Текст книги "Джек и Фасолька"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

– Я надеялась, что ты еще не ушел, – сказала она.

– Я еще здесь.

– Я беспокоюсь за тебя.

– У меня все отлично, – сказал я. – Голова зажила, кровоподтеки…

– Я беспокоюсь не о твоей голове. – На линии возникла долгая пауза. – Мэтью, то, что я сделала, обидело тебя, я знаю, я поступила плохо, расстаться таким образом, особенно после того…

– Нет, нет…

– Пожалуйста, Мэтью, позволь мне сказать то, что я должна сказать. Я должна выложить все поскорее, пока не разревелась. Ты значил для меня очень много, Мэтью, гораздо больше, чем ты думаешь, это был не только секс, хотя я так сказала. Я нежно любила тебя, Мэтью. И у меня не хватало мужества положить этому конец, потому что я знала, какой это будет удар для тебя. Мэтью, дорогой, то, что у нас с Джимом, – выше меня. У меня нет другого способа избавиться от любви к нему, кроме как перестать дышать. Мэтью, это так гадко – встречаться одновременно с тобой и с ним, я должна была покончить с этим, должна была уйти от тебя, но при этом не обижая тебя. А я боюсь, что обидела, и хочу извиниться, потому что ты всегда будешь для меня чем-то особенным.

Прости меня, Мэтью, скажи, что простишь меня, или всю оставшуюся жизнь я буду считать себя проституткой. Господи, я сейчас разревусь, – простонала она и расплакалась.

Я слушал, как она плачет, не зная, что сказать, не нуждаясь в этом потоке извинений. Я не чувствовал себя священником в потертой рясе и церковном воротничке, имеющим право отпускать грехи. Вместо этого мне хотелось сказать ей, что она была самой прекрасной леди из всех, кого я встретил в своей жизни. Я уже был готов произнести эти слова, но увидел прямо перед собой на столе вторую заповедь моего компаньона Фрэнка – «Всегда обращайся с проституткой как с леди»,и слово «леди»внезапно прозвучало осуждающе, особенно после слов Дейл о проститутке. Я беспомощно слушал ее рыдания и старался найти верные слова, которые принесли бы ей облегчение, ведь в конце концов, она позвонила, чтобы утешить меня. И тут мой взгляд упал на седьмую заповедь Фрэнка – «Всегда говори леди, что любишь ее», – и я преобразился в мгновение ока. Эти слова будут торжественным финалом наших отношений, как хотелось Дейл, после них не останется чувства обиды, которое нас преследовало бы.

– Я все еще люблю тебя, – сказал я.

Эти слова оказали свое действие.

Через мгновение она перестала плакать и пожелала мне всего самого лучшего на свете, и я пожелал ей того же. А потом она сказала:

– До свиданья, Мэтью.

И я сказал:

– До свиданья, Дэйл.

И мы оба повесили трубки.

Я пробыл в конторе почти до семи часов, потом запер ее и отправился в маленький китайский ресторанчик, где мы иногда встречались с Дейл. Перед ужином я выпил два мартини, а затем продолжил трапезу, все время думая о Дейл и размышляя о том, как плохо ужинать в одиночку, особенно когда подают китайские блюда. Когда я вышел из ресторана, над Мексиканским заливом полыхал величественный закат.

Домой я добрался уже затемно.

У двери соседнего дома был припаркован красный «порше». Видимо, у вдовы, приглашавшей как-то меня на свежий апельсиновый сок, был гость. Голубой свет работающего телевизора проникал сквозь задернутые шторы гостиной. Блум однажды сказал, что лучший способ отпугнуть грабителей – оставить небольшую синюю лампочку, когда в доме никого нет: снаружи кажется, что включен телевизор. Но вряд ли вдова развлекала своего гостя светом сорокаваттной синей лампочки.

Я отпер кухонную дверь, включил свет на кухне, потом – в гостиной, а потом телевизор. Я шел к бару, чтобы приготовить себе еще выпить, когда услышал снаружи в бассейне какой-то плеск и похолодел.

