Текст книги "Садовник"

Автор книги: Эдуард Говорушко

Соавторы: Элла Матонина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Все замолкли. Обед – неспешный, уютный – не удался. Общество побрело в корпус, расположилось в холле и пришло к выводу, что людей лишили ясных ориентиров и потому все рушится, погружаясь в хаос.

Вернулась поэтесса, ходившая с жалобой к директору.

–  Он не осквернит писательский дом! Никаких посторонних, никаких новорусских собак!  – пафосно донесла она решение директора.

Но "посторонние" и "новорусская" собака уже появились в холле, задержались у конторки дежурной и проследовали на свой этаж. Все головы повернулись к дежурной. Она стыдливо моргнула:

–  Директор принял решение оставить их. Они купили отдельный номер для собаки.

–  Как?!  – ахнула поэтесса.

Опустим занавес: начались другие времена.

За этим занавесом я и отдыхала.

Вокруг были дамы в статусе бабушек, правда, совсем не старых, говорили о семейных делах, грустно считая, что теория малых радостей выдумана неведомо кем и неведомо зачем, что нет ниши, в которой можно скрыться от окружающей действительности. Она вторгается в жизнь человека, в любую семью. И, будучи неблагоприятной,  – разрушает их. Моя соседка по столу рассказывала о разводе с мужем. Был роман в школе, родили двоих детей, есть внуки и правнуки. Все началось с расстрела Ельциным парламента. Муж сказал, что никого, кто засел в "Белом доме", не следует оставлять в живых. Проклятия мужа "грязной России" и лозунг "не брать живыми" так потрясли жену, что она слегла в больницу, ибо "все функции организма", как она выразилась, отказали. Ни дети, ни внуки, ни два любимых эрдельтерьера помирить их не могли. Каждая телевизионная новость вела к перепалке. Большая четырехкомнатная квартира, где собиралась шумная семья, опустела. Муж ушел к дочери, жена целыми днями сидела в сумрачной комнате в одиночестве. Когда уходила в церковь, муж вывозил диваны, стулья, столы. Она каждый раз заболевала от этой "диверсии". Однажды он пришел за своей одеждой.

–  Все. Я уезжаю. В "этой" стране жить невозможно.

–  Это ты "этот", а не страна. Поел яблочный пирог под залпы танков! Лекции читать будешь в Швейцарии? ...О чем,  интересно? Наверное, о плохой советской власти, у которой чины зарабатывал. А сейчас у другой зарабатываешь?

–  Интриганка. И на работе такой была. Господи, хотя бы скорей в Швейцарии оказаться.

–  Учти только: в твоей Швейцарии ничего не начинается, а всё и все кончаются. Как там их кладбище называется?

–  Дура.

–  Не дура. Медицина утверждает, что в Швейцарии люди рано теряют память от переизбытка еды.

–  Зато у вас здесь и захочешь память потерять  – не потеряешь: склероз от голода не наживешь. Где мой лыжный костюм? Куда ты его засунула?

–  Выкинула. Нечего молодиться,... Фауст перестроечный!

Муж ушел, вытянув лыжный костюм из какой-то коробки. Впрочем, весь дом теперь был в коробках.

–  Они и Зайчика таким воспитают,  – говорила она мне печально о правнуке.  – Отдали в какой-то лицей пятилетнего ребенка. Ничему не учат там. Месяц слоника, бедный, рисует. За триста долларов. Антикварный получится слоник......

Сейчас она делит с мужем квартиру. В семьдесят три года. Я сказала ей, что здесь спешить вредно и суетиться бесполезно  – ведь уже немалые годы. Но... если, советуя, поставить лучшие слова в лучшем порядке  – все равно ничем не поможешь. Тем более что магнитное поле так напрягает силовые линии современной жизни, что от нее не спрятаться. И вот тому еще одно доказательство.

