Текст книги "Дневник лабуха длиною в жизнь (СИ)"

Автор книги: Эдвард Шик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Что читали?

– Шолом Алейхема.

Папа был аккуратистом – всегда в выглаженном мамой костюмчике, при галстучке, с добрым, улыбчивым, чисто выбритым лицом. Часто он и по магазинным очередям ходил в таком вот виде.

С пятнадцати лет отец стал брать меня на халтуры, и играть мне надо было все на слух. Много халтур проходило на квартирах, и часто мы играли вдвоем. Иногда с нами играл барабанщик. Мне нравилось играть с отцом: во-первых, он знал много необходимой для этой работы музыки, во-вторых, был веселым и общительным человеком, особенно если не было контроля со стороны, и в-третьих, каждый раз мне выдавалось пять рублей, что для меня было целым состоянием.

Новый, 1961 год встречали у нас дома. Были бабушка и дедушка, мамина сестра Паша с сыновьями Аркадием и двухлетним Сашей, которого она родила от второго мужа, дяди Наума. Были и молодожены – моя младшая тетя Рая с мужем Володей. Перед этим папа настоялся в очередях за майонезом, зеленым горошком, докторской колбасой. На столе были салат оливье, картошка с селедкой. Кое-что мама испекла.

Сегодня было о чем поговорить. В эти дни в городе шел громкий судебный процесс союзного значения – так называемое "Трикотажное дело". Восемь человек получили расстрел. Абе Рыжему, знакомому отца, тоже грозил расстрел. Аба был богат. Эдита Пьеха приезжала петь на его день рождения. Однажды во львовском аэропорту его встречал ансамбль "Березка". Папа рассказал, что во время суда судья спросил у жены Абы: "Где вы спрятали деньги?", на что она ему ответила: "Спросите у его любовниц!" Абе заменили расстрел на пятнадцать лет. Видимо, сыграла роль мужская солидарность.

Наталка

Моим учителем по баяну стал заведующий народным отделом К. Н. Бурындин. Хороший педагог, тоже любивший выпить, но только после работы. Кроме баяна, нас учили играть на домбре, балалайке, бандуре. Тех, кто хотел дополнительно играть на парадах в духовом оркестре, учили на духовых. Я выбрал трубу.

По субботам в общежитии давали танцы под патефон. Там я и познакомился с Наталкой, студенткой хорового отдела. Симпатичная, среднего роста блондинка, с приятными формами, к тому же веселушка. После второй нашей встречи вышли на улицу и за углом общежития поцеловались. Стали встречаться почти каждый день. Вечерами мы ходили в парк имени Богдана Хмельницкого и там, спрятавшись под большой сценой летнего театра, целовались до умопомрачения. Я не мог оторваться от ее пышных грудей. На большее не решался, да и не знал, что к чему.

Как-то я принес на танцы пластинку на рентгеновской пленке. Пришел я в брюках клеш, сшитых мамой, и принес пластинку "Rock Around the clock", под который и выплясывал с Наталкой. Ближайший номер училищной газеты вышел с карикатурой на нас. Мне нарисовали большой кок, широченные брюки, Наталке – большие красные губы и коротенькую юбчонку. Написали, что выплясываем под музыку загнивающего капитализма.

Месяца через четыре мне доложили, что Наталка спит с одним из молодых преподавателей по баяну. Я сильно расстроился, но выяснять отношений не стал. Вечером пришел к сокурсникам в общежитие, у которых часто бывал – играли на баянах, пили самогон. В комнате жило четверо ребят постарше, отслуживших в армии. Все знали, что я встречаюсь с Наталкой. После второй порции самогона рассказал, что сильно расстроен из-за ее измены. Хлопцы сказали, что все бабы бляди, и налили мне еще. Минут через пять стало себя жаль: сидел, втянув голову в плечи, чуть не плача. Добавили самогону, и еще через пять минут я заснул на чьей-то кровати. Дав немного поспать, ребята растормошили меня и отправили домой. Доплевшись домой, тихо лег. Мама ничего не заметила. Проснувшись и вспомнив вчерашний вечер, я твердо решил: "Черт с ней, с Наталкой. Раз она такая – не нужна мне больше!" В училище на переменах я перестал к ней подходить и через короткое время перестал обращать на нее внимания. Она тоже не подходила, что меня вполне устраивало. Все прошло!

