Текст книги "Русские на Ривьере"

Автор книги: Эдуард Тополь

Соавторы: Александр Стефанович
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

История тридцать пятая
Михаил Булгаков и его метод завоевания женщин

– Елена Сергеевна прожила долгую жизнь и умерла в 1970 году. Ее мать тоже была долгожительницей, и с этим связана такая история. Когда ее матери было около 75 лет, она стала чувствовать себя плохо. Вызвали доктора, и тот, отозвав Елену Сергеевну в дальнюю комнату, сказал:

– Знаете, положение абсолютно безнадежное, готовьтесь к худшему, ночью она умрет. А я сейчас пойду, мне здесь уже делать нечего. Я приду утром и выпишу вам справку о смерти.

С этими словами он надел пальто и ушел.

Елена Сергеевна подошла к постели матери. Было видно, что та действительно умирает. Силы ее покидали, она уже плохо слышала, плохо понимала, что ей говорят. Жизнь из нее уходила. Елена Сергеевна рассказывала мне:

– Я не знаю почему, что мне дало этот толчок, но я стала говорить с ней о политике, стала ругать коммунистов. И вдруг угасающее сознание начало возвращаться к умирающей, она стала реагировать, мигать глазами, потом повернула лицо, начала кивать головой, а потом стала поддакивать и говорить: «Да-да, правильно! Это мерзавцы, сволочи! Они уничтожили нашу страну, лучших людей! Не будет им прощения никогда!» Поднялась на постели и стала проклинать большевиков вмеcте с их ВКП(б). А чем больше мама проклинала коммунистов, тем больше я заводилась и рассказывала ей все, что мы от них вытерпели. И что терпела от них Россия. Тогда умирающая поднялась, села и стала жестикулировать, продолжать эту тему, посылая проклятия коммунистической партии и всем ее вождям, начиная от Ленина и Троцкого до Сталина.

Так они провели целую ночь. Под утро пришел с мороза доктор, чтобы констатировать смерть. Он повесил пальтишко в прихожей, бодро вошел в комнату и, увидев «живой труп», который сидел на постели и громко поносил коммунистов, брякнулся в обморок.

После этого мать Елены Сергеевны прожила еще двадцать лет и умерла, кажется, в возрасте 96 лет. И когда накануне смерти ей снова стало плохо, Елена Сергеевна решила повторить свой старый трюк. Она подсела к ее кровати и стала ругать коммунистов. Мать взяла Елену Сергеевну за руку и сказала:

– Леночка, не надо. Я так устала ждать, когда это кончится!…

И с этими словами она умерла.

А теперь я расскажу, как Булгаков пленил Елену Сергеевну. Я просил ее рассказать, как они познакомились. Елена Сергеевна сказала, что познакомилась с ним на какой-то вечеринке, где Булгаков был центром внимания, потому что он был необыкновенный рассказчик и очень остроумный человек. Она говорила, что, слушая его, она так хохотала, как никогда в жизни. Причем надо сказать, что Елена Сергеевна в этот момент была замужем за генералом Шиловским, это был ее второй брак, и у них было двое детей. То есть она была уже женщиной, которая остановилась в своем выборе. Но рассказы Булгакова были настолько потрясающи и настолько искрометным был его юмор, что она влюбилась в него сразу. Елена Сергеевна рассказывала, конечно, свою историю не подряд, а какими-то отдельными фрагментами. Мне запомнился рассказ об одном ее свидании с Булгаковым. Это свидание было очень странным, и тем оно ей запомнилось. Булгаков пришел за ней на Малый Ржевский переулок, где она жила в генеральском доме. Она вышла, и они пошли пешком по Ржевскому, через Никитскую, мимо церкви, где венчался Пушкин, по Спиридоновке, и вышли на Патриаршие пруды. На аллее, которая идет вдоль прудов, Булгаков подвел ее к одной из скамеек и сказал:

– Вот здесь они встретились.

– Кто они?

Он приложил палец к губам и больше ничего не сказал. Но таким образом он как бы «прикоснул» ее к замыслу романа «Мастер и Маргарита», который первоначально назывался «Копыто инженера». В романе, в его самой первой главе, на этой скамейке Иван Бездомный и Берлиоз встречаются с Воландом.