Дочь, совсем девочка, тонкая и обаятельная, привела в дом мужа, красивого и умного юношу, и получилось так, что мама во всем отдала предпочтение зятю. Дочь же задвинула на задний план снисходительно и небрежно. И когда молодая жена ждала мужа в постели, просвещенная мама упивалась интеллектуальными разговорами с зятем. Молодые очень любили друг друга, но пасовали перед апломбом матери. Тоненькая и хрупкая ее дочка, с книжными понятиями о любви, пробиралась к женской жизни между акулой-мамой и красивым мужем, которого боялась потерять. Родился ребенок, мама отобрала у дочери и материнство, ссылаясь на ее неумелость. Короче, стала хозяйкой всего  – дома, внука, зятя, умственной и хозяйственной атмосферы. И при этом была уверена, что все ею предпринимаемое нравится домашним. И вот результат: дочь все, даже благожелательные и разумные советы встречает в штыки, с раздражением, зять понял, что легче быть вне быта, отстранился от него, все щели и пробоины семейного корабля пытается заделать разговорами общего свойства, внук  – жертва разногласий бабушки и мамы  – нервный и капризный. Семья распалась в год распада СССР. Не смешно,  а символично. Внук остался у бабушки, муж вернулся к родителям, дочь начала "кругосветское" плавание по клубам, ресторанам, презентациям с разными мужчинами.

В природе бывают нежные дни ранней зимы  – бело, свежо и все хрупко и тонко от молодого снега и тонких очертаний деревьев.... Подобная нега бывает разлита в воздухе, которым дышат влюбленные. А здесь вдруг   мы – пожившие, с тяжеловесным умом, булыжным опытом, с девизом "буря и натиск". Отчего мы так склонны ломать друг друга в дружбе, любви, в служебном сотрудничестве, в гражданских распрях? Мудрость древних учит: начинай на чужой лад, чтобы закончить на свой. Эту святую хитрость одобряют даже учителя христианства в божественных материях.

Мать теперь считает, что в распаде семьи виновата она. Конечно, виновата. Но молодые, казалось, могли бы и помириться! Но это только кажется. Атмосфера изменившегося общества не располагала к покою, равновесию, основательности. Все рушилось вокруг  – идеи, нормы, установки. И семья переставала быть укрытием от хаоса в "век расшибанья лбов о стену всяческих доктрин, конгрессов, банков, федераций, застольных спичей, красных слов, век акций, рент и облигаций, и малодейственных умов, и дарований, половинных... в век буржуазного богатства  –  растущего незримо зла!" (А.Блок).

По улицам страны одни помчались хмельные от свободы, другие, будь молодые или старые, одиноко и растерянно сходили "на нет". Это "на нет" было разнообразным: Чечня, бомжатник, кандидат наук в дворниках, учитель, библиотекарь в уборщиках, особо хорошие мозги на продаже за рубеж. Семьи распадались от безденежья, безработицы, от амбиций, от "крутых" жен и спившихся мужей; от болезненного интереса к нетрадиционной сексуальности, от скандалов с детьми, убегавшими из школ делать бизнес мытьем машин.

Я знаю, что ты не согласишься со мной. И станешь уверять, что семейные истории, подобные рассказанным, могут произойти в любой общественно-временной отрезок. И нет нужды этот "отрезок" в чем-то винить. А я не соглашусь с тобой и вспомню, как в ответ на мое желание уехать из Москвы в маленький город мне говорил: "Зачем? Ты же живешь в тихом центре!" Как объяснить, что тихий центр не спасает от железных объятий мегаполиса с его одышкой, стрессами, вибрацией, пожиранием твоих психофизических сил. И малые радости "тихого центра" превращаются в "скудные радости". Так и семья на общественном сломе теряет что-то целостное, сокровенное, иногда перерождаясь в имитацию, муляж, стилизацию.

Ну а драма при этом всегда на пороге.