Белая кепка

Сегодня, двенадцатого апреля, знаменательный день: в космосе первый человек – Юрий Гагарин! Здорово!

Этот день я запомнил надолго еще по одной причине. Вечером мы с однокурсником Женей смотрели в кинотеатре "Украина" "Великолепную семерку", классный американский вестерн – я, например, смотрел его в третий раз. Из кинотеатра мы выходили в хорошем настроении. При выходе на улицу встретили двух сокурсниц и отправились провожать их до общежития, находившееся в пяти минутах ходьбы. Я был в новых брюках, в светлой рубашке с короткими рукавами и в недавно купленной модной белой кепке в серую кашку. Не спеша, вспоминая эпизоды из фильма, мы шли к общежитию.

Внезапно раздались быстро приближающиеся шаги. Оглянувшись, мы увидели группу ребят из ремесленного училища, решительно и явно не с добрыми намерениями направляющихся к нам. Шестеро пацанов в формах чернильного цвета подпоясанных солдатскими ремнями поравнялись с нами и... неожиданно я получаю сильный удар в челюсть и тут же – сзади по голове.

Девчата стали громко кричать:

– Помогите! На помощь!

Меня ударили еще пару раз. Я сел на корточки, упершись спиной о стену дома, и накрыл руками голову, в которой вспыхивали вопросы: "За что?! Почему?!" Мне добавили пару раз ногами. Девочки продолжали звать на помощь. Женя, увидев неравные силы, дал чеса. Прекратили бить так же неожиданно, как и начали, и я услышал топот удаляющихся ног.

Медленно, с трудом встал на ноги. Девочки с испугом и состраданием смотрели на мое окровавленное лицо. Стал искать свою кепку. Ее не очень вежливо забрали! Неужто все это только из-за нее?!

– Вот гады... ммм, – попытался сказать я, но получалось только мычание.

Девчата предложили проводить меня домой, но я отрицательно качнул головой. Немного поохав, девушки ушли. Я медленно поплелся домой. "Если они хотели мою кепку, могли просто сдернуть ее или забрать. В такой ситуации отдал бы. Но чтоб за кепку бить с такой жестокостью?!.." – бродило в голове.

Лёня спал как всегда на кухне, на раскладушке. Мама в комнате смотрела телевизор. Отец еще не вернулся с работы. По-быстрому разделся, спрятал брюки, рубашку и нырнул в кровать. Лицо болело.

Утром отец подошел будить в училище. Я повернул голову... и он увидел за ночь распухшее, окровавленное лицо. Два нижних зуба торчали через пробитую губу, один глаз был полностью закрыт, нос стал пошире. Папа побледнел и закричал:

– Дина!

Прибежала перепуганная мать. Увидев меня и окровавленную за ночь кровать, она громко запричитала:

– Ой, майн гот! Эдик, что случилось?! Где ты был?

Я по-дурацки пожимал плечами, поскольку ответить не мог – рот не открывался. Подошел к зеркалу: с такой рожей я сошел бы за родного брата Квазимодо. Мама схватила кастрюлю, развела в ней марганцовку и стала обмывать мое лицо. Потом осторожно, продолжая причитать, приподняла мне нижнюю губу и сняла ее с зубов.

Неделю я не ходил в училище. Тот раз, когда нас с Тюлькой отметелили в парке, мне пошел на пользу: я не пошел грабить фабричную кассу. В этот же раз было бессмысленное избиение: ведь ремесленники носили форменные фуражки, и им не нужна моя белая кепка – разве что продать и купить бутылку водки!

Первый опыт

Прошел год. В начале учебного года студентов послали на месяц в Кировоградскую область собирать кукурузу. Это было в то время, когда Хрущев посадил страну на кукурузную диету, и в магазинах не стало хлеба – кроме кукурузного. Нас расселили по хатам колхозников. Шесть раз в неделю забирали в 5:30 утра около клуба. Рассаживаясь в грузовики и горланя украинские песни, мы отправлялись в бескрайние кукурузные поля. У кого не было сапог – выдавали. Нас расставляли у уходящих за горизонт рядов кукурузы, вручали по мешку с веревкой для шеи, и – вперед.