Мои мысли немедленно вернулись назад к той ночи у «Капитана Блада», и я четко, как в широкоэкранном телевизоре, увидел, как Чарли и Джеф тащат меня сквозь строй тореадоров. Я не мог отвлечься от этого, несмотря на то что из настоящего телевизора в комнату врывался женский крик. Я стоял прикованный к месту. Женщина на экране телевизора продолжала кричать, а затем мужской голос сказал: «Вы все продолжаете, леди», – и я подумал: нет, леди, пожалуйста, не продолжайте, – но леди кричала не переставая. Шум снаружи теперь слышался яснее, казалось, будто кто-то или что-то купается в моем бассейне. Енот, подумал я, но тут же удивился, как енот мог попасть внутрь запертой ограды, окружавшей бассейн, а потом удивился своему испугу. Я очень хорошо знал, чего боялся, – я боялся за свою голову. Но, рассудил я, ни Чарли, ни Джеф не могли знать, где я живу, хотя мое имя и адрес были в телефонном справочнике, – они не знали моей фамилии. Им было известно, что я Мэтью, они слышали, что так меня называла Дейл, и подхватили это имя, но они не знали, что я Мэтью Хоуп. Кроме того, было бы смешно, если бы они вернулись за мной, так как замечательно обработали меня в первый раз.

И все же я был напуган.

Но я сказал себе: Боже, неужели ты собираешься отсиживаться в клозете всю оставшуюся жизнь только потому, что однажды пара хулиганов избила тебя до полусмерти? Я подумал: если там грабители, мне лучше вызвать полицию. Но в моей подъездной аллее не было ни одного автомобиля, и единственным автомобилем поблизости был красный «порше», стоящий у дома вдовы. Теперь грабители ездят на «порше»? И зачем бы грабителям купаться в моем бассейне? И почему они не убежали, когда я включил в доме свет? Я решил включить свет в бассейне, но замешкался на мгновение. Телевизионная леди перестала кричать, и мужчина теперь говорил, что собирается перерезать ей горло. Тогда я сказал себе: «Смелей, Хоуп!» – тихо подошел к выключателю на стене, сделал глубокий вдох и включил освещение бассейна.

Это был не енот и не грабитель – это была Санни Мак-Кинни.

Моей первой реакцией был беспричинный гнев на нее за то, что напугала меня, на себя за то, что испугался. Когда в бассейне неожиданно зажегся свет, она стояла по пояс в воде. Она не удивилась, когда я включил свет в доме, тем не менее притворилась испуганной, немедленно нырнула и поплыла к глубокому краю бассейна. Ее стройное загорелое тело колебалось в лучах подводного освещения бассейна. Я открыл раздвижные стеклянные двери, отодвинул одну из них и ступил на пол из обожженной глиняной черепицы. Санни все еще была под водой. Через мгновение ее голова показалась на поверхности, длинные светлые волосы прилипли к лицу, рот был широко открыт для вдоха.

– О, – произнесла она. Она вся была под водой, только плечи, шея и голова поднимались над поверхностью. – Вы не могли бы выключить свет в бассейне? Я не взяла купальник.

– Я вижу.

Она улыбнулась и снова нырнула. Подводные лучи осветили ее гибкое тело, когда она двигалась к мелкому краю бассейна. Ее длинные светлые волосы расплывались вокруг головы путаницей прозрачных золотых змей. Когда она выныривала, чтобы сделать вдох, поверхность воды раскалывалась, как разбивающееся стекло, первыми показывались ее руки, вытягиваясь над головой, как будто она ныряла в воздух, затем светлые волосы, тонкое лицо, тело описывало дугу над водой и вновь погружалось, как при замедленной съемке. На поверхности оставались только расходящиеся круги, искрящиеся в лучах света. Оставаясь по пояс в воде, она двинулась к лесенке. Я вошел в дом и выключил освещение бассейна.

Когда я снова вышел, она поднималась по ступенькам. Как актриса, разыгрывающая финальную сцену, или девушка, молящаяся луне, она подняла руки над головой и медленно повернула ладони к потоку лунного света, к верхушкам пальм, как бы пропуская сквозь пальцы ливень серебряных монет.