Елена Сергеевна была страшно заинтригована, но Булгаков на эту тему в тот вечер больше не говорил. В другой раз он повел ее в какой-то странный дом, в подвальную квартиру, где находились всего два человека. В этой квартире шел фантастический рыбный пир. Во главе стола восседал старик с седой бородой, очень красивый, мощный. Как она себе домыслила, это был хозяин каких-то рыбных заводов, которого Советская власть отправила на Соловки, и, вернувшись после десятилетней отсидки, он отмечал свое возвращение. Ему прислуживал какой-то красивый юноша. Стол ломился от икры, лососины, омуля, кижуча, осетрины. Всевозможных рыбных яств было такое количество, какое только можно себе представить. А гостями этого пира были только Елена Сергеевна и Михаил Афанасьевич. Булгаков был в ударе, рассказывал веселые истории, анекдоты, всех веселил, много и вкусно ел и пил, она еще больше прониклась к нему восторгом, уважением и любовью…

Так Булгаков завоевывал женщин, которых, оказывается, до Елены Сергеевны и у него было немало. Однажды, когда их отношения уже стали серьезным романом, он пригласил ее к себе в гости. Она пришла, как обычно, как Маргарита приходит в романе к Мастеру. Но, придя, застала там с десяток первых красавиц Москвы. Они сидели за столом, который тоже ломился от фруктов и шампанского. А когда она вошла, Михаил Афанасьевич сказал:

– Внимание! Уважаемые дамы, я хочу вам представить – это моя Елена!

И сказано это было таким тоном, что «уважаемые дамы» поняли: это их прощальный банкет. И больше никогда не тревожили ни Мастера, ни его «Маргариту».

А когда Михаил Афанасьевич умирал, тяжело и мучительно – а болезнь вынуждала его соблюдать очень строгую диету, – то за несколько дней до смерти он вдруг попросил Елену Сергеевну принести рыбы, икры и всевозможных закусок, которые есть ему было совершенно нельзя. Она рассказывала:

– Хотя я знала, что это плохо, но я уже понимала, что жить ему осталось очень мало. И я все купила и поставила на стол. Это был наш прощальный ужин. Он выпил водочки. И за этим ужином мы вспоминали тот рыбный пир, который был у нас в самом начале знакомства…

Дорогой Эдик, я не знаю, насколько эти истории проясняют тебе происхождение моего гедонизма, но мне кажется, что отношение великого писателя Булгакова и великого режиссера Кулешова к радостям жизни – это та эстафета, которую я с моими друзьями с удовольствием у них переняли.

Как-то раз Елена Сергеевна сказала мне:

– Саша, вы такой сибарит! Вам нужно, как в одном французском романе, завести слугу, который бы утром, при пробуждении хозяина, докладывал, который час, какая погода на дворе и какое правительство у власти.

Я замахал на нее руками!

– Что вы, Елена Сергеевна! Никогда! Представляете, я просыпаюсь, а лакей докладывает: мсье, сейчас шесть утра, на дворе дождь, а у власти коммунисты… Ужас!

Мы жили, стараясь не замечать режима, от гнета которого ты уехал. И чтобы не быть голословным, расскажу, как мы это делали.

В середине 70-х годов Москва была унылым, мрачным, коммунистическим городом с бедными магазинами и ограниченным количеством хороших ресторанов. За границу ездить не давали, и единственным нашим способом познания остального мира было посещение посольств. В частности, американского посольства, которое, кстати, не очень хорошо кормило, оно было экономно, и только в особые дни – День благодарения и День независимости – закатывало настоящие банкеты.

Но были и совершенно замечательные в этом смысле посольства – такие, как посольства Индонезии и Ирана, которые закармливали посетителей огромным количеством экзотических блюд. Отличалось красочными приемами и посольство Китая. К сожалению, тогда советско-китайские отношения были в таком напряженном состоянии, что посещение китайского посольства приравнивалось к государственной измене. Поэтому я там никогда и не был, но это была наша постоянная мечта – попасть когда-нибудь на прием в посольство Китая.

