Текст книги "Дневник лабуха длиною в жизнь (СИ)"

Автор книги: Эдвард Шик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Такого я не ожидал.

– Спасибо! Спасибо большое, товарищ майор! – едва не задохнулся я от радости. – Разрешите идти, товарищ майор?

– Иди! – махнул рукой майор.

Я отдал честь. Развернулся на месте и был таков.

Меня не посадили. Замполит майор Ашман спас меня! Попади я в дисбат, жизнь моя, вполне вероятно, пошла бы по наклонной. Ничего хорошего меня бы не ждало! В те годы еще не размышлял о Боге, об ангелах-хранителях. Все это придет, когда должно будет прийти. Похоже, ангел вмешался!

Рота обеспечения

Из оркестра меня выгнали, и я продолжил службу в роте обеспечения. Командиром роты был капитан Тумаш. Небольшого роста, поджарый, лет сорока пяти мужичок. Называли его Железный Командир. Был строг, но справедлив. Время от времени устраивал боевую тревогу. Так было и в этот раз. В два часа ночи сержант завопил:

– Боевая тревога-а-а! Подъе-е-ем!

Сонные солдаты, тихо матерясь, быстро одевались. В дверях стоял, сложив руки за спину, капитан Тумаш в безупречно сидевшей на нем форме, гладко выбритый, и наблюдал за всем. Сержант быстро ходил между кроватями.

– Портянки мотайте хорошо! Далеко бежим!

Тумаш погнал нас в Глинна Наварию: приблизительно десять километров в одну сторону. Сам бежал рядом. В какой-то момент крикнул:

– Газы!

Мы на ходу натянули противогазы. Долго он нас не мучил и через пять минут дал команду:

– Отставить газы!

Рота змеей растянулась метров на сто. Капитан разворачивал всю роту назад, к последнему бегущему, и снова вперед. Ребята злились на отстававших. Я бежал не в самом конце, за мной было еще человек десять. Бежать становилось все труднее. Меня подстегивала накопившаяся злость: за то, что выгнали из оркестра, за то, что крыша поехала, за то, что происходило дома, и вообще за все! Наконец Глинна Навария. Капитан дал десять минут на отдых. Все повалились на землю. Десять минут пролетели, и рота побежала назад. Я опять бежал почти в конце, но, видимо, пришло второе дыхание, и я держал свою позицию, только автомат бил по спине да скатка по шее. Змея бегущих растянулась уже метров на двести, но Тумаш больше роту не заворачивал. До финиша оставалось километра два, как Васылько, маленького роста, тщедушный парнишка, бежавший за мной, начал отставать.

– Я бильше не можу, бильше не можу! – почти плакал он.

– Васылько, трошки зосталось.

Я уже знал, что добегу.

– Ни, не можу, не можу!

Он стал отставать. Слезы, смешавшись с соплями, размазались по лицу.

Жаль стало Васыля.

– Давай мне свой автомат!

– Правда?

– Давай, давай!

Я надел его автомат на себя. Капитан оглянулся, но промолчал. Оставалось еще с километр, когда Васыль, бежавший теперь рядом со мной, опять начал отставать.

– Все, не можу бильше! Не можу! Я зараз лягу.

– Васыль, мало зосталось. Ще трошки!

Не знаю почему, но мне очень захотелось, чтобы он добежал. Я снял свой ремень. Зацепил пряжку за крючок. Получилось большое кольцо.

– Трымайся!

Протянул ему кольцо, и так – я тянул его за собой – мы медленно, самыми последними – добежали! Тумаш все видел и снова промолчал.

Воскресенье. Лето. Тепло. Обнажившись по пояс, гоняем в футбол. К службе в роте я пообвык. Одно было не очень приятно: часто после похода в солдатскую баню подхватывал лапчатую вошь (мандавошек). Раз в неделю по субботам тем, кто не провинился, капитан Тумаш давал увольнительную до десяти вечера, что было очень кстати. Ира брила мне причинное место и мазала серо-ртутной мазью.

