Текст книги "Современный японский детектив"

Автор книги: Эдогава Рампо

Соавторы: Сэйте Мацумото,Сэйити Моримура
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 41 страниц)

– Довольно! Слышите, довольно! – вскрикнула Сидзуко и вцепилась в меня. Прильнув щекой к моему плечу, она залилась слезами. Эти слезы обжигали меня сквозь рубашку.

– Почему вы плачете? Почему все время вы порываетесь остановить меня? Не потому ли, что для вас это вопрос жизни и смерти? Уже одно это дает мне основание подозревать вас. Но слушайте дальше. Я еще не кончил. Почему жена Сюндэя Оэ носила очки? Почему у нее были золотые коронки? Почему она приклеивала к правой щеке болеутоляющий пластырь? Почему носила – стрижку на европейский манер? Вспомните «Страну Панораму» Сюндэя. В этой повести можно почерпнуть уйму сведений об искусстве камуфляжа. Здесь и изменение прически, и очки, и ватные тампоны, которые закладываются за щеки и меняют черты лица. Вспомните наконец рассказ «Медная монета», один из персонажей которого надевал на здоровые зубы золотые коронки. Боковые зубы у вас крупнее остальных, и это запоминается. Поэтому вы и надевали на них коронки. На правой щеке у вас родинка, и вы скрывали ее под болеутоляющим пластырем. А для того, чтобы ваше удлиненное лицо казалось более круглым, вам оставалось всего-навсего изменить прическу. Так вы превращались в жену Сюндэя. Позавчера вас видел Хонда. Он ручается, что, если заменить вашу прическу на стрижку, надеть на вас очки и золотые коронки, вы будете вылитой женой Сюндэя. Что вы на это скажете? Не вздумайте дурачить меня, мне все предельно ясно.

Я оттолкнул от себя Сидзуко. Она упала на кровать и сквозь слезы чуть слышно произнесла:

– Хирата. Хирата.

– Хирата? Значит, вам все еще угодно дурачить меня? Вы хотите, чтобы я поверил в существование Сюндэя, коль скоро вы притворялись его женой? Нет, Сюндэй не существует и никогда не существовал. Он всего лишь плод воображения, фантазия. Для того чтобы всех сбить с толку, вы превращались в его жену и встречались с сотрудниками журналов. По этой же причине вы переезжали с места на место. Однако долго так продолжаться не могло, поэтому вы подкупили бродягу из парка Асакуса и заставили его играть роль «лежебоки» Сюндэя. Не Сюндэй превращался в странного человека в шутовском наряде, а этот бродяга перевоплощался в Сюндэя.

Сидзуко молча лежала на кровати. Издали можно было подумать, что она мертва. При взгляде на нее гнев мой остыл, и я смущенно сказал:

– Сидзуко-сан, я погорячился. Мне следовало быть более сдержанным. Но вы так настойчиво мешали мне говорить, так сбивали меня с толку своим кокетством, что я поневоле вышел из себя. Простите меня. Постарайтесь меня не перебивать, а я попытаюсь рассказать, как все было дальше. Если я буду неточен, поправьте меня, ладно?

Вы наделены редкими для женщины умом и литературным даром. Я это почувствовал уже по письмам, которые вы мне присылали. Вполне понятно, что вам захотелось попробовать себя на литературном поприще, и вы решили написать детективную повесть, взяв своим псевдонимом мужское имя. Неожиданно эта первая проба пера возымела успех. Как раз в то время, когда к вам пришла литературная слава, г-н Коямада на два года отправился за границу. Чтобы скрасить свое одиночество, а еще более из-за пристрастия ко всему необычному вы затеяли страшную игру, в которой вам надлежало исполнять сразу три роли. У вас есть рассказ «Единый в двух лицах». В реальной жизни вы пошли еще дальше, избрав для себя не две, а три ипостаси.