Я не хочу привыкать к Америке

Я тут заделался заправской нянькой. Запросто сижу со своими двумя внуками: кормлю, меняю памперсы, одеваю, гуляю, укладываю спать Анечку. Отвожу в садик, забираю из садика Андрюшу, играю, читаю и рассказываю ему разные сказки-истории. А затем вдохновляю на занятия русским языком и математикой, что сложнее, чем проводить сами занятия, которые на какое-то время увлекают. Стал почти профессионалом, в чем убедил случай. Юлина подруга-рижанка Лариса попросила меня посидеть три часа с ее двумя девочками, семи и трех лет. Девочки по-русски не говорят. Но они не скучали ни минуты, а расставаясь, висли у меня на шее. Кстати, за работу мне предложили 36 баксов, по средней таксе  – шесть за час с ребенка. Искренне отнекивался, но настойчивость оказалась равновеликой моей искренности. Взял. Рассказал об этом Юле: "Ну и правильно сделал, что взял. Ей так проще, да и тебе эти деньги не помешают...".

Понимать это надо было так: теперь она тебе ничем не обязана. А я-то думал, что оказываю дружескую услугу. Было еще несколько подобных случаев. Возьмите, мол, и забудьте. Так до меня дошло, что в Америке друзей нет. Здесь их заменяют партнеры по бизнесу, по клубу, по путешествию, по совместной поездке на работу. С которыми  – чисто по-американски  – по завершении партнерства можно знаться, а можно, как говорят, и в упор не видеть.

Российская эмигрантка Лидия Ивановна Залетаева, прожившая здесь свыше семидесяти лет, считающая Америку своей второй родиной, а себя американкой, утверждает, что дружба  – это наше чисто домашнее понятие. Оно, по ее мнению, редко эмигрирует вместе с человеком. В результате большинство американцев знают, что такое русская мафия, но им совершенно непонятно, что такое русская дружба. На ее памяти здесь был лишь один русский, который сумел показать окружающим его американцам, что она такое. Но его уже похоронили. На похоронах многие высказывались в таком духе: покойный осчастливил меня, он научил меня дружить! Не знаю, что американцы вкладывали в это понятие. Для меня дружба – это непрерывное ощущение тепла другого, даже без соприкосновения с ним. Дружба  – это потребность жить болью и радостью другого, нутром чувствовать, когда ты ему нужен, и суметь оказаться рядом. Даже если это невозможно физически! Дружелюбие  – золотой фонд всякого русского, его обязательно нужно расходовать, чтобы он расширялся, иначе неминуемо сойдет на нет.

К сожалению, в эмиграцию редко отправляются дружеской компанией. Мне в какой-то мере повезло: раньше меня здесь оказался один из моих давних рижских друзей и наперсников. Мужская дружба возведена им в культ, в профессионализм. А профессионализм в дружбе и слово "нет" для друга, по его мнению, не совместимы. В Америке он, можно сказать, вытащил с того света своего друга. Он почувствовал, что с другом что-то неладное, когда тот зашел к нему в гости, и прямо из дома отвез в госпиталь. Опоздай на час – и спасти человека даже американские кудесники-хирурги не взялись бы, в чем сами и признались после операции.

Признаюсь честно, такому профессионалу в дружбе соответствовать очень трудно, если вообще возможно. Так что для меня большая честь числиться в кругу его самых близких людей. И хотя он в Нью-Йорке, а я в Бостоне, тепло этой дружбы чувствую всегда, причем настолько, что иногда даже обжигает. Уже один разговор с ним по телефону действует как лекарство, причем за многие годы нашего общения выработалось такое количество разговорных символов и образов, что окружающим кажется, будто беседуем мы на каком-то хорошо знакомом, но все же иностранном языке. Я уже не говорю о наших редких, но очень теплых встречах. Первым делом мы идем в русскую баню в Манхэттене, которой чуть ли не сто лет, в которой еще парились многие знаменитые русские эмигранты первой волны. Это часа два-три очень расслабляющих разговоров, подчас вроде бы и ни о чем серьезном, в очень расслабляющей обстановке. Потом мы идем выпить пару бокалов пива, а потом Люся, его жена, готовит дружеский обед. Со всей широтой и кулинарной изощренностью, на которые она способна. Гостеприимство  – кавказское в полном смысле этого слова: за баню и за пиво Витя платит сам, не говоря уже про обед на шестнадцатом этаже своего роскошного дома на углу каких-то там центральных авеню и стрит. Дескать, вот приеду к тебе в Бостон, тогда уж ты постарайся! Жду его с удовольствием и содроганием: а вдруг во всем Бостоне не хватит для него теплоты?

