Текст книги "Свободный полет одинокой блондинки"
Автор книги: Эдуард Тополь
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
Алена сняла полушубок, повесила на вешалку в прихожей и посмотрела на себя в зеркало. Платье снова пришлось одернуть на бедрах, ох уж эти бедра!.. Но самое главное, не смотреть на его лысину. Сколько ему лет – 40, 45?
– О! Ошен карашо! Ошен!.. – прозвучало у нее за спиной.
Алена оглянулась.
Гюнтер, оказывается, уже давно стоял в гостиной и смотрел, как она приводит себя в порядок.
– Ты ошен красивый девошка! Русский красавец! Мой имья Гюнтер, твой имья Альона, я знаю. Я лублу твой имья. Садис суда, на диван. Что ты выпиваеш? Водка? Джин? Шнапс?
Алена села на край дивана.
– Сок, если можно.
– Сок – нелзя! – Гюнтер выдержал паузу и засмеялся: – Шутка! – Он налил в бокал апельсиновый сок и добавил бренди. – Сок можно, но немношко с алкоголь. Ошен вкусно, называется «манки милк», как это по-русски?
– Обезьянье молоко, – перевела Алена.
– Обези… Нет, сказат не можно! – Он засмеялся и чокнулся с ее бокалом. – За здоровье!
Алена отпила чуть-чуть.
Гюнтер запротестовал:
– Нет! Так пит не можно! Нужно пит по-русски – до дна! Пей до дна! Пей до дна! Пей до дна!
Алена, принужденно улыбнувшись, выпила.
Гюнтер зааплодировал.
– Зер гут! Ешо рас! – И он налил себе и Алене, распевая: – Ешо рас, ешо рас, ешо многа-многа рас! – Чокнулся с Аленой и выпил. – За здоровье!
Но Алена не стала пить.
– Нужно пит! Пей до дна! – стал требовать Гюнтер.
– Не нужно, – сказала Алена.
Гюнтер отставил свой бокал.
– Карашо. Русский девошка – ошен упрямый, я знаю. Русский девошка лубит пет, гаварит, смотрет звезд на небо. Германский мужчин не такой. Мы лубим работат, работат, работат и – много секс. Много! Видиш, как я живу? Я ошен карашо живу, имей много денги. Я могу купит этот отел, я иметь три такой отел в Швейцария. Потому што я много работат, много! Русский не лубит работат, русский не может делат кароший секс…
Телефонный звонок в другой комнате прервал этот монолог.
– Пей. Я бистро… – сказал Гюнтер, нажал какую-то кнопку на пульте дистанционного управления телевизором и убежал в другую комнату, возможно, спальню.
По экрану телевизора побежали полосы не то перемотки кассеты, не то ракорда.
Алена протянула руку, взяла с дивана ближайший журнал, открыла. Порно, которое она увидела, было чудовищно даже для бывшей стриптизерши ночного клуба «Монте-Карло». Она испуганно захлопнула журнал, но потом, после паузы, медленно открыла снова. И стала листать, рассматривая иллюстрации то с ужасом на лице, то с отвращением, то с любопытством, то снова с отвращением… А подняв глаза на включившийся звук телевизора, увидела то же самое и на экране, только в движении и под музыку…
Тут вошел Гюнтер – в одних алых плавках, туго обтягивающих увесистый пах. Взяв свой бокал и бутылку с бренди, подсел к Алене на диван.
– Карашо! Русский девошка лубит сначала много гаварит, мы будем много гаварит. Почему все молодой русский девошка ехат в Европа? Потому што русский мужчин не может делат кароший секс, русский мужчин – капут! А молодой девошка нушно секс, много секс! Пей до дна, я буду делат кароший секс, много секс. – И он распустил молнию на спине у Алены.
Алена отшатнулась:
– Стоп! В чем дело?
Но Гюнтер уже ловким и отработанным движением стягивал платье с ее плеч.
– Give me a kiss![2]2
Поцелуй меня (англ.).
[Закрыть] – И, схватив ее одной рукой за затылок, а второй за грудь, полез целоваться. – Give me a kiss! Я тебья хочу…
Алена, мыча и дрыгая ногами, вдруг ощутила, что не может вырваться, что хватка у этого немца действительно нерусская, стальная.
