Текст книги "Белая ворона"

Автор книги: Эдуард Пашнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Глава четырнадцатая

Установились снова по-зимнему холодные дни, с ветром, с морозным солнцем. Но весна не отменялась, она чувствовалась во всем. Ребята с удовольствием отдавались посторонним занятиям, перебрасывались записочками, играли в морской бой.

Алена чертила на промокашках рожицы, получались все красавцы с усами. Иногда записывала стихи…

 
«Я пишу на промокашке, потому что нет бумажки подходящей под рукой. Получился стих такой под названьем «Никакой».
 

Весенняя лень чувствовалась во всем: в мыслях, в движениях. «Что вы как сонные мухи», – говорили учителя. Мухи тоже проснулись, а именно две мухи, которых, по примеру космонавтов, проводивших в космосе эксперименты с двумя мухами, ребята назвали «Нюрка-1» и «Нюрка-2». Мухи летали, путались, невозможно было запомнить, где какая, и это всех веселило.

К новой Анне Федоровне привыкли. Нового и было-то в ней – костюм. «Она думает, что одета в стиле «милитэр», – иронизировала Лялька Киселева. Девчонки соглашались, иронически кривили губы.

Все смирились со скукой на уроках литературы. Анна Федоровна смирилась со своей участью. Она ходила в школу, потому что должна была где-то работать. Этот учебный год она хотела завершить, а дальше… Дальше будет видно.

Странные происходили вещи. Дома она готовилась, читала редкие книги, выписывала интересные факты. Но приходила в школу, открывала дверь в класс, видела скучающие, даже тоскливые физиономии, и все шло, как обычно. Она что-то говорила, они слушали вполуха, занимаясь чем-нибудь посторонним, со второй половины урока начинали томиться, ждать звонка. И если в этой атмосфере она и успевала сказать что-то интересное, ее просто не слышали.

Встреча с В. Г. Дресвянниковым состоялась после пяти уроков. Девчонки, как водится в таких случаях, в те полчаса, пока в актовом зале расставляли стулья, застилали куском синей материи стол, наливали воду в графин, бегали мимо учительской, заглядывали в приоткрытую дверь: какой он, этот искусствовед и критик? Это был и повод побегать, размяться (все-таки пять уроков высидели), и желание покрасоваться, показать себя незнакомому человеку, вероятно очень умному. И тайная надежда, что заметит, обратит внимание. Ах, так приятно и страшно чувствовать на себе внимание взрослого человека!

За десять минут до начала ребята уже сидели в зале. От их разговоров стоял сплошной гул, который доносился и в коридор. Несколько девчонок продолжали бегать мимо учительской. Другие прогуливались медленно, оживленно разговаривая, как будто им нет никакого дела до критика.

Лялька Киселева и Маржалета, попеременно беря друг друга под руку и тихонько посмеиваясь над своими девчоночьими секретами, прошли перед самым носом В. Г. Дресвянникова, когда он появился из учительской, и убежали на четвертый этаж, чтобы промчаться, громко топая, по четвертому этажу и спуститься снова на третий в другом конце коридора, раньше, чем критик приблизится к дверям актового зала. Запыхавшись, громко смеясь, они ринулись к своим местам.

– Идет! – крикнула восторженно Маржалета.

Гость появился в сопровождении Анны Федоровны и завуча Нины Алексеевны. Он вошел в дверь зала, которая была ближе к сцене, и, пока двигался по проходу между сценой и первым рядом, девчонки хлопали ему, задние привстали, чтобы лучше видеть. После пяти уроков трудно просто так сидеть, а хлопать, вертеться, привставать – это действие, живая жизнь. Так энергично, радостно и громко приветствовали в школе всех гостей: и артистов, и поэтов, и ветеранов войны, и лекторов.

В первом ряду были оставлены свободные места. Нина Алексеевна села, а Анна Федоровна осталась стоять. В. Г. Дресвянников зашел за стол, застланный синим куском материи, постоял секундочку и опустился на стул. Это был мужчина средних лет. Лицо усталое, но без морщин. Стриженый затылок и мальчишеский светлый чубчик. Сразу и не поймешь – и старый и молодой, и мужчина и мальчик.

