Текст книги "Современный японский детектив"

Автор книги: Эдогава Рампо

Мунэсуэ, словно очнувшись, поднял голову и произнес:

Я хочу испытать Ясуги.

Рассчитываешь на ее совесть? – повернулся к Мунэсуэ инспектор Насу.

Я поставлю ее в такое положение, что она не сможет не сознаться, если в ней осталось хоть что-то человеческое.

Каким образом?

Воспользуюсь соломенной шляпой.

Как?

Я точно не знаю как. Пека ничего определенного в голову не приходит. Но я хочу вызвать ее на признание.

Гм…

Господин инспектор, позвольте мне ото сделать. – Муносуо поглядел Насу прямо в глаза.

Ты рассчитываешь на успех?

Не знаю. Я попробую.

Следствие такими методами не ведут.

Меня тоже бросила мать, когда я был ребенком. Я ненавижу ее за это. Но в глубине этой ненависти еще живет вера в нее. Точнее, я хочу в нее верить. Кёко Ясуги не должна быть чужда материнским чувствам. На ото я и рассчитываю. Она не просто человек, она мать, и поэтому она не может не признаться. Я хочу поговорить с Кёко Ясуги так, как если бы она была моей собственной, бросившей меня матерью.

Гм…

Господин инспектор, позвольте мне это сделать.

Хорошо. – Инспектор Насу кивнул. – Поступай, как находишь нужным.

Обеспокоенная сообщением о сыне, Кёко Ясуги сама позвонила в Нью-Йорк. Ей сказали, что травма нетяжелая, Кохэй получил медицинскую помощь и уже находится на пути в Японию.

Однако вскоре последовал звонок из полиции, который буквально потряс супругов Коорп. В полиции полагали, что есть все основания считать Кёхэя виновным в наезде на женщину, труп которой обнаружен в горах Окутана; в связи с этим автомобиль Кёхэя был подвергнут тщательному осмотру. Родителей поставили в известность также о том, что в Нью-Йорке их сын признался в совершенном преступлении. Кёко хотела немедленно связаться с Кёхэем, но он уже выехал в Японию, и ей не удалось с ним переговорить.

Тем временем Кёко попросили в удобное для нее время зайти в следственный отдел участка Кодзимати. Полицейские были предельно вежливы, но в их любезности Кёко ощутила угрозу для себя. Она поняла, что разговор с нею станет чем-то большим, нежели обыкновенный допрос свидетеля.

К сожалению, у меня сегодня мало времени, – сказала она молодому полицейскому с мужественным открытым лицом, который сидел перед ней. Это был тот

самый инспектор, который приезжал на телестудию, кажется, его звали Мунэсуэ. У стены стоял еще один стул. Его занимал невзрачный па вид полицейский, возрастом, пожалуй, постарше Мунэсуэ. Он неприязненно глядел на Кёко. Посмотреть на него сбоку – вылитая обезьяна. Он и тогда был вместе с Мунэсуэ. – Кёхэй вернется в самом скором времени, – добавила она. – А я ровным счетом ничего не знаю. Скорее всего, это недоразумение. Чтобы Кёхэй смог…

Ясуги-сан, мы побеспокоили вас по другому по воду. Мы не занимаемся делом вашего сына.

«Но тогда, в телестудии, они определенно говорили что-то о Кёхэе…»

– По какому же делу вы меня вызвали? Мунэсуэ, не отвечая, смотрел на Кёко. Она сама должна знать…

Нас интересует убийство негра-американца, которое произошло семнадцатого августа в отеле «Ройал». Вернее будет сказать так: пострадавший получил ножевое ранение в парке Симидзудани, после чего он добрался до ресторана на последнем этаже отеля, где и скончался.

Но какое отношение это имеет ко мне? – Лицо Кёко выражало искреннее удивление.

Может быть, у вас есть какие-нибудь соображения в связи с этим делом?

Откуда у меня вообще могут быть подобные соображения?

