Текст книги "Садовник"

Автор книги: Эдуард Говорушко

Соавторы: Элла Матонина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

* * *

...Постепенно я все больше и больше становлюсь американцем в моих взглядах на жизнь и в отношении к окружающему миру. Тем не менее я всегда помню о моих российских корнях. Я горжусь ими, и мне приятно сознавать, что мой лучший друг – русский.

* * *

Я счастлива, что наряду с языком моей жизни – английским – я приобрела и уже никогда не потеряю способности читать и понимать русскую литературу. Что может быть прекраснее, чем войти в мир Пушкина, Фета, Тютчева, Блока, Толстого... Какое это счастье – сопереживать вместе с писателем, чувствовать его стиль, бархат или шероховатость его строк, бережно произнося их губами, как слепой читает их руками, чувствуя вмятинки на бумаге...

* * *

Я не люблю Россию, да и за что ее любить? Я не верю, что там когда-нибудь будет хорошо. Мне кажется, как бы глупо и помпезно это ни звучало, что она проклята, потому что ничего не может быть хорошего в стране, которая веками творила только преступления... Единственное светлое событие в истории России был Горбачев, но его цинично и жестоко убрали, ругая за развал и неспособность управлять страной. И никто не поблагодарил его за то, что он сделал... Я не люблю русских, потому что их не за что любить, и не хочу называться русской, как это принято здесь, в Америке... Но несмотря ни на что, меня тянет обратно. Не только из-за того, что у меня там близкие люди. Каждый раз в России по дороге из аэропорта, по дороге, на которой я знаю каждый дом, я счастлива, и я чувствую, что вернулась домой. Я скучаю по Питеру, и, наверное, он навсегда останется для меня домом...

* * *

За пять лет в Америке я сменил много кругов и все никак не могу найти людей, похожих на тех, кого я оставил в Питере. Какие-то здесь все другие. Не знаю почему, все русские в большинстве своем продолжают общаться с русскими... Наверное, в глубине души я люблю и ненавижу Россию. Ненавижу оттого, что при моем диком желании жить там – жить по-человечески там нельзя. Меня там постоянно преследует чувство стыда. Когда я вижу на улице нищих, бездомных с несчастными глазами, я хочу спрятаться, исчезнуть, не быть.

* * *

...Я с ужасом думаю о себе как о дочке эмигрантов, которая физически в Америке, а душевно и эмоционально все еще на самолете между двумя континентами. Человек без земли, народа и культуры не является человеком. Это призрак, который ищет соединения с чем-то... У музыкальной группы "Ноль" есть такая песня:

Как ненавижу, так и люблю

Свою Родину.

И удивляться здесь, право,

Товарищи, нечему.

Такая она уж слепая, глухая уродина,

Ну а любить-то мне больше и нечего.

Россия, которую я потеряла, – это та самая "слепая, глухая уродина", которой мне не хватает. Америка не смогла и, наверное, никогда не сможет заменить мне то, о чем поет солист группы "Ноль", – чувство принадлежности к чему-то.

* * *

...За семь лет, что я в США, я совсем забыла, как оно там. Но и Америка не стала моим домом. Я скорее восхищаюсь Америкой, чем люблю ее. Я не русская и не американка. Мой дом там, где живут люди, которых я люблю, а я хотела бы быть Гражданином Планеты. Возможно ли это? Смогу ли?.. Или моральные устои состоят из христианской морали, плюс кантовские универсальные принципы, плюс опыт прошлого, плюс мнения людей, принципы которых я понимаю?