Но если уж тебе не посчастливилось приехать в Америку с другом, здесь его не найдешь. На это нет денег, времени, которое здесь действительно деньги, особенно для новоприбывших. Да и портреты американских президентов на зеленых бумажках уже тебя не отпускают. Рабочий день в десять-двенадцать часов  – не предел. А после такой работы уже не до гостей и дружеских встреч. Золотой фонд души здесь тает на глазах....

Были мы недавно на 50-летии Галины, с которой дружили еще в Риге. Она уже около десяти лет в Америке, куда просто-таки сбежала с детьми от мужа, шизофреника и пьяницы, почему-то невзлюбившего старшую дочь. Живет в Нью-Йорке, в Бруклине, русскоговорящем по-одесски. Начала здесь с уборки квартир, как многие русские, потом долго ухаживала за русскими старухами, уход оплачивается соцслужбой. И вот уже около двух лет работает контролером на швейной фабрике. Отмечала 50-летие, готовилась к юбилею долго, предполагалась куча гостей. А за столом в ее квартире сидели лишь несколько человек рижского круга. Друзей-то, да и просто добрых знакомых, в Америке она и не приобрела. Одни под подходящим предлогом сразу отказались участвовать в юбилее, другие в последний момент позвонили и сослались на непредвиденные обстоятельства, были и такие, что не удосужились сделать и этого. Впору и всплакнуть, если бы за праздничным столом не сидели ее дети  – торжественные и нарядные по случаю маминого праздника.

Да, в Америке золотой фонд души подпитывать можно лишь через океан, обмениваясь письмами или погружаясь в воспоминания о друзьях. Существует ли телепатия, я не знаю, но я несколько раз, почувствовав потребность пообщаться, в ответ на мой звонок слышал фразу: а я только что о тебе думал (или думала)!

Поэтому мне как-то не хочется привыкать к Америке. Поэтому мне совершенно необходимы письма из Москвы, Риги, Белоруссии. Поэтому я радуюсь, что меня все еще волнует российская и латвийская действительность, какой бы она ни была. И хотя необычайно высокие цены на бензин затрагивают и мою семью, радуюсь, что политика стран ОПЕК по сокращению нефтедобычи способствует подъему российской экономики.

Получается, что я живу враскорячку, и жизнь такая мне по душе, ибо чем больше я начинаю привыкать к Америке, тем больше этого боюсь. Привыкнуть к Америке означает для меня  потерять самого себя. Бывалые люди предостерегают: чем скорее, дескать, забудешь, кем был там, в каком кругу вращался, тем дольше проживешь. Да и не интересно это здесь никому – ни американцам, ни твоим русским знакомым, ни даже твоим близким. Большинство эмигрантов начинают с нуля. И ценят тебя за то, как далеко ты от этого нуля отошел, поднявшись по денежной шкале. В семье  – тоже. Если, устранившись от домашних дел, ты сидишь за компьютером ради гонорара, это еще ничего. Если же твое писание превратилось в хобби  – извини и подвинься, в доме хлопот полон рот. А однажды меня посетила утопическая мысль: как бы хорошо быть и здесь, и там, на худой случай  – полгода здесь, полгода там. Пожить прежней жизнью. Пройтись вечером с Каменевым и его собакой по Пурвциемсу, а с Матисом, моим самым стародавним другом в Риге, посидеть с кружкой пива в летнем баре у Рижской филармонии! А с Витей Резник-Мартовым съездить в субботу на рыбалку, которая вообще-то не рыбалка, а занимательные беседы про жизнь. С коллегами съездить автобусом в "сельцо Михайловское". Специфика моей занятости здесь вполне позволяет на зиму отлучиться в Ригу, но семейные дебаты на эту тему я пока проиграл. Отпустили меня лишь на месяц с небольшим, семейное расписание не позволяет задерживаться. Почувствовал я и определенную ревность близких к моему желанию возвратиться в прежнюю жизнь...

