Текст книги "Дневник лабуха длиною в жизнь (СИ)"

Автор книги: Эдвард Шик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Это тебе за то, что не выучил как следует! – Потом улыбнулся и добавил: – Но ты молодец!

Через полгода ждал заключительный, выпускной экзамен.

Наступил високосный 1964 год. Умер дедушка Беня. В течение многих лет, до самой своей смерти он не ходил к нам в гости. Случилась такая история. В те годы у нас часто на маленькие деньги играли в карты: дедушка, сосед наш дядя Гоша и мамин двоюродный брат Миша. В свой выходной отец с удовольствием составлял им компанию. В один из зимних вечеров они, как обычно, шумно играли. Маме вдруг все это надоело, как позже сказал дедушка – вожжа под хвост попала – она подошла к столу, собрала карты и бросила их в огонь нашей большой белой кафельной печи. Дедушка Беня медленно встал со стула и, не говоря ни слова, ушел. Дома больше в карты не играли.

У Иры уже был большой живот. На кладбище к ней подходили и говорили, что кто-то умирает, а кто-то скоро даст жизнь новому человечку, и желали легких родов.

Сын!

29 февраля у нас появился сынок. Жена родила легко и быстро. Забирать Иру из родильного дома папа пошел со мной. Акушерка вынесла ребенка и направилась к отцу.

– Нет, нет это он отец! – указывал папа на меня большим пальцем руки.

Женщина глянула на меня и, пожав плечами, сказала:

– Получай сына, отец! Смотри, неси осторожно!

Сына нарекли Виталиком. Мама учила Иру, как купать, пеленать. Не обходилось и без ссор. Обе ведь строптивые! Я как мог сглаживал острые углы. Бывало, Ира выбегала из дому, сильно хлопая дверьми. Я бежал за ней, успокаивал, потом возвращался домой, просил маму быть более сдержанной и снова мчался к Ире, просил не хлопать сильно дверьми и обещал, что мама больше не будет кричать.

Отучился

Подходило время оканчивать училище, и дирекция решила организовать концертную бригаду, чтобы заработать денег на фотоальбомы и выпускной вечер. Мне поручили собрать небольшой эстрадный состав из студентов училища. Я собрал квартет: саксофон, контрабас, ударные и я – на баяне. Первой в моей жизни аранжировкой стала песня A. Пахмутовой «Куба – любовь моя». В бригаде участвовали студенты всех курсов, и получилась неплохая концертная программа. Последние две недели перед выпускным экзаменом я занимался больше чем обычно. Программа была довольно интересной и сложной.

Пришло время последнего экзамена по баяну. Я играл три произведения, последним – "Цыганские напевы" Сарасате, во время исполнения которого краем глаза заметил, что наш завуч – тот, что устроил мне разнoс, поймав нас с Наталкой за неприличным занятием, – достал носовой платок и промокает слезы. Пробежала мысль: "Или я так плохо играю, или он чем-то расстроен?" Мне казалось, что играю я неплохо. После того как все отыграли, завуч вышел в коридор, подошел ко мне, хлопнул дружелюбно по плечу и произнес.

– Дуже добре!

Алкогольное амбре поплыло за ним. За экзамен я получил "отлично".

Прошли четыре хороших, веселых, судьбоносных года. Я стал мужем и отцом. Отправлялся в свободное плавание до октября, после чего конец свободе – армия!

Через неделю после выпускного вечера меня пригласили в филармонию в женский вокальный ансамбль "Львовянки" в качестве баяниста-контрабасиста в оркестр, состоящий из четырех бандуристок, двух скрипачек, альта, виолончели, сопилки (маленькой деревянной дудочки), флейты, цимбал и контрабас-баяна. Плюс шесть девушек, поющих вместе и по отдельности. Я никогда не слышал такой классной игры на такой крохотной дудочке – сопилке. Разъезжали мы по всей по Западной Украине. Покатался с ними до октября и уволился в связи с предстоящим скорым уходом в армию. Хотелось побыть с женой и сынишкой.

Армия

Не так давно в Советском Союзе поменялся правитель. Н. Хрущева убрали, и коммунистическим царем стал Л. Брежнев. Разницы особой не было. Папа как стоял в очередях за продуктами – так и продолжал стоять. Ну, а мне – в армию!

