Текст книги "Современный японский детектив"

Автор книги: Эдогава Рампо

Соавторы: Сэйте Мацумото,Сэйити Моримура
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 41 страниц)

Глава 2

На второй день по возвращении в Токио Сэцуко отправилась в гости к тетке, вдове Ногами.

Дом, куда она шла, находился в районе Сугинами, где местами еще сохранились небольшие рощи японского дуба, а соседний особняк, принадлежавший старинной аристократической фамилии, был окружен настоящим лесом.

Сэцуко нравилась эта дорога. Правда, в последнее время тут появилось много новых домов и деревьев стало меньше, но по-прежнему вокруг аристократического особняка высились могучие дубы и пихты.

Осенью здесь было особенно красиво. Путь пролегал по узкой тропинке, которая причудливо извивалась между живыми бамбуковыми изгородями.

Сэцуко остановилась у входа в небольшой дом и позвонила. Дверь сразу же открыли, и на пороге появилась тетушка Такако.

– Заходи, рада тебя видеть, – сказала она. – Спасибо за открытку из Нары.

Сэцуко вдруг вспомнила день бракосочетания тетки и дяди. Кажется, это было накануне назначения-дяди вице-консулом в Таньцзинь. А спустя год ее мать получила от них первое письмо. Сэцуко и сама получала потом чудесные открытки, написанные красивым почерком тетки, с изображением различных китайских пейзажей.

Дядя, который с юношеских лет увлекался каллиграфией, не раз говорил матери Сэцуко: «Презираю женщин, не умеющих писать, и уж если женюсь, то только на девушке, обладающей красивым почерком».

Так оно и вышло.

– Сколько дней ты провела в Наре? – спросила Такако, наливая племяннице чай.

– Один день, – ответила Сэцуко, доставая подарки.

– Жаль, что так мало.

– У Реити ведь занятия в университете, поэтому побыть там подольше не было возможности.

– Ах, так…

– Приехали в Нару рано утром, собиралась осмотреть храмы вдоль Саходзи, но по странному стечению обстоятельств отправилась в другую сторону, в Асука.

– Почему? – недоуменно спросила тетка.

Сэцуко колебалась: стоит ли сейчас рассказывать о сделанном ею открытии? При других обстоятельствах ей нетрудно было бы с улыбкой поведать тетке об этом, но подпись Коити Танаки вдруг снова всплыла у нее перед глазами, и ее предположение показалось настолько реальным, что она испугалась… Нет, она не сумеет в шутливой форме сказать об этом Такако, которая в последние годы уже успокоилась, храня в памяти образ мужа, умершего давно на чужбине.

– В храме Тоседайдзи, – вдруг решилась Сэцуко, – я обнаружила в книге посетителей фамилию, написанную почерком, очень похожим на почерк дяди.

– Да? – В возгласе Такако не почувствовалось волнения, только в глазах мелькнуло любопытство. – Странно, я думала, что такого почерка, пожалуй, ни у кого теперь нет.

– Похож как две капли воды! Я ведь прекрасно помню почерк дяди, и, хотя фамилия была другая, я чуть не вскрикнула от удивления.

Такако продолжала спокойно улыбаться.

– Тогда я решила отправиться в Асука в надежде отыскать хотя бы еще одну подпись этого Танаки. Дядя часто говорил мне, что ему особенно нравятся древние храмы в Асука.

– И что же? – заинтересовалась наконец Такако.

– И нашла еще! В книге посетителей храма Ангоин.

– Так-так, – усмехнулась Такако. – По-видимому, ты слишком много думала о дяде, вот тебе и показался почерк знакомым.

– Может быть, – решила не возражать Сэцуко. – Но когда я глядела на те иероглифы, мне невольно захотелось сравнить их.

– Узнаю тебя.

– Не смейтесь, тетя. Будь эти храмы поближе, я готова была бы хоть сейчас вновь отправиться туда вместе с вами.