По-разному можно отнестись к этим письмам. Ничего, мол, удивительного, скажет кое-кто. Это генетическая тяга к месту своего рождения, как у птиц. И будет, наверное, прав. Видимо, в той или иной степени она присуща каждому эмигранту. И поэтому каждый для себя должен решить, что делать с этим атавизмом. Америка  – богатая страна, построенная эмигрантами, знает потенциальную цену вновь прибывшим. Она готова предоставить все возможности всем гонимым и ищущим лучшей доли для их адаптации и превращения в полноправных граждан. Знаю таких, которые довольно успешно воспользовались этими возможностями и, как говорится, в ус не дуют. Во всяком случае, чисто внешне. Очень помогает при этом культивирование в себе всяческих неприятностей, которые преследовали на бывшей родине. Их дети довольно быстро забывают русский язык, о внуках уже и говорить нечего. Другие, а их большинство, пытаются и в Америке устроить себе Одессу, Москву, Киев или Гомель. Третьим хотелось бы стать "Гражданами Планеты..."...

Честно сказать, для меня вышеприведенные отрывки из сочинений стали откровением.

Как хорошо, что авторы процитированных отрывков не плывут по течению "в американцы", а стараются сохранить в себе то, что их делает разностороннее и полнее слишком уж целеустремленных янки. И этим обогатить Америку. Строки о нелюбви и даже о ненависти к России, к русским? Что ж, эти ребята все равно душой русские, а не американцы, даже те, кто заявляет о своей нелюбви к России. Пока. Как долго? Это зависит не только от них, но и от России, от состояния дел там.

Очень мне понравилась идея девушки, пожелавшей стать Гражданином Планеты. И, как мне кажется, не так уж это и не реально. Во всяком случае, на ее веку. Как ни крути, как от этого ни уходи, мир сейчас переживает период глобализации, экономической и политической, когда люди, рано или поздно, будут жить, как говорил поэт, "единым человечьим общежитьем". Сегодня уже никто не исчезает в эмиграцию как в смерть – без надежды вернуться на побывку, увидеться с близкими и друзьями. И даже без права на переписку, потому что она могла скомпрометировать близкого человека перед властью. Тогда любой эмигрант воспринимался как изменник Родины, читай  социалистического строя. Теперь эмиграция – это лишь отметка в паспорте, смена места жительства и психологические трудности, возникающие при этом. Но это уже личные проблемы.

Я думаю, что уже сейчас в России нет человека, у которого не было бы родственников или друзей в Америке. А значит, и эмигрантам, и остающимся небезразлично, как живут наши там и здесь, что происходит в их странах, потому что это в конечном итоге отразится на небезразличных им людях, родных, близких, знакомых. Может, какой-то высшей силой эмиграция призвана обеспечить мир на человеческом уровне? Ведь "если звезды зажигают, значит, кому-то это нужно",  сказал тот же Маяковский.

И все-таки есть одна закавыка.

Все приехавшие в Америку тоскуют по своей родине – будь-то армяне, бразильцы, японцы, китайцы, украинцы. Стало привычным в учебники по английскому языку помещать фразу, которую можно перевести примерно так: "Я всегда думаю о родине, потому что там родился, там остались мои близкие и друзья". Но вот что интересно: только русская тоска обернулась вдруг реэмиграцией. На это явление впервые обратили внимание журналисты нью-йоркской газеты "Русский базар", опубликовавшие целый ряд интервью с реэмигрантами. Основная их претензия к Америке – бездуховность. Оппоненты (а среди них были не только малоизвестные и довольные Америкой русские эмигранты, но и такие знаменитые, как Александр Генис) возражали, ссылались на то, что по количеству театров, музеев, концертных залов и библиотек тот же Нью-Йорк заткнет за пояс любой русский город. Что еще, мол, надо? И что это такое – духовность? Кто выдумал это понятие? Респектабельная "Нью-Йорк таймс" тоже опубликовала статью о реэмиграции прибывших из СССР и постсоветских стран и была крайне возмущена тем, что кого-то не устраивает американский благословенный край. Да, Америка затягивает, гипнотизирует обещаниями денежной, благополучной и надежной жизни. Вот только бы встать на ноги. А когда становишься на ноги, привычка к безудержному накоплению не выпускает ни в театр, ни на выставку. Вот и получается, что Америка, несмотря на великолепные библиотеки, картинные галереи и музеи, в которые в иные дни можно попасть и бесплатно, на довольно насыщенную музыкальную жизнь, дает мало возможностей для культурного и духовного развития. Да в общем-то эта прагматичная страна и не ждет от эмигрантов высокой духовности, как, впрочем, и от американцев. Действительно, духовность не пощупаешь руками, не измеришь самым хитроумным прибором. Ее не вычислить, разделив число кинотеатров на количество населения. Это  состояние души, способ мироощущения, как заметил журналист "Русского базара" Валентин Лабунский. Молодая киевлянка Оля, участвовавшая в этой дискуссии, отметила, что страдает в Америке не оттого, что не может посетить музей или библиотеку. Ей невыносимо тоскливо и одиноко со сверстниками, которые говорят о деньгах, карьере, марках и достоинствах своих автомашин.... (Между прочим, по данным опроса, проведенного одной из известных страховых компаний среди 516 автовладельцев, только 6 процентов в ряду семейных предпочтений поставили на первое место детей, 10 процентов  – супругов, родителей, друзей, а 45 процентов заявили, что самая важная для них ценность  – машина.)