Нам кажется, что вы много знаете об этом деле.

Вот уж правда, что в полиции человека всегда обвиняют бог знает в чем. – Кёко слегка покраснела.

Что ж, выражусь яснее, – сказал Мунэсуэ. – Мы считаем, что убитый – ваш сын.

Что?! – задохнулась Кёко.

Ясуги-сан, в течение трех-четырех послевоенных лет вы состояли в браке или имели связь с чернокожим американским военнослужащим по имени Уилл Хэйворд, не правда ли? – настаивал Мунэсуэ.

Кёко вдруг опустила голову и произнесла что-то нечленораздельное. Полицейским показалось, что она, раздавленная словами Мунэсуэ, потеряла над собой власть. Но тут Кёко подняла голову, и полицейские увидели, что она ельсдерживает смех. Она прямо съежилась на стуле, изо всех сил стараясь не рассмеяться.

Боже мой! Какие нелепые фантазии, оказывается, посещают полицейских. Вообразить, что я была замужем за негром и родила чернокожего ребенка… Господи, какая нелепость! Как это могло прийти вам в голову? Если бы кто-нибудь об этом услышал, ну и посмеялся бы он вволю. Потеха, да и только! – И Кёко расхохоталась. Она смеялась до слез, но, отсмеявшись, заговорила уже иным тоном: – Пожалуй, теперь я могу идти. У меня нет времени на такие нелепые разговоры.

В июле сорок девятого года вы втроем, с Уиллом Хэйвордом и Джонни, ездили в Киридзуми.

Об этом мы уже говорили, и я вам ясно дала понять, что в жизни не слыхала о Киридзуми. Хоть я сейчас и смеялась, поверьте – я просто возмущена. Своим

заявлением вы меня оскорбляете. У меня муж, дети. Они чистокровные японцы. Мы с мужем занимаем определенное положение в обществе. Какими, собственно, доказательствами вы располагаете, чтобы делать подобные заявления?

Вы знакомы с Танэ Накаяма, которая одно время работала горничной в гостинице Киридзуми?

Как я могу быть с ней знакома, если я никогда не была в Киридзуми?

А вы должны бы ее знать. Танэ Накаяма ваша землячка, она тоже родом из Яцуо.

Мало ли людей родом из Яцуо!

У нас есть письма Танэ-сан, которые она написала вашей дальней родственнице Ёсино Омуро.

Мунэсуэ достал две открытки. Сами по себе эти открытки мало что значили, но он рассчитывал, что они должны произвести на Кёко впечатление.

Вы хотате сказать, что она что-то писала обо мне? – Взгляд Кёко стал колючим.

Мы полагаем, что она вас имела в виду.

Что это значит? Выражайтесь, пожалуйста, яснее.

Она пишет, что вы с Джонни и Уиллом приезжали в Киридзуми.

В самом деле? Будьте любезны, покажите мне открытки. – Такой просьбы следовало ожидать. Но показать открытки – все равно что признаться в собственном

бессилии.

У меня нет с собой того письма, – попытался выйти из неприятного положения Мунэсуэ.

Как же так? Разве это ни странно: вы обвиняете человека – и не можете предъявить ему важную улику? – спросила Кёко и, видя, что Мунэсуэ не может ничего возразить, перешла в наступление: – А может, такого письма вообще не существовало? Или в нем нет

ни слова обо мне, не так ли?

Взяв инициативу в свои руки, Кёко не давала Мунэсуэ опомниться. Она не только ловко избежала ловушки с открытками, но, судя по всему, поняла, что полиция не располагает вескими доказательствами.

– Вы предъявляете серьезные обвинения, – продолжала она, – ничуть не заботясь о том, что ваши фантазии могут повлиять на мою репутацию. Не думайте, однако, что это сойдет вам с рук. Я посоветуюсь с мужем, и мы вместе решим, что нам следует предпринять. А теперь мне пора идти.

Кёко решительно поднялась.

