Текст книги "Русские на Ривьере"

Автор книги: Эдуард Тополь

Соавторы: Александр Стефанович
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

История тридцать третья
Вильфранш

– Это мой самый любимый город во Франции, его полное имя Вильфранш-сюр-Мер. Перевести это можно как Вольный город над морем. Как видишь, это совершенно крохотный городок, он расположен в 5 километрах от Ниццы и примерно в 10 километрах от Монте-Карло, в самой красивой бухте Лазурного берега. Вообще, на мой взгляд, Франция – самая красивая страна в мире, а самой красивой частью Франции является Лазурный берег. А вот самым красивым местом Лазурного берега является Вильфранш. Когда я увидел его первый раз вон оттуда, с горной дороги, то у меня нога инстинктивно нажала на тормоз и я остановился, потрясенный видом этой изумительной лагуны абсолютно голубого цвета и узкой полоской желтых и розовых домов вдоль нее. Любоваться этим видом можно бесконечно. На одном берегу лагуны стоит старинная крепость и ожерельем вьются жилые дома Вильфранша, а по другую сторону лагуны мыс Ферра, где, так же как и на мысе Антиб, живут богатейшие люди.

Я стоял, потрясенный этой красотой, а потом спустился в город и обнаружил, что его облюбовали кинематографисты всего мира. Тут снимались «Ронин», «Звездные ворота», несколько серий «Джеймса Бонда» – перечислять можно до бесконечности. Хотя сам городок очень маленький, в нем всего около восьми тысяч жителей, но тут жила масса знаменитостей. Во-первых, тут жил знаменитый поэт-сюрреалист, французский академик Жан Кокто. Он расписал, кстати, местную часовню. Естественно, где жил Жан Кокто, там жил и его любовник Жан Маре. Можно еще назвать Жака Ива Кусто: когда он изобретал акваланг, то испытывал его именно в Вильфранше, потому что лагуна между мысом Ферра и Вильфраншем – это самое глубокое место в Средиземном море. То есть это Мекка аквалангистов. А сейчас тут живет великая певица Тина Тернер.

Но самое интересное то, что это русский город. Да, представь себе, я проехал немало замечательных мест, но нигде я не испытывал желания немедленно поселиться, купить тут дом или квартиру и прожить до конца своих дней. А в Вильфранше это было, как толчок сердца. Только потом, когда я таки купил тут квартиру, я понял, почему это случилось. Оказывается, еще во времена Екатерины II русская эскадра под командованием графа Алексея Орлова бросила тут якорь. Граф положил глаз на эту бухту, названную, кстати, его именем, и Россия заключила первый договор на аренду территории Вильфранша под русскую военно-морскую базу сроком на 50 лет, а спустя годы, когда Россия потерпела поражение в Крымской войне и ей запретили иметь военные базы на Черном море, она стала именно тут, в Вильфранше, строить себе «второй Севастополь», заключив секретный договор об аренде с сардинским королем Виктором Эммануилом. Россия построила тут причал, склады, разместила орудийные батареи и даже повела переговоры о строительстве здесь железной дороги и покупке – ты только вдумайся! – о покупке находящегося рядом княжества Монако! Одновременно шла поощряемая российским правительством скупка земель и строительство вилл «новыми русскими» прошлого века. То есть Вильфранш-сюр-Мер стал русской военно-морской базой на Средиземном море. И у меня даже есть старинная дореволюционная открытка, где русские военные корабли стоят вот здесь, в этой гавани. Когда Николай II прибывал в Ниццу морским путем, то его яхта швартовалась именно в Вильфранше. Вообще цари страшно любили Вильфранш, а английская королева Виктория, которая дольше всех правила Великобританией и при которой Англия достигла своего расцвета, часто приезжала именно в Вильфранш и отдыхала здесь. Количество русских художников, писателей и знаменитых людей, прошедших через Вильфранш, вообще не поддается исчислению, а недавно в Вильфранше был даже поставлен бюст Александре Федоровне, русской императрице, и набережная была названа ее именем. У многих жителей-французов русские фамилии – это потомки русских моряков, которые служили здесь. Когда они где-нибудь на бензоколонке, в магазине или кафе слышали мой русский акцент, они доставали свои паспорта и показывали фамилию – Петрофф, Иванофф, Сидорофф. И необычайно гордились своим русским происхождением.