В центральном нью-йоркском парке, в мае, Оля тщетно искала соловья, которого привыкла слышать на Трухановском острове в Киеве. Поделилась своей "бедой" со сверстниками. Ее засмеяли. Какой соловей, какое пение? Надо быстрее стать программистом и делать "баксы". Баксы, баксы и баксы.... Только с ними можно слушать соловьев!

Из Москвы

Ты так увлекся житейской экономикой и политикой, что совершенно не пишешь, например, о театре или о музыке. В Бостоне, кажется, есть знаменитый симфонический оркестр. Его же не сжевали с биг-магами и чизбургерами в Макдоналдсах. Мы в своем странствии по жизни подошли ко времени "заслуженного отдыха" в сумбурные времена. И картина этого "заслуженного отдыха" населена чудовищами Босха. Не выдумываю, основываюсь на информационных фактах. От "хорошей" жизни в Новгородской области в 2000 году смертность превысила рождаемость в 2,7 раза, население сократилось на 9 тысяч человек. В Хабаровском крае в том же году работники образования, культуры, здравоохранения оказались на грани выживания. В Удмуртии пенсии хватает лишь на оплату жилья и на скудное питание. Пенсионер из Свердловска получает минимальную пенсию – 538 рублей. На это, Эдик, можно продержаться две недели, строжайше экономя каждый кусок хлеба. На Дону, по официальной статистике, 21 процент людей живет за чертой бедности, а 37 процентов имеют доход менее тысячи рублей. Что же касается медицины, картина по России почти одинакова: усиливается тенденция к платному здравоохранению, "пенсионера" в программе "доступные лекарства" почти нет. Где-то бесплатно дают лишь аспирин и стрептоцид. Во многих случаях необходимо каждый год подтверждать, проходя ВТЭК, что ты стар и болен, на что и сил не хватает. Говорят, в Москве все обстоит лучше. Но это если деньги есть!

Я тебе нарисовала нерадостную и все же правдивую житейскую обстановку, но вот тебе неожиданный штрих к этим дням нашей жизни. И тоже правдивый. На том "веселом" жизненном фоне, который я тебе нарисовала, наш российский человек способен спасаться не только поиском работы, подработками, водкой, биржей труда, воровством, изобретением своего маленького бизнеса и т.  д., но и искусством. Никогда раньше я не видела такого почти чувственного всплеска любви к музыке, театру, живописи. Многоликие чувства многоликих душ...