Кочан надо было отрывать от стебля, очистить и – в мешок. За нами следом полз грузовик, в который мы ссыпали наполненные мешки. И так целый день. С погодой повезло, сентябрьское солнце ласково грело. В двенадцать часов приезжала полевая кухня. Кормили самым вкусным борщом, самой вкусной картошкой со свининой и компотом. Пахло сеном, мятой и коровами. Два раза в неделю давали кино. В остальные дни – танцы под баян. Веселое время! У меня уже был довольно обширный репертуар, и я играл дольше всех. Танцевальная площадка располагалась под открытым небом, играть на ней – одно удовольствие. Мне нравилось, что вокруг меня вилось много девчонок. К моему большому удивлению, Наталка не отходила от меня, сидела все время рядом, ни с кем не танцевала. Видимо, решила после полугодичного перерыва заявить на меня права. Иногда играл другой баянист, она тут же хватала меня за руку и тащила танцевать. Я был, вообще-то, не против, так как зла на нее уже не таил. В танце я чувствовал, как приятно шевелятся ее большие груди.

Наступил мой семнадцатый день рождения. В этот вечер мы с ребятами выпили немного самогону. После танцев Наталка спросила, могу ли я провести ее домой. По дороге она сообщила, что девочки, которая живет с ней в одной комнате, не будет – она, мол, ушла на всю ночь. Я понял, что сегодня будет то, чего у меня еще никогда не было.

Полная луна подглядывала из-за тучек. Звучал хор лягушек и жуков. Откуда-то издали им аккомпанировали собаки. Я подрагивал от накатившего приятного возбуждения. Наконец мы пришли. Наталка приложила пальчик к губкам и прошептала:

– Тихо, не разбуди хозяев.

Я волновался. В домике были сени и две комнатки – одна хозяйская, другая для квартирантов. В сени я уже не входил – левитировал!

Посреди комнатушки стоял маленький столик. У стены кровать подруги. Рядом – русская печь, на противоположной стене – небольшого размера иконка. Под окном Наталкина широкая, удобная лежанка. Сели, поцеловались. Она взяла мою руку и положила себе на пышущую жаром грудь. У меня закружилась голова, и по всему телу пробежали мурашки.

– Сними сапоги и ложись, – шепнула Наталка.

Пока я снимал сапоги, она быстро разделась. Блик луны устроился на ее больших, каждая в две моих ладони, грудях. Я быстренько выпрыгнул из брюк и лег на нее. Бесстыжая луна освещала мою задницу. Повалялись с полчаса, и я попросил Наталку походить по комнате, хотелось посмотреть, как заманчиво играют ее красивые, большие "дыни". Ушел я часа в три ночи с улыбкой обожравшегося сметаной кота. Вот это день рождения! Мне семнадцать!

Нам оставалась еще одна неделя поработать на благо Страны Советов. Всю эту неделю в каждый обеденный перерыв, по-быстрому проглотив борщ, свинину и компот, мы с Наталкой убегали в заросли кукурузы. Вечером после танцев уединялись где-нибудь на лоне природы.

Через неделю студенты катили во Львов в общем вагоне. Ехать – чуть больше ночи. По дороге втихаря пили самогон, ели яйца с помидорами и огурцами, пели песни. Наконец все успокоились, устроились на ночлег. Мы с Наталкой ворковали на нижней полке.

– Давай тихонько ляжем, – предложил я.

– Ой, что ты! Я боюсь!

– Не бойся, все уже спят.

Мы легли. Сапоги на всякий случай не снял, что оказалось большой ошибкой. Буквально через несколько минут наш завуч, гроза студентов – высокий, седовласый, строгий мужчина, проходил мимо, то ли проверяя вагон, то ли направляясь в туалет. Увидел мои шевелящиеся сапоги.

– Що це таке?! – раздался на весь вагон его громовой голос. – Я бы с жинкою соби таке не дозволыв! Молокососы!

Я сел. Наталка накрыла подушкой голову.

– Як фамилия? – указывая пальцем на Наталку, гремел завуч.

Я молчал. Вагон проснулся. Смех и шум стоял неимоверный.

– Ну ничого! Прыидэмо – разберемось, а ты, Шик, швыдко ступай на свое мисце! – приказал завуч.