Да, все было бы хорошо, и мы, русские, по сей день ездили бы в российский город Вильфранш, как к себе домой, если бы не коммунисты. В 1918 году Ленин отказался возвращать царские долги. Французы в ответ наложили арест на российское имущество в Вильфранше. И дали ему пять лет, чтобы он образумился. Но чуда не произошло, и в 1923 году Франция выставила России ультиматум: если вы не вернете займы, ваше имущество в Вильфранше переходит на 30 лет во французское временное управление, – разрешив при этом использовать находившуюся в споре собственность российским «императорским» академикам под Океанографическую лабораторию. Еще в 1953 году У СССР была возможность заплатить долги и вернуть собственность в Вильфранше, но – можешь себе представить: 1953 год, смерть Сталина, борьба за власть, какие там царские долги! А по французскому законодательству через 30 лет невостребованная собственность отчуждается в пользу государства, и Франция забрала себе российскую собственность на территории Вильфранша. Город стал бриллиантом в короне Кот д'Азюр. Кстати, в 1997 году Россия признала свой долг перед Францией и даже частично погасила его, но Вильфранша уже не вернуть. Здесь я прожил несколько лет, здесь у меня был один из самых красивых моих романов.

Три года назад Вильфранш праздновал свое 700-летие. Для маленького города это было гигантское событие, и оно очень пышно отмечалось, весь город был украшен – буквально каждый дом, каждая улица! Конечно, денег в это было вложено немерено, это было празднование, по размаху напоминающее 850-летие Москвы. Достаточно сказать, что отсюда велись постоянные телевизионные трансляции великолепных шоу, сюда приезжали знаменитые актеры, сцена была построена вон там, в порту, и сама Тина Тернер дала на ней бесплатный концерт. Все это выглядело потрясающе. Жители Лазурного берега вообще живут в атмосфере постоянного праздника – то фестивали, то ралли, то фиесты, то карнавалы. И по части устройства празднеств им просто нет равных.

Где еще, кроме Лазурного берега, ты сможешь узнать из наклеенного на дерево маленького объявления, что сегодня ночью на пляже Ниццы состоится концерт величайшей оперной певицы Монтсеррат Кабалье? Она пела на морской эстраде в сопровождении рок-ансамбля и феерического оформления с использованием десятков лазеров. Я не мог себе представить, что действительно вижу эту великую певицу перед публикой, сидевшей на песке пляжа, и тут же в публике находится Далай-лама!

Но все это я тебе рассказываю ради одного эпизода. Дело в том, что празднование 700-летия Вильфранша длилось почти год. Давались всевозможные концерты, город принимал поздравления, подношения, какие-то подарки. Даже Шестой американский флот зашел в эту гавань поздравить город с семисотлетием. А со мной, как я тебе уже сказал, именно в это время произошло такое событие: я влюбился в самую красивую девушку Лазурного берега, долгое время за ней ухаживал, и, наконец, она согласилась прийти ко мне в гости. Моя квартира была расположена вон в том доме на скале, с окнами и лоджиями, которые выходят на гавань. И вот после объятий и поцелуев мы вышли полюбоваться морем, и именно в этот момент, когда мы с бокалами шампанского и абсолютно обнаженные стояли на лоджии, все небо засветилось невероятным количеством огней и стало гореть, переливаться, огромные золотые звезды стали падать в залив и какие-то огненные ярко-зеленые и ярко-красные шары стали распускаться прямо возле нашего балкона. Это было что-то невероятное! Оказывается, мы находились в эпицентре салюта, который давал Шестой американский флот. В пятидесятые годы он базировался в Вильфранше, а теперь зашел с визитом вежливости. В качестве прощального подарка он говорил «оревуар» городу этим салютом. Под этот фейерверк корабли снялись с якоря и плавно уходили в Средиземное море. А в центре гавани стояла платформа, с которой взлетали в небо немыслимой красоты шары, стрелы и сверкающие спирали.