– Сегодня у нас в гостях известный критик и искусствовед, – сказала Анна Федоровна. – Он часто выступает по вопросам современного киноискусства и сегодня любезно согласился прийти к нам и поговорить о Пушкине и произведениях нашего великого поэта, ставших фильмами. Сейчас Виктор Григорьевич сам представится, скажет, как его зовут, и скажет, какая у него к вам личная просьба.

Школьная аудитория не упустит случай посмеяться. Услышав, что Виктор Григорьевич скажет, как его зовут, зал заулыбался.

В. Г. Дресвянников при словах «известный критик…» забарабанил по столу пальцами. Известным критиком и искусствоведом он не был. В столичных журналах его печатали редко, оригинальные мысли его не ценили. Он относился к этому болезненно и, слыша по радио или читая в газетах слова «известный критик…», вздрагивал: опять не о нем.

Анна Федоровна села в первом ряду рядом с Ниной Алексеевной. В. Г. Дресвянников вышел из-за стола.

– Как вы уже слышали, зовут меня Виктор Григорьевич. Фамилия Дресвянников. Фамилия моя геологическая, от слова «дресва» – крупный песок, гравий…

Он на всякий случай всегда объяснял, от какого слова произошла его фамилия. Иногда при этом добавлял, что «дресва» в золотопромышленности – крупный песок с содержанием золота. Так что фамилия его, можно сказать, золотая. Но здесь он этого не сказал.

– Я пришел к вам в школу, – говорил он, медленно прохаживаясь перед первым рядом, – имея в виду… помимо основной задачи… – два шага к дверям, – помимо возложенной на меня обязанности клубом любителей кино, – еще два шага к дверям, – помимо обязанности, которую я сам на себя возложил… – два шага назад от дверей. – Любя Пушкина, – еще шаг, – любя все его творчество, – еще шаг, – в том числе «Капитанскую дочку», о которой сегодня пойдет речь, – два шага, поворот у окна, – имея в виду, помимо всего этого, и небольшую прикладную задачу. Поясню!..

При слове «поясню» голова его особенно низко склонилась. Он шагал, глядя вниз на ноги, словно следил за тем, чтобы правой ногой не наступить на левую, а левой – на правую. Паузы между словами были большие. А после слова «поясню» он дошел молча до дверей и так же сосредоточенно, молча двинулся назад и, только оказавшись на середине, напротив стола, пояснил:

– Я коллекционер… Собираю «альбомы нежных дев». – Пауза. – Выражение Пушкина, помните, вероятно, да?.. В «Евгении Онегине»: «Бывало писывала кровью она в альбомы нежных дев…» – Пауза. – Мать Татьяны Лариной писывала, ну, естественно, и Ольги, которая тоже, как вам известно, Ларина. Фамилия Лариных, вероятно, от «лары» – домашние боги древних римлян, боги очага. Так, значит… «альбомы нежных дев», выражение Пушкина… – повторил он. – Вы понимаете, о чем я говорю? В разных школах они называются по-разному: «Песенники», «Бим-бом-альбом» или «Бом-бом-альбом», «Гаданья», «Сердечные тетради». Иногда просто: «Дневник моей жизни». Их заводят девочки в шестом, седьмом классах и бросают, как правило, в девятом. Бросают в прямом смысле – выбрасывают. Если кто-то из девочек пожелает передать мне свой альбом на хранение, передайте, пожалуйста, для меня… Вот Анне Федоровне. Я буду… Я заранее…

– Но у нас, кажется… в нашей школе девочки не ведут такие альбомы? – проговорила, напряженно улыбаясь, Нина Алексеевна и пошутила: – У нас нет нежных дев. В нашей школе девочкам некогда сентиментальные стишки переписывать. Они у нас все спортсменки, разрядницы.

– Ну, может быть, несколько альбомов найдутся? Я их заберу, и тогда не будет, – сказал В. Г. Дресвянников.

Зал дружно, хотя и не очень громко засмеялся.

– Найдутся! Во все времена во всех школах были, и у нас найдутся, – сказала Анна Федоровна и подумала: «Вот пришел человек за девчоночьими альбомами. А она, учительница литературы, и не поинтересовалась ни разу этим видом творчества. А ведь в самом деле интересно, что переписывают, как переписывают. Что бытует? Только ли одна пошлость? Литературу переписывают, только не ту. А какую?»

В. Г. Дресвянников размеренно ходил перед первыми рядами, туда, обратно, смотрел не на аудиторию, а в сторону дверей.