Забирали девятого ноября. Ждут меня, скорее всего, нелегкие, сроком на три года испытания. Выдержит ли моя семья все это? За себя был спокоен, знал – ради Иры и Виталика все выдержу! В том, что Ира меня любит, был уверен. Сомневался только в том, что во время моего трехгодичного отсутствия дома будет все гладко.

Как ни странно, мама хотела, чтобы я пошел служить, несмотря на то, что оставалась с маленьким ребенком и невесткой – и все это надолго. Армия была ее последней надеждой сделать из меня человека. Когда подойдет время служить брату, мама его отмажет. Сделает она это очень просто и очень дешево: найдет лаборантку, которая занимается медицинскими анализами будущих солдат, купит коробку конфет и попросит ее сделать Лёне больную печень. "Больную" печень сделают – Лёню в армию не возьмут.

Мой уход в армию мы с Ирой отметили походом в кино, конечно – с мороженым. Ира всплакнула, да и у меня в душе мутороть. Пришли домой поздно. Все уже спали. Мы легли. Ира уткнулась носом мне в плечо. Говорить уже было не о чем. Ира молча плакала. Плечо стало мокрым от слез. Я целовал ее в макушку.

День выдался прохладным. Время от времени моросил дождь. Вдоль мостовых ветер гнал мокрые листья. Ира, прихватив Виталика, захотела проводить меня до призывного пункта. Я просил ее остаться дома, но она хотела побыть со мной еще немного.

На сборном пункте собралась пара сотен призывников. Вид у всех был не ахти какой – гуляли как минимум дня два подряд, Седьмое ноября плюс проводы в армию. Одежда на всех была самая старая, все равно выбросят. У каждого котомки. Никто не знал, куда поедет.

И все-таки мне повезло! Кто-то из папиных знакомых был знаком с капитаном по фамилии Сокол, который был ответственным за культурно-массовую работу полка конвойных войск. Полк стоял во Львове. Капитан Сокол обещал быть утром на сборном пункте. Я не знал капитана Сокола. Пока что ко мне никто не подходил. Объявили десятиминутную готовность к построению. Перед тем как за мной закрылись ворота, еще раз обнял продрогших Иру и Виталика.

Капитана нет. Нас построили, и несколько офицеров из различных родов войск – "покупатели" – начали обход призывников, выясняя, кто какой специальности. Я увидел идущего в мою сторону капитана. Сразу понял – это мой Сокол ясный. Он подошел ко мне быстрым шагом:

– Ты Шик?

– Да.

От него разило.

– Не называй никакой специальности, а то заберут неизвестно куда!

– Но я ведь могу сказать, что я музыкант?

– Нет! Могут забрать!

– Что же мне сказать?

– Придумай чего-нибудь!

Покупатели подходили все ближе, а я никак не мог придумать. По рядам пробегало: "Шофер... Слесарь... Тракторист... нет профессии..."

Ко мне подошел старший лейтенант со списками. От него тоже разило. И тут меня осенило.

– Фамилия?!

– Шик.

– Специальность?!

– Администратор.

– Какой такой администратор?!

– Администратор в филармонии.

– Какой такой филармонии?!

– Львовской.

Офицер осмотрел меня от макушки до старых туфель, что-то черкнул в своем списке и пошел продолжать задавать вопросы. Капитан Сокол стоял недалеко и все слышал. Я глянул на него и увидел одобрительный кивок. Появилась надежда. Вскоре надежда воплотилась в реальность: я остался во Львове – меня взяли в конвойные войска.

Армия стала для меня тяжелейшим испытанием не потому, что беспрекословное подчинение приносило мне почти физическую боль (к этому со временем привык), а еще и потому, что служил я в трех трамвайных остановках от дома. Именно это окажется самым тяжелым.

Для начала сняли мою а-ля Элвис Пресли прическу. Сводили в баню, выдали форму. Шестинедельный курс молодого бойца мы проходили на территории другой воинской части, которая находилась за чертой города, в конце улицы Стрийской.