В первый день занятий на доске объявлений висело две бумажки. На одной – сообщение о том, что Эдуарду Шику объявляется выговор за аморальное поведение с занесением в личное дело. Рядом на другой – список тех, кому объявляется благодарность за хорошую работу, и я в этом списке.

Никакие чувства к Наталке не вспыхнули, мне просто само действо как-то сразу понравилось! Приехав домой, еще немного повстречались, и спустя некоторое время она закрутила с молодым преподавателем. Мне уже было безразлично.

Поймал судьбу

Любовь – как дерево; она вырастает сама собой, пускает глубоко корни во все наше существо и нередко продолжает зеленеть и цвести даже на развалинах нашего сердца.

(Гюго В.)

Октябрь был, как всегда, дождливым. Дни становились все прохладнее. В плаще, с баяном за плечом я торопился на урок к Бурындину, в общежитие, где находились небольшие классы для занятий.

Сначала я услышал, потом увидел ее – громко верещавшую, оседлавшую отполированные временем вившиеся спиралью деревянные перила. Девчонка неслась с четвертого этажа, расставив руки для равновесия. Небольшого росточка, черноволосая, курчавая маленькая бестия. Я находился на первом этаже. Встал на некотором расстоянии от перил, быстро поставил на пол баян и, расставив руки, поймал судьбу свою! Придержал. Она оттолкнула с игривым негодованием, кокетливо блеснув карими глазками:

– Ты чего? – и убежала, громко смеясь. Ей было пятнадцать.

Влюбился я с первого взгляда, с первого прикосновения. Следующим утром меня в училище будить не надо было. Быстро одевшись и на ходу глотая завтрак, я помчался в училище. На первой же перемене увидев ее, я подошел. Она узнала меня и улыбнулась.

– Ну ты даешь! Здорово у тебя получилось! – с восхищением произнес я. – Научи меня.

– Сам научишься, – девчонка бросила озорной взгляд, кокетливо улыбнулась и убежала.

На каждой переменке я подходил к ней, пытался разговорить, рассказывал что-нибудь смешное и чувствовал, что ей становится интересно. Как-то встал так, чтобы меня не видела, наблюдая за стайкой девчат, с которыми она о чем-то щебетала. Я хотел увидеть, будет ли она глазами искать меня. Сердце радостно забилось – она искала!

Я стал провожать ее после занятий. Мы болтали и много смеялись. Я смотрел на ее карие глаза, на красивые, с приятным изгибом чувственные и в то же время по-детски пухленькие губы. Влюблен по уши!

Жила Ира в общежитии. Приехала из небольшого поселка Ходорив, в двух часах езды поездом от Львова. Там она танцевала в кружке народного танца и, соответственно, поступила на хореографический факультет училища.

Каждый день я провожал Иру до общежития. Настал конец декабря. До нового, 1962 года оставалась всего пара дней. Мы еще не целовались и за руки не держались. Нам было хорошо и весело. Мама не понимала, что это со мной происходит. На занятия будить не надо. Я с нетерпением ждал каждого утра. За два дня до Нового года Ира спросила, хотел бы я встречать праздник с ней, у друзей на квартире. Еще бы!

Последний день уходящего года выдался холодным, но не ветреным. Пушистый снежок весело поблескивал, припудрив дороги. Компания собралась большая. Сели провожать старый год. Ирин однокурсник Алик, уже отслуживший в армии, налил нам по полной пузатой рюмке водки.

К алкоголю я был и есть в силу нашей семейной генетики равнодушен, но рюмку выпил. Ира свою рюмашку осушила одним глотком. В двенадцать часов под бой курантов я выпил еще одну, Ира махнула еще одну пузатую. Чуть позже еще две. Немного потанцевали под радиолу и спустились вниз в подъезд. Я был в брюках и белой рубахе. Она в ситцевом розовом коротеньком платьице. Я обнял ее и поцеловал.

– Я люблю тебя! – сказал я страстно.

– И я тебя, – шепнула тихонько Ира.

Постояли немного. Оба дрожали от возбуждения и от холода. Потом поднялись в квартиру. Весь оставшийся вечер мы никого не замечали.