А Гюнтер уже налег на нее всем телом, повалил на диван, придавил своим весом и впился мокрым ртом в ее губы…
Но тут руки Алены, слепо шаря в воздухе, нащупали на столике бутылку бренди… скользнули к горлышку этой бутылки… привычно ухватили ее и… давно, еще в Долгих Криках, отработанным ударом Алена со всей силы стукнула немца по темени.
Он обмяк и свалился с дивана.
Алена, на ходу застегивая платье, бросилась к двери.
Хозяйка бюро «Женихи из Европы» не впустила ее в свою квартиру, а просто вышвырнула за дверь свадебное платье и валенки. Алена подобрала их, подумала, потом вызвала кабину лифта, переоделась в этой кабине и бросила под дверь хозяйки ее платье на молнии и итальянские сапоги.
33Зимой московские вокзалы забиты не столько пассажирами, сколько беженцами, переселенцами и бомжами. К ночи тут уже яблоку негде упасть: люди спят на лавках, на подоконниках, на полу, на чемоданах. Скулят и ревут дети, кто-то скандалит из-за места, кто-то уговаривает проститутку «за так», а кто-то – за кагор. Радио жестяным голосом объявляет прибытия поездов и посадки на экспрессы в Мурманск, Санкт-Петербург, Вильнюс…
Отчаявшись уговорить проводников бесплатно довезти ее до Твери, Алена подстерегла в зале ожидания какой-то только что освободившийся закуток в углу, пристроилась на полу, вытянула ноги и устало закрыла глаза…
Но каждые два часа – милицейский обход. Едва милиционеры появляются в одном конце зала, как опытные обитатели вокзалов тихо поднимаются со своих теплых мест и без спешки, с видом деловых пассажиров гуськом тянутся к выходам, перемещаются на соседние вокзалы – Казанский или Ярославский.
Алена, однако, не знала этих уловок, она спала. Милиционеры, делая обход, проверяли у пассажиров паспорта и билеты и приближались к ней. Наконец один из ментов подошел к Алене, пошевелил ее носком ботинка.
– Подъем! Документы!
Алена села, сонно встряхнула головой.
– Паспорт! Билет!
Алена порылась в кармане своего кожуха и протянула паспорт.
– А билет?
– Билет я еще не купила.
– Так, билета нет. Пошли.
– Куда?
– Встали! Встали! – Мент подтолкнул ее ботинком. – В отделение!
– Почему? Это же зал ожидания! Я тут жду…
– Уже дождалась! Пошли!
– А что? – поднялась Алена. – Я не имею права?
– Иди, иди! Там разберутся, что ты имеешь. – И, сунув ее паспорт в карман, мент пошел в сторону правого выхода на перрон.
Алена поневоле двинулась за ним.
А там, у прохода, уже стояла группка таких же, как Алена, задержанных. Всех их, гуртом, милиционеры повели в сторону перрона, но перед самым выходом остановили у двери с табличкой «Линейное отделение милиции».
В отделении дежурный старлей, сидя за столом и держа сигарету в уголке рта, небрежно, с прищуром от дыма, пролистал Аленин паспорт.
– Ну что? Московской прописки нет, регистрации тоже нет. И билета нет. Нарушение режима пребывания в Москве. На первый раз штраф триста рублей.
– У меня нет денег, – сказала Алена.
– У всех нет денег, а все живут, – философски заметил старлей. – Посидишь в «обезьяннике» – найдутся.
– Отпустите меня. Мне негде их взять. Я домой уеду.
– Выходит, все-таки есть на билет?
– Нет, я зайцем уеду.
– А за безбилетный проезд знаешь какой штраф? Короче, у нас тут все просто и по закону: или за решетку, или… – он кивнул на телефон, – звони, пусть тебе привезут деньги.
– Мне некому звонить.
– Ничего. Посидишь – найдется. – И старлей приказал дежурному: – Сашок, отведи ее. Следующий!
34«Обезьянник», то есть, простите, КПЗ, – это вам не Испания! Маленькая и глухая бетонная комната без окон, без коек, без лавок – без ничего. Только в двери «намордник» – плексигласовая форточка, через которую дежурный видит задержанных.