Мой компаньон Фрэнк утверждал, хотя это и не вошло в его десять заповедей, что полуодетая женщина возбуждает больше, чем полностью обнаженная. Возможно, он прав. Я знаю только, что нагая Санни Мак-Кинни была вызывающе прекрасна, прекрасней, чем кто-либо из живущих на земле. Я быстро посмотрел по сторонам, туда, где справа и слева жили соседи. Дама, у которой я арендовал дом, посадила на своем участке деревьев, кустов, кустиков и виноградных лоз больше, чем растет на шести гектарах мемориального парка Агнес Лорример в Калузе. За это она получила прозвище «Шина, Королева Джунглей». Даже дальний край бассейна был отгорожен от ручья, протекавшего позади, низкорослыми мангровыми деревьями и более высокими соснами. Поэтому, кроме меня, не было других свидетелей Санниного поклонения луне, а она сама, казалось, вообще не интересовалась никем. Ее одежда была небрежно свалена в кучу на одном из шезлонгов. Пара голубых тапочек стояла на черепице возле шезлонга рядом с фиолетовой сумкой на длинном ремне.

– Нет ли у вас полотенца? – спросила она, откидывая с лица мокрые волосы. – Простите, что воспользовалась вашим бассейном, но я так долго ждала вас, и было так жарко.

– Сейчас принесу, – сказал я и вернулся в дом.

Когда я снова вышел, она растянулась в шезлонге, подложив руки за голову и слегка раздвинув ноги. Она открыла глаза.

– Я уже почти высохла.

Я протянул ей полотенце.

Она похлопала им себя там и сям, а затем бросила на черепицу. Мне было очень трудно смотреть только на ее лицо, она, казалось, наслаждалась моим смущением. Легкая порочная улыбка играла на ее губах.

– Это ваш «порше» там? – спросил я.

– Да, красный. Истинная принадлежность Мак-Кинни красный с черным, это наши цвета. Я не хотела загораживать вашу подъездную аллею.

– Но поставили машину у чужого дома.

– На вашем почтовом ящике нет номера.

– Буду иметь это в виду.

– Вы можете купить табличку с номером в любом хозяйственном магазине, на это стоит потратиться.

– Я собирался.

– Есть такие, что светятся в темноте.

И тут до меня дошло, что я разговариваю с совершенно нагой женщиной.

– Может, мне следует предложить вам халат?

– Зачем? – ответила она вопросом на вопрос.

Я промолчал, вернулся в дом и прошел в спальню. В чулане я нашел халат Дейл, но решил не давать его Санни и вынес ей свое белое японское кимоно с поясом, расписанное спереди черными каракулями японских иероглифов. Когда я вернулся в гостиную, она стояла голая перед телевизором, ее глаза были устремлены на экран, а тело дрожало в голубом электронном свете.

– О, японское, это хорошо, – сказала она и взяла кимоно, но не проявила ни малейшего желания надеть его и продолжала смотреть на экран. – У вас есть что-нибудь выпить? – спросила она.

Ей было двадцать три года, она была настоящей женщиной, как юридически, так и физически, но я не мог отогнать чувство, что имею дело с несовершеннолетней и поступлю аморально, если приготовлю ей выпивку. На телеэкране полицейский подробно объяснял, как ему удалось добраться до кричавшей леди прежде, чем ей перерезали горло.

– Чего бы вы хотели? – спросил я.

– Джин, если есть. Напиток с джином.

– Со льдом?

– Да, пожалуйста.

По телевизору шла реклама остросюжетного фильма следующей недели.

– Будем смотреть? – спросил я.

Санни пожала плечами, я выключил телевизор и пошел к бару. Когда я снова обернулся к ней со стаканом в руке, она, все еще голая, разгуливала по гостиной, изучая обстановку, как государственный оценщик.

– Я хочу, чтобы вы надели кимоно, – сказал я и протянул ей напиток.

– О, расслабьтесь, – сказала она, – я не кусаюсь. Здесь чудесно. Вы обставляли дом сами?

– Нет, я снял его с обстановкой.

– Чудесно, – повторила она и кивнула. – Вы ничего не налили себе.

Я вернулся к бару и приготовил себе то, что мой компаньон Фрэнк называет «мартини моей тещи»: неразбавленный, очень крепкий и очень холодный.

– Ваше здоровье! – Санни подняла стакан.

– Ваше здоровье!

– М-м-м… хорошо.