Под именем Итиро Хираты вы сняли квартиру в Нэгиси. Прежние ваши пристанища – в Икэбукуро и в Усигомэ, – по-видимому, предназначались только для получения корреспонденции. Под разными предлогами: нелюдимости, путешествий и так далее – вы скрывали от людей человека по имени Харата и, переодеваясь его женой, вместо него вели переговоры даже с издателями. Когда вы писали свои произведения – вы превращались в Сюндэя Оэ, или Хирату, когда разговаривали с сотрудниками журналов или снимали очередной дом – вы становились женой Хираты, в своем же доме вы были г-жой Коямада. Так вы играли одновременно три роли. Для того чтобы успешно справляться с ними, вы должны были каждый день надолго отлучаться из дома. Для окружающих был найден хороший предлог: занятия чайной церемонией и музыкой. Полдня вы были г-жой Коямада, остальные полдня – г-жой Хирата. Изменение прически, переодевание и прочее требовали значительного времени, поэтому вы не могли позволить себе тратить много времени на дорогу. Вот почему, переезжая с места на место, вы неизменно останавливали свой выбор на тех районах, до которых-от вашего дома не более десяти минут езды на машине.

Я тоже своего рода охотник до всего необычного и поэтому хорошо вас понимаю. Разумеется, подобная игра требовала немалой затраты сил, но зато сулила неземное наслаждение.

Мне вспоминаются суждения одного критика. Разбирая какое-то из произведений Сюндэя, он отмечал, что оно насквозь проникнуто гнетущей подозрительностью, на которую способна только женщина. Читая книги Сюндэя, писал дальше критик, словно видишь перед собой затаившееся во мраке чудовище. Это очень точные слова.

Но вот промчались два года, и г-н Коямада вернулся в лоно семьи. Вы больше не могли играть три роли, как прежде. Вот тогда-то и исчез со сцены Сюндэй Оэ. Но поскольку он слыл человеком странным и до крайности нелюдимым, никому и в голову не пришло считать его загадочное исчезновение подозрительным.

Почему вы решились на это страшное преступление, мне, мужчине, не вполне понятно, но из книг о психических аномалиях я знаю, что склонные к истерии женщины нередко сами себе посылают угрожающие письма. И в Японии, и за рубежом тому немало примеров.

Здесь заключено, с одной стороны, желание испугать себя, а с другой – стремление вызвать сочувствие со стороны какого-нибудь другого человека. Мне кажется, что и вами руководило подобное желание. В самом деле, какое щекочущее нервы ощущение – получать угрожающие письма от известного писателя, в которого временами превращались вы сами!

Со временем стареющий муж стал все больше и больше докучать вам. Кроме того, вам не хотелось расставаться с увлекательной и привольной жизнью, к которой вы привыкли в его отсутствие. А если выразиться еще точнее, вас теперь, как написал некогда Сюндэй, неудержимо влекла сладость преступления, сладость убийства. Тут-то вам и понадобилась вымышленная фигура – исчезнувший Сюндэй. Сделав его убийцей, вы, оставаясь вне подозрения, избавились от опостылевшего вам мужа, унаследовали огромное состояние и отныне могли жить так, как вам заблагорассудится.

Но этого вам показалось недостаточно. Для полного спокойствия вы решили создать вторую линию обороны. Ваш выбор пал на меня. Зная о моем отрицательном отношении к Оэ, вы решили отомстить и мне, превратив меня в послушную вашей воле марионетку. Слушая мою докладную, записку, вы, наверное, с трудом сдерживали смех. Сбить меня с толку было нетрудно. Ведь в моем распоряжении, казалось бы, находились несомненные улики: кнопка от перчатки, дневник, журнал «Синсэйнэн», наконец, «Развлечения человека на чердаке». Однако, как вы не раз отмечали в своих произведениях, преступник всегда хоть в чем-нибудь, но допускает промах. Так и вы, завладев кнопкой от перчатки г-на Коямады, использовали ее в качестве весомой улики, но при этом не потрудились выяснить, когда именно она оторвалась. Вы даже не подозревали, что перчатки давным-давно отданы водителю такси, который возил вашего мужа. Казалось бы, такой незначительный промах! Что же касается ран на теле г-на Коямады, то я думаю, что прежние мои предположения можно считать правильными. Только г-н Коямада не сорвался с карниза. Скорее всего, трагедия произошла, когда вы остались наедине с ним в спальне (поэтому на нем и был парик), и вы каким-то образом вытолкнули его из окна.