На полу, на бетоне – подложив под себя что можно (газеты, шапки, платки или пальто) – впритык сидели и лежали двадцать, если не больше, девчонок от 15 до 25 лет. Холодно, КПЗ почти не отапливается, девочки группками жались друг к другу, изо ртов шел пар.
– Ты чья? – спросили у Алены.
– В каком смысле? – переспросила она.
– Ну, с какой точки?
– Да она не наша. Вы что, не видите ее ногти, что ли? Кто из наших такие ногти носит?
Алена рефлекторно спрятала свои ногти, давно забывшие о маникюре.
Они поинтересовались:
– А закурить не дашь?
– Я не курю.
Тут они разом потеряли к ней интерес, и она, помявшись, села на свободный пятачок пола, прислушалась к негромкому разговору двух девочек слева от себя.
– Мужики все козлы, все поголовно, – негромко говорила подружке худенькая блондинка лет восемнадцати. – Меня недавно такой приличный парень взял – при галстуке, в очках! А завез за Окружную дорогу, и там меня вся деревня по кругу пустила – из дома в дом! До утра…
– Всего-то! – усмехнулась молодая татарка справа от них. – Меня летом на Украину увезли…
Клацнула, откинувшись, плексигласовая форточка, в «обезьянник» заглянул дежурный:
– Собинова, на допрос или полы мыть?
В другом конце камеры синеглазая шатенка демонстративно плюнула на пол:
– Тьфу на твои полы! Буду я руки портить?!
– Значит, на допрос, – ухмыльнулся дежурный. – Вставай! На второй этаж.
Синеглазая Собинова поднялась.
– Гуд бай, девочки! Считайте меня коммунисткой.
Дежурный открыл скрипучую дверь, и Собинова вышла.
– Держись! – сказала ей вслед татарка и продолжила, когда за Собиновой закрылась дверь: – Да… вот я и говорю. Меня летом на Украину завезли и месяц в сарае держали, по три гривны всему поселку продавали. А потом залили в горло бутыль самогона, вывезли на шоссе и бросили. Я в Москву три недели добиралась. С шоферами на фурах.
Алена изумленно слушала этот совершенно обыденный рассказ. Потом перевела взгляд на другую группу, справа. Там была своя история, похлеще. Яркая зеленоглазая брюнетка не старше двадцати оттянула лифчик и показала глубокие шрамы на груди.
– Видали? Я в «Метелице» работала, и такая пруха была – за полгода на квартиру собрала, хотела ребенка из Тулы сюда перевезти. У меня сыну пять лет, и такой мальчик сладкий!.. И что? Месяц назад приезжаю утром домой от клиента, открываю ключом квартиру, и тут меня хватают четыре бандита. Затолкали в комнату, привязали к батарее парового отопления и стали пытать, где деньги прячу. Ногами били, сигаретами жгли – я молчала. Но когда стали грудь резать, все отдала. А потом узнала: в Москве, оказывается, новая банда появилась, выслеживают наших ходовых девочек и грабят. Я же не могу на них в милицию заявить…
Снова со скрипом открылась дверь, и в камеру вошла Собинова – шатаясь и чуть не падая. Девушки подхватили ее, опустили на пол.
– Понятно… – протянула татарка. – Сколько же их тебя… допрашивали?
– Восемь… – еле слышно отозвалась Собинова.
– Жейдулина, – сказал дежурный татарке. – Допрос или полы мыть?
Татарка посмотрела на него долгим взглядом и ответила с вызовом:
– Мы вам поломойки?! Полы не моем!
Алена, хлопая глазами, смотрела, как она пошла к двери и как дверь за ней, лязгнув, захлопнулась.
