.

– Через час все будет в порядке, Роман, – поспешно ответил Вагай. После августовского переворота он стал вместо Стрижа Первым секретарем обкома и сидел теперь в бывшем стрижевском кабинете. За его спиной, на стене висела карта Екатеринбурга (бывшего Свердловска), на ней были видны красные кружочки, флажки и отметки карандашом.

– Докладывай, – приказал Стриж.

– Ну, имеют место разрозненные вспышки и драки с милицией, – неохотно начал Вагай. – Но мы с этим справимся…

Здесь же, в бывшем кабинете Стрижа, находилась сейчас вся новая команда Вагая – второй секретарь обкома Серафим Круглый, начальник городской милиции полковник Сухин и начальник городского управления КГБ майор Шарапов.

– Точнее! Что происходит?! – даже на телеэкране было видно, что Стриж сейчас взорвется от злости. А между тем у Вагая были все основания считать Стрижа своим должником – выше, в Москву, Стриж Вагая не брал, чтобы, как он говорил, избежать обвинений в кумовстве и коррупции. Вот вам благодарность за преданность и за всю августовскую операцию!

– Да ничего страшного не происходит! – ответил Вагай как можно спокойней. – Утром, действительно, были сложности: какая-то девочка погибла в очереди за хлебом, и народ озверел. Напали на милицию, на «Уралмаше» – митинг. А мать этой девочки пришла сюда и сожгла себя и милиционера, который не пустил ее в обком. Но сейчас все приходит в норму.

– Каким образом? – жестко спросил Стриж.

– На «Уралмаше» мы продаем рабочим мясо – по два кило в руки. Ну, и чем слушать болтунов на митингах, люди ринулись за мясом. Так что на данный момент в городе имеют место только отдельные хулиганские инциденты…

– Например? – уже чуть спокойней спросил Стриж.

– Например, полчаса назад мальчишки бросили в милицейскую машину бутылку с горючей жидкостью. Вот здесь, – Вагай показал на карте красный кружок. – А здесь час назад бабы разбили витрины продовольственного магазина. Вот и все.

– Какие меры принимаешь?

– Вся милиция и КГБ подняты по тревоге. По городу ходят усиленные патрули с собаками. Ночью думаем взять всех, кто болтал на «Уралмаше» о забастовке.

– Сухин, ты уверен, что справитесь без армии?

– Безусловно, справимся, Роман Борисович! – откликнулся начальник милиции Сухин.

– Шарапов, а ты меня слышишь? – спросил Стриж и скосил глаза в сторону от экрана – туда, где стоял начальник городского ГБ майор Шарапов.

– Слышу, Роман Борисович! Конечно, справимся! – громко сказал Шарапов, и объектив телекамеры вместе с телеэкраном медленно повернулся на звук его голоса.

– Слушай внимательно, – сказал Стриж Шарапову. – «Уралмаш» – это завод оборонного значения. Все евреи, которые на нем работали, были, конечно, сионистами и имели своих агентов среди русских рабочих. Сионистов мы выслали на китайскую границу, но их русские агенты остались. И не исключено, что они каким-то образом поддерживают связь со своими хозяевами и по их приказу подбивают народ на забастовку. Ты меня понял?

– Так точно! – стоя по стойке «смирно», отрапортовал майор Шарапов.

– Ну, хорошо. Работайте. Только имейте в виду: сегодня вы с вашими беспорядками уже фигурировали на Политбюро. Надеюсь, не надо объяснять, что это значит. Тем не менее, мы вам пока доверяем. Но завтра лично нам доложите о ситуации. И еще. Круглый, это тебя касается…

– Слушаю, Роман Борисович, – сказал второй секретарь обкома Серафим Круглый, в его ведении была теперь вся идеология области.

– Как только Шарапов нащупает на «Уралмаше» этих сионистских агентов, нужно развернуть по этому поводу кампанию в местной прессе. Ясно?

– Безусловно, Роман Борисович…

Стриж отключился, его изображение пропало с экрана.

Скрипнула дверь, Вагай резко повернулся к вошедшей без стука молоденькой секретарше пышных форм:

– В чем дело?

– Из Пролетарского района полковнику Сухину звонят, – сказала секретарша.

– Ну и что? Селектора нет?

– Да ну его, селектор! – вяло сказала секретарша, поведя своим томным, с поволокой взглядом по стройным офицерским фигурам Сухина и Шарапова.

– Иди, иди, телка! – недовольно кивнул ей на выход Вагай, а Сухин взял телефонную трубку:

– Сухин слушает… Где?.. Ну, и чего вы ждете?.. Сейчас выезжаю!..

– В чем дело? – спросил Вагай.

– На Рогожной улице бабы грабят продмаг, – сказал Сухин. – Милицейскую собаку зарубили топором. Разрешите мне их лично успокоить, Федор Ильич?

– Успокоить мы должны весь город, – задумчиво произнес Вагай. – Но первым делом нужно найти агентов сионизма. Слыхали, что Стриж сказал? Мы уже фигурировали на Политбюро! Но если мы найдем агентов сионизма… Поэтому так, Сухин: всех баб, которые грабят магазин, передашь в КГБ. Не может быть, чтобы никто из них в прошлом не спал с каким-нибудь жидком. Ты меня понял, Шарапов? Человек десять-пятнадцать должны сознаться…

– У меня они все сознаются. Даже целки! – усмехнулся Шарапов.