В осеннюю слякоть, в скользкий зимний или накаленный от солнца летний день всех возрастов и доходов толпа заполняет концертные залы, обветшалую без ремонта, но любимую консерваторию, театры, большие и малые. (Сколько их возникло!)  Ожидают у подъезда Образцову, выбирают между Казарновской и Хворостовским, не в пользу первой. Многим не нравятся ее заявления, что "Россия почему-то плелась в хвосте оперного мира", что "русскую оперу не знают на Западе". Не нравится стремление укоренить в российской оперной жизни "совершенно новые тенденции". Возможно, они хороши, но мы, как народ-тугодум, не любим напора, да и к золотому тельцу подозрительны. После концерта Любови Казарновской многие качали головой: "Хорошо, но много денег ушло". Но зал и на Казарновскую был полон. Я пришла к грешной мысли: в России религию заменяет великое искусство. Никогда не будет в наших церквах народу больше, чем в концертных залах, где мы спасаемся, быть может, потому, что не каждый день собираемся умирать, полагаясь на доброту Бога. Или оттого, что древний дух Святой Руси, проникая в отдаленно стоящую современную жизнь, усваивается нашей душой через музыку, жест, мазок. Мы как бы духовно живы от рождения. А сегодня, в хаосе перевернутых ценностей, искусство индивидуализирует то, из чего состоит этот общий хаос, и открывает организацию, значение, красоту лучшего и главнейшего. Так думал Свиридов.

О "пиршестве" искусства в столь нелегкие времена говорила мне и Татьяна Витольдовна Ахрамкова, очень талантливый режиссер театра имени В. Маяковского. Она поставила спектакли, от которых ну никак не хочет отказаться зритель, и если ты прибудешь в Москву, тебе стоит посмотреть "Шутку мецената", "Не о соловьях". Так вот ее рассуждение: "Было время, когда страна, прильнув к политическому экрану, решила, что вся жизнь именно там. Казалось, политика победила искусство и театральные звезды померкли. Ан нет! Вернулся зритель в театр. И снова в дырочку занавеса я вижу мой любимый тип интеллигента  – утонченного, эрудированного, ставящего духовное превыше всего... Что касается "новой волны" театрального зрителя, так называемой бизнес-интеллигенции, то люди, занимающиеся политикой и бизнесом, получившие фундаментальное образование при советской власти, мне импонируют. Они всегда отличают "Мадонну" Рафаэля от модного кича. Они испытывают голод по театру и музыке. Но хочется, чтобы и молодая бизнес-интеллигенция умела не только вычислять в голове, из чего делаются деньги, но и своей финансовой мощью формировала культурное пространство, в котором жить их детям. Когда я встречаю деловых людей, ориентирующихся в искусстве, я ловлю себя на мысли, что таких бы хотела видеть в правительстве и бизнесе".

Интересно, что сегодня, когда считается, что каждый человек "задушится за копеечку", не перевелись и даже наоборот  – народились  музыканты, певцы, режиссеры, которые не становятся чем-то вроде наемного ландскнехта, продающего свой талант тому, кто больше заплатит. Более того, есть театры, которые и к спонсорским деньгам относятся настороженно: они хотят знать, какой энергетикой приобретены капиталы. Если это деньги криминальных структур, от них отказываются. Хотя, ты знаешь, романтических спонсоров не бывает, а театры нуждаются: первая ставка актера иной раз равна стоимости проездного билета!

Валентин Клементьев, ведущий актер МХАТа им.  М. Горького, в советское время изъездил всю российскую провинцию. В год  – двести  дней в поездках. Он говорит, что провинция всегда жила трудно, но душевный строй был все же другой. Такой жути не было. Как бы в ответ Ольга Иванова, бывший режиссер столичного музыкального театра имени К. Станиславского и В. Немировича-Данченко, осуществившая в Москве вместе с гениальным дирижером Колобовым, ныне руководителем театра "Новая опера", прогремевшую на весь мир постановку "Бориса Годунова", уезжает из Москвы в Саратов работать в местном театре. Ее столичный опыт, вкус, умение, желание, я уверена, сыграли роль "скорой помощи" в одолении психологической и материальной провинциальной "жути". Короче, сегодня снова проявляется наша упрямая национальная привычка  – в плохие времена стремиться к прекрасному:  не столько, по словам Георгия Свиридова, как к удовольствию, развлечению, комфорту, а как к голосу своей души, исповеди души.

На последнем, предсмертном концерте Свиридова, где Дмитрий Хворостовский пел его "Петербургский цикл" на слова Александра Блока, когда зазвучали аплодисменты, к сцене очень медленно прошла женщина – старая, худая, в старомодном черном бархатном костюме – с единственным белым пионом для Свиридова.