Мы стояли совершенно потрясенные. Это был подарок нашей любви, это был ее праздник.

* * *

…Я все еще молчал, обдумывая то, что вызрело во мне наконец. А потом сказал:

– Саша, ты как хочешь умереть?

– В каком смысле?

– В самом прямом. Ты не имеешь права жить.

Доставая крохотной ложечкой желток из яйца всмятку, он спросил:

– Это еще почему?

– По российским понятиям. Смотри. В то время, когда вся страна корчилась под коммунистами и люди жили на семьдесят рублей зарплаты, стояли в очередях за колбасой, пахали землю за трудодни и мечтали о путевке на турбазу ВЦСПС, ты что делал? Ты, сука, катался на «Жигулях», попивал коньяк и имел лучших звезд советской эстрады. А теперь, когда вся Россия корчится в кризисе нового режима, ты, блин, ездишь на Лазурный берег, как к себе домой, катаешь тут на «БМВ» теперь уже мировых звезд и еще возишь сюда лучших русских принцесс…

– Родина мне простит, – уверенно заявил Стефанович, заедая «рокфор» виноградом. – Ведь я честно заработал деньги на своем кино, а не украл их. К тому же вспомни, что завещал нам на смертном одре известный хунвэйбин Николай Островский: «Жизнь дается человеку один раз. И прожить ее нужно ТАМ, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы…» А что касается того, как я хотел бы умереть? Лучший способ продемонстрировал нам великий художник Рафаэль. Он умер в объятиях красавицы.

Стефанович поднялся.

– Кстати, я еду в Ниццу к Клоду Бонуччи. Хочу подарить ему мой фильм, где он снимался. Ты едешь со мной?

– Я собирался работать. Ведь нужно что-то «сварить» из твоих «лазурных» историй.

– Как хочешь. Но смотри, рискуешь остаться без буайбеса.

– А что это?

– Марсельский рыбный суп, который лучше всего варят в Жюан-Ле-Пэн. Ради него даже ваши американские кинозвезды бросают фестиваль в Каннах и приезжают его отведать.

– В таком случае работа не буайбес, я еду.

Взяв из номера свой «лаптоп», я сел в машину и тоже перешел к делу:

– Из всех твоих «лазурных» рассказов можно сделать одну историю, если взять за основу «Французские каникулы», «Мисс Омск» и «Мисс Томск». Молодого банкира, который привезет сюда не только двух девушек, но и сто миллионов долларов, как Володя Дьяконов, нужно шлепнуть здесь, у них на глазах. То есть в Монако, в самом полицейском государстве мира, разыграть крутой любовный триллер с убийством русского банкира. И в середину вставить смешной эпизод с Петей в Монте-Карло.

– А банкира угробить так, как пытались сплющить нас – грузовиками… – подхватил Стефанович, выезжая с гостиничной парковки к дороге Монако-Ницца и резко притормаживая из-за летящего по этой дороге транспорта.

– Можно, – сказал я. – Но учти…

Что-то чиркнуло по лобовому стеклу машины – совсем негромко, словно птица клюнула. И тут же рядом со мной, в панель правой двери, вонзился какой-то крохотный, как майский жук, предмет, а в лобовом стекле образовалась сквозная круглая дырочка с паутиной величиной с пятак.

Я еще не успел ни испугаться, ни сообразить, что это было, как Саша до отказа выжал педаль газа, «БМВ» изумленно взвыл мотором, рывком выскочил на дорогу и помчался с такой скоростью, что ветер подул на меня сквозь эту крохотную пробоину в стекле.

– Саша, в чем дело? Что это было?

Но прежде чем он успел ответить, я уже и сам понял, что это было. Потому что с некоторым усилием извлек из панели правой двери небольшую сплющенную пулю. Желтая, калибра 5,56 и не очень тяжелая, порядка четырех граммов, она выглядела совершенно нестрашно, она даже не разбила наше стекло, как это случилось со мной тридцать лет назад на зимнике у Вилюйской ГРЭС. Тогда озлобленный моей статьей вор-снабженец пальнул по кабине «Волги», в которой мы ехали с главным инженером стройки, и пуля разбила лобовое стекло машины в мельчайшую стеклянную пыль, которая засыпала нам лица и глаза. Но здесь – всего лишь косая крохотная дырочка в трехслойном стекле. Однако не нужно было быть романистом, чтобы понять, что могло случиться, не притормози Саша перед выездом на дорогу. Я живо представил свой пробитый этой пулей череп и, держа в руке собственную смерть, произнес, поперхнувшись своим голосом:

– Саш… это… это не кино… Где… где тут аэропорт? Я уезжаю.