Ну что, Сидзуко-сан, прав я или нет? Скажите же хоть что-нибудь. Если можете, возражайте мне. Сидзуко-сан!

Я сказал все, что хотел, и теперь в растерянности стоял возле кровати. Женщина, которую я еще вчера считал своей возлюбленной, теперь предстала передо мною в своем истинном обличье. Поверженное чудовище во мраке. При взгляде на нее у меня на глаза невольно навернулись слезы. Взяв себя в руки, я сказал:

– Теперь я должен уйти. Поразмыслите хорошенько над всем, что я здесь говорил, и образумьтесь. Благодаря вам в этом месяце я открыл для себя новый, неведомый мне ранее мир любовного безумия. Мне и теперь нелегко расстаться с вами. Но оставаться после всего, что случилось, мне не позволяет совесть. Прощайте. – Я поцеловал Сидзуко и вышел вон из райской обители, в которой мы с ней провели столько счастливых дней.

Казалось, небо опустилось совсем низко над землей. Духота стала еще более невыносимой. Весь в испарине и до боли стиснув зубы, я, точно безумец, метался по улицам.

12

На следующий день в вечернем выпуске газеты я прочел сообщение о самоубийстве Сидзуко.

Она бросилась в реку со второго этажа своего дома. Видно, так уж распорядился злой рок, что труп ее был обнаружен утром одним из прохожих неподалеку от той же пристани у моста Адзумабаси.

В своем простодушии автор статьи писал:

«Судя по всему, г-жа Коямада трагически погибла от руки того же преступника, который незадолго до этого убил ее мужа».

Разумеется, гибель некогда любимого мной человека глубоко опечалила меня, но в то же время я воспринял ее как лишнее доказательство вины Сидзуко, поэтому подобная развязка показалась мне оправданной. Около месяца я пребывал в полной уверенности, что так оно и есть.

Но в один прекрасный день, когда мой пыл несколько поостыл, мне в душу закралось страшное сомнение.

Ведь я так и не услышал от Сидзуко ни одного слова покаяния. Единственное, что у меня было, – это улики, которые я толковал по-своему, полагаясь лишь на здравый смысл. Мои подозрения не были доказаны с той же бесспорностью, с которой можно утверждать, что дважды два – четыре. Однажды мне уже пришлось полностью пересмотреть свое первоначальное предположение, исходя всего лишь из показаний шофера и подрядчика, производившего уборку в доме Коямады. Можно ли ручаться, что подобное не произойдет и на сей раз?

Во время моего последнего разговора с Сидзуко я меньше всего стремился выдвинуть против нее какое-либо обвинение. Наоборот, я хотел спокойно изложить ей свои соображения и выслушать ее объяснения. Но ее поведение во время этого разговора укрепило мои подозрения. Я несколько раз призывал ее хоть что-нибудь ответить на мои вопросы, но она упорно отмалчивалась, и это молчание я истолковал как свидетельство ее виновности. Но было ли это толкование единственно правильным?

Да, она покончила с собой. (Кстати, откуда известно, что это было самоубийство? А что, если это было убийство? Тогда должен существовать и убийца, а это уже страшно!) Но допустим, что это было все-таки самоубийство. Можно ли видеть в нем несомненное доказательство ее виновности? А вдруг на этот шаг ее вынудило какое-нибудь иное обстоятельство? Скажем, услышав от меня, человека, в котором она привыкла видеть свою опору, столь страшные обвинения и не сумев опровергнуть их, она (в конце концов, Сидзуко была всего лишь женщиной) поддалась минутному настроению и решила свести счеты с жизнью.

Если так, то выходит, что Сидзуко убил я. Пусть не своими руками, но все-таки я. В самом деле, что это, как не убийство?

Но это еще куда ни шло. Гораздо хуже другое.