Служил с нами старший сержант, молдаванин Думитру. Солдаты не любили его – он лепил наряды вне очереди. Как-то ребята решили его проучить. В роте всегда можно было найти несколько ребят, носителей этих отвратительных насекомых. Каждый, у кого они были, наковырял в бумажку сколько мог, после чего ссыпали все на один кусок бумаги. Тот, кто вызвался привести приговор в исполнение, после отбоя, выждав, когда сержант заснет, приподнимал одеяло... и высыпал содержимое бумажки на него. Надо добавить, Думитру был очень волосат. Через два дня бедняга неистово чесался – солдатам в кайф!

У меня с ним проблем не было. Он играл на аккордеоне пальцами-сардельками много румынской музыки, и довольно неплохо. Нот не знал, но ему и не надо было, так как больше он ничего не играл и не хотел играть. На праздничных концертах мы с ним играли дуэтом молдавскую и румынскую музыку.

Железный Командир

Была пятница. Конец рабочего дня. Капитан Тумаш задержался в своем маленьком кабинете. До тех пор, пока он не покидал пределы части, вся рота чувствовала себя неуютно. Наконец, когда уже появились первые звезды, он вышел с портфелем под мышкой. Зашел в красный уголок, где мы с Думитру музицировали. Подошел ко мне и, кивнув в сторону дверей, бросил:

– Иди за мной!

Я пошел за ним. Он – в сторону проходной. Я за ним. Подошли к проходной – я остановился.

– Чего стал? – оглянулся Тумаш. – Следуй за мной! – Бросил караульному: – Он со мной.

Вышли на улицу. Идем рядом. Не могу понять, что происходит?

– Слышал я, ты парень горячий, – начал капитан.

Я понял, о чем он.

– Не следовало мне это делать... Но сынишка был в тяжелом состоянии... да и поднакопилось... Крыша и поехала.

Идем, молчим.

– Ты где живешь? – спросил капитан.

Сказал где.

– Идем, провожу!

Я обрадовался. Возможности убегать в самоволку, как при оркестре, в роте обеспечения не было, я и не мечтал о том, что сегодня попаду домой. Мы не сели на трамвай – пошли пешком. Капитан молча нес свой портфель.

– А ты молодец! – произнес, слегка усмехнувшись, Тумаш.

"Неужели все-таки о том, что крыша поехала?"

Не хотелось бы мне возвращаться к тому тяжелому для меня моменту – моменту, когда мне вдруг стало все равно, что будет со мной. К моменту безрассудной ярости. Случилось это не так давно и было еще свежо.

Прошли еще немного.

– Я думал, музыкант... не добежит... А ты вон каков оказался... Товарищу помог... оба добежали, – произнес капитан, кинув на меня взгляд.

Я молчал. Вспоминал, что были моменты, когда хотелось упасть на траву вместе с Васылькой, и будь что будет. Знал бы он, сколько злости и нерва было во мне в тот день. Злость, помогавшая не упасть и даже поддержать другого. Вспомнил, как на обратном пути открылось второе дыхание, и захотел, и помог Васыльку. Горд был собой. Приятное потом было чувство.

Продолжаем шагать. Вот уже Главпочта и "Цитадель".

– Зайдем сюда, – показал капитан на вход в "Цитадель", тот же вход, куда я с Драником заходил и где отомстил за свою боль.

Дойдя до ближайших кустов, он остановился, достал из портфеля бутылку "Московской", дал мне подержать портфель, откупорил бутылку и, сделав несколько крупных глотков, передал бутылку мне. Я слегка стушевался: неужели всегда такой строгий, подтянутый наш капитан, Железный Командир, от которого никто никогда не слышал запах спиртного, так вот – с горла... и мне предлагает? Отказываться не стал и, пригубив, вернул бутылку. Пошарив в сумке, он вытащил две маленькие сушки. Молча грызем.

– Хочешь курить? – предложил Тумаш. – Кури, я не курящий.

– Знаю.

Постояли у кустов еще с полчаса. За это время еще два раза прикладывались к бутылке.

Я пил немного, маленькими глотками. Капитан пил большими глотками и помногу, был какой-то нервный. Поставив портфель у ног, он засунул руки в карманы и уставился пустыми глазами в даль. Что-то мне подсказывало, что у капитана не все хорошо в семье.

– Как дома у тебя, как сынишка? – вдруг спросил он.

– Сынишка в порядке, бегает, растет, – ответил я и, секунду помолчав, прибавил: – Дома не очень.

Видимо, алкоголь располагает к откровенности.