– Ясуги-сан, задержитесь еще на минуту.

Тон Мунэсуэ заставил Кёко остановиться, она недоуменно взглянула на него, явно не ожидая услышать что-либо заслуживающее внимания.

Вам известны «Стихи о соломенной шляпе»?

Вы раньше уже спрашивали меня об этом. Нет, мне они незнакомы. Не могу сказать, чтобы я была равнодушна к поэзип, по сейчас у меня нет настроения беседовать о стихах.

Ясуги-сан, я беру на себя смелость утверждать, что вы знаете это стихотворение.

Да что это с вами? Я ведь ясно сказала: не знаю.

Летним днем маленький ребенок поехал с мамой в Киридзуми. Они шли, держась за руки, по дороге вдоль горного ущелья. Внезапный порыв ветра сорвал с малыша соломенную шляпу и бросил ее на дно ущелья… Развевы не помните, о чем эти стихи? Они о жгучей тоске ребенка по матери, о его чувствах, рожденных воспоминанием о соломенной шляпе. Естественно, что эти стихи навсегда остались в памяти троих людей…

Пожалуй, всего один раз родители с ребенком смогли выехать за город. Зеленые горы сияли в лучах солнца, и мама была такая молодая, красивая, ласковая. Ребенок навсегда запомнил этот день. Его жизнь сложилась несчастливо, и оп берег свое воспоминание как единственную драгоценность.

Вскоре после поездки семья распалась. Может быть, они и поехали-то в Киридзуми па прощание…

Перестаньте. Ваши слова не имеют ко мне никакого отношения, – сказала Кёко, не делая, однако, попытки уйти. Как будто что-то против воли держало ее на месте.

Да, вскоре после поездки они расстались. Ребенок с отцом уехал в Америку, а мать осталась в Японии. Я не знаю, почему так случилось. Знаю только, что память о Киридзумп навсегда соединилась в сознании мальчика с образом матери. Ему казалось, что стихотворение Ясо Сайдзё паписано о нем. Наверно, мама тогда, в Киридзуми, прочла ему эти стихи. И с тех пор они стали неотъемлемой частью его жизни.

Мальчик, когда-то увезенный отцом в Америку, вернулся в Японию, не в силах сдержать тоски по матери. Отцу не долго остазалось жить, и, зная об этом, оп бросился под машину, чтобы на деньги, полученные в виде компенсации, послать сына в Японию. Видимо, смерть отца окончательно укрепила решение молодого человека увидеться с матерью. Наверно, и его отец тоже мечтал – пусть хоть так, через сына, – встретиться с этой женщиной. Молодая мама среди зеленых гор – такой она всегда была в памяти сына. Мысли о ней поддерживали его в нищей, бесправной жизни, утешали в скорби и печали.

Кёко Ясуги молчала. Лицо ее окаменело, только чуть подрагивали ресницы.

– Сын хотел лишь взглянуть на мать и воскресить драгоценное воспоминание. Может быть, он знал, что она вторично вышла замуж, что у нее другая семья. Он не хотел ей мешать. Он мечтал только увидеться с нею, посмотреть на нее. Ведь это так естественно.

Однако мать отвернулась от сына. Она преуспела в жизни, пользовалась известностью, занимая видное общественное положение, у нее была благополучная семья, дети. Разве могло все это пойти прахом из-за неожиданного появления ее незаконнорожденного чернокожего сына? Да она уже и почти забыла о его существовании… Одним словом, мать решила принести сына в жертву своему благополучию. Что должен был чувствовать этот несчастный, принимая смерть от руки матери, – оп, жизнью отца заплативший за встречу с нею?! Единственная его надежда безжалостно растоптана. В глазах темно от горя. И тут его взгляд падает на соломенную шляпу: в черном небе сверкает соломенная шляпа, расцвеченная по краям пестрыми огнями иллюминации. Знаете, если ночью взглянуть на отель «Ройал», очертания его крыши действительно напоминают соломенную шляпу. Вот туда-то, собрав иссякающие силы, и добрался Джонни Хэйворд.