– У нас утвердилась официальная точка зрения на школьные альбомы девочек, с которой я не согласен.

– А зачем они вам? – выкрикнули из задних рядов.

– А вы «Анкеты» собираете? – спросила Светка Пономарева, и, когда критик встрепенулся и стал разыскивать взглядом, кто его спросил, она поднялась: – Знаете, у нас есть такие тетради с вопросами… с пожеланиями…

– А зачем они вам? – опять спросил тот же напористый девчоночий голос из задних рядов и раздался смех: – Нам говорят – сжечь их, и больше ничего.

– Поясню! Вероятно, я должен пояснить? – спросил он у Анны Федоровны и Нины Алексеевны. Обе учительницы молчали, и критик еще раз спросил: – Если можно, маленький эксперимент с вопросами и ответами?..

– Да, да, пожалуйста, – сказала Нина Алексеевна, сделав жест рукой назад, в сторону зала, и глядя мимо В. Г. Дресвянникова.

– Кто вспомнит?.. Чьи стихи?.. «Я не люблю альбомов модных, их ослепительная смесь Аспазий наших благородных провозглашает только спесь. Вы, украшенные проворно Толстого кистью чудотворной иль Баратынского пером, пускай сожжет вас божий гром!»

Он еще не дочитал, как послышались выкрики: «Пушкин!», «Евгений Онегин!». Поднялась Лялька Киселева, огладив платье на себе, сказала уверенно:

– Пушкин, конечно. Из «Евгения Онегина».

– Нет!..

– Пушкин! – покраснев, нахмурив лоб, повторила Лялька. – Я могу дальше прочитать: «Когда блистательная дама мне свой in-quarto подает…» И так далее.

– Нет, не точно. Поясню…

И прежде чем пояснить, В. Г. Дресвянников с минуту молчал, загадочно улыбался, глядя в зал.

Многие сразу угадывали в строчках, которые он читал, пушкинскую руку, но никто ему ни разу не сказал, откуда они взяты: «Я не люблю альбомов модных, их ослепительная смесь Аспазий наших благородных провозглашает только спесь».

– Следующие четыре строки действительно взяты из романа «Евгений Онегин», а эти, первые, – из альбома!.. Из альбома Сленина… Из альбомной лирики! Конечно, не трудно догадаться, что писались они для романа… Размер «онегинской строфы», продолжение мысли… А записал Пушкин эти строчки почему-то в альбом, а не в роман. И тот, кто захочет понять природу четвертой главы, кто захочет вникнуть в сравнительную характеристику альбомов уездной барышни и блистательной дамы, тот должен будет обратиться и к альбому Сленина, к альбомной лирике.

– Но Пушкин, как и мы, учителя, не любил этих «альбомов модных». Пускай разобьет их гром! – попыталась процитировать только что прозвучавшие строки Нина Алексеевна.

Она проговорила это с победной улыбкой, игнорируя все тонкости, о которых толковал критик. Сам Пушкин на ее стороне. Пушкин не любил этих альбомов – и весь разговор. «Тоже мне, кино деятель! – подумала она. – Собиратель «альбомов нежных дев». О чем они там думают, присылают в школу коллекционеров?»

Открылась дверь, и вошла Марь Яна. Она присела на свободный стул в последнем ряду. У Марь Яны тяжело заболела сестра Катька. Простудилась уже после возвращения из Бакуриани, где-то на вечеринке. Классная 9-го «Великолепного» теперь спешила сразу после уроков в больницу. Она перестала проводить классный час. Сегодня совсем не была. Вместо географии был английский. И вот – пришла, когда уроки закончились. Марь Яна села тихонько и приготовилась слушать, но на нее стали обращать внимание. Раиса Русакова даже попыталась выбраться из своего ряда, чтобы подойти, но ее не пустили. Марь Яна поднялась и вышла. «Зачем приходила?» – подумала с тревогой Алена. Что-то было в фигуре классной потерянное: видимо, сестре хуже. А в школу все-таки пришла. Догнать бы, спросить… Но Алена сидела в самой середине, и критик интересные вещи рассказывал. Она решила: потом, после кино, они с Райкой найдут классную, если она еще здесь будет, и проводят домой. Надо ее проводить, обязательно, обязательно.