– Чего так?

– Мать с женой не ладят.

– Ну это сплошь и рядом, а как жена? Что делает?

– Танцует в театре.

– Танцует?

– Ну да, она танцовщица.

– Как она – хорошая, верная, ждет?

Неожиданный вопрос застал меня врасплох. Закурил сигарету. Помолчал немного. Тихо ответил:

– Не знаю...

И уставился в то же никуда, куда смотрел капитан. Молчим. Каждый смотрит в свое никуда.

– Знаешь, – начал капитан, – за годы моей службы сколько дураков, болванов застрелилось из-за баб? Много! – отвечая самому себе, нахмурившись, проговорил командир роты.

Вытащил "Московскую" и, не предлагая мне, допил. Бутылку положил в портфель. Давно стемнело. Похолодало. Начало моросить.

– Ну что, пошли, а то намокнем, – сказал Тумаш, нагибаясь взять портфель, и упал в мокрую траву.

Он был пьян. Я помог подняться и придержал его за руку.

– Не надо! – выдернул он руку. – Я сам... пошли!

Двинулись в сторону дома. Капитан шатался. Дождь продолжал моросить. Он споткнулся, я еле успел поймать его за руку. Больше не вырывался. До дому оставалось десять минут ходу. Я решил разрядить обстановку:

– Товарищ капитан, можно я расскажу вам анекдот?

– Валяй, – безразлично произнес капитан.

– Значит, так... – начал я медленно.

Анекдот был не короткий. Я старался рассчитать так, чтобы закончить при подходе к дому.

– В какой-то Н-ской части старшина роты приказал солдатам в свободный час сделать какие-нибудь поделки. Кто нарисует, кто лобзиком попилит, кто с пластилином пофантазирует. Через некоторое время солдаты сдали старшине свои работы. Рядовой Рабинович протягивает старшине небольшой, чистый кусочек дощечки.

"Что это?" – спросил старшина.

"Как что? Это глюкало".

"Какое такое глюкало, ты что, издеваешься?!"

"Товарищ старшина, и вправду глюкало", – отвечал Рабинович.

"Три наряда вне очереди! – гаркнул старшина и понес показать командиру роты солдатские поделки. – Вот, товарищ капитан, все солдаты как люди, а этот Рабинович..." – и протянул дощечку.

"О! Глюкало!" – радостно воскликнул командир роты.

Старшина опешил: "Какое глюкало?"

"Ну что вы, старшина, разве не знаете?"

Старшина, разинув рот: "Не-е!.."

"Это когда вы собираетесь принять ванну, заполняете ее водой и кладете на воду глюкало, а оно качается на воде и делает глюк, глюк, глюк!"

Капитан скосил на меня глаз, удивленно пожав плечами. Подошли к площади. В моем окне горел свет. И вдруг неожиданно Тумаш с надрывом закричал:

– Сука, как она могла?! Что мне теперь с ней делать?!

Я таращил на него глаза:

– Кто она?

– Кто! Кто! – громко продолжал он. – Дочка моя, сука, забеременела, а этот говнюк и не собирается жениться, и что теперь будет?! У нее уже пузо надувается!

Я молчал, не зная, что сказать. Теперь понял причину, по которой он взял меня с собой. Не хотел пить в одиночку, необходимо было выговориться, облегчить душу. Льстило, что взял меня.

Дождь разогнал людей. Мы были мокрые. Капитан сунул руку в портфель и вытащил пустую бутылку. Подержал ее в руках, посмотрел на нее и... вдруг размахнувшись запустил в стену дома.

– Сука! Сука! – надрывался бедный капитан.

Бутылка, ударившись о стену, со звоном разлетелась на мелкие кусочки. К счастью, никому в окно не попала. Все-таки как алкоголь вкупе с горем, а иногда и без, меняет человека!

– Товарищ капитан, пожалуйста, успокойтесь, сядьте вот на скамеечку! – кинулся я его успокаивать.

– Посиди со мной, – попросил Тумаш.

Сели на мокрую скамью.

– Вон мое окно, – показав рукой, сказал я.

Сдвинув брови к переносице, командир роты хмуро молчал, опустив голову. За шиворот капала вода. С нас лилось. Посидев с пару минут, он медленно поднялся.