Сидзуко, несомненно, любила меня. И сейчас, после ее смерти, я не могу не задуматься о том, что должна была испытать эта женщина, когда любимый человек заподозрил ее в тяжком преступлении. Быть может, она решила покончить с собой именно потому, что любила меня и просто не сумела отвести от себя обвинений, которые я ей предъявил.

Но предположим, что мои обвинения были вполне обоснованны и справедливы. Так почему все же эта женщина решилась убить мужа, с которым прожила много лет? Могли ли одни только соображения свободы и денег склонить ее на это страшное преступление? Не виновата ли в этом любовь? Любовь, объектом которой был я.

О, куда деваться мне от этих мучительных сомнений? Повинна ли Сидзуко в смерти своего мужа или нет, ясно одно, что эту несчастную женщину, так неистово любившую меня, убил я. Как после этого не проклинать себя за злосчастную приверженность к справедливости? В мире нет ничего сильнее и прекраснее любви. Но я с безжалостностью черствого моралиста разбил вдребезги эту хрупкую и прекрасную любовь.

Если мои предположения верны и Сидзуко и Сюндэй Оэ действительно одно лицо, я могу до некоторой степени быть спокоен.

Но как теперь это проверить? Г-на Коямады нет в живых. Нет в живых и Сидзуко. Наверное, и Сюндэй Оэ навсегда покинул этот мир. Хонда сказал, что Сидзуко похожа на жену Сюндэя. Но одно дело слова Хонды, а другое дело неопровержимые доказательства.

Я несколько раз ходил к следователю Итосаки, но, судя по его туманным объяснениям, никаких перспектив разыскать Сюндэя у него не было. Я попросил своего знакомого побывать в префектуре Сидзуко и навести справки об Итиро Хирате. Мои надежды, что этого человека вообще не существовало, не оправдались. Оказалось, что человек по имени Итиро Хирата в самом деле там жил, но давно уже куда-то уехал оттуда. Однако одного факта, что Итиро Хирата реально существовал и даже, возможно, был когда-то любовником Сидзуко, было мало, чтобы утверждать, что он был писателем, пользовавшимся псевдонимом Сюндэя Оэ, и что г-на Коямаду убил он. Во-первых, найти его нам не удалось, а во-вторых, Сидзуко вполне могла использовать имя своего бывшего любовника в задуманной ею игре просто потому, что оно первым пришло ей на ум. С разрешения родственников Сидзуко я осмотрел ее личные вещи – письма и другие бумаги, надеясь найти в них хоть какую-нибудь зацепку. Но и эта моя попытка не увенчалась успехом.

Сколько бы я ни корил себя за скороспелые выводы и подозрения, поздними раскаяниями делу уже помочь было нельзя. Я готов из конца в конец исходить всю Японию, да что там Японию – весь мир, только бы отыскать следы Хираты – Сюндэя, хотя и понимаю, что это бесполезно.

Однако, даже если бы мне удалось найти Сюндэя и выяснить, виновен он в преступлении или, наоборот, не виновен, это лишь умножило бы мои страдания – разумеется, по-разному в каждом из этих случаев, но все равно умножило бы.

Со времени трагической кончины Сидзуко Коямада минуло полгода. Я по-прежнему ничего не знаю об Итиро Хирате. И мучительные сомнения с каждым днем все неотступнее преследуют меня.

Перевод Т. Редько

Сэйте Мацумото
ЗЕМЛЯ-ПУСТЫНЯ

Глава 1

Сэцуко Асимура сошла с электрички на станции Нисиноке.

Прошло немало лет с тех пор, как она приезжала сюда в последний раз. С радостным чувством смотрела она на трехэтажные пагоды храма Якусидзи, которые были видны даже с железнодорожной платформы. Нежаркое осеннее солнце уже заходило за сосны, росшие вокруг пагод. Станцию с храмом соединяла прямая дорога. По пути Сэцуко зашла в закусочную, где заодно торговали старинной утварью. На полках, как и восемь лет назад, лежали образцы старинной черепицы.