– Это невозможно! Да я и не стала бы смотреть. Мой Кэнъитиро давно умер. Вот если бы он был жив… По-видимому, привидение водило рукой человека, что оставил в книгах посетителей свою подпись.

– Рейхи говорит то же самое. Когда мы встретились с ним в Наре в гостинице, он сказал: «Тебя целый день водил дух покойного дяди».

– Он, безусловно, прав, и давай больше не будем об этом говорить, – отрезала Такако.

– Ну, а как поживает Кумико? – переменила разговор Сэцуко. – Здорова ли, как у нее дела на службе?

– Спасибо, хорошо, – улыбнулась Такако.

– Немало, тетя, вы положили на нее сил. Но теперь все позади. Должно быть, скоро и жених объявится. Сколько ей сейчас?

– Двадцать три исполнилось.

– Есть кто-либо на примете?

– Я как раз хотела с тобой посоветоваться. Понимаешь, у Кумико появился новый знакомый, она его даже раза два приглашала в гости.

– Вот как! А что он за человек?

– Работает в газете. Мне он показался положительным юношей. Хорошо бы и тебе на него взглянуть.

– Обязательно. В следующий раз, когда он придет, пригласите и меня. Ну, а что вы думаете?

– Не знаю, что и сказать, – ответила Такако, но по выражению ее лица было видно, что она уже согласна на этот брак.

– Как время летит, – задумчиво сказала Сэцуко. – Сколько Кумико было лет, когда умер дядя?

– Шесть.

– Как бы он радовался, если бы дожил до ее свадьбы. – Сэцуко расчувствовалась. Вот и Кумико стала взрослой, видимо, и замуж скоро выйдет. А ведь совсем недавно… Сэцуко часто вспоминала свою сестренку, когда та была маленькой.

Кумико было всего четыре года, когда они вместе однажды отправились в Эносима на морское побережье. Девочка так увлеклась игрой в песочек, что никак не хотела возвращаться Домой. И сейчас, будто все было только вчера, перед глазами Сэцуко стояла крошечная девчушка в красном платьице, присевшая на корточки на песчаном берегу у самой воды.

– Муж безумно любил дочь, – тихо сказала Такако, – и в письмах из-за границы только о ней и спрашивал, в последнем письме тоже. Кажется, я тебе его показывала?

– Да, но я совсем забыла, что он тогда писал. Хотелось бы взглянуть на письмо еще раз? – сказала Сэцуко.

Конечно, ей было приятно снова почитать письмо дяди, но, помимо этого, она хотела воспользоваться случаем и взглянуть на его почерк.

Такако с готовностью встала и вышла из комнаты. Воспоминания о муже ее всегда как-то будоражили – она оживлялась и словно сбрасывала с себя груз своих лет. Вскоре она вернулась, прижимая к груди письмо.

– Вот оно! – Такако протянула конверт.

На конверте была наклеена иностранная марка. На штемпеле можно было разглядеть дату: 3 июня 1944 года. Плотный конверт был изрядно потрепан – по-видимому, его уже много раз держали в руках, Сэцуко вытащила из конверта листок почтовой бумаги, потертый на сгибах.

Письмо было отправлено из швейцарской больницы, где лежал заболевший дядя.

Сэцуко быстро пробежала глазами письмо:

«Вдали от родины сильнее ощущаешь беду, нависшую над ней. Человек чувствительнее воспринимает реальность, когда находится в отдалении и не вовлечен непосредственно в водоворот событий. Точно так же, как свидетели харакири испытывают больший страх, чем человек, его совершающий. Сейчас я нахожусь в Швейцарии, в больнице, и все время думаю и беспокоюсь о вас. Никогда я так сильно не волновался за вашу судьбу. В газетах чуть не ежедневно сообщают о бомбардировках, которым подвергается Япония. Всякий раз, когда я читаю об этом, меня охватывает страшное беспокойство за Кумико, хотя в такой момент, может быть, и нехорошо думать исключительно о своей семье…

Надо что-то предпринять, чтобы вернуть Японию к мирной жизни. Я с содроганием думаю о том, что, пока лежу здесь, на больничной койке, каждое мгновение сотни, тысячи жизней уходят в небытие. В окно палаты светит яркое веселое солнце. Должно быть, у вас сейчас такого мирного солнца нет и в помине. Вы, наверно, прячетесь в бомбоубежищах и со страхом ожидаете очередного налета американских бомбардировщиков.