– Ты иди к семье. Придешь завтра к отбою, – уже спокойно произнес.

– Спасибо, товарищ капитан, может, я вас проведу до дому?

– Нет, не надо! Я дойду!

Медленно, уже не качаясь, промокший, с опущенными плечами, побрел несчастный отец-капитан. Я смотрел вслед. Хорошо, что у меня сын, не дочь, хотя кто знает? Мама говорила – сын в подоле не принесет. Я принес: ребенка и жену в придачу!

Подоспел сентябрь. Город время от времени омывало дождями. Ира уже год работает в театре. Ее любили за веселый нрав и особенно за организацию вечеринок. Она сдружилась с актрисой Наташей Миносян, делившей с ней гримерную.

Дома та же песня: "Ира поздно приходит и пахнет алкоголем!" Я отмалчиваюсь и стараюсь поменять тему. Не всегда получается. Обида каждый день давила на мозжечок. Боль притаилась в сердце. Память время от времени подбрасывала эпизод, с той безымянной на снегу.

Преждевременный дембель

В тот солнечный сентябрьский воскресный день мы с ребятами, раздетые по пояс, в сапогах, играли в футбол. В борьбе за мяч я получил сильнейший удар ногой в колено. Упав, схватившись за колено, катался по земле, корчась от боли. Через несколько минут боль отпустила, но продолжать игру я уже не смог. На следующий день в большом солдатском туалете, присев, почувствовал, как больно стрельнуло в колене. Встать не мог. Колено не разгибалось. Сидел долго над «очком», не зная, что делать. Выхода не было – резко разогнул колено. Что-то сильно хрустнуло, в глазах потемнело от боли. Отдышавшись, я побрел в санузел. Медсестра попросила меня присесть. Я сказал, что мне будет очень больно, причем два раза – когда присяду и когда буду вставать. Сестра настаивала, ей надо было видеть. Сделав пару глубоких вздохов, присел. В колене стрельнуло, в глазах помутилось. Сестра сказала:

– Все понятно, мениск разорван.

– И что теперь? – спросил я с пола.

– Операцию надо делать, а пока что дам тебе анальгин.

Еще раз собравшись с духом, разогнул колено.

На следующий день с утра отвезли меня в военный госпиталь. Операцию делали за день до моего дня рождения. Перед операцией пришлось еще два раза приседать перед врачами. Через пару часов после операции ко мне прорвалась мама. Она гладила меня по голове и слушала мой послеоперационный бред. На следующий день пришла Ира. Сидела скучная, неразговорчивая, да и мне не очень хотелось говорить.

– Что будет с ногой? – спросила она.

– Доктор сказал – поправлюсь.

Разговор не клеился. Побыв с час, Ира ушла, забыв поздравить с днем рождения. Стало тоскливо. Чувство вины за ту безымянную улетучивалось. Пробыл я в госпитале неделю. На пятый день, когда уже понемногу с костылями передвигался, уболтал симпатичную медсестру пойти со мной в опрятный, размером с небольшой парк двор госпиталя. Медсестры помогали больным ходить, и мы незаметно проскользнули в парк.

Смеркалось. В парке никого. Нашли скамью. Я пристроил свою толстую от бинтов ногу на костыль, сел, положив одну руку ей на плечи, другой же рукой стал шарить у нее за пазухой. Она улыбалась и без особого сопротивления пыталась убрать мою руку с грудей. Поцеловав, предложил ей лечь на скамейку. Медсестра немного помялась, сказала, что с такой ногой у нас вряд ли что-то получится.

– Получится, ложись, сними трусики, попробуем, у меня есть идея.

Она пожала плечами, глянула по сторонам, быстро сняла трусики и легла. Медленно встав, положил костыль одним концом на скамью, с большой осторожностью пристроил на него свою забинтованную ногу. Вторую ногу коленом поставил на скамью и медленно, постепенно, нацелившись в нужное мне место, стал снижаться. Нога соскальзывает с костыля, я падаю на медсестру, пребольно ударяюсь коленом о скамью. Перепуганная медсестра, выскользнув из-под меня, испуганно озираясь, бережно усадила ойкающего, побледневшего пациента. Посидев пару минут, мы по одному вернулись в госпиталь. Именами не обменялись. "Что в имени тебе моем?"