Ира раз в неделю приезжала с ребенком ко мне. Виталик уже был довольно тяжелым бутузом, и ей приходилось большое расстояние от конечной остановки троллейбуса и обратно тащить его на руках, так как коляска была большая и с ней в троллейбус не пускали. Меня выпускали за ворота на десять минут. Десять минут счастья, слез и прощаний. Ира рассказывала, что дома обстановка не из приятных, что целый день она на занятиях, приходит домой вечером, и что совсем не хочется находиться дома из-за натянутых отношений. Позже мама говорила, что от Иры постоянно пахло алкоголем, и что она одна растит ребенка, а Ире наплевать на сына. Я целовал плачущую жену и как мог успокаивал. Просил немного потерпеть, всего три года. Успокаивал, что ей осталось учиться полтора года, которые быстро пролетят, а там видно будет. Она уходила... Я смотрел, как удалялась миниатюрная девушка с тяжелой ношей на руках.

Младший лейтенант Нестеренко

День выдался снежный. Плац, на котором нас муштровали, с большим каменным Ф. Дзержинским в центре, которому мы, проходя мимо, обязаны были отдавать честь, успели очистить от снега. Только футбольное поле лежало под белоснежным саваном. Со мной в одном взводе оказался мой хороший товарищ Игорь Драник, с которым вместе гоняли мяч в дворовой футбольной команде и вместе занимались в секции вольной борьбы. Позанимался я тогда с полгода и после поступления в училище прекратил. Игорь же продолжал заниматься. Ниже среднего роста, белые волосы барашком, с поросячим носом и ломанными ушами, он был к этому времени уже мастером спорта.

Этот день был обычным днем молодого бойца. С утра – кросс, зарядка, стрельба, уборка казарм и все, что положено делать рядовому бойцу. После отбоя засыпали, не успев коснуться головой подушки. Наши с Игорем двухъярусные кровати стояли рядом. Мы заняли верхние этажи. Но в этот день мне не спалось. Голова трещала от мыслей: "Что делать? Как влиять на ситуацию в доме? Через неделю заканчивается учебка, потом – присяга на верность Отчизне. Что будет дальше?" Игорь был в радостном возбуждении. Ему сегодня сообщили, что сразу после окончания курса молодого бойца его заберут на спортивные сборы – он должен будет готовиться к соревнованиям и даже будет спать дома. Я вкратце рассказал ему о своей ситуации. И тут меня осенило!

– Игорь, ты бы смог мне помочь?

– Смотря чем.

– Ведь ты будешь в городе.

– Да.

– Смог бы ты помочь жене снять какой-то угол?

– Могу попробовать, но я ведь ее не знаю.

– В конце недели она должна подойти, и я тебя с ней познакомлю.

Обо всем этом тихонько переговаривались, и вдруг рядом с нами раздался громкий, противно высокий голос:

– Разговорчики после отбоя?! – И еще громче: – Всем подъем! Подъем! Подъем!

Уставшие, только что заснувшие ребята повскакивали с кроватей, непонимающими глазами очумело таращились по сторонам, наматывая портянки. Младший лейтенант Нестеренко, наш командир взвода, только недавно окончивший офицерские курсы и которого ненавидели солдаты за то, что раздавал налево и направо наряды вне очереди, продолжал орать своим высоким тенором:

– Быстрее! Бегом на плац! Всем взять противогазы!

Чуть выше среднего роста, стройный, светловолосый со вздернутым носиком, под которым примостилась полоска тоненьких усиков, в аккуратно подогнанной офицерской форме, он чем-то смахивал на киношного немца, орущего на пленных бойцов. Жила на его шее вздулась. Построив взвод на плацу, он скомандовал:

– Рядовой Шик и рядовой Драник – пять шагов вперед!

Мы вышли.

– На месте кру-угом!

Развернулись лицом кo взводу. Лейтенантик стоял рядом, заложив руки за спину.

– Так вот! Вы здесь, на плацу, из-за этих двух, потому что им хотелось поболтать после отбоя, а вы могли бы спать!

Взвод недовольно зашуршал.

– Рядовой Шик и рядовой Драник, на месте кру-угом!

Мы развернулись лицом к футбольному полю.

– Надеть противогазы!

Мы с Игорем посмотрели друг на друга, вздохнули и стали натягивать противогазы.

– Подойти к полю!

Сделали несколько шагов вперед.

– Ло-ожись!

Оба посмотрели на него.

– Приказ! Ло-oжись!