– «Бифитер», – пояснил я.

– Хорошо, – повторила она.

– Почему вы не хотите надеть кимоно?

– Я ненавижу одежду, – ответила она, но поставила свой напиток на приставной столик у барселонского кресла, подняла кимоно и надела его. – В самый раз, – сказала она. – Вашей подруги?

– Нет, мое.

– Симпатичное, – одобрила она и завязала пояс.

Кимоно оказалось с более широким V-образным вырезом, чем я помнил, и довольно короткое для нее. Она взяла свой стакан и беспечно – а на самом деле вызывающе – села в барселонское кресло и сказала:

– Думаю, вам интересно, как я оказалась здесь.

– Ломаю голову, как вы нашли меня.

– Ваш номер есть в телефонной книге, адрес тоже. Я пыталась сначала позвонить, но никто не отвечал. – Она пожала плечами. – Я посчитала, что у меня есть шанс застать вас вечером, дорога сюда недолгая.

Я кивнул, она улыбнулась.

– Вам неприятно, что я здесь? – спросила она и сделала большой глоток.

– Зачем вы здесь?

– Я хочу поговорить с вами о Джеке.

– О брате или о друге?

– Моего друга зовут Джеки, – ответила она, – моего брата зовут Джек. – Она кивнула. – Точнее, звали. Ведь Джека больше нет, так? – Она снова кивнула. – Что вы думаете о нем? Я имею в виду Джеки.

– Я познакомился с ним сегодня днем. На ранчо. Я знаю, что вы были с ним в ту ночь, когда убили вашего брата.

– Да, мне пришлось рассказать обо всем полицейским, хоть это было и нелегко.

По той позе, в которой она сидела, никак нельзя было сказать, что она чем-то озабочена. Неожиданно я вспомнил изречение моего компаньона Фрэнка о полуодетой женщине. Я смотрел в сторону. Санни улыбнулась, словно поймала меня на чем-то, чего никак не ожидала от трясущегося старика.

– Мужчины очень смешны, – сказала она, – знаете, я действительно пришла сюда кое-что рассказать.

– Тогда говорите.

– Итак, вас не заинтересовало, где Джек достал эти сорок тысяч долларов?

– А вы знаете, где он их достал?

– У меня есть некоторые соображения. М-м-м, хорошо, – сказала она и приподняла стакан. – Знаете, мать осуждает мое пьянство. Она осуждает и моего друга, и мой язык, будь она проклята. Или вы уже знаете это?

– Где же, по-вашему, брат взял деньги? – спросил я. – Если допустить, что они были у него на самом деле.

– О, я думаю, они у него были, – сказала она. – Где же, по-вашему, он взял их?

– Сперва я подумал о наследстве, но кажется, это не…

– Нет, мой отец не оставил ему ни гроша. Мне тоже ничего. Все перешло к матери. – Она опустошила свой стакан и сказала: – Я бы не отказалась повторить.

Я взял стакан у нее из рук, она снова улыбнулась без всякой причины. Я наполнил стакан и принес ей.

– Спасибо, – поблагодарила она и, отхлебывая джин, спросила: – Что думает полиция о том, где брат взял деньги?

– Как вам известно, они не нашли никаких денег и никаких подтверждений о наличии сорока тысяч долларов.

– Хорошо, он дал этому фермеру четыре тысячи, правильно? – спросила она. – Во всяком случае, так сказала мать.

– Да, но нет необходимости…

– Что это за джин? Судя по вкусу, дорогой.

– Так и есть.

– Люблю дорогие вещи, – сказала она. – Так что думает полиция?

– Я не знаю, что они думают сейчас, – ответил я, – раньше они предполагали наркотики, но…

– Наркотики? – повторила она и рассмеялась. – Мой брат однажды застал меня за курением марихуаны и так отшлепал, что я неделю не могла сидеть. – Она, казалось, на мгновение задумалась, вспоминая тот случай. – Нет, наркотики, несомненно, отпадают. Кстати, а у вас ничего нет? Травки, я имею в виду?

– К сожалению, нет.

– Я бы привезла с собой, но я всегда боюсь возить ее в машине. Боюсь, что проеду на красный свет, а меня засадят в тюрьму за намерение продать наркотики, или как там у них это называется. Нет, Джек не так получил эти деньги… Они думают, что он был перевозчиком?