– Татарка их выдержит, – сказала ей вслед зеленоглазая, со шрамами на груди. – А я теперь не могу в «Метелице» работать с такими шрамами, думаю в интим податься. Там спокойней, без геморроев…
– Та ты шо! – воскликнула в другом углу крупная девушка с тяжелой косой, уложенной на голове. – Я тильки з интима збегла! Там же ж як? Охранник бэрэ двух-трех дивчин и йидэ по вызову на хватиру. Клиент выбирае дивчину, розплачуется, и охранник уезжает. Но шо з тобой через пьять минут зробят – нихто не знает. От мы з одной дивчиной так зусталысь, там було два клиента и завроде як порядошные. Но тикы охранник уихав, воны перевезли нас на другу хватиру, а там их вже було пятнадцать чоловик! Воны нас били, имели куды хочь, заставили вдыхать кокаин и показувать им шоу…
Снова клацнула плексигласовая форточка «намордника».
– Вострюкова, Рожковская, Плешнева – на выход, – объявил дежурный. – Ваша «мамка» приехала.
Три девочки встали, в том числе зеленоглазая, которой бандиты резали грудь. Подняв то, на чем они сидели – кто картонку, кто журнал, а кто наплечный платок, – они предложили эти подстилки остающимся.
– Возьми, – сказала Алене зеленоглазая. – А то придатки застудишь.
– Спасибо.
Алена взяла платок, подстелила под себя.
– Кому-нибудь нужно позвонить кому-то? – Зеленоглазая осмотрела остающихся и снова повернулась к Алене: – Тебе?
– Мне некому звонить.
– Тогда ты тут посидишь, детка.
– Быстрей! Быстрей! – сказал дежурный.
– Счастливо, девочки! – попрощалась со всеми зеленоглазая. – Чтоб и вас быстрей выкупили!
Все три выкупленные ушли, высокая худышка с короткой стрижкой сказала из угла:
– А меня вообще не имеют права тут держать. Я несовершеннолетняя, мне еще шестнадцати нет. Но я своему мальчику позвонила на пейджер, он меня выкупит…
Снова со скрипом открылась дверь, вошла татарка Жейдулина. Морщась от боли, но стараясь держаться прямо, она медленно пересекла «обезьянник», села на свое место и, криво усмехнувшись, вытащила из кармана три сигареты, одну протянула Собиновой, вторую закурила сама, а третью подняла над головой:
– Эта на всех! Заработала…
Сигарету тут же взяли, закурили, пустили по кругу.
– Ну! – морщась от боли, затянулась своей сигаретой татарка. – О чем базар?
– Да так… – ответила ей Собинова. – Обсуждаем наше международное положение раком.
– Да уж… – выдохнула дым татарка. – Я иногда стою на улице в линейке перед клиентом и думаю: грёбаный бог, ведь уродку ни одна мамка не выставит в линейку, так? Значит, мы – самые красивые девочки в стране. Мы могли стать невестами, женами, нарожать детей. А нас бросили на улицу и дерут, дерут, дерут…
Синеглазая соседка Алены, получив посланную по кругу сигарету, затянулась и усмехнулась:
– Эти козлы знаете как к нам относятся? Как к евреям, ага! Евреев все не любят, но у каждого есть свой хороший еврей. Вот и к нам, проституткам, такое же отношение. – И она толкнула локтем Алену, передала ей окурок.
Алена затянулась, передала следующей, та удивилась:
– Ты же сказала – не куришь…
– А я так, согреться.
Клацнула плексигласовая форточка, приоткрылась, дежурный объявил:
– Замаруева!
Несовершеннолетняя худышка вскочила:
– Мой приехал?
– Допрос или полы мыть?
Худышка обмякла, посмотрела на своих товарок.
Они смотрели на нее испытующе, кто-то произнес:
– Мыть им полы западло.
Худышка, вскинув голову, гордо сказала дежурному в «намордник»:
– Мы вам не поломойки!
Дежурный ухмыльнулся:
– Тогда на допрос. Второй этаж.
– Оставьте ее, – вдруг поднялась Алена. – Я вам полы помою.
Дежурный сквозь «намордник» осмотрел Алену с ног до головы.
– Сейчас выясню.
Милиционер исчез, щелкнув форткой.
Алена и несовершеннолетняя худышка стояли, смотрели друг на друга.
Татарка Жейдулина сказала Алене:
– Твоя как фамилия?
– Бочкарева. А что?
– Ничего. Я думала: Матросова.
Все рассмеялись, и это был нехороший смех, издевательский.
В двери снова возник милиционер:
– Бочкарева, на выход! Замаруева, останься.