А некоторые из известных мне и тебе людей в Москве сделали посещение посольств своей профессией. Например, знаменитый художник Толя Брусиловский не пропускал ни одного приема и даже во время советско-афганской войны умудрялся проникать на пловы в посольство Афганистана. Возникало впечатление, что он дома вообще ничего не готовил, потому что Советский Союз поддерживал дипломатические отношения примерно со 150 государствами, а у каждого государства есть, как ты понимаешь, по крайней мере два национальных праздника. Кроме того, приличные посольства непременно дают приемы в честь дней рождения послов, проведения фестивалей и других культурных мероприятий. Поэтому у Толи был список национальных праздников всех стран мира и длинное расписание приемов, которое он все время скрупулезно пополнял и корректировал. Он знал, что сегодня он ест в посольстве Бурунди, завтра в посольстве Великобритании, послезавтра в египетском и так далее. У него были расписаны все 365 дней в году, а главная его головная боль заключалась в том, что у некоторых стран праздники совпадали и тогда нужно было каким-то образом заранее выяснить меню банкета, чтобы выбрать, куда идти – на рыбную фиесту к мексиканцам или на лапландскую оленину в бруснике в посольстве Финляндии.

То есть Толя сделал эти посещения главным занятием своей жизни.

Но не у всех была такая возможность. Я, например, тоже посещал эти посольства с большим удовольствием, но все-таки был занят и другими делами. Поэтому мы с Андрюшей Макаревичем решили не ограничивать себя ожиданием пиров от случая к случаю, то есть от праздника независимости Гаити до Дня взятия Бастилии. Тем более, что мы вообще любили хорошо поесть каждый день. А поскольку мы были лишены возможности загранпутешествий, то решили устроить эдакое замечательное кулинарное путешествие по миру – не выходя за пределы московской окружной дороги. У Андрюши на площади Гагарина была небольшая квартира с огромной кухней, и мы стали приглашать туда иностранцев, которые попадали в поле нашего зрения. Для начала мы вели такого иностранца на Центральный рынок или в магазин «Березка» и за свой счет, но по его указаниям покупали все ингредиенты для приготовления его экзотической национальной еды. А потом приезжали в квартиру, и там этот иностранец получал сковородки, ложки, плошки, кастрюльки и готовил какую-нибудь уникальную еду своего народа.

При этом никакие политические взгляды или идеологические разногласия не имели значения. Нам была важна способность человека посвятить нас в тайны культуры еды своего народа. Как-то у нас побывал один англичанин, корреспондент крупной газеты. Он колдовал целый вечер, готовя суп из бычьих хвостов, которые были закуплены на Центральном рынке. Сначала он их обжаривал, потом тушил с луком и помидорами, потом вывалил в кастрюлю, долго варил, что-то шептал, бросал какие-то специи. И из этого получилось совершенно изумительное блюдо. Когда мы ели этот фантастический суп, мы мысленно переносились в Англию. Другой возможности попасть в Англию у нас не было.

Потом приезжал вьетнамский генерал, то есть персонаж с другой стороны баррикад, летчик, который настолько успешно сбивал американские самолеты, что стал героем Вьетнама и здесь, в Москве, учился в Военной академии. Генерал притащил стопку рисовой бумаги, а мы накупили большое количество свинины, капусты, каких-то специй, которые он нюхал и пробовал на язык на Центральном рынке. Он приготовил нам совершенно сказочное вьетнамское блюдо, что-то вроде наших голубцов, только в рисовой бумаге и со специальными кисло-сладкими соусами его же приготовления.

К нам приходили и узбеки, который готовили плов, и грузины, которые готовили чахохбили. Это были разные люди, и не важно, какой они были религии и политической ориентации, главное – они понимали толк в еде и умели готовить. Впоследствии, интерпретировав эту идею, Андрей Макаревич создал телепрограмму «Смак», которая уже несколько лет является одной из самых популярных программ Общественного российского телевидения. Он приглашает разных знаменитостей, которые на глазах у зрителей готовят еду и делятся своими рецептами, а Андрей, в процессе кулинарного колдовства, беседует с ними о жизни. Идея замечательная, и помимо того, что Андрей знаменитый музыкант, он еще стал известен всей стране, как первый кулинар.