Между прочим, эмиграция – это еще и хороший тест на дружбу. Когда-то я подружился с Юрием, в то время директором одного из лучших минских универсамов. Он был из тех, кому очень импонировала дружба с режиссерами, художниками, журналистами. Часто звонил, искал со мной встреч, приезжая в Ригу.

Потом Юрий уехал в Америку, работал в кар-сервисе (компания, координирующая работу частных такси), разбогател. В Америке не принято спрашивать и рассказывать об истоках богатства, но, по словам одного из общих наших знакомых, Юрий сделал неплохие деньги на поставках сигарет и других американских товаров военнослужащим из Группы советских войск в Германии. И вложил деньги в одно из кондитерских предприятий в той же Белоруссии.

Помню, что его очень интересовало, впишусь ли я со своей специальностью и работой в советских масс-медиа в крутой поворот к капитализму. Вроде бы радовался, что вписался, что живу в Риге почти в прежнем статусе. В мой американский отпуск он с удовольствием принимал нас в собственном доме-дворце, который выстроил в Нью-Йорке. Но как-то сказал мне: "Помяни мое слово: пока ты известный журналист там, тебя с удовольствием примут здесь все твои знакомые. Но стоит тебе стать обычным эмигрантом, все изменится. А известным американским журналистом, сам понимаешь, тебе не стать". Как оказалось, Юрий говорил прежде всего о себе: за время, что я в Бостоне, он практически ни разу не позвонил. А наши встречи в Нью-Йорке (по моей инициативе) потеряли былую теплоту. У него появились снисходительность преуспевающего дельца, какая-то непонятная и всепоглощающая любовь к Америке, а вместе с тем склонность давать советы и поучать.

В США мне довелось общаться с представителями разных волн эмиграции из СССР и России. Маргариту Ивановну Зарудную, по мужу Фриман, знают многие русские эмигранты  – представители творческих профессий и просто интересующиеся искусством. Она  – внучатая племянница Карла Брюллова и племянница известного русского адвоката Александра Зарудного, прославившегося в свое время защитой Бейлиса, а также известных русских революционеров. Ее отец Иван Зарудный учился вместе с Колчаком в Морской академии, видел Верховного правителя за неделю до ареста и гибели. Сам Зарудный бежал в Харбин, куда позже ему удалось перевезти из Хабаровска шестерых детей, оставшихся без матери, расстрелянной большевиками. Эмигрировать в США из Харбина шестерым детям Зарудного помог американский посол в Китае Чарлз Крейн.

Маргарита Ивановна большую часть своей жизни проработала в знаменитом Массачусетском технологическом институте, где основала что-то вроде русской кафедры. Именно она в свое время оформила и послала приглашение в Америку Андрею Сахарову, помогала найти ему квартиру в США. Одно время у нее в доме жили Александр Есенин-Вольпин, сын знаменитого русского поэта, дети Елены Боннэр. И тем не менее она утверждает, что никогда не занималась политикой. Люди  – другое дело.

Недавно ей исполнилось девяносто два года. Муж умер, сыновья разъехались, внуков никогда не было. Интереса к жизни Маргарита Ивановна не потеряла: водит автомобиль, регулярно принимает гостей. Она до сих пор часто дает пристанище эмигрантам из России  – поэтам, художникам, музыкантам. В своем салоне устраивает благотворительные концерты, поэтические вечера и художественные выставки, помогая тем самым выжить землякам. Маргарита Ивановна принадлежит к первой волне политических эмигрантов из России, большинства из которых давно уже нет в живых. Эти люди, так же как и политические эмигранты из СССР позднейших времен, уезжали или бежали из страны, спасая свои жизни. Без всякой надежды на возвращение. И безжалостно давили ностальгию, рушили в себе и за собой всякие психологические мосты, что позволяло им быстрее входить в новую жизнь, осваивать язык, новые профессии. И сами, а не их дети, спустя десять-пятнадцать лет, обретя семьи, становились полноценными американцами русского происхождения.