Я понимаю, что на тебя, жена, легло тяжкое бремя ответственности за нашу Кумико. Будь же терпелива, и да хранит вас обеих моя любовь.

Молюсь о том, чтобы скорее в Японию пришел мир и ничего не случилось с Кумико».

Зная о жесткой военной цензуре, надо отдать должное смелости дяди, который написал такое письмо. Должно быть, эту смелость придавала ему любовь к жене и дочери и беспокойство за их судьбу, подумала Сэцуко и принялась разглядывать почерк. Безусловно, иероглифы, написанные пером, отличались от написанных кистью, но и здесь явно прослеживались индивидуальные особенности почерка Ногами.

– Прочитала письмо, и сразу захотелось зажечь поминальную палочку, – сказала Сэцуко, возвращая Такако письмо.

– Спасибо тебе, – поблагодарила Такако и провела ее в комнату, где находился домашний алтарь. На алтаре стояла фотография Ногами того времени, когда ему присвоили звание первого секретаря. На его губах застыла легкая улыбка, сквозь узкие веки смотрели живые глаза.

– Кто доставил останки дяди в Японию? – спросила Сэцуко.

– Господин Мурао. Он служил в том же представительстве, что и муж. Теперь он начальник отдела в департаменте стран Европы и Азии.

– Вы встречались с ним с тех пор?

– По приезде в Японию он дважды заходил, зажигал поминальные палочки.

По-видимому, этот Мурао навестил семью своего сослуживца по обязанности, а потом, вероятно, закрутился на работе и забыл о них, подумала Сэцуко.

Такако в свое время рассказывала Сэцуко, о чем тогда говорил господин Мурао, передавая ей урну с прахом покойного мужа.

В последние месяцы, когда поражение Японии становилось все более очевидным, Ногами, по его словам, развил в нейтральной стране активную дипломатическую деятельность. Одна из стран оси – Италия – уже капитулировала перед армией англичан и американцев, Советский Союз наносил один за другим мощные удары по германской армии. Ситуация складывалась так, что при всем желании нельзя было и предположить, будто у Японии оставались какие-либо шансы на победу. И задача Ногами состояла в том, чтобы действуя через нейтральную страну, постараться добиться выгодных для Японии условий мира. Предполагалось достигнуть этой цели путем переговоров с союзными державами.

Однако почти все, с кем вел переговоры Ногами, были на стороне противника и не сочувствовали Японии. Отсюда можно понять, какие трудности испытывал японский дипломат. И он не выдержал. Болезнь поразила легкие, и, когда Ногами поместили в больницу, от этого еще недавно цветущего человека остались лишь кожа да кости.

Извещение о его кончине было передано японскому представительству через министерство иностранных дел Швейцарии. Господин Мурао, специально отправился туда за останками Ногами, но шла война, и на дорогу потребовалось немало времени. Когда он прибыл в Швейцарию, Ногами уже кремировали, и Мурао передали только его прах.

В больнице Мурао сказали, что умер Ногами спокойно, но в последние дни очень тревожился за судьбу своей страны.

Вместе с прахом ему вручили и завещание покойного, адресованное жене. В завещании главным образом говорилось о воспитании Кумико, однако покойный давал в нем совет и жене – выйти замуж вторично. Сама Сэцуко этого завещания не читала, но ее мать, видевшая его, подробно пересказала ей его содержание.

Спустя несколько дней после того, как Сэцуко навестила тетку, ей позвонила Кумико.