Мать отвергла его, но он продолжал в нее верить. Наверно, она там. Она так обрадуется ему! Еле переставляя ноги, он плелся к отелю, и капли крови отмечали его путь. Это была кровь из раны, нанесенной матерью. Ясуги-сан, вам памятна эта шляпа?

Мупэсуэ положил перед Кёко найденную в парке Симидзудани истрепанную соломенную шляпу.

Кёко судорожно вздохнула.

– Когда Джонни был маленьким, – продолжал Мунэсуэ, – мать купила ему эту шляпу. Наверно, она купила ее где-то по дороге из Киридзуми на память о поездке. Больше двадцати лет хранил Джонни материнский подарок. Смотрите, какая шляпа старая. Дотроньтесь до нее. Не правда ли, кажется, она рассыплется от одного прикосновения? И вот эта шляпа была для Джонни величайшей ценностью. – Мунэсуэ протянул Кёко шляпу, но та отпрянула. – Если у вас есть сердце, а ведь даже звери любят своих детенышей, неужели оно не дрогнет, когда вы услышите «Стихи о соломенной шляпе»?

Мунэсуэ держал шляпу в руках и, не отрываясь, смотрел на Кёко. Губы у нее дрожали, а лицо было мертвенно-бледным.

– «Что сталось теперь с моей соломенной шляпой, мама?..»

Мунэсуэ помнил эти строки наизусть.

– Перестаньте, – едва слышно выговорила Кёко.

Мунэсуэ продолжал:

«Той, что улетела в ущелье летом, когда мы шли от У суй к Киридзуми».

Перестаньте, прошу вас. – Скорчившись на стуле, Кёко Ясуги закрыла лицо руками.

И тут Мунэсуэ нанес последний удар: с каким-то садистским удовольствием он выложил на стол сборник стихотворений Ясо Сайдзё.

– Ясуги-сан, – сказал он, – вы помните эту книгу? Джонни Хэйворд привез ее в Японию вместе с соломенной шляпой. Это все, что осталось после него. Наверно, вы

сами купили ему этот сборник. Прочтите стихотворение до конца. Хорошее стихотворение, не правда ли? Каждого, кто способен чувствовать, будь то ребенок или взрослый человек, имеющий собственных детей, не могут не взволновать эти строки. Так вы не хотите читать? Тогда позвольте, я прочту вам вслух.

Мунэсуэ раскрыл книгу:

 
Я так любил эту шляпу, мама!
Как я тогда горевал о ней!
Но ветер налетел внезапно…
Навстречу нам шел молодой разносчик, мама!
На нем были синие гетры и перчатки.
Сбросив на землю товар, он кинулся ловить шляпу,
Но она уже была далеко внизу.
У Ясуги вздрагивали плечи.
Ущелье было таким отвесным, и склоны
Поросли травой в человеческий рост.
Что же теперь с этой шляпой, мама?
Те ирисы, что росли по сторонам дороги,
Уж верно, совсем увяли,
Те холмы заволокло пепельным туманом осени,
Быть может, под моей шляпой
Каждый вечер стрекотали кузнечики?
А знаешь, я думаю, мама,
Что нынешним утром в ущелье тихо сыплется снег,
Погребая мою шляпу из итальянской соломки,
Некогда блестевшую новизной,
Заметая инициалы Я. С, что я паписал на тулье…
Снег сыплется так тихо, так печально…
 

Мунэсуэ кончил читать, и в самом центре города, в кабинете следственного отдела, стало тихо, как на дне моря. Далекий шум проезжающих машин долетал сюда, как весть из другого мира.

Аа-ах, – вырвалось у Кёко рыдание.

Так Джонни Хэйворд был вашим сыном, – прервал затянувшееся молчание Мунэсуэ.

Я… я… никогда не забывала моего мальчика. – Кёко Ясуги рыдала, склонившись над столом.