С этого дня все возможное время проводили вместе. Я провожал ее до общежития, бежал домой немного позаниматься и вновь бежал к ней. Мы вдвоем облазили все парки города, благо их во Львове много. Всегда можно найти укромные скамеечки и целоваться до одури. В одиннадцать двери общежития закрывались, и мы вынуждены были возвращаться. С нетерпением я ждал завтра.

Как-то она не пришла на занятия. Девчонки сказали, что ночью ее забрала "скорая помощь", и ей сделали операцию – удалили аппендицит. Мама каждый день давала мне двадцать копеек на обед. Чаще всего я не ел, а собирал денежку на кино, мороженое и сигареты. У меня были в кармане уже два рубля, и мне хватило на коробку конфет, с которой и объявился у нее в больнице. Ира вышла в домашнем халатике, держась за бок. Увидев меня, улыбнулась. Я протянул коробку. Взяла, поблагодарила тихим голосом и, наклонив голову, тепло заглянула мне в глаза.

Характером любовь моя удалась не простым, скорее сложным. В ней переплелись доброта, стыдливость и скандальность, гнев, грубость и смелость, ревность и безразличие. Бесстрашие и веселость могли вдруг обернуться слезами, и через минуту опять смех. Весь набор, чтобы жизнь не превратилась в рутину и скуку. На ее хорошеньком личике блестели кокетливые карие глаза.

Скучно нам не было никогда. Однако ссориться начали довольно рано. Прошли пять месяцев с тех пор, как мы начали встречаться. Как-то, расставшись на несколько часов, я вернулся к ней в общежитие. Иры не было. Девочки доложили, что она с подругой Оксаной пошла в клуб "Сарай" на танцы. "Могла бы мне сказать, – подумалось, – тоже поплясал бы, и вообще – почему она так поступила?!" Я пошел в "Сарай". Танцевальные площадки города всегда были заполнены. Львовяне – народ веселый, потанцевать любят. У клуба толпились люди. Много дружинников – драки были нормальным явлением. В этот вечер было особенно многолюдно. Оказалось, что недавно на Высоком замке повесили чернокожего студента медицинского института. В последний раз его видели на танцах в этом клубе. Говорили, что студент в пылу спора с девушкой по причине отказа танцевать с ним затушил окурок об ее лоб. Львовянам не нравится, когда их девчатам тушат окурки о лоб, и студента повесили. На каждом углу маячили дружинники. После недолгого наблюдения у меня созрел интересный план. Подошел к дружиннику постарше.

– Послушай, тут к вам прошли две четырнадцатилетние девчонки, могут быть неприятности от милиции. Одна из них моя сестра.

– Где? Какие девчонки?! – к моему удовольствию всполошился дружинник.

– Пошли покажу.

Мы подошли к большому окну. Посреди зала среди танцующих пар выплясывали веселые Ира с Оксаной. Я указал на них. Дружинник, что-то проворчав, поспешил в зал. Через окно наблюдал, как девчата возмущались, когда их выводили. Я, чувствуя свою правоту, стоял улыбаясь, держа руки в карманах, не скрываясь, недалеко от входа. Заметив меня и все поняв, девчонки подскочили ближе:

– Ага, так это ты подстроил! – и сердито, с презрением быстро зашагали прочь.

Два дня мы не разговаривали. На третий день я сказал, что без нее на танцы не пошел бы. Она промолчала. Мы помирились.

Девушки, делившие с ней комнату, часто по воскресеньям ездили к себе домой. Все они жили в двух-трех часах езды от города. Ира часто домой не ездила, говорила, что из-за отца. Он пил и иногда поколачивал маму. Она его не любила. Мама была доброй, заботливой и часто приезжала к ней. Привозила котлеты, вареники и разную другую снедь.

Как-то раз, когда девчонки разъехались и приезд Ириной мамы не ожидался, я остался у нее на ночь. Дома сказал, что останусь ночевать у ребят в общежитии.

Я был на седьмом небе. Мечтал, что наконец-то у нас будет то, что у меня было с Наталкой. Я не раз грезил об этом по ночам. Еще я знал, что с Ирой все будет иначе, ведь я люблю!

Но не тут-то было. Она разрешила мне снять только обувь. В брюках и рубашке провел с ней всю ночь. Утром возвращался домой как матрос, широко расставляя ноги, с припухшими от поцелуев губами.