Она поблагодарила за подарки и спросила, правда ли, что Сэцуко видела в книге посетителей фамилию, написанную почерком отца.

– Правда, – ответила Сэцуко и улыбнулась: Кумико, должно быть, хочет все узнать из первых рук.

– Расскажи мне все подробно, – попросила Кумико.

– К моему сожалению, больше того, что я говорила твоей маме, я ничего не знаю, – как можно мягче ответила Сэцуко, боясь разочаровать девушку, безумно любившую отца.

– Тогда разреши прийти к тебе завтра, если я, конечно, не помешаю твоему мужу.

– Завтра его не будет, у него какие-то дела в университете.

– Вот и прекрасно, это даже лучше, что его не будет. Есть одно дело, о котором мне неудобно при нем говорить.

– Что-нибудь случилось?

– Нет-нет! Просто я хотела зайти вместе со своим другом. Он работает в газете и очень заинтересовался тем, что ты обнаружила в Наре.

– Он работает в газете?

– Противная! Мама ведь тебе уже все сказала! – воскликнула Кумико.

Повесив трубку, Сэцуко встревожилась: почему это газетный репортер вдруг проявил интерес к ее открытию?

Когда она вечером поделилась своим беспокойством с Реити, тот, развязывая галстук, недовольно поморщился:

– Вот что бывает, когда начинают болтать глупости. Нынешних газетчиков хлебом не корми – только подавай сенсацию.

Но Сэцуко не считала, что подобное происшествие может послужить темой для сенсации.

– Так-так, значит, у Кумико появился возлюбленный. – Реити заинтересовался именно этой новостью.

Глава 3

– Сегодня, кажется, придет Кумико со своим репортером, – вспомнил Реити, собираясь в университет.

– Постарайся пораньше вернуться, чтобы их застать, – попросила Сэцуко.

– Очень жаль, но как раз сегодня мне придется задержаться. Ты извинись за меня, – сказал Реити и, взяв свой старый портфель, ушел.

Соэда оказался совсем не таким, каким Сэцуко рисовала в своем воображении газетного репортера. На первый взгляд он смахивал на обычного служащего какой-нибудь фирмы. Отличали его лишь косматые, небрежно причесанные волосы. Держал он себя учтиво, с достоинством и довольно сдержанно.

Соэда подал свою визитную карточку, из которой Сэцуко узнала, что зовут его Сеити и служит он в солидной газете. Одет он был скромно, но со вкусом. Высокий рост и мужественное лицо создавали впечатление определенной надежности. Он вовсе не был похож на тип газетчика, готового погнаться за любой сенсацией.

После того как хозяйка и гости перекинулись несколькими словами о погоде и обменялись последними новостями, Кумико заговорила о цели их визита:

– Сестрица, я тебе уже говорила, что Соэда заинтересовался тем, что тебя поразило в Наре. Тебе не трудно все это повторить?

– А вам мое открытие не показалось странным? – спросила Сэцуко у Соэды.

– Нет, просто меня оно очень заинтересовало, – серьезно ответил юноша.

Сэцуко взглянула на Соэду, большие глаза юноши излучали доброжелательность.

– Кое-что о судьбе господина Ногами мне удалось выяснить, – продолжал Соэда. – Нашел я и официальное сообщение о его кончине, и, полагаю, это сомнения не вызывает. Тем не менее рассказ Кумико о том, что вы обнаружили в нарских храмах, вызвал у меня странное чувство.

– Почему? – удивленно спросила Сэцуко.

– В общем-то, серьезной причины нет, – спокойно ответил Соэда, – но меня удивило совпадение: фамилия, написанная почерком Ногами, обнаружена именно там, где он любил бывать при жизни. И мне захотелось услышать от вас подробности вашего посещения Нары.

Почему этот юный репортер заинтересовался Ногами, соображала Сэцуко. Может, он просто хочет больше узнать об отце своей невесты? Но тогда зачем ему было искать встречи с ней? Обо всем, что он хотел узнать, он мог бы спросить у Кумико и ее матери.