Через два дня меня привезли в часть и еще через неделю комиссовали. Свобода! Свобода! Радость беспредельная! Вместо трех лет отслужил на год меньше! Старший сержант Думитру подарил мне сборник "Румынские мелодии". Я зашел попрощаться с капитаном Тумашем. Глаза у него были грустные. Попрощался с капитаном Соколом. Неплохой, в общем, был мужик.

Через месяц я отбросил костыли и еще немного походил с папиной палочкой.

Дзвинка

Все женщины ведут в туманы.

(Цветаева М. И.)

Нашел я одну работенку – руководить художественной самодеятельностью на «Збойсках», в местном клубе. Район находился у черта на куличках, далеко от центра, на окраине и был не из очень благополучных. Делили его между собой украинцы и цыгане.

Первого мая в местном клубе дали подготовленный мною концерт, и после концерта большой компанией пошли праздновать к певице Дзвинке домой. Она жила с мужем в небольшой хатке недалеко от клуба. Набралось человек двадцать. Не знаю, чего было больше на столах – закуски или алкоголя? Я выпил две рюмки водки, а дальше, чтобы никому ничего не доказывать, умудрялся выливать содержимое рюмок под стол. Через час-полтора пришлось расчехлить баян, и пошел украинско-цыганский репертуар. Поорали с часок, потом начался какой-то между кем-то спор. Потом пили за перемирие, и так несколько раз.

Подвыпившая хозяйка дома Дзвинка села рядом со мной. Мы тихо болтали. На нас никто не обращал внимания. Черноволосая, стройная, симпатичная женщина, на лет пять старше меня, своими кокетливыми (где-то я уже встречал такие) глазами просто внаглую "снимала" меня. И... вдруг под столом положила мне свою руку чуть выше колена. "Да, – подумалось, – пьяная баба, муж рядом, а она такое вытворяет!" Вслух сказал:

– Дзвинка, я потихоньку пойду домой.

– Подожди! – как-то вдруг страстно, глядя мне прямо в глаза, прошептала она... и подвинула руку ближе к ширинке.

Гости громко продолжали спорить и пить. Хозяйка дома, придвинувшись еще ближе, горячо в ухо зашептала:

– Я сейчас выйду... а ты через минуту выйди следом за мной!

Задела пальчиком ширинку, встала, взяла тарелки и вышла. У меня была минута на размышления. В первою очередь подумал: "На всякий случай надо зачехлить инструмент". Во вторую: "Что, если хозяин дома, зная свою жену, украдкой наблюдает за нами?.. Мне только не хватало разгневанного, пьяного мужа с топором..."

Я встал и эдак лениво, медленно вышел. Гости орали. Дзвинка ждала меня в сенях. Схватила за руку, приложила к своим губам палец и увлекла в сарай. Там, глядя мне в глаза, не отпуская моей руки, опустилась на сено, потянув меня на себя. Я встал на колено рядом. Хозяйка притянула меня к себе. Обхватив руками за шею, прильнула к губам. Что ж мне было делать?! Отдался на волю плотского желания. Сарайное счастье продолжалась не более трех-четырех минут. В момент экстаза нога дернулась, и я опрокинул какой-то горшок. Зазвенело, зашумело. Мы оба испугались, но дело уже было сделано. По одному вернулись к столу. Гости гуляли. Взяв баян, я незаметно вышел и поплелся по ночному майскому городу. Цвела сирень.

Сегодня я тоже приду домой поздно, пахнущий алкоголем. Пока шел, было время подумать: "Как же я мог, вот так сразу, и уже в третий раз? Но ведь Ира первая начала, и теперь я тоже могу, да и женщины тоже хороши – вот так сразу ноги расставлять! Сама тащила на себя! Я не виноват. У этой было имя". Подкрадывалась мысль, что таких женщин, должно быть, немало. "Но Ира все-таки не такая. Не может она быть такой, и все!"

В тот клуб я больше не ходил.