Но он, не повернув ко мне головы, молча гнал машину по серпантину дороги в Ниццу.

– Саша! Ты слышишь, блин?! – вдруг заорал я, срываясь. – Меня хотят убить! Ты слышишь?

– Заткнись.

– Что-о?! Да ты…

– Тихо! – сказал он, не поворачивая головы и не отрывая взгляда от дороги, по которой летел с безумной скоростью. – Убить хотят меня.

– С чего ты взял?

– Тот, кто стрелял с упреждением и поправкой на скорость, не учел моего торможения перед дорогой. Иначе пуля вошла бы в стекло моей дверцы.

– Минуточку!… Да не гони ты, сбавь скорость! Давай разберемся. Что было сказано в оперативке Интерпола? Что в аэропорту Орли встречали меня! А твоей фамилии они даже не знают. То есть нас ведут, охотясь за мной. И – без всякой мистики. Просто они еще в Орли подсунули нам в машину «жучок» и с его помощью нашли нас и в Альпах по дороге в Милан, и здесь. Причем, как автор детективов, я тебе больше скажу. Сейчас в нас стрелял непрофессиональный снайпер.

– Откуда это известно?

– Во-первых, профессионал не ошибается. Во-вторых, профессионал не стреляет легкими пулями, а только тяжелыми, весом 13 граммов и выше. Так что это вообще какая-то самодеятельность – сначала бездарный наезд грузовиками, а теперь – эта дырка в стекле. Но именно поэтому я должен уехать – логику дилетантов угадать нельзя, завтра меня могут кокнуть и кирпичом по голове. Мы едем в аэропорт.

Он все-таки сбавил скорость. И спросил:

– А вещи?

– Да плевал я на вещи! Это была их третья попытка. Как ты думаешь, они от меня отстанут? Убийца может сидеть в любой машине, которая нас обгоняет.

– Нас еще не обогнал никто, я за этим слежу.

– Между прочим, пока я сижу в твоей машине, ты рискуешь не меньше меня. Вот доказательство. – И я протянул ему пулю на открытой ладони.

Но на его лице возникло выражение такого брезгливого отвращения, словно я показал ему разложившийся труп.

– Убери. Надо заявить в полицию.

– И что сказать? Вот если бы я знал, кто за мной охотится…

– Позвони в Интерпол.

– Это будет слишком назойливо. Но я могу отправить Гайленду «мэсседж» по «E-mail».

Я включил свой «лаптоп», соединил его через секуляр-модем с Сашиным мобильным «эрикссоном», вошел в Интернет и в программе E-mail-Outlook Express тут же наткнулся на надпись «ATTENTION! MASSAGE IN THE BOX!» – «Внимание! Вам поступило сообщение!». Я достал его, оно оказалось предельно кратким:

«Дорогие мсье Александр Стефанович и Эдвард Тополь!

Ваши сюжеты «Ищу жене любовника» и «Мисс мира из Свердловска» приняты. Ждем вас в Женеве, в отеле «Нога-Хилтон» 3 апреля для подписания контракта. Пожалуйста, приезжайте к обеду. До встречи,

Алан Лафер, шеф сценарного отдела «European Film Production Co.»

Привал на обочине

7 км от Антиба

СТЕФАНОВИЧ: Я понимаю, что Родина мне действительно мать, я родился в России. Но у меня не патриархальный взгляд на семью, я считаю, что взрослые дети должны помогать родителям, но могут жить отдельно. Иногда это даже полезно.