– Мы не вникали в это особенно глубоко.

– Отличный случай со смертельным исходом. Блестящая выдумка департамента мышиной полиции. Я вижу, Блум все расставил по местам, да? Каким способом во Флориде мог бы парень вроде Джека раздобыть сорок тысяч долларов? Наркотики. Ничего другого им и в голову не приходит. Но вы можете сказать своему другу Блуму, что мой брат не имел никаких дел с наркотиками. Никоим образом.

– Почему вы не скажете ему это сами? – спросил я. – В самом деле, если у вас есть какие-либо достоверные сведения о том, где ваш брат взял деньги…

– Мне не нравится разговаривать с полицейскими, и особенно не нравится разговаривать с детективом Блумом, – сказала она. – Он допрашивал меня и Джеки так, будто именно мы были убийцами или вроде того. Все, что мы делали, – это спали вместе, разве это преступление? Но Блум…

– Было совершено преступление. Вашего брата убили. Детектив Блум был…

– Детектив Блум испытывал от этого нездоровое наслаждение.

– Я очень сомневаюсь.

– Да? А зачем он хотел знать, где мы этим занимались, и в какое именно время, и все вплоть до того, что на мне было надето? Ваш друг – сексуальный маньяк. – Она опять улыбнулась.

– Мой друг полицейский, который выполняет свою работу, – спокойно пояснил я.

– Если он так рьяно выполняет свою работу, – возразила она, – почему он не узнал, где мой брат достал эти деньги? Вы думаете, его заинтересовало бы, если эти сорок тысяч были бы впутаны…

– Его именно это интересует. И если вы знаете, где ваш брат…

– Я не знаю. Я не говорила, что знаю. Я сказала, что у меня есть кое-какие соображения, вот и все.

– Тогда изложите их полиции.

– Нет. Вы были адвокатом моего брата, не так ли? И, как мне сказала мать, теперь вы представляете ее интересы, правильно?

– Да.

– Так с кем же мне говорить?

– Все, что вы рассказываете мне, я повторю Блуму, – предупредил я. – Если это имеет вообще какое-нибудь отношение к преступлению…

– Вы действительно такой круглый дурак, как кажетесь? – спросила она, опять улыбнувшись. – Любой, кого я знаю, был бы счастлив видеть меня разгуливающей абсолютно голой.

Я промолчал.

– Я была совсем голой, вы помните об этом, правда?

– Помню.

– Мне говорили, что восстановить в памяти важнее всего. Вы не против снова наполнить этот стакан?

– Зачем?

– Вкусный джин. Мне нравится.

– Это не означает, что вы должны опустошить всю бутылку.

– Я могу перепить вас в любое время, – сказала она, – я выросла на ранчо, мистер. Я провела с ковбоями больше времени… – Она не закончила фразу и протянула мне стакан. – Пожалуйста, – сказала она, надув губы, – ну пожалуйста, чуть-чуть.

Я взял стакан и налил в него немного джина. Она наблюдала за мной.

– Не будьте скрягой.

Я плеснул еще немного и подал ей стакан.

– Спасибо. – Она подняла стакан к свету. – Вы уверены, что можете пожертвовать этим? – Покачала головой и залпом выпила. – Так вот что я думаю… я думаю, что мой брат был вором.

– Ого!

– Что означает это «ого»? Означает ли, что вы считаете эту идею невероятной?

Судя по тому, как она запнулась на слове «невероятной», мне стало ясно, что ее речь, хотя в ней и не были пропущены слова, становилась слегка невнятной. Внезапно я подумал: интересно, как часто и как сильно напивалась мисс Санни Мак-Кинни? Ее стакан опять был почти пуст. Мне не нужна была пьяная двадцатитрехлетняя женщина. Или нужна?

Как-то давно в Чикаго, когда я был еще подростком, я пытался иметь дело с шестнадцатилетней девчонкой, пьяной настолько, что я без препятствий забрался в ее трусики. Она так спокойно отдавалась мне, что я почувствовал себя воришкой, шаря у нее под юбкой. Тогда моя семнадцатилетняя совесть не выдержала чувства стыда и вины, и я сбежал от искушения. Я так никогда и не узнал, была она на самом деле пьяна или притворялась, и сейчас я не знал, была ли действительно пьяна Санни, но она определенно была на пути к этому.