35Она мыла полы по-деревенски – тряпкой, выжимая грязную воду в ведро. Вода была ледяная, полы – и на втором этаже, и на первом – грязные, затоптанные, заплеванные.
Издали, с вокзального перрона, доносились радиообъявления об отправлении поездов.
Старлей подошел к Алене и, раскачиваясь на носках, посмотрел, как она моет.
– Заканчивай.
Алена выпрямилась:
– Почему? У меня еще вон сколько!
– К нам проверка едет. Задолбали уже этими проверками. Вас на Петровку увезут, в управление.
– А там что?
– А там на кого попадешь. Могут и полгода дать, – он усмехнулся, – чтоб полы не мыла. А могут…
– Что?
– За тебя что, правда некому три сотни внести?
– Некому.
– Жалко… Хотя с другой стороны, что ты тут видела?
Алена выжала тряпку в ведро.
– Я? Я ничё не видела, я полы мыла.
Старлей долго смотрел ей в глаза, потом сказал:
– Спасибо. Если тебя там выпустят, приходи. Я тебя в твою Тверь даром отправлю.
Алена подхватила ведро и пошла вылить его в туалет.
Спустя несколько минут лысый майор-проверяющий и два мента, прикатившие сюда с Петровки, вывели из отделения группу девушек и повели их через зал на выход, в сторону вокзальной площади, где стояла «раковая шейка» из управления милиции. Собиновой и татарки Жейдулиной среди этих девушек не было, старлею удалось их сплавить еще до приезда проверяющего.
По радио объявляли посадку на «Красную стрелу», и навстречу девушкам шел поток респектабельных пассажиров – иностранцы, новые русские, носильщики с тележками, полными кожаных чемоданов, женщины в дорогих шубах. При виде арестанток они, конечно, шарахались в сторону.
Последней из арестанток плелась Алена.
И вдруг она увидела неправдоподобно знакомую фигуру – вдали в шикарном светло-бежевом пальто-накидке а-ля Пушкин и в замечательном смокинге цвета концертного рояля шел на посадку – нет, не шел, а парил своей характерной прямой и легкой походкой – Орловский Игорь Николаевич, он же Принц, он же Красавчик. Носильщик вез перед ним тележку с двумя фирменными чемоданами из светло-желтой кожи.
Алена бросилась к Красавчику, но один из сопровождающих ментов ухватил ее за плечо.
– Куда?! Стоять!
– Да я сейчас… – рванулась Алена и – вырвалась, бегом кинулась вдогонку за Красавчиком.
Но милиционер догнал ее и кулаком огрел по спине.
От этого удара Алена чуть не брякнулась носом прямо позади Красавчика, а он, не замечая того, что происходит за его спиной, чуть было не ушел на перрон, когда Алена, позабыв его фамилию, крикнула:
– Принц!.. Принц!!!
Он оглянулся.
– Принц, пожалуйста!.. – вырывалась она из хватких рук милиционера.
Красавчик, всматриваясь в нее, не верил своим глазам.
– Ты?
– Я! Я! Займите мне триста рублей! Пожалуйста!
У него оказалась быстрая реакция. Глянув на милиционеров и на конвоируемую ими группу девочек, он шагнул к майору, взял того под локоть, сунул ему что-то в карман и тут же, взяв Алену под руку, повел ее на перрон к «Красной стреле».
Все это произошло так стремительно, что носильщик остолбенело застыл на месте, хлопая глазами. А спохватившись, покатил вдогонку за ними свою тележку с двумя фирменными чемоданами Красавчика. И, поспешая, обогнал в потоке пассажиров двух дюжих мужиков-амбалов, их носильщика с какими-то большими тяжеленными кофрами на тележке и маленького невзрачного человека, который семенил к поезду с самым потертым в мире кейсом в руке…
36– Поезд «Красная стрела» отправляется в Санкт-Петербург со второй платформы в ноль часов пять минут… – вещал радиоголос.