«Дружба»

Намедни встретил Дмитрия Ольшанского. Он сообщил, что через два месяца его танцевальный ансамбль «Дружба» поедет в Киев на очень важный концерт. Ольшанский предложил мне собрать небольшой оркестрик и подготовить с ним танцевальную программу для аккомпанемента его ансамблю. Ансамбль был при клубе госторговли в пяти минутах ходьбы от моего дома. Я собрал состав из шести человек: контрабас, ударные, баян и три дудки (кларнет, труба, тромбон). Мне надлежало написать три аранжировки и подготовить с оркестром танцы – украинский, русский и венгерский. Духовики, которых я нашел, были военными музыкантами на пенсии, опытные нотники, но одна была с ними проблема – пьянчужки. Были очень довольны халтурой на целых два месяца. Через две недели им дали аванс – двое из них сразу же пропустили репетицию. Ольшанский очень разозлился, попросил найти других музыкантов. Я уговорил оставить этих, поручившись за них.

Пока что положил глаз на красивую, аппетитную танцовщицу Иру Бузину. Она любила танцевать, училась в Политехническом институте. Брюнетка с сочными, слегка подкрашенными губами и большими карими глазами, ростом чуть выше моей Иры, поплотнее, с несколько крупным для танцовщицы бюстом. Эта Ира вызывала в мужчинах звериное чувство – обладать. Подобраться к ней было нелегко – вокруг нее пчелами вертелись ребята. Я ее хочу! Нет, чувств никаких не возникло, так сказать – бесчувственное желание, но во время разговоров с ней ясно ощущал – во внутреннем кино прокручиваются цветные эротические видения! В паху что-то щекочет.

К концерту мы готовились серьезно – два раза в неделю с оркестром и еще один раз в неделю под баян. Наконец я нашел удобный момент и спросил у Иры разрешения проводить ее до трамвая.

– Нет, Эдик, извини, я сегодня очень спешу! Может быть, в другой раз?

– Я могу надеяться? – спросил я мягким, медовым баритоном.

(И откуда это во мне? Кот Базилио!)

– Вполне, – улыбнулась она, бросила на меня внимательный взгляд и побежала.

Улыбаясь какой-то хищно-похотливой улыбкой, я смотрел ей вслед.

"Что это со мной? Да ничего! Это моя жена во всем виновата! Если бы она не была такой, то и я бы от рук не отбивался!"

В Киев приехали поздним июньским вечером. На следующий день – выступление в концертном зале "Украина". В девять часов утра – получасовая репетиция, а вечером – концерт. До вечера оставалось еще много времени. Я все время находился с музыкантами. Контрабасист и ударник не пили, за духовыми надо было посматривать (все мне в отцы годились), да и обещал Ольшанскому, что все будет хорошо. Прошлись по Крещатику, посмотрели на полноводный, широкий Днепр и... духовики мои захотели в гостиницу, отдохнуть... Понял – хотят оторваться. Сказал, что пойду отдохну тоже. По дороге они взяли по бутылке пива. Хотел было возразить, но они меня заверили – пиво для них, что для меня компот. Гостиница была какая-то третьеразрядная, у нас была одна комната на четверых. У кларнетиста оказались карты, и мы сели играть в "Тысячу". Каждый раз сидящий на прикупе выходил в туалет. Игра подходила к концу, когда я заметил, что дяди "под газом". Мне надо было убедиться в правильности моих подозрений, и я пошел в туалет. Обнаружить бутылку водки не составило труда. Как только показался в дверях с бутылкой они в один голос стали уверять меня в том, что, мол, они все отлабают как надо, и чтобы я не беспокоился, и эта бутылка водки для них троих – как слону дробинка. До выхода из гостиницы оставалось два часа, и я настоял, чтобы они поспали час – полтора. Мне хотелось пойти поискать Бузину, поболтать с ней, но я боялся оставлять их одних.

На концерте оркестр сидел на сцене сбоку. Музыканты не подвели – отыграли как надо! Ольшанский сиял. Ансамбль приняли очень хорошо! После концерта зашла за сцену пара музыкантов симфонического оркестра. Нам было приятно, когда они похвалили звучание нашего оркестра, думая, что музыкантов было больше.