– Почему вы так смотрите на меня? – поинтересовалась она.

– Просто так.

– Есть причина. Я красивая девушка в просторном кимоно – вы знаете, кто написал «Распахнутое кимоно»?

– Кто?

– Сеймор Ха, – ответила она и улыбнулась. – Вы прикидываете, чем все это закончится, правда?

– Нет, я беспокоюсь, что вы напились.

– Об этом можете не беспокоиться. Позвольте мне восстановить для вас всю картину, хорошо? – сказала она, сделав в этот раз небольшую паузу перед словом «восстановить». – Моему брату Джеку нужны были сорок тысяч долларов, чтобы осуществить мечту всей жизни – стать проклятым фасолевым фермером…

– Это была его мечта?

– Я шучу. Кто знает, что было у него на уме или кто. Итак, прекрасно, он хотел приобрести ферму ломкой фасоли. Полагаю, это лучше, чем бросать деньги на ветер. Послушайте, неужели я все время должна выпрашивать у вас капельку джина? Санни хочет выпить, мистер Хоуп.

– Санни уже хороша, – сказал я.

Она ничего не ответила, резко поднялась с кресла, выставив гладкую загорелую ляжку из-под распахнувшегося кимоно, и направилась прямо к бару.

– Угощайся, Санни, – сказала она. – Спасибо, я выпью. – И непринужденно налила себе в стакан. – Вы смотрите на мой зад?

– Да.

– Я так и думала. – Она повернулась, улыбаясь, и добавила: – Ваше здоровье! На чем я остановилась?

– Вашему брату нужны были сорок тысяч долларов…

– Верно. Поэтому он решил достать их незаконным путем. Великому человеку приходят великие мысли. Теперь ему необходимо было найти что ограбить.

– Какой банк он выбрал?

– Нет, не банк, мистер Хоуп. Станете вы грабить банк, когда у вашей матери есть скотоводческое ранчо?

– Не понимаю вас.

– Коровы.

– Коровы? – повторил я.

– Да, сэр. Мой брат воровал коров.

– У вашей матери?

– Да, сэр, у моей матери.

– Откуда вы это знаете?

– Я не знала об этом. Пока не начала сгонять их. Я гораздо сообразительнее, чем считает, как вам известно, моя мать.

Она отхлебнула, посмотрела на то, что осталось в стакане, и сказала:

– Я полагаю, вы знаете, что в октябре мы очень заняты. Вообще-то, с начала октября до середины ноября. Горячее время на любом ранчо. Обычно мы кладем быков на коров ранней весной…

– Кладете их на коров?

– Ну да, пускаем для размножения и отгоняем их летом. С февраля до июня быки делают свое дело. От зачатия до рождения проходит девять месяцев, как у человека. У нас есть телки, приносящие телят поздней осенью или в начале зимы – в зависимости от того, когда быки покрыли их. Это означает, что телят можно отнять от коровы…

– Отнять от коровы?

– Отучить. Когда телятам исполняется десять месяцев, мы отгоняем их на пастбища отдельно от коров, кормим неделю или десять дней, пока они отвыкнут от мамки и сами начнут есть траву. Это бывает обычно в октябре, иногда в ноябре. В это же время мы проводим проверку на беременность – моя мать показывала вам приспособление для этого?

– Да.

– Передний конец удерживает голову коровы в поднятом положении, пока мы вводим ей лекарство – это необходимая медицинская помощь. При этом используется большой шприц, но основная работа делается вручную, ветеринар здесь не нужен. Ветеринар работает на другом конце загона. Он держит длинный пластмассовый шланг и одновременно засовывает руку корове во влагалище – вам знакомо это слово, мистер Хоуп?

– Знакомо.

– Чтобы узнать, есть там зародыш теленка или нет. Мы рассчитываем на восьмидесятипятипроцентную беременность, примерно, конечно, но ориентируемся на эту цифру. Беременных коров мы снова возвращаем на пастбище, пустых отгоняем на другое пастбище для…

– Вы опять озадачили меня.