Встречался я и с уехавшими из России от творческой несвободы. О них и их жизни в Америке и так все хорошо знают. Деньги они зарабатывают здесь  тот же Журбин по вечерам играет в ресторане "Русский самовар" на Брайтоне, а признания и славы ищут на оставленной Родине, так как здесь их знают лишь в довольно узком кругу русских. Как Слава Цукерман, ставший довольно знаменитым американским режиссером, снявший культовый фильм о панках "Жидкое небо", больше всего радовался гран-при за "Гранатовый браслет" на кинофестивале "Литература и кино" в Гатчине. Он показывал фильм "Бедная Лиза" по Карамзину! Снял его по собственному сценарию, на английском языке, с участием американских актеров.

Что ж, и это естественно. В конце концов, даже обыкновенный эмигрант стремится показаться на Родине и для того, чтобы просто продемонстрировать близким и знакомым, что не пропал, более того – процветает и даже в состоянии помочь деньгами. Тщеславие в той или иной степени не чуждо каждому.

Возьмем того же Олега Краснопольского, которому захотелось уехать из Ленинграда в Америку. И чем больше ему мешали, тем острее было у него желание уехать. Не из упрямства, а от несвободы самому распоряжаться своей судьбой. В конце концов он преодолел все препятствия, в том числе самое серьезное  – жестокость близких. "Лучше бы ты умерла, чем вышла замуж за этого еврея, принеся нам столько горя",  – заявила дочери родная мать. А когда стало ясно, что и КГБ не сможет помешать их отъезду, потребовала... компенсацию в четыре  тысячи рублей. И получила ее.

Многим эмигрантам, столкнувшимся с серьезными трудностями в Америке, конечно, приходила в голову мысль: может быть, и зря все это было затеяно? Но не Олегу. Трудно сказать, как бы сложилась его творческая биография, останься он в России. Способный живописец, талантливый иллюстратор и очень трудолюбивый человек, думаю, он и в эти нелегкие времена сумел бы прокормить семью. В Бостоне, где многие российские художники переквалифицировались, осознав, что здесь творчеством не проживешь, у Олега есть своя мастерская в центре города, он часто выставляется. Поступают заказы на портреты, в том числе и от богатых американцев. А кроме того, Олег расписывает детскую мебель на одной из фабрик, и делает это с удовольствием. Работа приносит сравнительно небольшой, но постоянный доход. А расписанная им мебель по мотивам русских сказок здесь нарасхват. Недавно, например, спальный гарнитур заказал для своих детей Дастин Хофман, хорошо известный и у нас в России американский актер.

Живут Олег с Олей в собственном небольшом и уютном кондо-минимуме в Молдене – это один из городков в ареале Бостона. Квартира обставлена по-русски, кухня  – русская, с непременной селедочкой под водочку. А кроме того, у них есть, пожалуй, самая богатая коллекция советских и российских кинофильмов в видеозаписи, которой мы тоже пользуемся. Олег с удовольствием бывает в Санкт-Петербурге, но события в России его трогают лишь рикошетом. Отвык за долгие годы вынужденной изоляции.

Настоящих политических эмигрантов в Америке сейчас раз-два и обчелся, а всех выходцев из СССР и постсоветских стран где-то за два с половиной миллиона. Целая страна, равная по населению Латвии. В Нью-Йорке и других крупных городах издается много русских газет, есть русские, украинские магазины (и даже латвийский, куда доставляется прекрасный черный хлеб и другие продукты из Риги), рестораны, русские бизнесы. Всех "наших", какой бы они ни были национальности и вероисповедания, называют здесь русскими. Конечно же, превалируют евреи, но много и действительно русских, белорусов, украинцев. В бостонской толпе, например, в любой день можно услышать до боли знакомую речь.