Карательные отряды милиции и КГБ, водометы и «черные вороны» с воем сирен носились по городу, спеша ко все новым и новым вспышкам народного недовольства. Но хотя полковник Сухин лично принимал участие в «успокоении» города, успокоения не наступало. Даже простая операция по аресту женщин, поднявших скандал в продовольственном магазине на Рогожной улице, превратилась в новую кровавую схватку, потому что как раз в это время мимо шла рабочая смена завода «Станкостроитель». «Наших баб бьют!» – крикнул кто-то, и этого стало достаточно, чтобы рабочие, выламывая колья из заборов, или вооруженные неизвестно откуда взявшимися кастетами, обрезками металлических труб и даже пистолетами, бросились на милицию. После войны в Афганистане у населения страны появилось полно оружия – ворованного из армии, самодельного, привезенного тайно из Афганистана. Так что в первые же мгновения два милицейских фургона – так называемые «черные вороны» – были перевернуты, и шесть милиционеров пали замертво с разбитыми черепами. В следующую минуту милиция пришла в себя, открыла огонь, и толпа, отстреливаясь из пяти пистолетов, стала разбегаться, оставляя на снегу раненных и убитых. А в это время новая вспышка самоуправства уже вывернулась в другом конце города. Там толпа женщин и подростков атаковала хлебопекарный завод…

Есть в людской психике, в психологии села, города и даже целого народа нечто, не поддающееся объяснению простой логикой. Народ, который почти восемь десятилетий покорно терпел куда более кровавые бани сталинских, например, репрессий; люди, у которых за одну ночь могли арестовать и уничтожить всех их близких – отца, мать, сестер и братьев, и которые безмолвно, поколениями несли в своих душах рабскую покорность любому кнуту, милицейскому погону, партийному чину; мужчины, женщины и дети, которые еще вчера ночью привычно, как по Божьей заповеди, сами записывали себе на ладони номера в очереди за буханкой хлеба, – эти самые люди по совершенно, казалось бы, мелкому поводу, не сравнимому, во всяком случае, с их исторической бедой и опытом их многотерпения, вдруг перестали быть чувствительны к страху, обезумели.

Правда, в этот вечер город Екатеринбург, бывший Свердловск, еще и сам не знал размеров своего умопомрачения. Так, заболевая лихорадкой, человек в первый день чувствует лишь недомогание, головокружение, озноб, и ни сам, ни самый лучший доктор не могут предсказать, как будет развиваться болезнь и какой высокой будет назавтра температура. Повышенная раздражительность народа, агрессивность, сыпь публичных скандалов и схваток с милицией, отмеченная кружочками на карте города в кабинете Вагая, говорили, наверное, о том, что больному нужен постельный режим, покой, крепкий сон и повышенное питание. Врач, однако, применял иные средства. Он применял водометы, дубинки и милицейские пистолеты «ТТ»…

– Все подходы к 19-му отделению заняты курсантами милицейского училища, – говорил Степан Зарудный, стоя над газовой плитой и с волчьим аппетитом поедая жареную картошку прямо из сковородки. – Туда не прорваться…

– Мы прорвемся, – убежденно ответил Анатолий Гусько. Гусько и еще два молодых «афганца», все трое в вылинявших и стареньких малиновых беретах десантников, сидели в узкой, как пенал, комнате – квартире Зарудного, пили чай из разнокалиберных стаканов. У одного из этих «афганцев» рука была перевязана грязным бинтом, у второго ссадина на лбу залеплена пластырем…

Квартира у Зарудного была типично холостяцкой – большой продавленный диван, немытая посуда в раковине, три алюминиевых тарелки вместо пепельниц (и все три полны окурками), форточка на морозную улицу открыта настежь. Сквозь эту форточку в квартиру доносился вой милицейских сирен и рев проносящихся мимо милицейских водометов, мотоциклов с колясками и «черных воронов».

Пережидая этот рев, Зарудный молча поедал картошку, потом сказал, кивнув за окно:

– Ты видишь, что делается?

– Мы прорвемся, – упрямо повторил Гусько. – Нас сорок человек. А если нужно, мы соберем и пятьсот! «Афганцев» в городе больше пяти тысяч. И люди на все готовы, только спичку поднеси!

Зарудный доел картошку, налил себе чай из заварного чайника и одновременно закурил папиросу «Казбек».

– Допустим, вы прорветесь, – сказал он, наконец. – Но сколько человек могут получить пулю?

– Ребята знают, на что идут, – ответил Гусько.

– Нет, это не выход, – Зарудный затянулся папиросой. – Утром у нас речь шла только о Стасове, Обухове и Колесовой. Тогда я сам был за операцию и даже поехал на разведку. Но теперь они уже понахватали сотни людей… Даже если вы отобьете Стасова – что это изменит?

Еще несколько милицейских машин с воем пронеслись за окном.

Зарудный подошел к окну и выглянул на улицу. Сверху, с высоты пятого этажа, на котором находилась его квартира, не было видно ничего, кроме пустой заснеженной улицы, на которой уже сгущались ранние зимние сумерки. Но и Зарудный, и сидящие за его спиной парни знали, что́ сейчас происходит там, куда помчалась милиция.

– Мы не можем сидеть, сложа руки, – начал Гусько.

– Ерунда! – резко повернул к нему Зарудный. – У них оружие, армия, танки. А у вас? Голыми руками мы против них – ничто! Но есть другая идея…