– Пустые коровы? Это те, которые не беременны. Мы продаем их, мистер Хоуп. Просто потому, что мы не можем дожидаться, когда они станут приносить телят каждый год. В октябре самая крупная продажа не только пустых коров, но и тех, которые готовы уйти.

– Уйти – куда?

– Это матери, которых называют «леди-телки», мистер Хоуп, нижний конец продовольственной цепочки. Следующее звено – заготовитель, покупатель, который приезжает на ранчо отбирать скот. Мы продаем ему одновременно пять-шесть сотен голов по частному договору. Он перегоняет телят на более богатые пастбища – с пшеницей, овсом, рожью, – какие есть. Мы продаем телят весом по четыреста пятьдесят – пятьсот фунтов, это почти что коровы. Часть из тех, что идут на продажу, – это перезимовавшие телята весом по шестьсот пятьдесят – семьсот фунтов. Мы продаем их всех по живому весу, взвешивая прямо в загонах до кормления. Цена колеблется в зависимости от спроса в момент продажи от нескольких долларов за фунт до пятидесяти пяти центов. Нынешняя цена на бычков составляет шестьдесят восемь центов за фунт. Далее заготовители откормят их на пару сотен фунтов и продадут следующему в цепочке, которого мы называем потребителем или переработчиком продукции.

– Что они делают?

– Держат в загонах, кормят из корыта пшеницей, соевыми бобами, витаминами. Каждый теленок прибавляет в весе еще несколько сотен фунтов. Затем их продают упаковщикам. В среднем бычок, попадающий на бойню, будет весить тысячу – тысячу двести фунтов. Упаковщик упакует бычка, отправит его мяснику, и он закончит свой путь на вашем столе в виде бифштекса. Бычок, конечно, а не мясник. Это конец продовольственной цепочки.

– Ну хорошо, – сказал я, – а что заставляет вас считать вашего брата…

– Потерпите секундочку, – перебила она. – Я сказала, что мы продаем пустых коров, когда выявляем их, как правило, по текущей цене мясного фарша около сорока центов за фунт. В то же время мы продаем некоторых коров, которые больше не годятся для производства потомства. Обычно им лет семь-восемь. Запомните, корова годится для производства потомства только в течение четырех лет, считая год, пока она теленок, следующий год – она годовалая телка, третий год она вынашивает теленка, затем семь или восемь месяцев она выкармливает его – почти четыре года. Это приносит значительный доход. Это бизнес, мистер Хоуп. Коровы не просто скот.

– Понимаю.

– Поэтому мы продаем пустых коров, или отработавших, или покалеченных, или коров с плохими глазами…

– С плохими глазами?

– Рак глаз. Покалеченные или с плохими глазами обычно идут на корм животным. Их продают производителям корма для собак и кошек или для цирка, если в городе есть цирк, – львы и тигры съедают много сырого мяса и не обращают внимания, есть на нем клеймо или нет. Улавливаете?

– Кажется, да.

– Отлично. Вечером перед взвешиванием и продажей мы загоняем в расщелину одно стадо. Вечером это сделать проще, чем на рассвете. В каждом стаде около двухсот голов. Из этих двухсот мы выявляем пятьдесят пустых – это двадцать процентов – и, может быть, еще десять бракованных, покалеченных и больных, которые идут на мясной фарш или на корм животным. Мы оставляем отобранных коров в расщелине, а хороших отгоняем в загоны. – Она замолчала, посмотрела в стакан, обнаружила, что он пуст, и пошла к бару, чтобы снова его наполнить, затем подняла стакан, выпила, на этот раз без всякого тоста, и сказала: – Я думаю, мой брат отбирал на продажу некоторых из этих коров.

– Что заставляет вас так думать?

– Как-то вечером в начале октября прошлого года был телефонный звонок – это было задолго до того, как Джек въехал в свою квартиру. Я знаю, что это было в среду вечером, потому что на следующий день, в четверг, приехал заготовитель посмотреть стадо, которое мы уже загнали. Я подошла внизу к параллельному аппарату. На одном конце линии был Джек, на другом – человек с испанским акцентом.