– Но все-таки, почему вас это заинтересовало? – спросила Сэцуко.

– Для меня важно все, что касается людских судеб, – ответил Соэда.

Сэцуко эти слова не показались высокопарными, может потому, что гоноша держался удивительно скромно, а может благодаря серьезному тону, каким они были сказаны.

В самом деле, задача газетчика, видимо, в том и состоит, чтобы изучать человеческие судьбы. И Сэцуко показалось, что этот юноша испытывает то же самое странное чувство, какое охватило ее, когда она увидела так поразивший ее почерк. Правда, чувство это, вероятно, возникло у него по другой причине, в результате хладнокровного анализа фактов. И хотя у Сэцуко не было каких-то особых оснований для такого предположения, она поверила в это инстинктивно, приглядываясь к Соэде.

В общих чертах Соэда уже кое-что знал со слов Кумико, но только в общих чертах, и Сэцуко ничего не оставалось, как подробно рассказать о своем путешествии в Нару. Соэда слушал внимательно, делая иногда короткие заметки в блокноте.

– Любопытно, что фамилия, написанная почерком, столь похожим на почерк господина Ногами, обнаружена в тех храмах, какие он больше всего любил. Я, конечно, не думаю, что отец Кумико жив. И все же у меня возникло желание более подробно узнать о его последних днях, – сказал Соэда, выслушав рассказ Сэцуко. – Дело в том, что я уже давно хочу заняться исследованием деятельности японских дипломатов во время войны и ваш рассказ вновь возбудил профессиональное любопытство репортера к этой теме.

Из этих слов Сэцуко сделала вывод, что Соэду в первую очередь интересует не лично Ногами, а связанные с ним проблемы внешней политики того периода.

– Пока о работе, которую вели японские дипломаты в нейтральных странах, еще ничего не написано, – продолжал Соэда. – После окончания войны прошло уже шестнадцать лет, и было бы интересно послушать тех, кто еще жив, а затем написать об этом.

– Прекрасная мысль, – сказала Сэцуко, – и вам, несомненно, удастся написать увлекательную книгу.

– Это не так просто, – покачал головой Соэда.

– Нет-нет, я уверена, у вас получится замечательная книга! – горячо воскликнула Сэцуко.

– Я решил начать с господина Мурао из министерства иностранных дел, – сказал Соэда. – По словам мамы Кумико, он больше чем кто-либо осведомлен о последних днях господина Ногами. Ведь они работали вместе, и именно Мурао привез его прах в Японию. Жаль, конечно, что только прах. Уж если господину Ногами было суждено умереть, то лучше, чтобы это произошло в Японии, а не на чужбине.

Соэда как будто подслушал мысли Сэцуко. Ведь и она часто так думала. Кумико не вмешивалась в разговор сестры с Соэдой, она только слушала, печально опустив голову.

Было уже три часа, когда Соэда и Кумико простились с хозяйкой дома. Освещенные осенним солнцем деревья отбрасывали длинные тени. Сэцуко долго глядела юноше и девушке вслед, пока они не скрылись за поворотом изгороди, увитой красным амарантусом…

На следующий день Соэда попытался добиться приема у господина Мурао. К телефону подошел секретарь и спросил, по какому делу ему нужен Мурао. Соэда ответил, что хотел бы встретиться по личному вопросу.

– Господин Мурао сейчас очень занят, поэтому прошу изложить суть дела мне. Тогда я смогу выяснить, когда он сможет вас принять, – настаивал секретарь.

– О цели встречи я хотел бы сообщить самому господину Мурао, – упорствовал Соэда.

Секретарь, по-видимому, переключил аппарат, потому что в трубке раздался другой голос:

– Мурао слушает. По какому делу вы хотите со мной встретиться?

– Я хотел бы получить у вас кое-какую информацию, – сказал Соэда, назвав себя и газету, которую он представлял.

– Навряд ли я смогу быть вам полезен. По сложным вопросам внешней политики вам лучше обратиться к более высокому начальству.