Нехотя легли на снег.

– Я тут вчера на поле потерял иголку. Ползком – найти ее! – выкрикнул резко Нестеренко.

Мы поползли. Взвод угрюмо молчал. Через десять метров наши противогазы забило снегом, дышать стало трудно. Это же издевательство! Накатилась злость. Прополз еще пару метров, встал, снял противогаз и направился в казарму.

– Рядовой Шик! Куда?! Назад!

Игорь, видя, что я ухожу, пошел следом за мной.

– Я приказываю назад! – орал младший лейтенант.

За спиной сопел Игорь.

– Стоять! Я сказал – стоять! – дискантом надрывался возмущенный лейтенантик.

Повернув голову в его сторону, я рявкнул:

– Пошел на х...!

Лейтенант оторопел.

– Ну ты за это получишь! – зашипел он.

Я продолжал идти. Я знал, что последствия не должны быть очень серьезные, так как присягу еще не принял. Получил пять нарядов на кухню, Игорь – три. Наряд был не из легких – мыть полы в столовой, в кухне, драить казаны, мыть посуду, чистить картошку на целый полк. Мне было все равно, зато меньше буду видеть рожу этого лейтенантика, и, когда очень занят, нет времени отдаваться своим мыслям.

Сегодня Ира пришла одна. Мы уже дали присягу и до конца дня были свободны. Подошел Игорь. Я их познакомил. Рассказал Ире о своей идее. Она с радостью согласилась, но... с кем останется ребенок? Ведь ей нужно ходить на занятия. Как будем платить за комнату? Решили пока что детали не обговаривать.

Колония

Местом службы стала колония строго режима. Во Львове было две колонии – сорок восьмая и «тридцатка», обе строгого режима. Чего-чего, а колоний в стране хватало. На следующий день после присяги меня вывел какой-то сержант за ворота и сказал.

– Пройдешь по этой дороге километра два и увидишь колонию номер сорок восемь, придешь доложишь, что прибыл для прохождения службы. Понял?

– Да.

– Не да, а так точно!

– Так точно.

– Все, пошел!

Отдали друг другу честь, и я пошел.

Так я стал "попкой" (охранником).

Охранял колонию один взвод во главе с лейтенантом Точильным. В первый день службы младший сержант взял меня и еще двух салаг осмотреть зону.

– Посмотрите, как они живут и кого будете охранять.

Была середина декабря. Лежалый снег грязной ватой окружал зону. В огромном холодном цеху зеки собирали какие-то агрегаты на колесах для сельского хозяйства. Мы прошлись по баракам. Люди как люди, только рецидивисты. Все в телогрейках и не очень чистые. Позже сержант провел со мной инструктаж, как будет проходить моя служба. Четыре часа на вышке, четыре спать или отдыхать в караулке. На следующий день – политзанятия, уборка казармы, иногда стрельбы и всякая такая дребедень. Я спросил:

– Что делать, если на моем участке кто-то захочет убежать через забор?

– Завтра с вышки и увидишь. Это невозможно!

– А если все же? – допытывался я.

– Ну а если все же... – продолжая улыбаться, ковыряясь грязным мизинцем в носу, сбрасывая, предварительно рассмотрев, "козу" под стол, сержант учил: – Стреляй на поражение, но только если он уже на заборе... и знай: если он упадет назад в зону – у тебя будут неприятности.

– А если он упадет туда, куда надо?

– Тогда получишь отпуск или благодарность – хлопнул меня по спине сержант.

Вышка оказалась не таким уж плохим делом. Никто не достает. Есть время побыть наедине со своими мыслями. Возвышалась вышка высоко над забором с колючей проволокой. Перед вышкой со стороны зоны – три ряда колючей проволоки. Между забором и первым рядом бегали овчарки. С обратной стороны забора – еще два ряда колючей проволоки. Если учесть, что мы, "попки", маячим на вышках – убежать из этой колонии представлялось невозможным. Курить на посту не разрешалось, но все курили. На вышке была рама с проволочной сеткой, которая, будучи открытой, упиралась в палку. Если какому-нибудь зеку захочется покуражиться и чем-нибудь запустить в часового, нужно было ударить по палке, рама с сеткой падала, и – "попка" в безопасности.