Так что, как видишь, даже в условиях коммунистического гнета мы не уронили эстафету великих русских гурманов…

* * *

– Это замечательно, – сказал я. – Но я не понимаю одной вещи. Уж полдень близится, а буайбеса нет. Мы сидим тут тридцать восемь минут…

– Всего тридцать восемь, – уточнил Саша. – Сразу видно американца. Буайбес, чтоб ты знал, – это один из шедевров марсельской кухни, а шедевры не создаются в минуту, как гамбургеры. На его приготовление уходит не меньше часа.

– В таком случае вернемся к нашим баранам. То есть к сюжетам. Если у нас приняли свердловскую «Мисс мира в Париже», то приключения «Мисс Омск» и «Мисс Томск» на Лазурном берегу придется похерить. В нашем сериале о любви по-русски может быть только одна серия с местом действия во Франции. Остальные должны происходить в России.

– И что, все истории Лазурного берега я рассказывал зря?

– Да, старик. «Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды» – это как раз про тебя. Нам нужно еще три сюжета с местом действия в России.

– Дай подумать… – Стефанович достал из кармана блокнот, в котором, как я понял, у него было записано все – от телефонов любимых девушек на пожарный случай и размеров дверных шпингалетов, нужных для его дачи, до сюжетов киносценариев.

Но я остановил его:

– Подожди. У меня есть другая идея. Зрители любой страны обожают фильмы из жизни звезд и миллионеров. «Все о Еве», «Звезда родилась», «Богатые тоже плачут» и тому подобное. Не знаю, как у вас во Франции, а у нас в Штатах Даниэла Стил и ее эпигоны копают эту жилу годами, и есть писатели, которые просто специализируются на биографиях звезд. Публика буквально расхватывает их книги о Фрэнке Синатре, Мэрилин Монро и Хамфри Богарте. Поэтому один сюжет можно сделать о жизни российских звезд. «Звезда а-ля рюс», а? Романтическая любовь русских «суперстар» на фоне дремучей российской экзотики.

– А кого ты имеешь в виду? – спросил Стефанович.

– Но тебе нравится идея?

– Идея может иметь место…

– Рабочая… – уточнил я.

– Зависит от того, как сделать. И кого ты конкретно имеешь в виду…

– Я имею в виду самую знаменитую российскую певицу Аллу Лугачеву и ее бывшего мужа Александра Стефановича.

– Ну нет! – поморщился Саша. – Меня уже достали журналисты по этому поводу, но я их всех гоню. И потом – с чего ты взял, что это из жизни миллионеров? Это же блеф, как и все остальное.

Но я гнул свое:

– Я имею в виду ваш четырехлетний роман, о котором и сейчас пишут все газеты в связи с приближающимся юбилеем звезды. Я читал в «Версии», что именно ты придумал Лугачевой тот образ, которому она до сих пор старается соответствовать.

– Ну, я помогал ей немного, – принужденно ответил Стефанович. – Но в общем, ничего там не было интересного.

– Саша, мы же договорились: на этом этапе я решаю, что интересно, а что нет. Мы установили, что сюжет из жизни звезд на фоне российской экзотики может французов заинтересовать. Для меня уже не важно, было это с тобой и твоей Лугачевой или с кем-то еще. И требуется нам вовсе не то, что ищут журналисты желтой прессы. Нам нужны вкусные эпизоды на тему «любовь российских звезд», а все имена будут в фильме изменены.

История тридцать шестая
Звезда «а-ля рюс»

– Не знаю, что ты выкрутишь из этого материала, но так и быть – слушай. Только имей в виду, что тут будут такие специфические подробности быта российской эстрады, каких не понять никаким французам…

Идея познакомить нас пришла в голову замечательному поэту-песеннику Лёне Дербеневу, с которым я дружил и сотрудничал по нескольким фильмам. Это был необыкновенный человек. Помимо того, что он был автором прекрасных песен, которые пела вся страна, он еще был и необыкновенно остроумным. Доказательством тому служат две его частушки, за которые он должен войти в историю русской литературы и общественной мысли. Одна такая:

 
Что все чаще год от года
Снится нашему народу?
Показательный процесс
Над ЦК КПСС.
 