Первым делом после концерта нашел Иру и предложил ей пойти куда-нибудь вместе поужинать. Но она отказалась, сказав, что идет в гостиницу забрать вещи и затем быстренько на вокзал, на поезд во Львов – у нее завтра зачет в институте. Ансамбль оставался в Киеве еще на одну ночь. Я предложил проводить на вокзал, на что она согласилась. Быстрым шагом поспешили на станцию метро. Пока шли, разговорились, и она по ошибке села в состав, идущий в противоположную от вокзала сторону. Я заметил, что мы едем не в ту сторону, но молчал в надежде, что она опоздает на поезд и мы вернемся в гостиницу, а там кто знает... Проехали уже большую часть пути. Я все это время заливался соловьем. И тут Ира начала понимать, что мы едем не в ту сторону. Спросила кого-то, ей подтвердили ее опасения. На первой же остановке мы быстро выскочили из вагона и почти сразу же сели в поезд, ехавший на вокзал. Она успела.

Средняя Азия

Через две недели меня пригласили в качестве контрабасиста и баяниста во вновь организованную концертную бригаду под именем «Мы с Украины» при Львовской филармонии. Контрабас принадлежал филармонии. Гастроли были запланированы на два с половиной месяца по Средней Азии. У Иры был небольшой отпуск, который она провела с сынишкой в Ходориве, а затем она уехала с театром на месяц в Полтаву.

Приземлились мы в Ташкенте. Прошел год со дня страшного землетрясения. Город уже более или менее пришел в себя. Концерт в Ташкенте не был запланирован, и в этот же день мы вылетели в Самарканд. Нам предстояло более двух месяцев колесить по Узбекистану, Туркменистану, Таджикистану. Было очень жарко, но интересно – Восток, другие люди, другие языки. Интересная музыка. Другие женщины. Слышал, что прав у них меньше, чем у мужчин, и они не так легкомысленны, как славянки.

Самарканд

В Самарканде наш ансамбль находился четыре дня. Жили мы в приличной гостинице. У каждого из нас был свой номер. Утром после завтрака в гостиничном буфете нам подсказали, что интересного можно было в городе посмотреть. Мы втроем – я и еще два музыканта – вышли из гостиницы.

Часы показывали всего одиннадцать утра, но уже было очень жарко. В городе с двухтысячелетней историей наверняка немало интересных мест. Мы решили посмотреть обсерваторию Улугбека, построенную в 1420 году правителем и ученым, что само по себе является редчайшим сочетанием. Затем направили мы свои стопы в сторону мечети Биби-Ханум, посмотрели мавзолей Гур-Эмира, но на большее у нас уже не хватило сил. Размякшие от жары, мы поплелись в гостиницу готовиться к вечернему концерту.

В гостинице было ужасно душно. К счастью, все залы, в которых мы работали, находились под открытым небом. Сегодня состоится наш первый концерт. Все было хорошо отрепетировано, в составе ансамбля – все профессионалы, играть было интересно. Хоть контрабас и не был моим основным инструментом, но освоение каждого нового инструмента давалось мне довольно легко. К тому же я уже раньше играл на контрабасе в ансамбле "Львовянки".

В перерыве между отделениями вышли покурить. Народ спешил в буфет. Вдруг к нам подошла какая-то блондинка с голубыми глазами и заявила:

– А я розумию по-украински.

Немного покалякав с ней, быстро договорился, чтобы она подождала меня после концерта. После окончания концерта мы с блондинкой сразу пошли ко мне в номер. Линда оказалась киевлянкой. Раньше она занималась балетом, но неудачно упала и повредила ногу – с балетом пришлось распрощаться. Врачи посоветовали ей пожить в зоне сухого климата. Вот уже год, как она живет у своей бабушки в Самарканде. Девушка оказалась ласковой и нежной. Заснули под утро.

На следующий день поехали куда-то в "тырловку". Линда обещала, что придет к гостинице к моему приезду. Вернулись мы к часу ночи. Она ждала. Завтра ожидался свободный день, послезавтра – еще один концерт в Самарканде, следующая – Бухара. Впереди ночь и почти целый день. Мне было хорошо и легко с Линдой, ей, видимо, тоже. После измен жены мне иногда приходило в голову, что, может быть, я в постели что-то не так делаю, и то, что у меня происходит с другими женщинами, это попытка доказать самому себе, что со мной все в порядке. Но с каждым разом я все более убеждался в том, что Ира пошла на измену не из-за неудовлетворенности, а в силу особенностей характера.