Учебный год подошел к концу, и Ира уехала домой. Папу пригласили поиграть на два месяца в ресторане в Ялту, и, как всегда, он прихватил свою семью. Отдыхать, плавать, загорать, конечно, было здорово, но все же я торопил время. С нами отдыхала вместе со своей мамой одна дальняя родственница. Симпатичная, белявенькая, веселая Лена, младше меня на год. Мы плавали на катере в Воронцовский дворец, вечерами катались на качелях. Пили кумыс на набережной. С ней было весело, хорошо, но чувства мои были сугубо дружеские, и с самого начала я рассказал об Ире. Закончилось лето, и мы вернулись домой за неделю до начала учебного года.

Вовка-боец

Вовка Борчанов сообщил мне, что договорился с Сашкой Долей погулять компанией в Сашкиной квартире. Родители Доли уехали – как же было не использовать такой момент.

Вовка сказал, что хочет взять с собой свою девушку Зойку, которая живет недалеко от Высокого замка. Мы пошли за ней. По дороге он встретил своего знакомого Афоню, и тот пошел с нами. Афоня был хорошо поддатый и медленно плелся за нами. Вовка договорился встретиться в скверике напротив кинотеатра "Богдан Хмельницкий".

Мы пришли. Зойка стояла с группой ребят в скверике, о чем-то беседуя. Вовка помахал ей рукой, она махнула в ответ и собралась идти к нам. Один из них взял ее за руку и стал, как бы шутя, не пускать. Она что-то ему говорила, но он крепко держал, уже не шутя, поглядывая в нашу сторону. Вовка направился к ним, я следом. Афоня, пошатываясь, тоже. Мы подошли, нас тотчас окружили, я понял, что добром не кончится.

Вовка взял Зойку за руку:

– Идем!

– Никуда она не пойдет! – сказал тот, что держал ее за вторую руку.

– Генерал, пожалуйста, не надо! – взмолилась Зойка.

– Надо! – с наглой ухмылкой сказал парень по кличке Генерал.

Тут и Афоня подошел. Хлопцы, улыбаясь, расступились, пропуская его в середину круга.

– Что происходит? – спросил он, хлопая пьяными глазами.

Я слышал о Генерале, грозе района, и понял – будет жарко. Среднего роста, коренастый, с наглой рожей, он не отпускал Зойку.

И тут... Вовка молниеносным, сильнейшим ударом в челюсть сбивает его с ног.

– Гони! – крикнул он.

Мы ринулись из круга, опрокинули двоих и помчались. Афоню настигли почти сразу. Он упал. Его стали бить ногами. За нами гналось человек пять. Мы с Вовкой немного оторвались от преследователей.

Бежал я как минимум со скоростью перворазрядника по бегу. Вовка, останавливаясь, отбивался и сбил с ног еще двоих. К нам приближался побагровевший от злости Генерал. Между мной и Вовкой просвистел нож. Я припустил еще быстрее, уже на мастера. Все это происходило средь бела дня! Послышались милицейские свистульки. Преследователей осталось трое. Первым бежал Генерал. Вовка отстал от меня, и я обернулся. Он остановился и ждал. Я знал, что он никогда не носит ножи. Ему не было в них надобности. Высокий, симпатичный, жилистый блондин, лучший уличный боец, он стоял улыбаясь и ждал Генерала. Бежавшая за Генералом Зойка кричала:

– Генерал, не надо!

Жаль, что не было возможности запечатлеть эту драку на пленке. Сначала Вовка расправился с теми двумя, что бежали с Генералом. Тот вытащил нож. Вовка не любил этого и злобно оскалился. Генерал был ниже ростом. Выставив перед собой нож, бросился на Вовку, но тот ловко увернулся и тут же с разворота своей длинной ногой попадает Генералу в лицо. Нож выпал из его рук, и Вовка тремя быстрыми ударами добил противника, поднял нож и швырнул далеко в сторону. Генерал лежал поверженный, с окровавленным лицом и не мог подняться. Теперь уже не спеша мы пошли прочь.

Зойка видела эту красивую драку и, догнав нас, взяла с гордым видом Вовку под руку. Милиционеры остановились у лежащего на тротуаре окровавленного Афони. Его забрала "скорая". Позже мы узнали, что ему проломили голову и сломали пару ребер. Говорили, что Афоня после этого стал слегка офонаревший.