Хворостовский, низко склонившись, взял цветок, поднес к лицу и передал Георгию Васильевичу.

Затихший было зал грянул аплодисментами. Певцу? Композитору? Или цветку, купленному на скудную пенсию?

И очень кстати были блоковские строки, только что спетые Хворостовским: "Как лицо твое похоже на печальных Богородиц... исчезающих во мгле".

Начало, истекающее из духа

В комнате у Андрюши теперь висит картина: я ее привез из Москвы. Заснеженный лес, изба на опушке, перед ней стоит косолапый медведь. Зима, ночь, холод. Я повесил картину на стене в его комнате и рассказал сказку. Андрей слушал, а потом спросил, где эта избушка, почему таким одиноким и несчастным кажется медведь, почему он не живет в берлоге, а потом признался, что любит старика со старушкой за то, что они приютили и накормили голодного зверя, восхищался тем, как медведь справился со стаей волков, выручая тех, кто дал ему приют морозной ночью. И спросил, как долго медведь проживет у гостеприимных хозяев! А главное, Андрюша уже несколько раз просил меня повторить ему перед сном эту историю про медведя и каждый раз замечал на картине новые детали. Например, что дело было лунной ночью, хотя луны там нет  – он сообразил про луну по теням, которые отбрасывают деревья и медведь.

Да... я несу свою долю ответственности за то, что мои внук и внучка родились в Америке. Поэтому я, да и не только я, но и Юля с Наташей очень хотим, чтобы Андрей и Анечка выросли не американцами, а русскими американцами, чтобы у них проснулась генетическая любовь к Родине своих предков по материнской линии. Брюс тоже относится к этому благосклонно... Как только Андрюша заговорил по-русски (кстати, на обоих языках он заговорил практически одновременно), он рассказал нам про своего друга. Он очень и очень большой и сильный, его зовут Джем, живет за горизонтом, но ему ничего не стоит перелететь в любую страну. Джем часто прилетает к Андрюше, но мы его не видим и не увидим никогда. Джем часто совершает добрые поступки и является эталоном не только для самого Андрея, но и для нас. К примеру, если наш мальчик не хочет супа, он заявляет маме или бабушке: "Джем не ест этого супа и никогда бы не предложил его мне". А на днях Андрюша меня очень обрадовал. Оказывается, Джем, обитавший последнее время в Южной Америке, перелетел в Ригу... Таким образом внук мой подчеркнул свой интерес к Риге. Реанимацию этого интереса я связываю со своей недавней поездкой и рассказами о моих впечатлениях. Джем принадлежит Андрею, и только ему, мы можем в лучшем случае только спрашивать о нем. Вчера я сделал глупость: после звонка в Ригу сообщил Андрею, что Джем передал ему привет. Андрюша как-то сразу замкнулся, и я вдруг очень испугался, что Джем снова сменит местожительство...

Очень мне хочется, чтобы мы всей семьей поехали к Джему в Ригу, а оттуда в Белоруссию, в Москву и Санкт-Петербург. Очень мне хочется, чтобы Андрюша мог оказываться в моих сновидениях! "Почему?"  –  слышу я его традиционный вопрос. Потому что я хочу, чтобы, став взрослым, ты ощущал себя не просто американцем, знающим русский язык, но и хотя бы немного русским, как твоя мама и бабушка, или белорусом, как я, твой дедушка.

Раньше я думал, что для этого достаточно научить тебя русскому языку и взлелеять в тебе привычку читать русские книги. Мы начали с народных сказок, потом стали читать тебе сказки Пушкина, простые истории Льва Толстого для маленьких. И размечтались: научившись читать, ты прочтешь их сам! И книжные полки на нашем этаже будут тянуть тебя как магнитом! А у нас уже сформировалась не только великолепная детская библиотека, но и солидное собрание русской классики, которое мы с бабушкой постепенно перевозим из Риги. Мы хотим, чтобы у тебя всегда было под руками все, что ты захочешь прочесть: купим в великолепных здешних магазинах русской книги, принесем из библиотеки... Только бы ты захотел!