ТОПОЛЬ: По милости советской власти у меня две формальные родины: «историческая» и «географическая». А живу я в Америке. Но все эти привязки, на мой взгляд, условны. Если я родился в Баку – должен ли я считать Азербайджан своей родиной? Или Украину, где я жил в детстве? Или Москву, где прошла моя юность? Я думаю, что на самом деле моей родиной была страна по имени СССР и я по национальности «совок» – в том смысле, как это понимают в Америке, там в графе национальность у всех стоит: «американец». То есть я своей родиной ощущал и продолжаю ощущать все пространство от Вильнюса до Владивостока. А теперь к этому пространству прибавились «новые территории» – США, Канада, Израиль. И поэтому, когда при мне кто-то в Америке поносит Россию, мне так же больно, как когда в России кто-то при мне поносит Америку.

Часть пятая
Гедонист

Мы сидели на пляжной веранде ресторана «Bijou Flag» в городишке Жюан-Ле-Пэн и праздновали свою первую творческую победу – я взял на аперитив двойной коньяк, а Саша свое неизменное «Шабли». Но радость успеха была, конечно, отягощена этой мерзкой четырехграммовой пулей, и даже французский коньяк не веселил ни желудок, ни душу. Что делать? Лететь домой, показать жене эту пулю и сказать, что из-за нее я бросил и Стефановича, и пятисерийный французский телефильм? Или остаться, сочинять для французов «любовь по-русски» и ежеминутно ждать очередного выстрела из-за угла?

Не знаю как у других, но у меня коньяк и стрессовые ситуации пробуждают не один, а сразу два внутренних голоса. «Ну, Тополь, что ты решишь? В кусты или грудью на амбразуру?» – вопрошал один. «А ты, писатель? – отвечал ему второй. – Конечно, в минуту опасности ты, бесплотный, исчезнешь, а голову под пулю подставлять мне, грешному!» «Во-первых, – заметил писатель, – не смей больше пить за счет моих гонораров…» «Да? – усмехнулся плотский Тополь. – Garson! One more cognac, please![3]3
  Официант! (фр.) Еще один коньяк, пожалуйста! (англ.)


[Закрыть] – и вновь повернулся к себе, писателю. – Понял? А пидоры, которые хотят нас убить, пусть утрутся! Я не стану из-за них сбегать из Франции! В конце концов, кто они такие? Жалкие дилетанты, даже снайперской винтовкой не умеют пользоваться! Так неужели два таких талантливых мужика, как мы с Сашей, не сумеем от них отвязаться? Сегодня мы разыграем мой трусливый отлет из Ниццы в США (я для этого уже сделал несколько телефонных звонков и по мобильному телефону, и по телефону-автомату и даже зарезервировал себе билет на вечерний рейс в Майами), а затем проселочными дорогами махнем в Женеву! Но ты в эти разборки не лезь, занимайся своим делом. По-моему, ты давно хочешь спросить Стефановича о чем-то…»

– Саша, а откуда ты взялся?

– В каком смысле?

– Ну, не в физиологическом, конечно. В духовном. Я не помню, чтобы гедонизму нас учили в школе или во ВГИКе…

Потягивая «Шабли» в ожидании пресловутого буайбеса и глядя, как солнце, крадучись во взбитой над морем облачности, медленно двигается с итальянской Ривьеры на французскую, Саша усмехнулся:

– Тебя интересует генезис главного героя?

– Да. Если мне придет в голову написать роман «Гедонист», то что мне сказать читателю? Что жажда наслаждений и страсть к удовольствиям родились у главного героя в голодном детстве, в блокадном Ленинграде, когда он маленьким мальчиком боролся за…

– Ничего подобного! – перебил Саша. – Я родился на исходе войны, Питер уже был освобожден, и детство у меня было стандартно-советское – пионерско-спортивное, в седьмом классе я был чемпионом Ленинграда по прыжкам в высоту. А что касается моего сибаритства…

История тридцать четвертая
Как я стал гедонистом

– Моим учителем во ВГИКе был великий кинорежиссер и педагог Лев Владимирович Кулешов, совершенно легендарная личность. В январе 1999 года в Доме кино был вечер, посвященный столетию со дня его рождения. Показали фильм о Кулешове, выступали его ученики, говорили, какой это был подвижник искусства, как его травили при Сталине, не давали снимать, издевались над его женой, великой актрисой Александрой Сергеевной Хохловой. Потом играли на виолончелях – довольно печальную мелодию. То есть отдали дань памяти этому замечательному человеку.