Небо начали заволакивать тучи, подул пронизывающий холодный ветер, но на душе у Сэцуко было приятно и легко. Давно она не ходила по этой дороге, давно не посещала храм, куда сейчас шла.

До Киото она ехала вместе с мужем, которому весь день предстояло провести на заседании научного конгресса. Уже несколько лет они никуда не выезжали вместе и еще в Токио договорились, что Сэцуко съездит в Нару в те часы, когда муж будет занят на конгрессе.

Миновав ворота, Сэцуко остановилась перед храмом. Она вспомнила, как была огорчена в прошлый приезд, когда пагоды ремонтировали. Теперь они стояли во всей красе, и это обрадовало Сэцуко.

Сегодня, как обычно, посетителей в храме почти не было. Приезжавшие в Нару туристы сюда не добирались.

Когда Сэцуко, вдоволь налюбовавшись искусной резьбой в главном храме, вышла наружу, было уже за полдень.

Дорога, соединявшая храм Якусидзи с храмом Тоседайдзи, была у Сэцуко одной из самых любимых. Восемь лет назад она приезжала сюда в конце весны, когда ярко светило солнце и за глинобитной оградой, тянувшейся вдоль дороги, цвели магнолии.

Сейчас дорога была безлюдна, с полуразрушенной ограды свисали плети дикого плюща.

Подойдя к храму Тоседайдзи, Сэцуко заметила, что ворота храма основательно подновлены. В прошлый приезд ей сразу бросилось в глаза, что воротные столбы растрескались, их нижняя часть подгнила, а опирающаяся на столбы крыша ворот, крытая старой черепицей, – поросла мхом и угрожающе накренилась. Еще ей тогда запомнилось удивительное сочетание цветов росшей здесь дикой вишни и блекло-красной краски, сохранившейся на столбах и вызывавшей ощущение чего-то очень древнего.

Длинная дорожка, по обе стороны которой росли высокие деревья, привела ее к храму. Она заглянула в маленький киоск у входа в храм, где были разложены цветные открытки и сувениры. В киоске сидел тот же старый привратник, который был здесь и в прошлый ее приезд.

Сэцуко остановилась перед храмом и долго любовалась его неповторимой архитектурой. Любовь к древним храмам привил ей покойный дядя, Кэнъитиро Ногами, младший брат матери. Он был дипломатом, во время войны занимал пост первого секретаря в японском представительстве в одной нейтральной стране и перед самым концом войны внезапно там заболел и умер.

Сэцуко помнила, что мать страшно горевала и удивлялась, как это могло случиться – ведь Кэнъитиро был такой здоровый мужчина. И теперь, как только она вспоминала дядю, в ее памяти всплывали эти слова матери.

В самом деле, Ногами был удивительно здоровым человеком, занимался дзю-до еще в средней школе, а в университете уже имел третий дан. Он выехал из Японии к месту назначения, когда война была в самом разгаре. Сэцуко с матерью приехали проводить его на токийский вокзал. Вокзал был едва освещен: власти ввели правила светомаскировки.

В ту пору в Европу можно было попасть только через Сибирь. Америка вела маневренную войну и наносила Японии чувствительные удары. В Европе Германия и Италия терпели одно поражение за другим. Сэцуко думала, что за дядю можно не беспокоиться, только бы добрался до места службы – до нейтральной страны. Но нежданно-негаданно именно там его и настигла смерть.

С каждым днем положение Японии, Германии и Италии становилось все более угрожающим, и на своем дипломатическом посту дядя не знал ни сна, ни отдыха. Организм у него ослаб, болезнь поразила легкие и вскоре довела его до могилы.

Сэцуко до сих пор помнила сообщение в газете о его смерти: «Находясь в нейтральной стране, в условиях сложной политической обстановки в Европе, Кэнъитиро Ногами отдавал все силы осуществлению японской внешней политики военного времени и скончался на боевом посту».

Понимать красоту древних храмов научил ее именно дядя. Еще в студенческие годы он нередко посещал старинные храмы в Наре и продолжал увлекаться этим и после того, как поступил на службу в министерство иностранных дел. Возвращаясь на родину из Тяньцзиня, куда его впервые направили вице-консулом, а затем из различных европейских стран, где он служил впоследствии, Ногами прежде всего отправлялся осматривать древние памятники Японии.