Мой первый день пришелся на двадцать третье декабря. Скоро Новый год. Где Ира будет его встречать?

Десять дней счастья

Тридцатого декабря я понял, что не зря учился музыке. К нам во взвод приехал капитан Сокол. Зашел к лейтенанту Точильному в комнату. Свободные от караула солдаты разбирали и собирали автоматы. Минут через десять меня позвали. Я по уставу доложил о прибытии и встал «руки по швам».

– Вольно! – скомандовал лейтенант. – Повезло тебе, что ты музыкант, рядовой Шик. Значит, так, вот тут капитан Сокол просит отпустить тебя до десятого января.

Я хлопаю глазами и не могу понять, что происходит.

– Ты знаешь Дмитрия Ольшанского? – вмешался капитан.

Ольшанский когда-то был танцором, а потом и балетмейстером Прикарпатского ансамбля песни и пляски. Выйдя на пенсию, Ольшанский руководил самодеятельным танцевальным ансамблем "Дружба" при клубе госторговли. Будучи на четвертом курсе, я подрабатывал у него аккомпаниатором, и у нас сложились хорошие отношения.

– Знаю.

– Дима мой старинный приятель, и он очень просил меня... в общем, он хочет, чтобы ты с ним отработал новогодние утренники для детей военнослужащих при доме офицеров. Хочешь? – спросил капитан.

Не веря ушам своим, я живо выпалил:

– Да, да, конечно, хочу!

– Завтра пойдешь домой переночуешь, а утром первого в гражданском, с баяном, в десять утра, чтобы был в Доме офицеров. Понял?!

– Так точно! – отчеканил я с улыбкой до ушей.

– Все остальные дни ночевать будешь при штабе полка, в роте обеспечения на улице Пушкинской. Знаешь где это?

– Да! То есть так точно, товарищ капитан!

Я был счастлив, как тот поросенок, которого в последний момент решили не резать, давая возможность превратиться в большую свинью. Неужели я завтра буду встречать Новый год с семьей и буду с Ирой десять дней подряд?! На радостях раздал ребятам свои запасы сигарет. Посыпались вопросы:

– Ты что, бросил курить? Чего вдруг? Чего лыбишься, как придурок?

– Завтра, ребята... – начал я медленно и тут же заорал: – Буду встречать Новый год с семьей! Дома!

– Псих какой-то.

В общем, быстро и коротко рассказал ситуацию, что я, мол, музыкант, и меня просят поиграть детские утренники, что живу во Львове и завтра иду домой.

– Ну тогда одними сигаретами не отделаешься!

Обещал чего-нибудь притащить.

Последний день уходящего 1964 года был прохладным и бесснежным. После подъема, пробежки и зарядки лейтенант подозвал меня.

– Иди приведи себя в порядок и вали к жене! – с доброй улыбкой приказал он.

– Есть валить к жене! – козырнул я и умчался на троллейбусную остановку.

Всю ту пару километров езды с лица не сходила придурковатая улыбка. Все это было так неожиданно и так здорово! Некоторые улыбались солдатику, кто-то смотрел с подозрением. Видимо, и впрямь выражение на моем лице было, как у "человека, который смеется". Дома меня не ждали. Ира знала, что я должен заступить на вахту с тридцать первого на первое, и, грустная, занималась ребенком. Мама открыла дверь.

– Ой! Эдинька! – ахнула она.

Отец с Лёней завтракали на кухне. Я их не видел два месяца, но как же за ними соскучился!

– Где Ира?

– Там, – кивнул папа в сторону комнаты.

Ира слышала мамин возглас и уже шла на кухню, за ее руку держался и топал ножками десятимесячный Виталька. Я рассказал им о ситуации, об утренниках на десять дней.

– Тебе идет военная форма, – сказала мама, окинув меня любящим взглядом.

– Хорошо тебе, – вставил Лёня, которому было уже шестнадцать.

Мы с Ирой заскочили в комнату, там наконец обнялись и поцеловались. Мама успела поставить на стол тарелки с яйцами, докторской колбаской, белый хлеб с маслом, что и было проглочено мной молниеносно и запито сладким какао.

– А я смогу с тобой ходить на утренники? – спросила жена.

– Уверен, что сможешь, почему же нет?