– Пушкин не любил именно модных альбомов. А записывал свои стихи куда? – спросил В. Г. Дресвянников.

Он хотел, чтобы и учителя и школьники поняли, что Пушкин охотно записывал стихи в такие же девчоночьи альбомы, которые он, Дресвянников, собирает. Для доказательства этой мысли у него были две пушкинские строчки из «Евгения Онегина»: «В такой альбом, мои друзья, признаться, рад писать и я». Всего две строчки, но умело повторенные несколько раз, они умножались, производили впечатление…

 
«Конечно, вы не раз видали уездной барышни альбом, что все подружки измарали с конца, с начала и кругом… В такой альбом, мои друзья, признаться, рад писать и я».
 

Он виртуозно умел цитировать, присоединяя нужные ему строки последовательно к одному, другому, третьему четверостишию…

 
«На первом листике встречаешь… А на последнем прочитаешь: «Кто любит более тебя, пусть пишет далее меня»… В такой альбом, мои друзья, признаться, рад писать и я».
 

И еще раз… Он создавал из Пушкина свою, цитатную, поэму…

 
«Тут непременно вы найдете два сердца, факел и цветки. Тут, верно, клятвы вы прочтете в любви до гробовой доски. Какой-нибудь пиит армейский тут подмахнул стишок злодейский. В такой альбом, мои друзья, признаться, рад писать и я».
 

Он старался повторением ключевых строк обратить внимание на приметы, присущие альбомам современных девушек. Переписывают же они по сей день друг у друга слова: «Кто любит более тебя, пусть пишет далее меня».

Анна Федоровна оглянулась назад и поразилась, с каким вниманием девчонки следят за выражением лица этого человека. Говорил он не очень хорошо, ходил и бубнил себе под нос:

– Пушкин в 1832 году подарил Смирновой-Россет такой альбом. Пушкин сам написал название и записал в альбом свои стихи: «В тревоге пестрой и бесплодной…» Теперь по этому пушкинскому альбому мы можем воссоздать атмосферу салона Карамзиных. Альбомная лирика двадцатых – сороковых годов… прошлого столетия… оказывала влияние даже на пушкинскую лирическую поэзию. Поэт Языков в послепушкинские пятидесятые годы жаловался на исчезновение альбомов в прозаическое и пошлое время. Не альбомы пошлые, даже если в них встречаются кое-какие вольности. Время пошлое, в которое исчезают альбомы. Поясню! Для этого мне надо вернуться немного назад, в допушкинское время. Наиболее ранние альбомы в собрании Рукописного отдела Пушкинского дома относятся ко второй половине XVIII века. Это так называемые штамбухи, распространившиеся…

Нина Алексеевна решительно поднялась.

– Виктор Григорьевич, извините. Мы пригласили киномеханика на определенные часы. Я боюсь, мы просто не успеем…

– Хорошо, давайте сначала посмотрим кино, – сказал он и сел в первом ряду на свободное место, положив ногу на ногу, начал покачивать носком ботинка.

Но когда погас свет и застрекотал узкопленочный аппарат, В. Г. Дресвянникова вызвали в коридор. Там уже стояли Нина Алексеевна и Анна Федоровна.

– Я немного отвлекся, – сказал он, улыбаясь, – извините, страсть коллекционера.

Нина Алексеевна закурила и, заговорив, стала пускать дым в сторону и смотрела в сторону:

– Это ничего. Интересно. Но немного, как бы это сказать… не по теме.

– Всю жизнь так живу… Не по теме, – он посмотрел на Анну Федоровну.

Она потопталась, опустив голову, сказала:

– Да, интересно. Лично мне интересно… Добавление к «Евгению Онегину» – это интересно. Вы считаете, тут нет подмены школьных альбомов пушкинскими альбомами?

– Может быть, отчасти… Совсем немного… Не во всех случаях можно легко отделить альбом от альбома, историко-литературные интересы требуют заострения мысли.

– Нет, не могу я, Виктор Григорьевич, согласиться, хоть режьте, что альбомы наших дев представляют историко-литературный интерес, – сказала Нина Алексеевна.

– Да, да, – соглашался В. Г. Дресвянников. – Это все проблематично.

– Я вам скажу честно, – Нина Алексеевна стряхнула пепел в бумажку, свернутую коробочкой, – я против этих альбомов. Была и буду! Они записывают туда всякую чепуху. А иногда, извините за выражение, и похабщину.