Вовка сказал, что он им этого так просто не подарит, и предложил собрать центровых и вернуться "поговорить". У нас заняло около часа пройти от Оперного театра до кинотеатра "Щорс". Набралось около тридцати желающих приключений парней. Вся эта ватага пришла в скверик. К сожалению или к счастью, мы никого там не застали.

Намеченная вечеринка у Сашки Доли все-таки состоялась. В квартире было пианино. Мы пели Окуджаву "По Смоленской дороге", я играл буги-вуги, пели "Дунай, Дунай".

Через год Вовку призовут в армию, и он поедет служить куда-то на Урал.

Приехала Ира, и мы все свободное время проводили вместе. Все уютные скамеечки всех парков города были наши. Тем не менее мы как-то ухитрялись неплохо учиться.

Опасный трюк

Прошла дождливая осень. Декабрь резко прихватил город холодом. Как-то вечером я зашел за Ирой в общежитие, и мы пошли прогуляться на Высокий замок – большую гору в центре города, покрытую лесопарком, с укромными скамеечками и одноименным рестораном. Много веков тому назад на горе был замок основателя города князя Даниилы Галицкого. Замка давно уже нет, но зато достаточно мест, где можно было уединиться. Мы болтали, смеялись. Пока шли, снег повалил огромными хлопьями и громко заскрипел под ногами. Из-за какой-то не стоящей внимания ерунды мы стали спорить. Слово за слово. Страсти накалились. Она стала кричать:

– Уходи к черту! Не хочу тебя видеть!

– Ира, пожалуйста, не кричи на меня!

– Уходи-и-и! Видеть тебя не хочу!

– Ну пожалуйста!

Чем больше я успокаивал, тем громче она кричала. Снега уже нападало выше щиколотки. Становилось холоднее.

– Уходи, уходи, уходи-и-и! – завелась она.

Не мог же я оставить ее одну.

– Ира, ну хорошо, идем, я тебя проведу в общежитие и уйду.

– Пошел во-он, ты мне не нужен!

Надо сказать, что эта часть города была не из благополучных. Как-то в пятом классе к нам пришла поучить нас английскому красивая практикантка из университета. Через три недели ее нашли изнасилованной и убитой на Замке.

На улице стало совсем темно и повалил густой снег. Это уже была истерика, и я не знал, что делать.

– Говорю тебе в последний раз – пошли! Проведу тебя и сразу уйду! – заводился и я.

– Уходи-и-и! – кричала она.

– Хорошо! Я ухожу!

И ушел. Стало еще холоднее. Шел медленно, не зная, что предпринять. Ушел уже довольно далеко – развернулся и побежал назад. Иры нигде не было. Стал бегать в разные стороны, звать ее. В парке было темно, почти ничего не видно. Сердце колотилось по-сумасшедшему. Я уже совсем отчаялся. Мой взгляд упал на небольшое возвышение у подножья развесистого дуба, покрытое снегом. Подбежав ближе, увидел Иру, свернувшуюся калачиком, почти полностью засыпанную снегом. Она замерзала и засыпала. Я стал быстро разгребать снег.

– Не надо, не надо, – бормотала Ира.

Пытался поставить ее на ноги, но она не могла стоять. Что же делать? До общежития идти минут двадцать. Выхода нет – я должен нести ее. Хоть и была она небольшого роста, но минут через десять я порядком устал. Ира молча лежала у меня на руках. Я остановился у стены дома, поставил ее на ноги, придерживая, чтоб не упала. Нужно было передохнуть. Немного отдышавшись, присел, попросил ее сесть мне на спину и держаться за мою шею. Она села, обхватив шею ледяными пальцами. Поддерживая ее за ноги, пошел. Снег прекратился. До общежития осталось идти еще минут десять.

Полночь. Холодно. Редкие прохожие оборачивались в нашу сторону, спеша к теплу. На спине нести мою дорогую поклажу было гораздо легче. Шел и думал: "Что мы будем делать, когда придем? Общежитие закрылось в одиннадцать вечера. Мы, конечно, можем постучать в дверь, но тогда будут неприятности". И тут мне пришла в голову идея.