И вы его убили, – довершил удар Мунэсуэ. Кёко кивнула, не переставая плакать.

И Танэ Накаяма тоже убили вы.

Мне ничего другого не оставалось. Больше она не могла говорить.

Не располагая необходимыми доказательствами, Myнэсуэ обратился к сердцу обвиняемой – и одержал победу. Признание было получено.

Ниими вернулся из Нью-Йорка с Кёхэем Коори и Митико Асаэда. Он сдал обоих на руки полиции, после чего поспешил встретиться с Оямадой.

– Она умерла, – такими словами встретил Ниими Оямада.

В голосе его звучала тоска. До последнего момента его не покидала надежда, но теперь все было кончено.

Ниими знал, что его любви, первой и последней, настоящей любви, пришел конец. Больше никогда ему не придется любить так, как он любил Фумиэ. В его жизни, устроенной для других, эта любовь была единственным отступлением от правил, она делала Ниими самим собой. Кончилось его время. Снова он будет бороться за успех, рассчитывать каждый шаг. Что же, пусть будет так. Он сам выбрал этот путь.

– Ниими-сан, я вам очень благодарен.

Оямада говорил искренне. Да, Ниими украл у него жену. Но когда Оямада убедился в смерти Фумиэ, его гнев прошел сам собой. К тому же Ниими сделал достаточно, чтобы искупить свою вину. Хотя и полагал, что старается главным образом для себя самого.

Оямада-сан, как вы теперь собираетесь жить? – спросил Ниими.

По правде говоря, не знаю, мне ничего теперь не хочется, – ответил Оямада. – Надо, конечно, подыскивать какую-нибудь работу…

Без денег, которые зарабатывала Фумиэ, ему приходилось туго.

– Если позволите, я постараюсь найти для вас что-нибудь подходящее, – помявшись, предложил Ниими.

– Спасибо, вы очень любезны. Но я больше не хочу злоупотреблять вашим великодушием, – решительно отказался Оямада.

Смерть Фумиэ должна была положить конец их отношениям. Оямада не хотел, чтобы его дальнейшая жизнь как-то зависела от любовника покойной жены. Ниими это понял и не стал настаивать.

Что ж, теперь мы расстаемся, – сказал он.

Да, – ответил Оямада. – Желаю вам всего наилучшего.

Они распрощались. Больше им никогда не придется встретиться. Они делили любовь одной женщины и с ее смертью оба утратили самое дорогое в жизни. Никто и никогда не заменит им Фумиэ. Общее горе сблизило их и разлучило навсегда.

Показания Кёко Ясуги были следующими: – Когда я увидела перед собой Джонни, радость от встречи с сыном смешалась с отчаянием: что теперь будет со мной… Джонни рассказывал, что в Нью-Йорке ему попалась на глаза моя книга, из нее он узнал, где я нахожусь. По прибытии в аэропорт Ханэда он сразу мне позвонил. Я назначила ему встречу в «Токио бизнесмен отеле». В этом отеле контора мужа, и я думала, что там нам никто не помешает. Отец Джонни, Уилл, в составе оккупационных войск прибыл в Японию после войны, тогда мы с ним и познакомились. До этого я жила в Токио у родственников и училась в одном из женских колледжей. Когда из-за бомбардировок оставаться в Токио стало опасно, я вернулась домой. Но меня манила столица, скучная провинциальная жизнь была невыносима. Я снова поехала в Токио – уговорила родителей, что мне необходимо завершить образование. На этот раз в Токио мне пришлось нелегко, случалось и бродяжничать. Уилл спас меня от падения. Он много натерпелся из-за своего цвета кожи, но он был настоящим мужчиной, мужественным и добрым, лучше Уилла я никого пе встречала. Мы полюбили друг друга и стали жить вместе. Родным я сообщила, что нашла работу. Вскоре у нас родился ребенок.