Мы так радуемся, что ты прекрасно говоришь по-русски и что ты  – лучший в русском классе! Представь себе, как мы с бабушкой расстроились, услышав однажды, что во сне ты разговариваешь по-английски. И это несмотря на то, что дома ты по-английски говоришь мало, только с отцом и только по вечерам и выходным  – остальное время Брюс на работе. Несмотря на то, что и мама, и бабушка, и я говорят с тобой только по-русски. Несмотря на то, что у нас, как мы считаем, настоящий русский дом, где часто бывают и живут наши друзья из Риги и Москвы. Пойми нас правильно: очень уж мы боимся и переживаем за твой русский язык  – родной язык.

Что ж, ты родился и живешь в Америке, и накрыть тебя стеклянным колпаком нам вряд ли удастся, да и нужно ли это? Ты мне говорил, что снов еще не видишь, а может, думаешь, что не видишь, потому что забываешь. Я же отсюда каждую ночь переношусь то в Белоруссию, то в Москву, то в Ригу  – в места, которые очень люблю. Причем в этих снах я часто оказываюсь на родине и в твоем возрасте, и в школьном, и уже взрослым человеком. Но всегда в этих сновидениях присутствуют мои родители  – твои прадедушка с прабабушкой, которых уже давно нет на свете.

В моих снах я играю с деревенскими пацанами в футбол, заваливаю экзамены в университете, опаздываю на интервью чуть ли не с папой Римским, и главный редактор объявляет мне строгий выговор с занесением в личное дело. Но просыпаюсь я после этих сновидений невероятно счастливым – видимо, оттого, что побывал в своей молодости...

Ох, если бы ты изобрел какой-нибудь волшебный порошок! Мы бы с тобой без всяких самолетов оказывались за океаном, не тратя ни драгоценных дней, ни денег. Причем я сделал бы тебя равноправным участником моих детских забав и забот, а также взрослых занятий, ты переживал бы вместе со мной все то, что пережил я!

Наш дом в Бостоне полон замечательных, ярких и хитроумных игрушек. Но ты в них не играешь, а к новым буквально часа через два теряешь всякий интерес. Мы же играли в лапту самодельным тряпичным мячом, катали по улицам велосипедный обод или металлическую стяжку от старой деревянной бочки замысловато изогнутым крючком из толстой проволоки. Мы играли в "пикара", придуманную нами забаву, соревнуясь в сбивании самодельными битами консервной банки с определенного расстояния. И были счастливы настолько, что матери не могли зазвать нас домой до позднего вечера.

С твоим замечательным порошком мы в одну прекрасную зимнюю ночь оказались бы на замерзшей речке Добысна, чтобы покататься на самодельных деревянных коньках. Зачарованно смотрели бы через прозрачный как стекло лед на стайки плотвичек и пескарей, оставляя на нем небольшие проталины от нашего жаркого дыхания. Потом, как в моем детстве, играли бы с мальчишками в хоккей хворостяными клюшками и березовой шайбой. Правда, однажды подо мной проломился лед. Мальчишки подали мне клюшку, за которую я уцепился и вылез из полыньи. На берегу я дрожал не столько от холода, сколько от страха перед матерью, которой искренне обещал не играть на речке.

А потом мы с тобой сидели бы на теплой русской печи тетки Татьяны Тимошенчихи вместе с Мишкой и Павликом, ее двумя сыновьями, и слушали сказки деда Андрея. Дед Андрей был много старше своей Татьяны и давно из-за болезни не выходил из дома. Над припечком, жарко натопленным, сушилась моя одежда. Я знал, что тетка Татьяна уже побывала у нас в доме и предупредила моих родителей, что мы с Павликом делаем уроки и я приду домой попозже. Так она спасла меня от хорошей вздрючки.