Но у меня все это вызвало противоречивые чувства. Потому что я Кулешова знал совершенно другим. Не скрою, я был на нашем курсе его любимым учеником. У нас был странный альянс – ему было за шестьдесят, а я был самый юный и задиристый студент, который периодически попадал в разные переделки. И тогда он меня страшно ругал и воспитывал, но всегда отмазывал от неприятностей, благоволил ко мне, рассказывал истории из своей жизни и приглашал домой, что не соответствовало стандартным отношениям между престарелым учителем и 19-летним студентом.

Но Лев Владимирович был великий режиссер, а у великих свои стандарты. В семнадцать лет он стал художником в фирме Ханжонкова, в восемнадцать снял свой первый фильм – то есть Стивен Спилберг практически повторил его путь. Кулешов сделал такие открытия в области кино, что наши ведущие кинематографисты во главе с Сергеем Эйзенштейном в предисловии к его книге «Основы кинорежиссуры» написали: «Мы делаем картины, а Кулешов создал кинематографию». Во всем мире Льва Владимировича ценили наравне с Гриффитом, а за открытие «эффекта Кулешова» он вошел в историю кино. То есть человек выдающийся, безусловно. Но мне он запомнился не только как замечательный режиссер, которого то хвалили, то хулили, но и как остроумный человек, заядлый автогонщик, первый любовник Москвы и гурман. Эти его качества вызывали у меня восторг.

Когда я первый раз пришел в гости в его квартиру на Ленинском проспекте, меня поразила одна вещь. На стене у этого патриарха, забывшего, как мне казалось, все бренные радости жизни, висела большая фотография обнаженной женщины с распущенными волосами, которая, стоя на коленях и подавшись вперед своей прекрасной грудью, как бы отдавала свое страстное тело фотографу. И на фотографии надпись: «Дорогой Лева! Запомни меня такой навсегда! Твоя Лиля». Я просто раскрыл рот, когда это увидел. И хотя мой юношеский взгляд с понятным любопытством опускался по этой фотографии все ниже, я усилием воли возвращал его к лицу этой женщины, потому что оно показалось мне знакомым. Я стал к ней приглядываться, но – нет, не мог вспомнить, кто это. Набравшись наглости, я спросил:

– Лев Владимирович, а кто эта красивая дама?

Он заворчал:

– Кто-кто! Лиля Брик, вот кто!

Лиля Брик – знаменитая любовь Маяковского, которая в моем представлении была его музой, и вдруг – дарит свою такую откровенную фотографию Льву Кулешову! Я об этом про Лилю Брик ничего не знал.

А рядом с этой фотографией висели балетные тапочки и было написано: «Леве Кулешову от поклонницы его таланта и обратно». И подпись. Я говорю:

– А это что?

– Что-что! Это тапочки Галины Улановой.

Тут до меня стало кое-что доходить. И я уже не стал спрашивать про остальные сувениры, которые висели на стенах его квартиры. А стал расспрашивать мастера о его жизни. Он мне рассказывал массу каких-то смешных историй. Я узнал, что он был просто невероятно знаменит уже в возрасте 20 лет. К 30 годам он был классиком, снявшим свои лучшие фильмы. Однажды в Тбилиси, в каком-то ресторане его арестовали. В милицейском рапорте было написано: арестован человек, выдающий себя за Льва Кулешова. Такова была его слава. Он мне рассказывал, как побеждал в автогонках. Были такие гонки, когда нужно было ехать сутки на дальность пробега. И большинство машин сошло с дистанции, а он не только не сошел, но и победил.

– И знаешь, как я победил? – сказал он. – Я под рубашку привязал себе на грудь грелку со спиртом. Вставил туда трубку, а другой конец этой трубки себе в рот. Чтобы не уснуть от усталости. И так мчался в этом автомобиле…

Можно себе представить: 20-е годы, бездорожье, Россия. Кошмар! Но он ехал сутки и выиграл гонку. Я могу это оценить, потому что много путешествую на машине и мой личный рекорд составляет две тысячи километров за семнадцать с половиной часов. Когда я вышел из машины, то чуть не упал от усталости и напряжения. Но у меня «БМВ», и ехал я по европейским дорогам, а он сутки вел какую-то рухлядь двадцатых годов – по русскому бездорожью!