В час дня мы вышли из гостиницы, и Линда привела меня в место, где готовят хороший лагман. Лагман действительно оказался очень вкусным. Но к нему мы добавили хорошо приготовленный бараний шашлык, отяжелели и ходить по солнцепеку не хотелось, и Линда повела меня в какой-то парк под сень деревьев. Там в парке я увидел то, чего больше никогда в жизни не видел.

Нашли укромную, в тени раскидистого дерева скамейку. Рядом со скамейкой стоял ослик и жевал траву. Мы с Линдой целовались. Ослик ушами отгонял насекомых, жевал и поглядывал в нашу сторону. И вдруг... у него начал медленно расти детородный орган... и в конце концов он уперся в землю, приподнялся и стал, как выдвижная указка, выдвигаться дальше! Мы округлившимися глазами смотрели на это чудо природы. То, что вылезло, шло вдоль всего его тела и опустилось на сено перед его мордой. Осел спокойно жевал и смотрел на нас.

– Ого-го, ничего себе! – воскликнула Линда.

– Да-а!..

– А он симпатичный, – улыбнулась моя спутница.

– А как тебе эта оглобля? – шутливо подтолкнул я ее локтем.

– Ну, немного великовата. Смотри – он, по-моему, улыбается.

– Давай пойдем, а то я чувствую себя как-то неуютно.

– Тебе-то бояться нечего, он же улыбается мне.

– Я за тебя боюсь, вдруг захочешь его купить? – пошутил я.

– Я бы купила ему симпатичную ослиху. Ха-ха-ха! Ослик, сколько ты стоишь? – рассмеялась Линда.

У нас еще было часа два времени. Ослик подзадорил нас, и мы заспешили в гостиницу. Сегодня – наша последняя ночь. Утром уедем в Бухару. На этот раз я оставил ключ от номера Линде и после концерта в номере меня ждала "обнаженная маха". Я начинал понимать, что и без любви может быть хорошо. Нет, не настолько хорошо, как с Ирой. Так хорошо мне не будет ни с кем! Ничего не может быть лучше, чем любить любимую!

Утром Линда рассказала, что ее отец – австрийский военный атташе на Украине, а мать – главный хирург какой-то киевской больницы. Родители обещали ей подарить машину и квартиру, когда она выйдет замуж. Собрав чемодан, я присел на кровать.

– Это что, предложение? – улыбаясь, спросил я.

– А почему бы и нет? – усаживаясь ко мне на колени, ответила Линда. – Я через полгода возвращаюсь домой, нога заживает, может, приедешь?

Линда мне понравилась. Девчонка неплохая, но чувств у меня к ней не было. Не хотелось ее обнадеживать, и я сказал, что мне с ней было очень хорошо и что она хорошая девушка, но... я все еще люблю свою жену. Смутившись, Линда протянула мне заранее приготовленную бумажку с номером ее киевского телефона – мол, возьми. Я обнял ее. С минуту молча постояли. Нагрузившись контрабасом, баяном и чемоданом – ушел. Чуть позже, высунув руку в окно автобуса, я отпустил бумажку.

Лабиринт

В Бухаре ансамбль остановился на два дня. На этот раз мы жили по два человека в номере. Со мной поселили ударника Колю Мидного. Вечер. Душно. Было поздно, и мы решили с дороги отдохнуть. Концерт должен быть только завтра в семь вечера.

В городе, которому больше двух с половиной тысяч лет, было что посмотреть. Мы, хорошо отдохнувшие, в девять утра уже шагали по улицам Бухары. Осмотрели архитектурный ансамбль Пои-Калян, посидели у водоема на очень красивой площади Ляби-Хауз. Отведали хорошего лагмана и, разомлевшие от жары, не спеша пошли в гостиницу.

Вечером во время антракта я курил у выхода. Мимо меня медленно прогуливалась молодая, хорошо сложенная женщина.

– Добрый вечер, – мягким грудным голосом поздоровалась она, вильнув заманчиво округлым бедром, всколыхнув во мне эротический интерес.

– Добрый вечер, – улыбнулся я ей.

Постояли. Поболтали. После концерта она меня ждала. Как все это легко и просто! Новая знакомая – Регина – повела меня к себе, так как я в номере был не один. Шли мы довольно долго – в старую Бухару. Ширина улиц здесь такова, что руки, расставленные в стороны, упирались в глиняные домики. Темень. "Ночь хоть выколи глаза". Я сбился считать повороты.