По какой бы причине люди ни покинули родные места, вернее, как бы они ни формулировали эти причины, все они здесь потому, что осознали в какой-то момент: родная страна в них не нуждается и вполне обойдется без них. Без их ума, опыта, таланта, да и просто без их рабочих рук, которые оказались просто невостребованными. Все обесценилось. Хуже того, кое-где в России обесценилась сама человеческая жизнь.

Американские газеты сообщили сенсацию: физикам из России, работающим в Гарвардском университете, удалось остановить луч света! Мне трудно разобраться в значимости этого достижения, но приятно, что это россияне. Правда, приятность эта не без горечи: почему открытие они сделали не дома? В беседе с журналистами один из авторов сенсации, молодой физик Михаил Лукин, эмигрировавший в Америку сравнительно недавно, ответил на этот вопрос. Он заявил, что России сейчас не нужны физики-теоретики, что наука там "медленно умирает". И это не просто слова. На одной из научных конференций в Италии приятно порадовала большая группа знаменитых физиков из России. И вместе с тем неприятно поразило то, что привезенные ими результаты исследований не соответствовали профессиональному уровню этих ученых. И все из-за того, что оснащение лабораторий давно устарело, а до этого никому нет дела. А ведь даже в более тяжелую разруху – после гражданской войны – советская власть находила возможность как-то поддерживать ученых.

Известно, что большинство стран за последние годы ужесточили свое эмиграционное законодательство. Но везде полно нелегальных эмигрантов, людей, которые считают куда меньшим риском жить в Америке без статуса, чем оставаться гражданином в той же Украине, Армении, России или Латвии. Трое моих рижских знакомых нелегально живут в Нью-Йорке уже по десять лет. Снимают квартиры, работают, пользуются медицинскими услугами и в ус не дуют. Правда, не имеют возможности покинуть пределы Соединенных Штатов, иначе потеряют право на въезд.

Что нашли "русские" в Америке? Легкую жизнь? Отнюдь. Армянин Назарет из Еревана сказал мне: "Если бы мы так вкалывали во времена СССР, мы бы до сих пор жили там, где родились! Только ведь не вкалывали!"

Одно время я вел записи под названием "Наши лица за границей". И перестал: надоело писать практически одно и то же. Любой ставший благополучным эмигрант, не получающий здесь "вэлфера" (пособия от федеральных или местных властей), рассказывает о том, как работал по двенадцать и более часов в сутки, жил два-три года в невообразимых условиях, чтобы скопить деньги и создать себе хороший имидж в той или иной профессии. Как сложно было выучить язык, научиться ориентироваться в груде бумаг и документов, которыми здесь буквально завалены почтовые ящики, разобраться с уплатой налогов. Хождение за три моря, хождение по мукам! А добавьте сюда еще и неизбывную тоску, особенно в первые годы, неуверенность в себе, сомнение в своем решении!

Не березка, а похожа,

Милая, родная.

В той стране, что так не схожа

С этим теплым раем!

Та стоит, грустит под ветром,

Видит только горе.

"Где ты, Господи?"  – молюсь я.

А тоска – как море!

Под этими стихами, которые написала Маргарита Ивановна Зарудная в 1932  году, поселившись в Калифорнии, может подписаться каждый второй, если не любой, русский эмигрант, ступивший на американскую землю.

Россия – "слепая, глухая уродина", которой мне не хватает

Существует установившийся стереотип, что сложно адаптируются и скучают по родине лишь эмигранты первого поколения. Их дети, привезенные сюда в пять-шесть лет, вращаются в американской среде, учатся в здешних школах, легко осваивают английский и становятся стопроцентными янки. И в страну своих родителей их уже как бы и калачом не заманишь. Оказывается, не совсем так.

Марина Медведева, преподающая русский язык, филологию и культуру в Бостонском университете, предложила своим студентам, приехавшим десять и более лет назад из СССР, написать сочинение на тему "Кто я? Откуда я пришел? Куда я иду?". В большинстве своем  это будущие бизнесмены и компьютерщики, и ни один не собирался стать специалистом по русскому языку и литературе. В русском журнале "Контакт" Марина Медведева приводит выдержки из этих сочинений, предваряя их, в частности, такой фразой: "...Русские студенты показались мне намного взрослее и глубже их американских сверстников. Но больше всего меня поразило, что эти ребята, хотя и в разной степени, говорили о России и о русской культуре не абстрактно, а как о чем-то их касающемся. Как же могли  – вопреки всему, несмотря ни на что  – уцелеть невидимые нити, привязывающие их сердца к России?"