– Давай сейчас пойдем прогуляемся.

– Конечно, я тоже хочу куда-нибудь пойти, ведь у нас с тобой целый день впереди. Если б ты знала, как я хочу надеть свою одежду!

Ира бросилась к шкафу за своей. Через две минуты я стоял в гражданке. Мы вышли на кухню.

– Тебе так тоже хорошо, – сказал Лёнчик.

Ему много лет приходилось донашивать за мной одежду, конечно, если от нее что-то оставалось.

– Мама, можешь дать три рубля?

– Уже собрались куда-то? Конечно, мама, папа и ребенок вам не нужны!

Мама вышла из кухни и тут же вернулась с тремя рублями в руке.

– Держи! Когда вернетесь? Надеюсь, Новый год будем встречать вместе?!

– Обязательно! – я обнял и поцеловал ее. Впереди целый день счастья.

Новый, 1965 год встречали всей семьей.

К десяти утра следующего дня пришли в Дом офицеров. Оказалось, что Ольшанский будет Дедом Морозом, а та девушка, которая должна была быть Снегурочкой, заболела. Ольшанский Иру знал и тут же спросил ее, согласна ли она поработать Снегурочкой, причем за каждый утренник будут платить пять рублей, а баянисту семь.

– Конечно! С удовольствием! – обрадовалась жена.

Двенадцать рублей были дополнительным сюрпризом. Будем вместе и к тому же неплохо заработаем.

Первые пять дней проводили по пять утренников в день, а в последующие дни – по три и два. Те, кто были ответственны за утренники, выдавали Деду Морозу множество разных игрушек, которыми он награждал детей за стишок, песенку или танец. Перед началом утренника я делал "инспекцию" мешка с игрушками. Мой сын был с тех пор обеспечен ими до самой школы. На одном из утренников смеялись особенно весело. Дед Мороз поставил на стульчик трехлетнего мальчонку, который собирался рассказать стишок. Малыш начал:

– Высел миська на кильцо

Поцисать свое яце,

Цюхал-цюхал, не насел,

Пюнул на х... – (четко), – и посел.

Зал взревел. Дед Мороз высоко поднял мальчонку.

– Чей ребенок?! Чей ребенок?!

Долго никто не объявлялся, наконец появился папа, старший лейтенант, и с виноватым видом забрал сынишку с самым лучшим подарком от Деда Мороза.

В общей сложности за девять дней работы мы заработали четыреста восемьдесят рублей – таких денег никогда и не видели! Оставили себе сто рублей, остальное отдали маме. После утренников у нас еще оставалась пара часов, потом я мчался в часть, в роту обеспечения.

В один из вечеров, гуляя с Ирой по центру, встретили моего школьного товарища Валерку Бро по кличке Комар, которого не видел уже пару лет. Надо сказать, в классе, думаю, что и в школе, никто не имел столько денег, сколько он. Отец его, попавший во Львов после войны, долгие годы был в должности начальника мукомольных комбинатов области. Хлеб города и области был в его руках. Домой часто приходил, а то и приводили, пьяным. Папаня засыпал, Валерка запускал руку в его карман, вытаскивая, что схватит. Жил Комар за углом на улице Руднева. Чуть подрос и попал в колонию для малолетних преступников, после чего мы виделись нечасто. В отличие от Вовки Борчанова он никогда не дрался – жалил ножом, заслужив репутацию опасного.

– Привет, Комар! Давно не видел! – окликнул я его.

– О, привет, Эдька, а это кто? – указывая головой на Иру, держащую меня за руку, спросил Комар.

– Это моя жена Ира.

– Жена? – удивился Комар. – Привет, Ира, – протянул он ей руку, – когда ты успел?

– Успел, пока ты на "курорте" отсиживался.

– Ну да, вот только два дня как откинулся, а что у тебя?

– У меня, как у всех семейных – растет сынок, а я пока что служу, стою "попкой" в сорок восьмой колонии и охраняю таких, как ты!

– Что?! – вскричал он. – "Попкой" в сорок восьмой?! Да я же сидел в ней! Оттуда и откинулся!

– Ну да?! – изумленно воскликнул я.

– Вот бл...! Извини, Ира, – кинул он взгляд на Иру, – знал бы, ты бы мне на чифир подбрасывал!