И вторая:

 
Каждый день на огороде
Над говном грачи галдят.
А Ульянова Володю
Даже черви не едят.
 

Они были написаны в самый разгар строительства развитого социализма, одна – к столетию со дня рождения Ленина, а вторая – к очередному юбилею Октябрьской революции.

Так вот, впервые фамилию Лугачевой я услышал от Лени. Он мне сказал:

– Есть одна девушка, очень талантливая, надо ей помочь. Я думаю, ты сделаешь это лучше всех. Я тебя с ней познакомлю. Все в ней хорошо, один недостаток – она абсолютно без тормозов. Я тебя об этом честно предупреждаю. Дальше смотри сам.

И вот мы встретились у Дербенева дома. Надо сказать, что она сразу стала королевой вечера. Веселила публику, была остроумной, когда надо, внимательно слушала, потом села за пианино, пела песни. Было ей тогда 26 лет. Она была тоненькой, стройной девочкой, что трудно себе представить сейчас. Рыжая, губастая, и хотя от природы у нее не особенно выразительное лицо, но артистизм был необыкновенный. К сожалению, продолжить тогда наше знакомство нам не удалось, потому что у меня были дела в Ленинграде, я там снимал на телевидении.

И вдруг в Ленинграде, на телестудии, узнаю, что она в каком-то павильоне снимается в музыкальной телепрограмме. Я пришел на эти съемки, и, к изумлению работников телевидения, между нами через весь съемочный павильон произошел такой диалог.

– Привет, красавица!

– Привет, Саша. Как ваши дела?

– Неплохо. Когда вы заканчиваете съемку?

– Да вот, обещали через час отпустить.

– Отлично. Я вас приглашаю в ресторан с цыганами.

– К сожалению, не могу, у меня уже куплен билет на самолет.

– Тогда я вас подвезу до аэропорта, и по дороге поболтаем.

И после съемки мы поехали в аэропорт, а по дороге договорились, что приглашение мое в ресторан остается, но осуществим мы его в Москве. Я, закончив съемки в Ленинграде, запустился на «Мосфильме» с музыкальной картиной об ансамбле «Песняры»; это был специальный фильм к их гастролям в Америке. И как-то вечером я ей позвонил и предложил пойти в ресторан Дома кино, мой любимый. Но она отказалась, сказала, что хочет показать мне свой любимый ресторан на Рублевском шоссе. Я подхватил ее в условленном месте, и мы поехали в этот «Сосновый бор», который она называла «Еловая шишка». Надо сказать, что она большой мастер на трюки, которые должны поразить окружающих. Такая деталь: в ресторане она взяла нож, разрезала себе палец, открыла мою записную книжку, выдавила каплю крови на страницу и написала:

«Определите на досуге мою «группу», потому как петь – это мое кровное дело».

И поставила число и подпись. Не каждая девушка способна на такие фокусы, честно тебе скажу. Определить «гpyппy» мне пришлось той же ночью вечера в гостинице «Мосфильма», где я тогда жил. А утром, когда мы пошли завтракать, я ей сказал:

– Не знаю еще, как ты поешь, но артистка ты замечательная, это твоя самая сильная сторона, развей ее. Постарайся все свои песенки обыгрывать. Постарайся вообще превратить это все в театр.

Она говорит:

– Это как?

– Ну, смотри. – Я взял записную книжку и написал: «Идея: «Театр Аллы Лугачевой». – Представляешь, – говорю, – ты выходишь на сцену и из каждой песни делаешь маленький спектакль. У тебя должно быть такое платье, которое трансформируется в разные сценические костюмы, чтобы ты могла разыгрывать несколько разных ролей. Тот небольшой реквизит, который у тебя в руках, ты должна обыгрывать.

Она говорит:

– У меня же в руке только микрофон.

– Представь, что сейчас это микрофон, а через минуту это уже скипетр, который ты поднимаешь. А через секунду это бокал, из которого ты пьешь.