Дядя не раз обещал Сэцуко взять ее с собой в такие поездки, но ему так и не удалось выполнить свое обещание.

Присылая Сэцуко из-за границы красивые открытки, он никогда не описывал тамошние красоты, а всегда интересовался, ездила ли Сэцуко в Нару, выражал сожаление, что не мог вместе с ней побывать там, и всячески внушал ей любовь к седой старине Японии.

Осмотрев храм, Сэцуко направилась к выходу. Она заглянула в киоск с намерением купить что-нибудь в подарок своей двоюродной сестре, Кумико, дочери дяди. Пока старый привратник заворачивал выбранные ею сувениры, Сэцуко обратила внимание на лежавшую на прилавке книгу посетителей, в которой расписывались побывавшие в храме гости. Книга была довольно объемистая. Сэцуко пробежала глазами раскрытую страницу и сразу узнала несколько фамилий известных искусствоведов и профессоров. По-видимому, именно такого рода люди, а не простые туристы посещали этот храм. Она взглянула еще на одну страницу, предыдущую. Страница вся была испещрена неразборчивыми подписями – к сожалению, в последнее время мало кто серьезно занимался каллиграфией.

Но одна подпись невольно привлекла к себе внимание Сэцуко: Коити Танака. Фамилия ей была неизвестна, но почерк был удивительно знаком. Где она видела такие иероглифы?

– Извините, что заставил вас ждать. – Старик с поклоном передал Сэцуко завернутые в бумаги сувениры и, заметив, что она внимательно разглядывает книгу, сказал: – Не желает ли госпожа занести свое имя?

Сэцуко взяла кисточку, расписалась, потом снова стала внимательно разглядывать привлекшую ее внимание фамилию. Нет, не столько фамилию, сколько почерк.

Да-да, думала она, очень похоже на почерк покойного дяди. Дядя еще в молодости увлекался каллиграфией и прекрасно писал. Написание иероглифа «ити» в его имени очень походило на «ти» в имени неизвестного, линия, как и у дяди, чуть-чуть поднималась вправо, и утолщение на конце при остановке кисти было удивительно похоже. А дядя учился по образцам знаменитого китайского каллиграфа эпохи Сун – Ми Фэя.

Сэцуко решила, что это галлюцинация, и вызвана она пребыванием в храме, где так любил бывать ее дядя. По-видимому, сегодня она слишком много думала о нем. Правда, в этом мире немало найдется людей с одинаковыми почерками, и все же ей было приятно это случайное совпадение: посетила храм, о котором часто рассказывал дядя, и увидела почерк, столь похожий на его. Кто же этот человек, расписавшийся в книге посетителей? Откуда он?

На всякий случай Сэцуко спросила у привратника:

– Должно быть, этот господин приехал сюда издалека?

Старик безразлично взглянул на подпись.

– Не могу знать, – ответил он.

– Не скажете ли, когда сделаны эти записи? – спросила Сэцуко, указывая на интересующую ее страницу.

– Хм-м, – промычал старик, разглядывая фамилии. – Пожалуй, дней десять назад.

В таком случае привратник должен был бы помнить внешность посетителя. Ведь сюда не так уж часто заглядывают туристы.

Однако в ответ на ее вопрос старик сказал:

– В последние дни как раз было много народу, разве всех упомнишь.

Сэцуко поблагодарила привратника и прежней дорогой отправилась на станцию. Почему-то именно сегодня мысли о дяде не давали ей покоя. Слов нет, это он привил ей любовь к неповторимой красоте старых храмов, и мысли о нем были вполне естественны, но… А может, это осенний пейзаж навеял на нее грустные воспоминания?

Сэцуко договорилась встретиться с мужем в гостинице. Он должен был после конгресса в Киото приехать в Нару к восьми часам вечера.