Мы ездили в Киридзуми, когда Джонни исполнилось два года. Мне как-то говорили, что там работает моя дальняя родственница, тоже уроженка Яцуо. А «Стихи о соломенной шляпе» были напечатаны на салфетке, в которую Тапэ-сан завернула наш завтрак. Мне очень поправилось это стихотворение, и я пересказала его содержание Уиллу и Джонни. Никогда бы не подумала, что оно произведет на мальчика такое сильное впечатление, ведь он был совсем крошкой. Джонни во что бы то ни стало понадобилась соломенная шляпа, и я купила ему ее в поселке Мацуида.

Вскоре нам пришлось расстаться. Уилл получил приказ вернуться на родину. Наш брак не был официально оформлен. А тогда американским солдатам не разрешалось вывозить на родину никого, кроме членов семьи. Родители же мои никогда бы не согласились на мой брак с иностранцем, тем более чернокожим, – я ведь происхожу из старинного рода. Словом, пожениться мы не могли, хотя Уилл на этом настаивал.

Вот как получилось, что Уилл вернулся на родину лишь с маленьким Джонни. Перед отъездом я подарила ему сборник стихотворений Ясо Сайдзё – на память о нашей поездке в Киридзуми. Мы решили, что со временем я сумею уговорить родителей и приеду к ним в Америку. Оставшись в Японии одна, без средств к существованию, я бы не смогла воспитывать мальчика. Кроме того, Джонни должен был стать как бы залогом моего приезда в Нью-Йорк.

Проводив Уилла, я вернулась в Яцуо в надежде уговорить родителей и последовать за мужем. Но я никак не могла решиться на этот разговор, а родные тем временем просватали меня за Коори. Состоялось сватовство, затем были назначены смотрины, и признание стало невозможным.

Все мои мысли были там, в Америке, с Уиллом и Джошш, но я вышла замуж за Коори и прожила с ним много лет. Все эти годы я помнила о моем сыне. И когда он, став взрослым, приехал ко мне, я была счастлива. Но первая радость от встречи прошла, и я словно обезумела. Коори не знал, что до свадьбы с ним я жила с негром и родила от него ребенка. Кёхэй и Ёко тоже, естественно, не подозревали о том, что у них есть сводный брат. Что делать, чтобы спасти себя и сохранить семью? Я моталась в поисках выхода. И тут мне пришла в голову отчаянная мысль: Джонни должен исчезнуть, иного способа нет. О моих встречах с ним никто не знает. Понимая, что он может доставить мне неприятности, Джонни всегда старался встречаться со мной так, чтобы не привлекать внимания посторонних.

От Джонни я узнала, что Уилл скончался незадолго до его отъезда. Но то, что он принес себя в жертву, чтобы дать сыну возможность поехать в Японию, я впервые услышала от вас, господин полицейский. Джонни говорил, что не хочет возвращаться в Америку. Он решил поменять гражданство и навсегда поселиться в Японии. Он уверял, что не будет мне мешать, просто будет рядом. Однако, если Джонни будет рядом, мое прошлое неминуемо станет известным. А это конец. Я умоляла Джонни уехать, но он ничего не желал слушать. Я была в отчаянии.

Я решила убить Джонни и для этого назначила ему встречу семнадцатого августа в восемь часов вечера в парке Симидзудани. Я заранее убедилась в том, что вечером в парке никого не бывает и, следовательно, мне легко удастся скрыться. Но когда я увидела Джонни, силы оставили меня. Последним усилием воли я взяла себя в руки, достала нож и, во имя спасения себя и своей семьи, нанесла удар. Но я лишь поранила Джонни. Он все понял: «Мама, я мешаю тебе, я тебе не нужен…

Словами не выразить ту тоску, что была в его глазах. Пока жива, я не забуду этот взгляд. Я… я сама… вот этой рукой пыталась убить своего сына. Не в силах выполнить задуманное, я выпустила нож, и тогда Джонни сам одним ударом вонзил себе лезвие глубоко в грудь. А мне сказал: «Уходи скорее». И еще: «Мама, я не умру, пока ты не будешь в безопасности». Он, умирающий, хотел защитить свою мать, которая пыталась его убить. С тех пор я не знала ни минуты покоя. Я принесла в жертву свое дитя, чтобы защитить семью и свое положение в обществе, и теперь мне оставалось только нести свой крест до конца.