– Да, да, я знаю, – сказал В. Г. Дресвянников.

– Но тогда непонятно, зачем вы так говорили. Мы боремся с этими альбомчиками, анкетами.

– Может быть, зря боремся? – мрачно возразила Анна Федоровна. – Вернее, не так боремся, не знаем, с чем боремся. Альбомов этих нам читать не дают.

– Читала я, – сказала Нина Алексеевна, – читала, отбирала, за мою практику можно было бы уже такую коллекцию составить. Не понимаю я, Виктор Григорьевич, зачем вам, кинокритику, эти альбомчики?

– Живу не по теме, думаю не по теме. Но после фильма даю обещание держаться темы, честное слово.

Нина Алексеевна с сомнением посмотрела на него:

– Только вы, пожалуйста, не очень долго держите их после фильма. Им уроки надо готовить. И родители будут волноваться.

– Хорошо, хорошо, я понял.

Глава пятнадцатая

После фильма В. Г. Дресвянников говорил только об экранизации пушкинских произведений «Капитанская дочка», «Дубровский». Потом девчонки задавали вопросы, он отвечал. Он любил отвечать на вопросы. Тут можно говорить не по теме. О чем спросили, о том и говорить. Но, воспользовавшись паузой, Нина Алексеевна поднялась, поблагодарила его от имени школы, пожала руку. Все захлопали. В. Г. Дресвянников под аплодисменты вместе с учительницами вышел в коридор. И уже в коридоре почувствовал, что Нина Алексеевна потеряла к нему всякий интерес, а учительница литературы идет и, судя по всему, думает о том, что он сказал, вместо того, чтобы безоговорочно согласиться с умным эрудированным человеком, которые не часто приходят к ним в школу.

С его оригинальными мыслями всегда было так. Он поражал воображение слушателей, пока они не замечали подмены. Некоторые считали, что его мысли и оригинальными-то были за счет подмены. Они не понимали, что он подменял одно другим для доходчивости. Его мышление требовало оригинальной формы, парадоксов, только и всего. Ему казалось сейчас, после вопроса Анны Федоровны, что он сознательно подменил в своих рассуждениях школьные альбомчики с песенками «Мой дедушка разбойник» и «Чап-чап-чары» альбомом Смирновой-Россет, куда записывали свои стихи Пушкин, Плетнев, Вяземский, Лермонтов. В. Г. Дресвянников не хотел себе признаться в том, что учительница попала в слабое место в его рассуждениях, которого он сам не замечал, а теперь заметил, но не хотел соглашаться с какой-то там школьной учительницей. Что они понимают! Но настроение у него испортилось. Он шел по улице и поглядывал на прохожих исподлобья, с обидой и враждебностью.

Около перехода он остановился, пережидая идущий транспорт.

– Виктор Григорьевич, извините, пожалуйста.

Он обернулся. Перед ним стояла девушка. Красный беретик, румяные от быстрого бега щеки, нежная бледность лица и большие светло-зеленые глаза – Лялька Киселева. Она считалась слабенькой девочкой, не ходила на лыжах, не бегала, пропускала уроки физкультуры. Но тут пришлось бежать, потому что никто из девчонок не решался догнать В. Г. Дресвянникова, хотя всем хотелось с ним поговорить, спросить его о том, о чем они не решались спрашивать в школе при учителях.

– Понимаете… Мы лучше сами… Не надо через учителей… альбомы…

Подбежали другие девчонки.

– Вы знаете, какие они, – сказала Маржалета про учителей и махнула рукой.

– «Анкеты» вы собираете? – опять спросила Светка Пономарева.

Ее голосок заглушили более громкие, более напористые голоса.

– Учителям отдашь, они потом начнут…

– Прорабатывать будут, нотации читать. Охота была!

– Виктор Григорьевич, а правда, что Высоцкий женился на Марине Влади?

Девчонки его окружили, задавали вопросы наперебой. Он успевал выслушивать их, но не успевал отвечать. Он улыбался, вертел головой, потом сказал:

– Пойдемте, а то мы мешаем.