Она пришла на станцию и собиралась уже было вернуться в Нару, но неожиданно переменила свои планы, отказавшись от первоначального намерения пройти по старинной дороге Саходзи. У нее не выходила из головы подпись Коити Танаки, сделанная таким знакомым почерком.

Глубоко задумавшись, стояла Сэцуко на платформе. Подошла электричка на Нару, но она ее пропустила. Потом, решительно тряхнув головой, перешла на другую сторону и села в поезд, идущий в противоположном направлении.

Она вышла на станции Касиварадзингумаэ и взяла такси.

Эти места были ей знакомы. По обе стороны дороги тянулись поля, среди которых то тут, то там виднелись крестьянские домики. Вскоре показалась белая ограда храма Татибанадэра. Сэцуко попросила шофера подождать и стала подниматься к храму по высоким каменным ступеням.

Сэцуко нравилось, как звучит название этого небольшого храма. Она сразу подошла к киоску, где привратник продавал открытки и сувениры. Купив несколько открыток, она поискала глазами книгу посетителей, но ее нигде не было видно.

– Я бы хотела расписаться в книге посетителей, – набравшись смелости, обратилась Сэцуко к привратнику, который внимательно изучал древние прописи.

Привратник мельком взглянул на Сэцуко и подал спрятанную в ящике стола книгу.

Сэцуко быстро перелистала последние заполненные страницы, но фамилии Коити Танака не нашла.

– Благодарю вас, – сказала она и поспешила к машине.

– К храму Ангоин, – бросила она шоферу.

Дорога пролегала среди скошенных рисовых полей. Вскоре они въехали в небольшую рощу и остановились перед воротами с надписью «Ангоин».

Храм этот славился статуей будды Асука, изваянной, как говорили, мастером Торибуцу. В любой книге по истории искусства Японии можно всегда видеть фотографию этой статуи. На этот раз Сэцуко не спешила замереть в молитвенной позе перед «Улыбающимся буддой». Ее прежде всего интересовала книга посетителей. В привратницкой было пусто, но Сэцуко, должно быть, заметили, потому что вскоре появился пожилой монах в белом одеянии.

– Желаете осмотреть храм? – спросил он.

Сэцуко покачала головой. Она сразу увидела книгу посетителей, но сначала приобрела несколько сувениров и лишь после этого обратилась к монаху:

– Видите ли, я приехала издалека, из Токио, поэтому мне хотелось бы расписаться в книге посетителей.

– Пожалуйста, – улыбнулся монах и стал растирать в тушечнице тушь.

Пока он этим занимался, Сэцуко быстро перелистала книгу и чуть не вскрикнула: на предпоследней странице стояла фамилия Коити Танака, написанная тем же самым чеканным почерком. Указывая на эту фамилию, Сэцуко, сдерживая волнение, спросила монаха:

– Не припомните ли, когда этот господин посетил ваш храм?

Монах наклонился, внимательно посмотрел на подпись и, задумчиво покачав головой, ответил:

– Точно не припомню. В последнее время было много посетителей. По-видимому, дней десять назад.

– Может быть, вы запомнили его внешность?

– Нет, не помню, – ответил монах. – А вы что, с ним знакомы?

– Да, и очень хорошо, – неожиданно для себя ответила Сэцуко. – Я посмотрела на подпись и вспомнила человека, с которым давно не виделась.

– Очень сожалею, но ничем не могу вам помочь.

Сэцуко еще раз взглянула на подпись. Невероятно, но почерк прямо-таки дядин.

Сэцуко хранила дома несколько образцов его каллиграфии, подаренных ей еще в детстве. Как жаль, что у нее с собой нет ни одного образца – можно было бы сейчас на месте сличить.

В Нару Сэцуко возвратилась вечером, когда в городе зажглись огни. Реити – так звали ее мужа – уже принял ванну и дожидался жену в номере. Он сидел, закутавшись в теплый халат, и читал газету.

– Извини, что задержалась, – сказала Сэцуко.

– Ничего. Ванну примешь?

– Попозже.

– Тогда давай ужинать. Я зверски проголодался. – Реити по-ребячьи постукал себя ладонью по животу.

Сэцуко заказала ужин.