Когда и каким образом вы убили Танэ Накаяма?

У меня не было ни малейшего намерения убивать Танэ-сан. Из газет я поняла, что полиция наверняка доберется до Киридзуми, вот и решила проверить, на сколько Танэ-сан помнит наш приезд. То, что по времени это совпало с вашим посещением Киридзуми, – абсолютная случайность.

Почему же вы сделали все, чтобы в городе Такасаки о вас никто не узнал?

Я хотела оставить в тайне свою встречу с Танэ-сан. Потому и с мужем договорилась, что сопровождаю его как частное лицо и не буду выступать па собрании. Двадцать первого октября после собрания и встречи с жителями города я сказала мужу, что хочу повидаться с подругой по колледжу, которая живет поблизости. Втайне от всех уже поздно ночью я приехала в Юносава к Танэсан. Выяснилось, что Танэ-сан прекрасно помнит и меня, и «мою семью» – негра с мальчиком. Тогда-то я и подумала, что Танэ придется убрать. Я осталась у нее ночевать, чтобы дождаться удобного момента, но ничего не получалось. Между тем Танэ-сан рассказала, что вскоре недалеко от Юносава закончат строительство плотины а

деревня будет затоплена. Я выразила желание полюбоваться окрестностями и предложила ей прогуляться.

Было раннее утро, когда мы с Танэ-сан поднялись на плотину. Поблизости никого не было видно. Танэ-сан была очень оживленна: в тот день к ней обещала наведаться внучка, которая работает в Киридзумп. Она надеялась, что прогулка подбодрит ее и внучка увидит, какая она еще молодчина. Во мне Танэ-сан ни минуты не сомневалась. Столкнуть ее с плотины было пустячным делом.

Она была такая легкая, словно перышко. У меня даже не возникло ощущения, что я столкнула вниз человека…

Вслед за показаниями Кёко были получены показания Кёхэя Коори и Митико Асаэда. На автомобиле Кёхэя была обнаружена кровь и волосы, которые, по определению экспертизы, принадлежали Фумиэ Оямада. Кёхэй же признал свой футляр для контактных линз и плюшевого медвежонка. Футляр, вывалившийся у Кёхэя из кармана, когда он закапывал труп, стал, таким образом, решающей уликой.

Примерно в это же время полицейский участок Син-дзюку занялся группой молодых людей, свыше десяти человек, которые в состоянии наркотического опьянения дебоширили и устраивали оргии. Среди них была дочь Коори и Ясуги – Ёко. Кёко Ясуги пожертвовала сыном, чтобы защитить Кёхэя и Ёко, и теперь потеряла обоих.

Ко всему Ёхэй Коори начал дело о разводе. Он выдвигал против Кёко обвинение в том, что она скрыла от него важные факты своей биографии, которые, безусловно, воспрепятствовали бы их браку. Кёко покорно пошла на развод. Она понимала, что мужа заботит политическая карьера. А для нее самой все было копчено. Больше у нее ничего не оставалось в жизни.

Однако, все утратив, Кёко сохранила себя. И об этом знали сотрудники следственного отдела Кодзимати. Кёко Ясуги доказала это, дав следствию исчерпывающие показания.

Признания Кёко перевернули душу Мунэсуэ. Он вдруг почувствовал в самом себе неожиданное противоречие, и это не давало ему покоя. Мунэсуэ всегда считал, что люди не стоят доверия. Однако, добиваясь признания Ясуги, он страстно взывал к ее совести. Значит, в глубине его души все-таки жила вера в людей…

Следствие завершилось, преступление было раскрыто, но радости от этого никто не чувствовал.