– Да, точно! – тут же подхватила она. – Вот в этой песне я так сделаю, а в этой так.

То есть она, как губка, все быстро впитывала, и это мне очень понравилось. А поскольку на сцене я ее еще не видел, то вскоре она меня пригласила на свой концерт. Но это только было так сказано: «на свой концерт». А на самом деле это был концерт оркестра армянской филармонии, там она пела две песни в середине второго отделения. На меня это произвело впечатление ужасное, потому что, во-первых, песни были армянские, а во-вторых, она была в каком-то кошмарном парчовом платье, и на ее колене была прикреплена большая искусственная бумажная роза. Я честно сказал ей о своих впечатлениях. Она говорит:

– Понимаешь, такая у меня ужасная ситуация. Я, с одной стороны, конечно, спела песенку «Арлекино» и стала более-менее известной. Но, с другой стороны, разругалась с «Веселыми ребятами», и ансамбля у меня своего нет. А выступать мне нужно с кем-то, я же не могу одна выйти на сцену. Поэтому я выступаю с оркестром армянской филармонии и больше того – руководитель этого оркестра мой жених. То есть я от него завишу, пою его репертуар и вообще одеваюсь, как армянская девушка.

Я говорю:

– Делай как знаешь, я тебе высказываю свое мнение.

– Да я сама так думаю. Но это ж надо, чтобы кто-то этим занялся – костюмами, репертуаром, оркестром…

Действительно, единственным светлым пятном в ее жизни в тот момент была ее творческая работа с Зацепиным и Дербеневым. В этом смысле ей страшно повезло. Потому что Александр Сергеевич Зацепин – удивительный мелодист, он написал музыку ко всем фильмам Гайдая и вообще массу шлягеров. Имел единственную в Советском Союзе частную студию звукозаписи, которую он оборудовал в своей квартире. А жил он, кстати, именно в том доме, где жила Елена Сергеевна с генералом Шиловским до своего брака с Михаилом Афанасьевичем Булгаковым. Так вот, Зацепин в своей квартире смонтировал собственную студию, купил за свои деньги оборудование, а муж его дочери был звукооператором. В гостиной у них стоял рояль, на окнах висели тяжелые шторы для звукоизоляции. То есть это была совершенно профессиональная студия звукозаписи, где можно было писать хоть вокал, хоть оркестр. Такие залы были в то время наперечет, во всем Советском Союзе – три или четыре, но там композиторы стояли в очереди, и киностудии бронировали время за полгода вперед, платили по часам за использование зала. А Зацепин не зависел ни от «Мосфильма», ни от фирмы «Мелодия», у него студия была своя и не было отбоя от договоров с «Таджикфильмом», «Казахфильмом», «Узбекфильмом» и прочими. Они с Дербеневым брались за любую работу, писали песни к фильмам, которые вообще смотреть было невозможно, и ухитрялись на этом жутком материале делать высококлассные песни. Например, была такая картина «Мудрый Ширак», кажется, киностудии «Узбекфильм» – это было зрелище еще то. Но от него осталась песня, которую пела вся страна: «Даром преподаватели время со мною тратили» – песня Ширака, который плохо учился. И она была записана в студии Зацепина.

А в то время записать песню, иметь фонограмму – это было практически самое главное. Если имелась фонограмма, то ее можно было воткнуть на телевидение, поставить в кино, на радио, где-то раскручивать. Конечно, за это вымогались взятки. Особенно дорогими были новогодний «Огонек» и «Огонек» к 8 Марта. Место там «стоило» до десяти тысяч рублей. То есть две цены автомобиля «Жигули» нужно было отдать, чтобы твою песню поставили в эфир. И эти деньги платили композиторы и авторы. Хотя народ, конечно, думает, что кто на сцене рот открывает, тот и главный. А на самом деле главные те, кто сочинил. Ведь благодаря такой раскрутке их песня становилась популярной, ее заказывали в ресторанах, а каждый ресторан по тем временам был обязан ежедневно писать рапортичку об исполнении песен, ВААП за этим очень строго следило. И за каждое исполнение песни в ресторане композитору и автору текстов шло по 17 копеек. Всего-то! Но помноженное на количество ресторанов в СССР это давало приличные деньги.