Конечно, он мне рассказывал про свои отношения со многими людьми, в том числе и с Маяковским.

– Мне Маяковский, между прочим, посвятил стихотворение, он мне написал на книжке:

«Кулешову Льву Владимировичу

– селезень,

А строчки никак не выверчу!»

Сначала эта надпись показалось мне загадочной – почему селезень? Почему он не мог вывернуть Кулешову и строчки? Но при воспоминании о фотографии Лили Брик у меня возникли кой-какие предположения, которые потом подтвердились самым необычным образом – после выхода в Швеции романа «Я горю», посвященного жизни Маяковского. Тогда возник проект его экранизации, я должен был ставить этот фильм и начал собирать материалы о жизни поэта. Вскоре все мои представления о Маяковском, которые были почерпнуты из школьных учебников, оказались полностью опровергнуты. Оказалось, что Маяковский в начале своей карьеры жил на средства Осипа Брика, то есть мужа своей любовницы. С Лилей Брик он познакомился во время съемок фильмов «Барышня и хулиган» и «Не для денег родившийся», где оба играли как актеры. В процессе съемок они стали любовниками, и Лиля Брик познакомила Маяковского со своим мужем Осипом – книжным издателем и умницей, знавшим несколько языков. А Маяковский был малообразован, провинциален, плохо разбирался в столичной жизни и в политике, но как поэт был необыкновенно талантлив. И Брик стал его идеологом и покровителем. Брик читал в оригинале всевозможные иностранные журналы, вылавливал в них новые эстетические концепции и подкидывал эти идеи Маяковскому. Брик на свои деньги издал первую книгу молодого поэта, стал создателем его имиджа и издателем журнала «ЛЕФ», то есть «Левый фронт искусства», редактором которого был Маяковский. Помнишь их манифест «Левый марш»: «Кто там шагает правой? Левой! Левой! Левой!».

Конечно, Осип Брик прекрасно знал о любовных отношениях своей жены и Маяковского, но он и Лиля держали поэта на коротком поводке. В частности, в доме, который пролетарской властью был дан пролетарскому поэту Маяковскому и его журналу «Новый ЛЕФ», жили Лиля и Осип, а Маяковский продолжал жить в съемных квартирах и покончил жизнь, если ты помнишь, в коммуналке. Но это отдельная история.

Так вот, когда я стал собирать эти материалы, я наткнулся на воспоминания художницы Степановой о ее визите на дачу, где у Маяковского произошел «Разговор с солнцем». Помнишь? «Поселок Пушкино горбил Акуловой горою…» Степанова не была, конечно, свидетельницей визита солнца на эту дачу, зато она была свидетельницей другой истории. Она пишет, что когда приехала туда, то обнаружила, что вокруг этой дачи бегают вдоль забора с одной стороны Маяковский, весь в слезах, а с другой – Александра Хохлова, жена Кулешова, и тоже в слезах. Оказалось, что на этой даче происходило любовное свидание между Львом Кулешовым и Лилей Брик! Так вот откуда взялась та замечательная фотография обнаженной Лили Брик, вот почему Маяковский, который мог написать стихи о чем угодно, даже о «Моссельпроме», не мог «вывернуть» Кулешову и строчки.

Эту историю я рассказал не ради смакования пикантных подробностей жизни великих людей, а чтобы показать тебе, что те, кого мы теперь называем великими, жили страстями. Может быть, поэтому они и оставили нам шедевры.

И в подтверждение того, что ничто человеческое не чуждо и великим людям, я могу привести в пример абсолютно культовую для любого интеллигентного человека фигуру Михаила Афанасьевича Булгакова, с которым я знаком, конечно, не был, потому что он умер в 1940 году. Но в конце шестидесятых я дружил с его вдовой Еленой Сергеевной Булгаковой, выведенной в романе «Мастер и Маргарита» под именем Маргариты.