* * *

...Я приехала в Америку, когда мне было 9 лет, и я, как и многие, забываю, как правильно говорить, писать по-русски. Я даже не знаю новые русские фильмы, не знаю знаменитых актеров, редко слушаю новости. Я не помню слова детских песен, с которыми выросла на Украине, не помню наизусть стихи Пушкина. Я чувствую отдаление от той страны, в которой родилась. Я давно гражданка другой страны... Но настоящей американкой я себя не чувствую. Я не люблю смотреть бейсбол, не перевариваю гамбургеры, не понимаю, как можно ходить в театр в джинсах... Это все происходит потому, что я выросла в семье, где меня учили любить и уважать совершенно другие вещи. Чем больше я взрослею, тем больше меня тянет к русской культуре. Меня она притягивает, как дом. Без нее я чувствую себя потерянной. Постепенно окунаясь в русскую культуру, я начинаю ощущать связь между моим прошлым и моим будущим.

* * *

...Русский – это тот, кто чувствует себя русским – независимо от фамилии, происхождения и места жительства. Русский человек считает, что Россия его родина, а бывшей родины не бывает. Среди тех, кто сейчас уезжает из России, некоторые все еще считают себя русскими, но многие сразу начинают считать себя американцами или канадцами. Так часто бывает, потому что современные русские потеряли национальное чувство, какого бы рода оно ни было  –  монархическое, коммунистическое или просто народное, независимо от политических убеждений.

* * *

Дружить с американскими ребятами меня не тянет. Конечно, у меня много американских знакомых. Но они не поймут, что такое весь вечер сидеть и рассказывать анекдоты, не почувствуют теплые слова песен Никитиных... С одной стороны, я обижаюсь на американцев, которые показывают в своих фильмах русских как беспомощных дураков. Но, с другой стороны, я рада быть членом страны, которая всегда побеждает, даже когда побеждает страну, которую я считаю своей родиной. Так кто же я: русская или американка?

* * *

...У меня совсем нет акцента, и я не выгляжу иначе, чем американцы. И все-таки я считаю себя русской... Причин для ностальгии у меня много. Во-первых, я совсем не хотела уезжать. Я всегда любила Одессу и мало чувствовала те трудности, которые создавала советская власть для моих родителей. Большинство моих воспоминаний остались положительными. Одесса навсегда останется моей родиной, я прекрасно все помню и по ней скучаю. Во-вторых, я поддерживаю отношения с родственниками, оставшимися там, и часто их вспоминаю. В-третьих, я выросла с русскими родителями, и поэтому дома меня окружает русская культура. Мы говорим дома по-русски, у нас много русских книг, и родители пытаются сохранить во мне все русское, ибо американского и так уже много во мне и оно меня везде окружает...

* * *

Очень сложно ответить на вопрос, что меня делает не такой, как все американцы. Внешне никакой разницы нет. Это что-то необъяснимое внутри. Это чувство другой культуры, другой истории. Например, отношения в семье. В русской семье все намного ближе, чем в американской. В школе или на работе в Америке все сами за себя. В основном люди друг другу меньше помогают и холоднее относятся друг к другу... У нас в Канзасе я знаю много ребят, родители которых отвергли все русское. Большинство из них, как и я, испытали серьезные проблемы на своей родине и теперь никак не могут ей простить этого. Они пытаются сразу сделаться американцами, не хотят иметь никакого отношения к России и даже к ее культуре. Их дети тоже не хотят выделяться в тех местах, где эмигрантов мало. Мне обидно за тех ребят, которым родители не дают шанса сохранить свое прошлое, а тех ребят, которые сами этого не хотят, я просто не понимаю...