Например, один мой знакомый композитор получал примерно четыре автомобиля. В день! Это был доход с одного дня исполнения одной популярной песни! А певцу-исполнителю с этого не обламывалось ничего, кроме его морды на телеэкране, то есть точно по пословице «кому вершки, а кому корешки». Ставка той же, например, Лугачевой была что-то около семи рублей за выступление. Даже если она собирала Дворец спорта «Лужники». А народ был уверен, что весь сбор идет исполнителю, что она с большим мешком денег уходит домой…

Это к твоей теме «О жизни миллионеров». Однако вернемся к нашим баранам.

Тайные романы не могут быть тайными бесконечно, все тайное становится явным. На одну из наших встреч Алла пришла с квадратными глазами:

– Слушай, мой армянин меня подозревает, дикий скандал, кавказская ревность! Ты должен меня спасти, ты должен что-то придумать!

Как обычно у женщин: «Ты должен, и все!»

А надо сказать, что в этот момент не только она собиралась выйти замуж за руководителя армянского оркестра, но и я собирался жениться на одной артистке, которая живет теперь в Нью-Йорке. Мы уже подали заявление в загс – так же, как Алла и ее армянин. Но поскольку она сказала «спаси меня», то я должен был спасать любимую девушку. Я сказал:

– Бери своего жениха и приходи к Дербеневу.

Они в назначенное время пришли к Дербеневу, а я уже сидел там со своей Машей. Я познакомил жениха Лугачевой со своей невестой, мы с ней сидели в обнимку, а Лугачева повисла на своем женихе. Потом мы расположились друг напротив друга в кухне, за столом. А рядом сидели подыхающие от смеха Дербенев и его очаровательная жена Вера, которые все знали и наблюдали этот концерт. Я и Лугачева были в ударе и разыгрывали любовь к своим суженым по полной программе. Все как бы замялось, ее жених успокоился, однако после этой истории стало совершенно ясно, что ни у меня, ни у нее дело с женитьбой дальше не пойдет. И во время одного из следующих свиданий она говорит:

– Да ну их на хрен, наших женихов и невест, давай жить вмеcте!

Я говорю:

– Ну, давай.

– Только знаешь, я не могу жить у тебя в гостинице. Приезжай ко мне.

– Это куда?

А я всегда подвозил ее в дом на Рязанском проспекте, где жили ее отец, мать и дочка. Там у них была двухкомнатная квартира, и трудно было себе представить совместную жизнь двух молодых богемных существ на этой территории. Но оказалось, что у Лугачевой есть еще одна «тайная» квартира на Вешняковской улице. Когда мы приехали туда, меня охватил ужас. Это была абсолютно пустая однокомнатная квартира, в углу которой лежал голый матрас, а весь пол был заставлен огромным количеством пустых бутылок, больше в комнате не было ничего.

Я, как тебе известно, могу жить только в цивилизованном интерьере, поэтому, даже не спрашивая разрешения хозяйки, начал убирать. И, вынося на радость алкашам бутылки к мусоропроводу, решил их посчитать. Бутылок было 140. Пока девушка что-то готовила на кухне, в картонном ящике, который тоже подвергался выбросу, я нашел елочные игрушки. И чтобы как-то украсить убожество этого жилища, разложил на полу елочные игрушки, сделал из мишуры и шариков такую дорожку с елочкой в конце, поскольку дело было под Новый год. Лугачева вошла в комнату, неся поднос с закуской, увидела выложенную из блесток дорогу к елочке и спросила:

– Это что такое?

Я говорю:

– Это путь жизни Аллы Лугачевой.

Так я переселился в эту квартиру, и мы стали жить вмеcте.