Я выразительно пожал плечами. Худощавый Комар всегда был хорошо и аккуратно одет, носил прическу с выбритым широким пробором и старался быть вежливым с девушками. Мы поболтали еще немного и разошлись.

– Хорошо, что он не знал, – сказала Ира.

– Не знаю, – пожал я плечами.

– Хорошо, хорошо! – уверенно произнесла жена.

В следующий раз увижу Комара уже не скоро. Через полгода он сядет в третий раз.

Любовь и свинья

Закончились десять счастливых дней, и девятого января я прибыл на службу. За эти десять дней мама нашла момент и поведала мне, что Ира приходит поздно с занятий, и что от нее постоянно разит алкоголем. Я как мог защищал Иру, ее же просил не пить часто.

– Успела нажаловаться! – раздраженно бросила жена перед моим уходом.

С тяжелым сердцем я вернулся на службу. Утром следующего дня заступил на вахту. Мама приготовила для ребят вафельный торт и всякие коржики. Я припрятал бутылку водки и литровую банку салата оливье для солдат. Бутылку коньяка вручил лейтенанту Точильному.

Прошло недели три. Снежку поднасыпало. Зона грязной шлюхой разлеглась на белоснежной постели поля. До ближайшего жилья километра полтора. Я стоял на вышке. Одиннадцать вечера. Морозно. Мне в овчинном теплом полушубке тепло. Оставалось час до смены караула, как вдруг услышал свое имя. Подумал, что показалось. Слышу опять:

– Э-э-эдик!

Явно Ирин голос. Повернулся на звук – и впрямь Ира. Стоит по щиколотки в снегу за вторым рядом колючей проволоки и машет мне рукой.

– Ира-а, – крикнул ей, – что случилось, почему ты здесь так по-оздно?!

– Мама выгнала из дому!

– Ка-ак выгнала?

– Про-осто выгнала!

Я оцепенел. "Что же могло такое произойти, чтобы мама на ночь глядя выгнала Иру? Что же мне делать? Ведь в моей ситуации я ничем не могу помочь!"

– Ира-а!

– Что-о?

– Я через час освобожусь!

– Хорошо-о, я подожду-у!

Где же она будет ждать, в такой холод, в своем маленьком пальтишке?

– Ира-а!

– Что-о?

– Пойди к нам в казарму. Я думаю, что лейтенант пустит тебя. Там подожде-ешь!

– Хорошо-о!

Лейтенант Точильный пустил ее в красный уголок. Там было тепло.

Через час меня сменили.

– Я так понимаю, у вас там дома не все в порядке, – с сочувствием, понимающе произнес лейтенант. – Можешь здесь поговорить с женой.

– Спасибо большое, товарищ лейтенант!

Лейтенант вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Солдаты спали.

Ира рассказала мне о том, что она пришла с занятий и решила принять ванну. Ванной комнаты как таковой у нас не было. В проходной комнатке, где стоял наш с Ирой диван, года три тому поставили ванну и газовую колонку, которая пыхтела, как паровозная топка. Загородили ванну фанерной складывающейся дверью. Ира налила воду, легла, расслабилась и... уснула, забыв закрутить кран. Родители смотрели у себя телевизор. Мама увидела, как из-под двери в ее комнату течет вода, стала стучать Ире в перегородку. Ира со сна не поняла, что происходит, и вместо того, чтобы попытаться успокоить мать, стала огрызаться. Кончилось это тем, что мама сказала eй: "Пошла вон!" Ира ушла, сильно хлопнув дверью так, что посыпалась штукатурка.

– Я же не хотела этого... так получилось, – всхлипывала она у меня на груди.

– Конечно, ты не хотела, – гладил я ее успокаивая, – просто тебе не надо было спорить.

– Но она так кричала, как будто начался всемирный потоп.

Я заглянул ей в глаза и улыбнулся. Она улыбнулась в ответ, и мы рассмеялись.

– Встречалась ли ты с Драником?

– Да... Мы виделись пару раз... Смотрели одну комнату... Пока ничего.

– Что делать будем?

– Не знаю, – пискнула у меня на груди согревшаяся мышка.

– Ты должна вернуться домой и извиниться.

Ира молчала, притих и я. В дверь тихонько постучали, и вошел лейтенант.