– На мой вопрос можете ответить только вы, – настаивал Соэда.

– Что же это за вопрос? – Голос Мурао звучал не слишком дружелюбно, таким тоном говорят обычно чиновники – вежливо, но холодно.

– Я собираю, – заторопился Соэда, – материалы для книги о дипломатах военных лет. Вы, господин Мурао, в те годы тоже были на дипломатической работе в нейтральной стране.

– Был.

– По этому делу мне и хотелось бы с вами встретиться.

– Н-да, – протянул Мурао, должно быть обдумывая ответ. – Не уверен, что сумею сообщить вам что-либо интересное. – Тон его несколько смягчился. – Но если вы настаиваете, прошу вас зайти сегодня в три. К сожалению, могу уделить вам не более десяти минут, – сказал он после паузы, потребовавшейся, наверно, чтобы взглянуть на расписание дня.

– Благодарю, – ответил Соэда и повесил трубку.

В условленное время Соэда вошел в здание министерства иностранных дел. И в лифте, и в коридорах четвертого этажа, куда он поднялся, было много иностранцев. Несколько человек, пришедших с какой-то петицией, слонялись по коридору.

Девушка провела его в приемную и попросила подождать. Соэда подошел к окну и поглядел вниз. По улице нескончаемым потоком мчались машины. Красиво выделялись резные листья каштанов в лучах осеннего солнца.

Вскоре послышались торопливые шаги и в приемную вошел довольно полный мужчина в отлично сшитом костюме. У него был холеный вид, редкие волосы были аккуратно зачесаны.

– Мурао, – представился он, принимая от Соэды визитную карточку. – Прошу.

– Извините за беспокойство, – сказал Соэда, усаживаясь напротив Мурао.

Бесшумно вошла девушка, поставила чашечки с чаем и так же бесшумно удалилась.

– Итак, что вас интересует?

– Вы, кажется, находились в нейтральной стране до конца войны?

– Да, – подтвердил Мурао.

– Как раз в то время посланник вернулся в Японию и его функции были возложены на первого секретаря представительства Кэньитиро Ногами?

– Совершенно верно.

– Господин Ногами скончался за границей?

– Да, к сожалению, – тихо произнес Мурао.

– Ему приходилось много работать?

– Очень. – Мурао закурил сигарету. – Именно непосильная работа сократила ему жизнь. Я в ту пору служил под его началом, и нам пришлось потратить немало сил на осуществление целей дипломатии военного времени.

– Кажется, именно вы привезли прах господина Ногами на родину?

– Вы, я вижу, прекрасно осведомлены. – Мурао пристально посмотрел на Соэду, и взгляд его стал жестче.

– Об этом сообщалось в свое время в газетах.

– Да, это верно, – согласился Мурао.

– Господин Ногами еще в студенческие годы увлекался спортом, особенно дзю-до…

– Да, у него был даже третий дан.

– Я слышал, он обладал весьма крепким здоровьем.

– Чрезмерное увлечение спортом в юности сказывается впоследствии на легких.

– Значит, Ногами умер от туберкулеза?

– Да. В сорок четвертом году. Ногами серьезно заболел. Врачи обнаружили у него туберкулез и предложили сменить климат. При такой болезни работать на износ, как работал он, было нельзя. Это угрожало уже самой жизни. Однако Ногами упорствовал. Тогда мы все, чуть не насильно, отправили его в Швейцарию.

Мурао говорил медленно, прикрыв глаза, словно припоминал подробности тех давних дней.

– И там, в Швейцарии, Ногами скончался?

– Да. Когда нас известили об этом, я поехал за его останками. В ту пору добраться до Женевы стоило большого труда.

– Вам удалось встретиться с врачами и узнать подробности?

На мгновение с лица Мурао исчезла улыбка и доброжелательное выражение сменилось почти враждебным. Но он постарался сразу же взять себя в руки, понимая, что Соэда внимательно за ним наблюдает.