А тут подступал Новый год. Мы его встретили тоже довольно интересно. Однажды Валентина Максимовна Ковалева, мой постоянный второй режиссер, сказала, что под Москвой, в Одинцово, открывается новый грузинский ресторан, она туда приглашена и приглашает меня. А я сказал, что приеду с девушкой, и поехал с Лугачевой. Хозяином ресторана оказался красавец грузин Торнике Копалеишвили. Сегодня Торнике – владелец лучших московских ресторанов «Пиросмани» и «Рыцарский зал», а в тот момент он только начинал свою блистательную карьеру, открывал первый частный ресторан в Москве, это было задолго до перестройки, в 70-е годы. То есть и Дербенев, который писал свою антисоветчину, и Зацепин, который у себя дома устроил частную студию звукозаписи, и Торнике, который открывал свой частный ресторан, – мы все жили так, как будто не было никакой Советской власти. Когда меня спрашивали, почему я так живу, я говорил: «Я не дам коммунистам испортить себе жизнь». Думаю, что это было их правилом тоже.

Торнике открывал ресторан «Сакартвело». А я, как тебе известно, придумщик. Меня хлебом не корми, дай чего-нибудь наворотить. И после замечательного ужина я, когда мы прощались с хозяином, ему сказал:

– Торнике, дорогой, на хрена, открывая ресторан под Москвой, ты называешь его «Сакартвело»? Это для вас, грузин, священное название. А для русского уха это никак не звучит, для нас это вообще труднопроизносимое слово. Будь проще.

Он говорит:

– В каком смысле?

– А назови свой ресторан иначе.

– Как?

– Ну, например, «Арлекино».

Он говорит:

– Это в честь чего?

– А вот моя девушка, смотри, певица популярная. В ее честь назови ресторан. Песенку слышал «Арлекино, Арлекино»?

– Да, слышал.

– Это она поет.

– Не может быть!

– Может. Знакомься еще раз!

А песенку «Арлекино» каждый день крутили всюду – по телевизору, по радио, все ее знали. Торнике говорит:

– А как это сделать, слушай?

Я говорю:

– Тебе нравится идея?

– Очень нравится!

– Значит, мы делаем так. Этот столик, за которым мы сидели, ты делаешь резервированным столиком на два человека и говоришь, что это столик Лугачевой и ее спутника. Договорились?

– Да.

– Здесь мы вешаем ее портрет. Дома у нее есть ее портрет, написанный какой-то художницей. Мы дарим его тебе.

Лугачева подхватывает:

– Еще, Торнике, обязательно нужно место для музыкантов. Мало ли – иногда я выйду и чего-нибудь спою.

Я говорю:

– Торнике, дорогой, это она иногда споет, когда мы сюда придем. Но ты можешь распространять слухи, что она здесь каждый вечер поет. И вся Москва повалит послушать песню «Арлекино» в ее исполнении.

Торнике сказал:

– Слушай, дорогой, какие гости хорошие! Все, никакой «Сакартвело»! «Арлекино» с завтрашнего дня!

Торнике свой бизнес чувствует идеально. В одну секунду он изменил все, ради чего собрались именитые грузинские гости, и действительно назвал ресторан «Арлекино». Но ни он, ни я не рассчитывали на тот прилив публики, который вскоре начался. Народ просто попер в это Одинцово, там началось что-то немыслимое, все стоянки и подъезды к дому были забиты шикарными машинами, у Торнике были из-за этого скандалы с местными жителями. Даже КГБ принимал в этом участие. Торнике однажды пригласил в ресторан Славу Цеденбала, известного московского плейбоя, сына хозяина Монголии, официального представителя Монголии в СЭВе. Цеденбал поехал в Одинцово на своем «мерседесе» с дипломатическими номерами, но по дороге его остановила милиция: «Куда направляетесь?» – «В ресторан «Арлекино» – «А чего вы там не видели?» – «Там Лугачева поет». – «Откуда у вас такая информация?» – «А меня хозяин пригласил». – «Вам туда нельзя, вы иностранец. Разворачивайте машину». Цеденбал уехал. На следующий день Торнике вызвали на Лубянку. Следователь спросил: «Это правда, что у вас голая Лугачева на столе танцует?» А на самом деле мы приезжали туда раз в две недели, сидели тихонько в уголочке, клевали свое лобио, обсуждали дела и уезжали, не особенно выпивая, потому что я был за рулем. Но шум от этих визитов стоял огромный – Лугачева поет в «Арлекино»!