– Я тут вот что подумал. У тебя есть еще пару часов, и если вы хотите побыть вдвоем, есть такая возможность.

Мы во все глаза смотрели на него.

– В общем, так, – обращаясь ко мне, переминаясь с ноги на ногу, – ты видел там недалеко от забора сарайчик? Так это свинарник. При нем находится рядовой Степан. Дашь ему пачку сигарет, и он уйдет на час-полтора. Условия не из лучших, но...

– Да, конечно, спасибо вам большое! – оживленно поблагодарил я. – Пойдем? – посмотрел на Иру.

Она молча кивнула.

– Скажешь Степану, что я разрешил.

– Спасибо, товарищ лейтенант.

– Ладно, идите.

Мы быстро вышли.

– Классный у нас лейтенант, правда?

– Да.

Сарайчик был разделен небольшими перегородками на три части. В одной должны были быть мама свинья с поросятами, в другой хрюкал басом огромного размера папа пацюк (хряк). Жены его и детей не было – их на праздники съело полковое начальство. Третья часть сарайчика была для Степана. Степан был рад пачке сигарет, сказал только, чтоб я свистнул, когда буду уходить.

В сарайчике было тепло. В углу топилась маленькая "буржуйка". На нарах лежало несколько старых бушлатов, поверх я положил свою овчину. Нам было хорошо и совсем не холодно. Свинтус время от времени своими глазками-угольками бесстыже посматривал на нас – по-моему, он хитро улыбался.

Через полтора часа я свистнул Степану. Проводив Иру до дороги, я долго смотрел ей вслед. Она обещала извиниться перед мамой. Была поздняя звездная зимняя ночь. Ей еще идти почти два километра до троллейбуса и минут тридцать ехать. Все – скрылась за поворотом. Мне заступать на вышку.

Вот уже три недели Ира не приходила. Я не обижался, понимая, что ей нелегко дома, да и тащиться ко мне в такую даль... Скоро конец февраля. Сынишке будет годик. В службу я уже, в общем-то, втянулся. Ребята показали, как можно на вышке присесть, отдохнуть от стояния. Ракетницу, из которой обязан стрельнуть вверх в случае побега, нужно было примостить на "магазин", а автомат поставить на приклад. Получался стульчик – можно было сесть, не теряя обзора. У меня был небольшой приемничек "Selga", который я прятал под полушубок и ночами на вышке кайфовал. Польша часто передавала джаз. Главное, вовремя крикнуть смене караула: "Стой! Кто идет?! Пароль!"

Настроения не было. Как-то в свободный от вышки день лейтенант спросил, чего это я хожу с постной рожей. Я ответил, что думаю о ситуации в доме, и что через несколько дней сынишке исполнится годик.

– Не вешай нос, все будет хорошо! – подбодрил лейтенант.

В ближайшее воскресенье сидел в красном уголке, уставившись невидящим взглядом в книгу. Зашел лейтенант Точильный:

– Рядовой Шик, зайди ко мне!

– Есть зайти!

Явился к Точильному, козырнул, доложил.

– Значит, так, говорит лейтенант. – Даю тебе увольнительную, сходи домой и чтоб вернулся к отбою!

Это было так неожиданно и так кстати.

– Есть вернуться к отбою! – воскликнул я. – Спасибо вам большое, товарищ лейтенант!

Хорошим мужиком был наш лейтенант! Преисполненный благодарностью, сделал бы для него все, чего бы он ни попросил.

Неотправленное письмо

Жизнь моя могла бы сложиться иначе, если бы в этот день лейтенант не отпустил домой... Снег весело звенел под сапогами. Троллейбус подъезжал к конечной остановке. Легко одолев последние пятьсот метров, вскочил в него, сел на пустое заднее сиденье и уставился в окно. Постоянная тревога из-за непредсказуемой ситуации дома сосала под ложечкой и не давала покоя. Я не знал, радоваться мне, что служу в городе, в котором живу, или было бы лучше, если бы я служил за несколько тысяч километров от дома.

Пришел вовремя. Мама жарила мои любимые котлеты.

– Ой, Эдинька! – обрадовалась она.

– Меня отпустили на целый день, чтобы мог с вами отпраздновать Виталика день рождения, – доложил я.