Алена не могла поверить своему счастью. Нет, это сон! Только что она была на самом дне, в «обезьяннике», с уличными проститутками. Только что она мыла заплеванные полы в милиции. И вдруг…
Плюш и бархат купе старинного «СВ»…
Ночной перрон, плывущий за золотисто-батистовыми занавесками широкого окна…
Зеркала над мягкими сиденьями…
Лампа под абажуром…
Тепло…
И – Принц! Ее Принц! Сам! Живьем! Его волшебно-лучистые глаза! Его голос! Он снимает с нее полушубок…
Нет, это невозможно, это ей снится, это она уснула в «обезьяннике» и видит сон! Боже мой, только бы не проснуться, только бы… что он говорит?
– А? Что вы сказали?
– Ты что, правда замуж выходишь?
– Уже нет…
Красавчик открыл свой замечательный чемодан, извлек из него и отложил в сторону новенькую, еще в прозрачном импортном пакете дубленку, а со дна чемодана достал прекрасное махровое полотенце, спортивный костюм и несколько новеньких, запечатанных в целлофан рубашек, джемперов и свитеров, разложил это все на сиденье.
– Вот. Прими душ и переоденься.
– Да, конечно… Что?! Душ? Где – на станции?
– Нет, здесь. Иди сюда.
Он открыл узкую дверь в стенке купе, и Алена убедилась, что она все-таки во сне, в зазеркалье – за этой дверью была маленькая душевая с зеркалами.
– Хорошо… Конечно… Раз вы просите…
Ясно, что в жизни она не стала бы этого делать, но во сне она не могла его ослушаться и представила себе, как будет выглядеть в его шелковой рубашке и кашемировом джемпере.
Тут она вдруг увидела себя сразу и в зеркале над мягким сиденьем, и в зеркале душевой. И ужаснулась своему жуткому виду, опустила плечи, сказала, глядя в черноту окна на редкие огни, проносящиеся мимо:
– Принц, там так страшно… Я не хочу туда больше…
– Куда? В душ?
– Нет, в эту жизнь… Я не хочу…
Ее вдруг пробило слезами.
– Ну что ты! Все, все, не надо, девочка… – Он стал гладить ее по плечам. – Не бойся… Теперь ничего не бойся… Я тебе помогу… Я же твой должник, дважды даже…
– Правда поможете? – воспрянула она и стала утирать слезы.
– Правда. Если будешь слушаться…
– Да я для вас что угодно сделаю!
– Вот и хорошо. А теперь – в душ. Я пока выйду…
Конечно, это было продолжением сна. Откуда в чернухе ее жизни – с этими отчимами в Долгих Криках, братанами в «Монте-Карло», польскими бандитами на границе, ментами и проститутками на Ленинградском вокзале, – откуда в этом черном пространстве мог взяться такой волшебный, такой сказочный туннель, по которому, как в кино, мчится этот старинный вагон – весь в бархате, плюше, бронзе, со старыми зеркалами, лампами с абажурами и настоящим душем?!
Недоверчиво повернув кран, Алена вдруг увидела, как из душа пошла вода, попробовала ее рукой и тут же отдернула руку – вода оказалась не только настоящей, но и горячей! И, не рассуждая больше – сон это, не сон, – она сбросила с себя мятое и грязное свадебное платье и, вышвырнув его в купе, стала под душ.
Долго, растягивая это наслаждение сказкой, стояла она под струями воды и смывала с себя мрачные призраки своей прошлой жизни – и Федора, схватившего ее как-то за грудь с такой силой, что она уронила на землю Артемку; и братков, палящих друг в друга над ее головой в «Монте-Карло»; и марокканцев, избивших Андрея…
Грохотал поезд, летел в ночь, стучали колеса, и вместе с редкими огнями за окном отлетали назад, в ничто все монстры и ужасы, населявшие ее душу: испанские полицейские, арестовавшие ее в ресторане «Марбелья клаб», наручники в самолете «Аэрофлота», следователь в Бутырской тюрьме, «обезьянник» в отделении милиции…
Избавляясь от них, смывая их с себя, Алена словно теряла земное притяжение, становилась легкой и парящей настолько, что запела вслух что-то французское, из Патрисии Каас. Но у нее эта песня зазвучала совершенно иначе, чем у великой француженки, – она зазвучала лукаво и кокетливо, как у мурлыкающей кошки…