В. Г. Дресвянников двинулся вдоль улицы, окруженный девчонками. Алена тоже была здесь. Ей хотелось поговорить с критиком и искусствоведом о стихах. Она решила отдать ему свой «Бом-бом-альбом» и свои стихи, чтобы он сказал: стоит ей писать или нет. Конечно, она знала сама – стоит. Писать она будет! Но хотелось, чтобы это же самое сказал ей критик. Алена заходила и с левой и с правой стороны, но перевести разговор на литературу ей не удавалось. Маржалета и Лялька Киселева завладели вниманием критика, и еще мешали своими глупыми вопросами две девчонки из 8 «А» – Петрушина и Маташкова.

– Виктор Григорьевич, а на ком женат Тихонов?

– Виктор Григорьевич, а что сейчас делает Соломин?

В. Г. Дресвянников знал личную жизнь актеров отчасти тоже так, по слухам, но по слухам более достоверным, поскольку был все-таки связан с областным клубом любителей кино.

– Виктор Григорьевич, вы куда сейчас идете? Вы где живете? Мы вам принесем альбомы домой.

– Я живу в противоположном конце. Я не знаю, куда вы меня ведете.

– Мы никуда… Мы здесь живем, – сказала Светка Пономарева. – Хотите, я сейчас вам принесу? Вы «Анкеты» собираете? – Ее, наконец, услышали, она торопливо принялась объяснять: – Там такие вопросы на каждой странице: «Твое хобби», «Что ты больше всего ценишь в девушке?», «Что бы ты сделал, если бы нашел миллион?»

– Да, да, – сказал Дресвянников. – И «Анкеты» тоже. Все разновидности альбомов, какие есть.

Светка Пономарева жила в доме, где был магазин «Электроника». Она убежала за тетрадкой, радуясь тому, что может оказать услугу такому интересному человеку. Найдя тетрадку, она выглянула в окно. Внизу остались только Лялька Киселева и В. Г. Дресвянников. Они прогуливались вдоль стеклянной стены магазина.

В. Г. Дресвянников и Лялька ходили по плитам тротуара, поглядывая на проносящиеся по улице автомобили. В щелях между плитами налип бугорками снег, образовав кое-где наледи. Когда они подходили к таким скользким местам, В. Г. Дресвянников брал Ляльку под руку, осторожно вел, потом отпускал. Лялька нисколько не смущалась.

– Вы не можете представить, – говорила она, – какие в девятом классе есть еще дети. Фантики собирают.

– Фантики? – спросил В. Г. Дресвянников.

– Да… Нас только несколько человек, которые, можно сказать, переросли школу. Остальные все, понимаете… кантри.

– Кантри?

– Да, сельские. Им бы только побегать по зеленой травке. Некоторые, знаете, совсем дети. Особенно мальчишки. Они такие маленькие. И вообще, кантри, в смысле интересов. И альбомчики у нас ведут кантри. Вы там не найдете ничего интересного. Переписывают друг у друга «люби меня, как я тебя» и вообще всякие песенки. Я никогда не переписывала.

– А ваш альбом? – спросил В. Г. Дресвянников. – Вы мне его покажете? – Он невольно перешел с Лялькой Киселевой на «вы», потому что она держалась по-взрослому и разговор вела с ним взрослый.

– У меня нету. А почему я вас догнала, да? Они все стеснялись. Пришлось мне вас догонять, хотя я бегать не люблю. – Они дошли до угла и повернули назад. – Вы читали новую повесть Юрия Трифонова?

– Да, – сказал В. Г. Дресвянников. – Городские повести Юрия Трифонова я все читал. Сильная литература.

– А у нас есть такие, которые не читают. У нас, не хочется говорить, но если честно, почти все такие. Их интересуют только детективы, научная фантастика. А «Вокруг Пушкина» вы читали?

– Нет, я слышал, что есть такая книга, но не читал. Даже не видел.

– Я читала и, естественно, видела. – Она засмеялась. – Хорошо издали, с супером. Мы бы, конечно, сами не достали, с книжками стало так трудно. Мой папа дирижер. Он работает в нашей опере. Ему принесли…

– Дирижер? – уважительно удивился В. Г. Дресвянников.

– Да, – небрежно ответила Лялька, – ни одного вечера дома, все за пультом и за пультом… Там, в этой книжке… изложен новый взгляд…

Прибежала Светка Пономарева. В. Г. Дресвянников взял тетрадку, начал ее разглядывать, и, поскольку Лялька молчала, пришлось Светке поддерживать разговор.