Тетка Татьяна отличалась неистощимым оптимизмом и непривычной для меня, воспитываемого в строгости, мягкостью к детям, своим и чужим. В ее доме нам позволялось все, даже игра в подкидного. Однажды ее Павлика оставили в школе после уроков переделывать контрольную по арифметике. Домой он пришел в слезах. А тетка Татьяна, узнав, в чем дело, вместо наказания сказала: "Было из-за чего переживать, сынок! Оставили после уроков – ты бы на скамейку прилег и поспал, здоровей бы был!"

Павел Тимошенко, между прочим, после школы поступил в мединститут и стал впоследствии главным отоларингологом Белоруссии!

Помнишь, Андрюша, я читал тебе Пушкина? "Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя. То, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя. То по кровле обветшалой вдруг соломой зашумит, то, как путник запоздалый, к нам в окошко застучит..." Ты внимательно слушал, зачарованный ритмом и музыкой прекрасных строк. А потом стал спрашивать: что такое мгла? вихри? солома? кровля?.. Я терпеливо тебе объяснял, вспоминая, как мы, четверо детей и двое взрослых, уютно устраивались на пышущей теплом русской печи площадью всего в полтора квадратных метра. И отец читал нам: "Буря мглою небо кроет..." А вьюга бьется в кухонное окно, воет в печной трубе и шуршит соломой на крыше сарая, как бы иллюстрируя только что услышанное. И все понятно.

Как-то здесь я слушал беседу с профессором одного из университетов, специалистом и переводчиком русской литературы. Он сказал ужаснувшую меня вещь: едва ли пять процентов американцев, исключая, естественно, выходцев из России, знают, кто такой Пушкин! Оказывается, перевести Пушкина на английский так, чтобы он стал понятным американцам,  – невозможно. Совершенно, дескать, другая ментальность, непонятная и неизвестная эпоха. На слуху у образованных американцев лишь Достоевский да Лев Толстой. И то благодаря экранизации, а мне так хочется, Андрюша, чтобы Пушкин был тебе близок и понятен, как и всякому русскому!

Сейчас я уже не помню первую прочитанную мной книжку, но наверняка не забуду ту, которую ты, Андрюша, попросил прочитать тебе. Это был "Конек-Горбунок". Ты сам разыскал книжку на полке, узнав главного героя по картинке после увиденного мультфильма. А помнишь, мы сидели с тобой на ступеньках нашего дома и сочиняли разные истории про ворон? У меня иссякла фантазия, и я пересказал тебе басню Крылова про ворону, лисицу и сыр. Интрига про хитрую лисицу и падкую на лесть птицу тебе так понравилась, что через несколько дней ты рассказал мне эту историю так, будто ты сам был ее свидетелем! После этого на твоей книжной полке появились басни Крылова, и мы с тобой прочитали про ворону и лисицу в оригинале, а потом еще несколько басен. Ох, книги, книги...

Помню, на уроке Сталинской конституции учительница поймала меня за чтением "Декамерона". Книга была изъята, а меня после звонка поволокли в кабинет директора школы. А директором, Андрюша, был мой отец! Я ожидал порки прямо в кабинете, но произошло чудо  – учительница акцентировала внимание директора не на уроке Конституции, а на "развратной" книге. И отец ей заявил: развратных книг не бывает; раз книга у нас напечатана, читать ее можно в любом возрасте. И только дома, возвращая мне "Декамерон", предупредил: еще раз поймают с книгой на уроке  – пеняй на себя.

А может, это не так уж и хорошо, Андрюша, что книги у тебя всегда под рукой? Не получится ли так, как с игрушками? Кажется, все существующие игрушки есть у тебя, кроме детских пистолетов и других видов игрушечного оружия. Если бы кто-то и захотел приобрести что-то в этом роде для своего ребенка  – невозможно. В Америке оно не выпускается и не продается, чтобы не воспитывать в детях агрессивность. А ты вот делаешь пистолет из любой трубки и стреляешь. Может, оттого я так люблю читать, что очень долго хорошие книги были для меня труднодостижимой мечтой. Впрочем, твоя мама росла в окружении книг, и чтение все равно одно из самых любимых ею занятий до сих пор.