В этом городе облазил все центровые дворы и помнил, что двор общежития и двор смежного дома были разделены каменным забором с примыкающим со стороны смежного дома гаражом. Мне нужно было проверить, что к чему. В подъезде ветра не было и казалось чуточку теплее. В коротеньком не по сезону сереньком пальтишке, в маленьком беретике Ира была похожа на замерзающего воробышка. Сердце сжалось, когда я поглядел на нее.

– Ира, мы ведь не можем стучать в двери?! – вопросительно-утвердительно сказал я.

Мелко дрожа, она безучастно кивнула. Усадив ее на ступеньку, я пошел на разведку. Так и есть, гараж примыкает к забору, за ним двор общежития. Возле гаража валялся всякий хлам, и я приметил большой деревянный ящик. Подтащив его к гаражу, вернулся за воробышком. Она лежала на ступеньке, прижав коленки к подбородку, продолжая мелко дрожать и стучать зубами.

– Ира, я тут кое-что придумал... Ты должна будешь мне помочь... Попробуй стать на ноги... нам нужно совсем немного пройти.

Я хотел, чтобы она ну хоть малость размяла негнущиеся ноги. Кое-как мы дошкандыбали до гаража.

– Ира, за этим забором двор общежития... Нам нужно залезть на крышу гаража... А там... спустимся во двор. Ты меня поняла?

Она приоткрыла глаза, глянула на крышу гаража и мышкой пискнула:

– Я не смогу.

– Не бойся, я помогу, – четко проговорил, подбадривая ее и себя.

Я все еще не отдышался, устал, но холодно мне не было. После того как я помог ей встать на ящик, она руками могла уже достать до крыши. Я тоже забрался на ящик и помог ей вскарабкаться на засыпанную снегом, слава богу, не пологую, а ровную крышу. То, что мы вытворили потом, смахивало на цирковой номер.

В том месте, где забор соприкасался с домом, проходила водосточная труба, спускавшаяся во двор к подвалу, к которому спускалось пять ступенек. Высота была приличная, упадем – вспотеем кувыркаться. Я подошел к трубе и присел:

– Садись ко мне на плечи и держись крепко за мою шею!

Она еще не видела, куда идет труба, да и не очень понимала, что происходит. Послушно забравшись ко мне на плечи, руками обхватила шею.

– Не смотри вниз!

Обхватив холодную трубу ледяными руками и осторожно перебирая руками и ногами, с сидящей на шее моею любовью, пополз вниз к подвалу. Парнишкой я был крепеньким – у нас получилось!

Дверь со стороны двора не запиралась. Через нее выносили мусор. Мы тихонько зашли. Общежитие спало. Было тепло и пахло жареной картошкой. Поддерживая Иру, я медленно поднялся с ней на третий этаж к ее комнате. Она взялась за ручку двери. Молча постояли с минуту. Ира посмотрела на меня осмысленным взглядом:

– Пока.

– Пока.

Она скрылась за дверью. Я еще посидел на лестнице минут пять и потопал домой. На проходной дежурная спросила:

– Чого так пизно?

– Уроки делали.

Как ни странно, ни я, ни она не заболели. Это была наша первая серьезная ссора. Пару дней мы не подходили друг к другу. Через несколько дней я зашел во двор общежития посмотреть, при дневном свете на место нашего маленького приключения. Водосточная труба была старой и проржавевшей.

Не выдержав, я зашел к ней в общежитие. Вызвал в коридор поговорить.

– Что хочешь? – Ира, насупив брови, сложила руки на груди.

– Хочу спросить, как тебе понравился наш цирковой номер на старой водосточной трубе?

– Два идиота!

– Тут я с тобой согласен, – улыбнулся и обнял ее.

Она не сопротивлялась. Мы помирились.

Моя!

Второй наш Новый год встречали в компании студентов в общежитии. Без десяти двенадцать мы опять поссорились. Ира выбежала из комнаты, я – за ней. Она – вниз на первый этаж. Я – за ней. Заскочила в женский туалет – я туда же. Куранты известили о наступившем 1963 годе. До нас доносились радостные крики студентов. Постояли мы, посмотрели друг на друга, рассмеявшись, обнялись и поцеловались. Я не мог долго на нее обижаться, всегда первый шел на примирение, и вскоре мы оба забывали о происшедшем. Смеялись, шутили, дурачились, как дети, да мы, безусловно, ими и были.