– А вот здесь – пожелание, – сказала она. – Там вопросы и ответы, а здесь пожелание хозяйке тетради. Мишка Зуев, комик, написал… «Что пожелать тебе, не знаю, ты только начинаешь жить. От всей души тебе желаю с хорошим мальчиком дружить».

Лялька посмотрела на В. Г. Дресвянникова. В ее взгляде было: «Я вам говорила, ничего, кроме глупостей, вы тут не найдете».

После Светки Пономаревой ближе всех к «Электронике» жила Алена. Она достала из нижнего ящика «Бом-бом-альбом», не раздеваясь присела к столу, переписала на отдельный листок стихотворение «Береза». Переписывая, думала: «Вот бы напечатать. Он связан с газетами, отнесет – и напечатают. Очень просто. Вот было бы… Утром мать Сережки развернет газету, увидит стихи, увидит портрет знакомой девочки, скажет: «Сережа, это не вашей девочки стихи?» Алена размечталась, потом спохватилась: «Ой, скорей, а то уйдет».

Пробегая под аркой, Алена остановилась: «Ой, Марь Яну забыла разыскать!» На душе стало смутно. Но тут Алена увидела процарапанные на темной стене арки слова: «Алена хорошая» – и забыла про Марь Яну. Какой-то дурак в подъезде пишет и здесь нацарапал. Но все-таки приятно.

Алена подошла к девчонкам, к В. Г. Дресвянникову, протянув тетрадь, сказала:

– Вот!

А листочек со стихотворением оставила в руке и тут же скомкала, спрятала в карман пальто. Она не собиралась этого делать, а когда сделала, поняла: наказала себя за невнимательность к Марь Яне, за то, что поддалась общей суете… Алена с досадой пнула льдистый бугорок, нахмурилась.

Принесли свои тетради Маржалета, Нинка Лагутина. А девочки из 8 «А», Петрушина и Маташкова, не вернулись.

– К сожалению, я больше ждать не могу, – сказал В. Г. Дресвянников. Он забрал альбомы и ушел.

Девчонки постояли, посмотрели ему вслед. Они испытывали легкое разочарование. Произошло что-то странное. Прятали альбомы от родителей, от учителей. Выбирали тайные минуты для того, чтобы полистать, записать новую песню, стишок про любовь. Пришел чужой человек, мужчина, попросил, и они отдали. И еще бежали за ним, чтобы взял.

– Посмотрим, что в магазине? – предложила Нинка Лагутина.

Зашли в магазин. Нинка Лагутина надолго задержалась у прилавка, где продавались термосы. Ляльку Киселеву и Маржалету интересовала посуда: хрусталь, фарфор. Алена остановилась перед витриной с телевизорами. Она думала: «Телевизоры, телевизоры, телезрители, дневники отдать не хотите ли? Хотим, – отвечала она себе, – отдали и так далее…»

Постепенно все собрались около витрины с телевизорами.

– Хорошие чайные сервизы есть, на шесть персон, – сказала Лялька Киселева.

– Тетки, а у меня там склеенные страницы, – сказала Маржалета.

– Какие? – удивилась Светка Пономарева.

– Дневник… Расклеит, прочтет! – Она приложила ладонь к щеке и зажмурилась.

– Зачем склеенные?

– Бэби! – Маржалета даже отвернулась.

Таких девчонок, как Светка Пономарева, которые еще не влюблялись, не целовались и не знают, что существуют специальные страницы для записи сердечных тайн, она называла высокомерно «бэби».

В «Бом-бом-альбоме», в «Песеннике» или даже в «Дневнике моей жизни» в двух-трех местах выбирались парные страницы, заполнялись самыми жуткими охами и вздохами и склеивались. Прочесть секрет можно было, только разорвав эти страницы в определенном месте, где был нарисован цветочек.

– Ну и что? У меня там написана и заклеена неприличная загадка, – сказала Нинка Лагутина. – Не догадается. А догадается – пусть. Угадайка, угадайка – интересная игра.

На улице они еще больше развеселились, представив, что будет, если критик расклеит страницы. Алена смеялась до самого дома. Но едва закрылась за ней дверь подъезда, сразу стало грустно. Отдала чужому человеку то, что отдавать не следовало. Это было ясно.