– Ты покончил с делами раньше, чем предполагал? – спросила она.

– Да, заседание кончилось в первой половине дня. Друзья пригласили отметить это событие в ресторане, но ты же знаешь, к спиртному я равнодушен, да и не хотелось заставлять тебя дожидаться. Поэтому я отказался и сразу выехал в Нару.

Сэцуко почувствовала раскаяние.

– Еще раз прости, что заставила тебя ждать, – сказала она.

– Ничего страшного. Лучше расскажи, как прошло твое паломничество. – Реити несколько иронически относился к увлечению жены.

Принесли ужин, и Реити стал поспешно уничтожать одно блюдо за другим.

– Ты в самом деле сильно проголодался, – сказала Сэцуко, с улыбкой глядя на мужа.

– Днем не удалось даже перекусить, и, пока ехал в Нару, почувствовал такую пустоту в желудке, что решил: еще немного, и отправлюсь от голода к праотцам. – Муж Сэцуко был доцентом на кафедре патологии в университете Т. – Ну так как же, удалось тебе выполнить намеченную программу? – повторил он.

– В общем, да, – неопределенно ответила Сэцуко. Ведь она посетила не совсем те места, где намеревалась побывать сначала.

– Ну и как Саходзи?

Реити спросил именно о Саходзи, поскольку ему нравилось само название старинной дороги. Кроме того, он гордился тем, что наизусть помнил стихотворение из «Манъесю» [6]6
   Древнейшее в Японии собрание стихотворений, конец VIII столетия.


[Закрыть], посвященное этой дороге:

 
Ты пишешь:
С восхищением любуюсь ивами Саходзи.
О, как хотелось бы и мне
Туда перенестись,
Хотя б коснуться их ветвей зеленых.
 

В юности Реити зачитывался литературными памятниками.

– Туда я не добралась, – ответила Сэцуко.

– Почему? – спросил Реити, удивленно глядя на жену. – Ведь ты мечтала побывать именно там.

– Верно. Но по пути планы мои изменились. Зато я посетила Ангоин и Татибанадэра.

– В странные места тебя потянуло.

Сэцуко решила рассказать мужу все без утайки.

– Дело в том, что в книге посетителей храма Тоседайдзи мне бросилась в глаза фамилия, написанная почерком, очень похожим на почерк дяди. И что-то меня толкнуло проверить, нет ли такой же подписи и в других храмах.

– Почерк дяди?! – Реити удивленно поднял брови.

– Почерк был очень похож на дядин, и мне почему-то взгрустнулось.

– Ну, это объяснимо, ведь Ногами был в некотором смысле твоим наставником. Это он привил тебе любовь к старинным храмам, – улыбнулся Реити. – Итак, ты решила взглянуть на книги посетителей в других храмах… Но почему ты выбрала храмы близ Асука?

– Дяде они особенно нравились, он часто упоминал о них в письмах, будучи за границей.

– Ну и ну? – воскликнул Реити. – Но ты, надеюсь, объездила эти храмы не в поисках самого дяди?

– Конечно, нет. Ведь дядя умер семнадцать лет назад. И все же в храме Ангоин я нашла ту же фамилию, написанную тем же почерком.

– Н-да, – протянул Реити. – Женская интуиция – страшная штука! А как фамилия того человека, который присвоил себе почерк покойного Ногами?

– Коити Танака. Нет, в самом деле, почерк удивительно похож, а ведь почерк у дяди особый, свойственный лишь образцам знаменитого китайского каллиграфа.

– Если господин Коити Танака учился по образцам того же каллиграфа, то он, прямо скажем, нехорошо поступил по отношению к тебе: заставил переменить планы и уклониться далеко в сторону, – усмехнулся Реити. – Думаю, своим усердием ты угодила покойному дяде.

Отель окутала ночная тишина. По козырьку над окном застучали капли дождя.

Хотя Реити и высмеял ее предположения, подпись Коити Танаки так и стояла перед глазами Сэцуко. В тот день, как никогда прежде, ее охватили воспоминания о дяде, умершем в Европе много лет назад.