Кстати, об игрушечном оружии. В детстве мы играли в войну, разделившись на "русских" и "немцев". И были у нас деревянные винтовки и пистолеты. Мы наступали и отступали, кололи штыками, захватывали друг друга в плен. И никто из моих друзей и одноклассников не вырос агрессивным. А здесь в одну из школ на урок пришел первоклассник с отцовским пистолетом и застрелил свою соседку по парте! И это далеко не единственный случай со школьниками, а уж что говорить про взрослых. Буквально на днях в соседнем городке в офис зашел некто Мак Дермонт и уложил наповал семерых сослуживцев из бухгалтерии. Одна из версий: они по просьбе налогового управления перечисляли из его зарплаты налоги, которые этот Дермонт отказывался платить добровольно. Отчего здесь так много непредсказуемой и необъяснимой агрессии? Не потому ли, что далеко не все американцы узнают в детстве, что "любовь никогда не кончается"?

...На первом курсе университета я узнал, что ушел из жизни дед Андрей. Приехав на каникулы три месяца спустя, я зашел к тетке Татьяне выразить свое сочувствие, погоревать вместе с ней.  "Как вам живется без мужа, тетка Татьяна?"  – "Ой, добра, сынок! Теперь, когда он умер, так добра стало, что тому, кто за меня помер бы, десять рублей бы дала! Ничога не скажу, за молодым я за ним как за каменной стеной жила, но я с ним почти десять годов промучилась, а три последних он даже с постели не вставал. Ен и сам был рад, что Бог наконец решил забрать его к себе".

И она была совершенно искренней. Не боялась, что кто-то ее осудит. Да и кто мог бросить в нее камень? Все в деревне знали, что лучшей жены и сиделки деду Андрею и пожелать трудно. А тетка Татьяна, Андрюша, сама того не подозревая, дала мне очень важный урок, которому я пытаюсь следовать всю жизнь. В любой, даже самой трудной ситуации надо сделать все от тебя зависящее, чтобы повернуть дело к лучшему. А не вышло  – постараться улыбнуться и идти дальше.

Ты вот, Андрюша, живешь в атмосфере всеобщей любви, и разрешается тебе почти все. У Юли с Брюсом, да и у нас с бабушкой, такой принцип: дети и внуки никогда нам не мешают. В любой момент ты подходишь к любому из нас, и каждый с готовностью отвлекается от любого дела, чтобы выслушать тебя, ответить на твой вопрос или помочь тебе. Ты любишь помогать на кухне: раскатывать тесто, печь блины, выжимать соки и даже разводить для сестрички молоко из "формулы". И тебе никогда в этом не отказывали, ты никогда не слышал: "Не путайся под ногами". Наказывают тебя тоже своеобразным способом  – отправляют посидеть на лестницу и задуматься о своем поведении. Оказавшись однажды на лестнице, ты спросил, как наказывали меня в детстве. Стоило мне лишь по своей наивности заикнуться про отцовский ремень, как твоя мама, знающая об этом лишь понаслышке, тут же притормозила меня...

Не уверен, нужно ли тебе побывать со мной в очень трагичном для меня сне. Я бы назвал его "Преступление и наказание". Первые деньги я украл у родителей, чтобы купить на них скворечник у весьма предприимчивого деревенского переростка. Очень мне хотелось, чтобы и у меня жили скворцы, а скворечник у меня никак не получался. Все было замечательно: я затянул скворечник на липу, в нем поначалу поселились воробьи, а потом прилетела пара голосистых черных птиц и прогнала нахалов. И родители пропажи не заметили. Потом я купил себе рогатку... А когда научился читать, стал брать напрокат книги, которые тот же ловкий предприниматель одалживал у своего старшего брата, пользовавшегося библиотекой сельхозтехникума, расположенной в бывшем помещичьем имении в десяти километрах от нашей деревни. Риск был большой: мать довольно часто наказывала нас за любую провинность и непослушание широким отцовским ремнем.