– Безусловно, я расспросил их, – сказал Мурао после довольно длительной паузы. – Ногами пролежал в больнице три месяца. Как ни печально, но отправлять его в Японию в том состоянии не представлялось возможным. Тем более что у нас не нашлось бы даже необходимых лекарств, а в Швейцарии их было больше чем достаточно, – добавил Мурао, опустив глаза.

– Вы прибыли в больницу уже после кремации?

– Да, Ногами скончался за две недели до моего приезда, и его, естественно, кремировали. Прах передал мне главный врач больницы. Имени его сейчас не припомню.

Наступила пауза. Соэда некоторое время разглядывал висевшую на стене картину с изображением Фудзиямы.

– Как чувствовал себя Ногами в последние дни? – спросил он, оторвав взгляд от картины и внимательно наблюдая за Мурао.

– Мне сказали, что он был спокоен и лишь сожалел, что выбыл из строя в столь ответственный момент. Оно и понятно – Япония находилась на грани катастрофы.

– В сообщении, опубликованном в газетах, говорилось, что господин Ногами, замещая посланника, отдавал все силы осуществлению целей японской дипломатии военного времени в условиях сложной политической ситуации на Европейском континенте. Не можете ли вы более конкретно рассказать, в чем заключалась его работа?

– Н-да, – произнес Мурао, и на его лице появилась та неопределенная улыбка, какая бывает, когда человеку не хочется отвечать на вопрос. – О его конкретной работе мне, собственно, ничего не известно.

– Но ведь вы работали вместе!

– Это верно, но Ногами действовал самостоятельно, не посвящая меня в свои дела. Учтите, тогда работа отличалась от дипломатии мирных дней. Связь с Японией из-за препятствий, чинимых противником, была нерегулярной, и Ногами, как, впрочем, и всем остальным сотрудникам, приходилось подчас действовать на свой страх и риск, полагаясь исключительно на собственное разумение.

– И все же, – упорствовал Соэда, – вы работали под непосредственным руководством Ногами и в целом должны были представлять, в чем заключалась его дипломатическая деятельность. Я не спрашиваю вас о подробностях, скажите хотя бы в общих чертах.

– Затрудняюсь вам что-либо ответить, – на этот раз без обиняков сказал Мурао. – Еще не время раскрывать перед всеми нашу деятельность.

– Но ведь речь идет о событиях шестнадцатилетней давности.

– И все же не время. Ведь еще живы участники тех событий, и мы поставили бы их в крайне затруднительное положение. – Мурао вдруг прикусил язык, сообразив, что сказал лишнее. Улыбка мгновенно исчезла с его лица.

– Есть люди, которые оказались бы в затруднительном положении? – ухватился за эти слова Соэда. Возникла та самая ситуация, когда один старается поскорее захлопнуть дверь, а другой, просунув в щель ногу, не дает этого сделать. – Что это за люди? Разве им теперь еще что-то грозит? Или до сих пор существуют какие-то тайны?

Мурао вроде бы и не рассердился. Он просто поднялся с кресла, давая понять, что аудиенция окончена. Как раз в этот момент вошла секретарша.

– Время истекло, извините, – сказал Мурао, демонстративно глядя на часы.

– Господин Мурао, – остановил его Соэда. – И все же кого конкретно поставила бы в затруднительное положение публикация материалов о дипломатической деятельности, которую в то время вел Ногами?

– Если я назову имя человека, вы ведь сразу же отправитесь к нему? – насмешливо улыбаясь, спросил Мурао.

– Конечно. Если обстоятельства позволят.

– В таком случае назову, а уж вы постарайтесь сами взять у него интервью, если он, конечно, согласится.

– Постараюсь.

– Тогда обратитесь к Уинстону Черчиллю.

Соэда ошалело глядел вслед Мурао, пока тот не скрылся за дверью. Перед его глазами все еще стояла презрительная ухмылка, искривившая тонкие губы чиновника.