Она снова выпила. По моим подсчетам, она уже справилась с четырьмя стаканами и приканчивала пятый. Удивительно, как ей удавалось четко соображать с таким количеством алкоголя внутри.

– Мужчина с испанским акцентом спросил: «Сегодня ночью?» Джек ответил: «Да». Мужчина спросил: «Сколько?» Джек ответил: «Пятнадцать по тридцать». Мужчина спросил: «В то же время?» Джек сказал: «Да» – и повесил трубку.

– Что вы поняли из этого разговора?

– Ничего – в то время, но я припомнила этот разговор после того, как Джека убили.

– И как вы его расшифровываете?

– Я думаю, они договаривались о скоте. По-моему, Джек собирался совершить налет на расщелину, отобрать пятнадцать больных или пустых коров и продать их по тридцать центов за фунт живого веса.

– Этому мужчине с испанским акцентом?

– Да.

– У вашего скупщика мяса для животных испанский акцент?

– Нет, Ральф флоридец до мозга костей.

– Значит, это был кто-то другой.

– Кто-то, кто хотел бы купить скот в темноте без лишних вопросов.

– Ваш скот клеймен.

– Да, но это не имеет значения. Никто не собирается никому задавать вопрос о том, откуда эти коровы, их просто продают дальше по цепочке. В штате Флорида клеймения не требуется.

– Как вы находите тридцать центов за фунт?

– На десять центов меньше, чем цена мясного фарша или мяса для животных. Эти коровы были украдены, мистер Хоуп, – они должны были быть проданы по более низкой цене.

– А сколько весили эти коровы?

– Восемьсот – девятьсот фунтов каждая.

– То есть что-то около двухсот пятидесяти с коровы.

– Двухсот пятидесяти – трехсот, где-то так.

– Умножить на пятнадцать коров…

– Я считаю, что он имел прибыль примерно три-четыре тысячи долларов. Только с одного стада, запомните.

– А вы говорите, стад пять?

– Пять стад. Я думаю, Джек доил их все – извините за шутку.

– Так вы считаете, он отбирал из всех пяти стад…

– Верно, и обеспечивал себе около двадцати тысяч долларов.

– Как он угонял коров с ранчо?

– Он воровал всего пятнадцать за один раз. Ему нужно было только дождаться, пока все уснут, и затем отпереть юго-западные ворота у расщелины. Его испанский покупатель въезжал и увозил их на рынок в трейлере с погрузчиком.

– И никто их не видел?

– В два, три часа ночи? Возможно, Джек посылал Сэма наблюдать за другой дорогой.

– Сэма?

– Ватсона. Это наш прежний управляющий, которого угораздило подцепить что-то и окочуриться. Примерно в это же время Джек переехал в свою квартиру.

– Неужели ваша мать не замечала, что пропадает так много коров? Пятнадцать из каждого стада? Кто-нибудь их считает?

– Каждую весну и каждую осень. Но кто считает, мистер Хоуп?

– Кто?

– Управляющий. А если Джек платил ему…

– Подделывал счет?

– Безусловно. Вы думаете, кто-то мог знать? Мать видела, что стадо коров выгоняют на пастбище, вы думаете, она знала точно, сколько их там?

– Ну, это звучит…

– Это звучит убедительно, признайте.

– Кроме одного, – сказал я. – Двадцать тысяч долларов, а не сорок.

– Двадцать только в октябре, – сказала она. – А что, если он проделывал это в течение долгого времени? А что, если он стал заниматься этим сразу после смерти отца? Мать не могла отличить хвост от рогов, он мог украсть у нее все ранчо, так она вела дела.

– Вы говорите…

– Я говорю, отец умер два года назад, на праздники Четвертого июля, через неделю после дня рождения Джека. Вот так. Если Джек начал воровать с того момента, как отца не стало, то есть прихватил осеннее поголовье в том году и весеннее и осеннее в прошлом году, то он имел три раза по двадцать тысяч. Ну, может, немного меньше. Может, он начал с малого, по нескольку коров за один раз. Даже так сразу видно, каким образом он мог накопить сорок тысяч, не так ли?

– У вас здесь масса предположений, – сказал я.

– У полиции есть что-нибудь получше?

– Даже если он занимался воровством, как это объясняет его убийство? Кто, по-вашему, убил его?