Текст книги "Джек и Фасолька"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

– Вашими устами да мед пить, – съязвил Блум.

Примерно через двадцать минут приехала Вероника. Я был рад, что медики уже увезли тело Санни в морг. Сотрудники отдела криминалистики еще работали в «порше», собирая пылесосом все, что осталось незамеченным. Она приехала на автомобиле марки «кадиллак-севилл». Сидевший за рулем мужчина вышел из машины, обошел ее и открыл дверцу для Вероники. Впервые с тех пор, как я познакомился с ней, она поменяла цвет одежды – на ней были голубые слаксы, голубая блузка, голубые сандалии. Ее благородное лицо выглядело очень бледным на этом фоне. Она вошла в дом в сопровождении мужчины. Хопер сразу подошел со словами:

– Мадам, я очень сожалею об этой ужасной трагедии.

У меня было такое чувство, что он неоднократно и прежде пользовался этим штампом.

Вероника кивнула.

Мужчине, который пришел с ней, на вид было под семьдесят, он был даже выше, чем Блум или я, носил спортивную куртку и темные слаксы, спортивную рубашку с большим вырезом и мокасины на босу ногу. Его голубые глаза были почти такими же светлыми, как у Вероники, а в его седых волосах попадались желтые прядки, видно, в молодости он был блондином. Загорелый и худощавый, он походил на человека, закаленного непогодой. Я сразу решил, что это сосед, которого Вероника попросила привезти ее сюда. Казалось, он чувствовал себя совершенно непринужденно в присутствии полицейских.

– Вы показали хорошее время, – сказал Блум.

– Хэм гонщик, – сказала она. – Простите, это доктор Джефри, мой ветеринар. – Ее глаза встретились с моими в первый раз с тех пор, как она ушла из моего дома. – Он был так добр, что привез меня сюда.

Глава 8

Я был рад, что Блум, а не Хопер стал задавать вопросы Веронике. В спортзале Блум был головорезом, но в моей гостиной он вел себя как джентльмен. Хопер смотрел и слушал, будто изучал, как это делалось в Нассау-Каунти, в джунглях Нью-Йорка, где работал Блум до того, как переехал во Флориду. Капитан Хопер все еще учился.

– Миссис Мак-Кинни, – начал Блум, – есть несколько вопросов, которые я должен задать вам. Надеюсь, вы простите меня.

– Я хочу знать, кто убил ее, – сказала Вероника.

– Да, мадам, мы тоже хотим это знать, – откликнулся Блум. – Итак, мадам, в последний раз, когда я говорил с вами, вы сказали, что у вас нет известий от дочери, – это было сегодня днем около пяти часов.

– Да, все правильно, – подтвердила Вероника.

– Вы не получали известий от нее после нашего телефонного разговора, так?

– Нет, не получала.

– Она не вернулась домой…

– Нет.

– …и вы не знали, где она могла быть?

– Да.

– Миссис Мак-Кинни, вы можете сказать мне, что вы делали между пятью часами, когда мы поговорили по телефону?..

– Зачем вам нужно это знать? – перебил его Джефри.

Голос выдал его возраст, голосу явно не хватало сочности и эмоциональности. Я должен был раньше вспомнить, что на самом деле ему семьдесят пять, и сейчас обратил внимание, что его шея была грубой и морщинистой, а тыльные стороны рук покрыты печеночными бляшками. Блум, как комик из ночного клуба, которого забросали неожиданными вопросами, с удивлением обернулся к нему.

– Сэр?

– Сэр, – сказал Джефри, выделяя это слово, – почему вы хотите, чтобы миссис Мак-Кинни отчитывалась о том, что она делала?

– Таков установленный порядок, – привел Блум извечное полицейское объяснение, слегка пожав плечами. – Ее дочь убита, и мы, естественно…

– Я не вижу никакого порядка в ваших вопросах, – сказал Джефри. – Мне кажется, что вы подозреваете миссис Мак-Кинни, а это полнейший абсурд.

Я представил, каким он был в молодости и как легко мог вскружить Веронике голову. Казалось, она и сейчас была благодарна его пылкой защите – легкий кивок головы, искра в светлых глазах. Я почувствовал укол ревности.

– Задавайте ваши вопросы, – сказал Хопер Блуму. – Я предлагаю вам, миссис Мак-Кинни, отвечать на них.

– Тогда я предлагаю, чтобы она воспользовалась своими правами, – снова вмешался Джефри.

– Это просто выяснение обстоятельств, – нетерпеливо пояснил Хопер. – Она не арестована, и это не допрос.

– Тем не менее неприкосновенность…

– Тем не менее мы попробуем задать несколько вопросов, – сказал Хопер. – Мистер Хоуп, объясните, что ей ничто не грозит.

– Я думаю, вам следует ответить на их вопросы.

Джефри посмотрел на меня так, как будто обнаружил еще одного врага в своем лагере. Хотел бы я знать, как много Вероника рассказала ему обо мне.

– Что вы хотите знать? – спросила она.

Он хотел знать, где она была и что делала сегодня от пяти часов дня до девяти часов вечера, когда он снова позвонил ей, чтобы сообщить о смерти дочери. Мне казалось, что она отчитывается правдиво, но довольно сдержанно; однако Блум и Хопер надеялись преодолеть ее замкнутость и выяснить, была ли у нее возможность убить собственную дочь. Вот что Вероника рассказала им. Вскоре после первого звонка Блума она поехала на джипе на Москвито-Джем-Гамак, чтобы посмотреть корову, которая, по словам ее помощника, заболела непонятно чем. Помощник может подтвердить, что она была с ним почти до шести часов. Затем она вернулась в дом, составила список покупок и поехала на джипе на Новую торговую аллею вблизи внутренней автострады, где собиралась сделать недельную закупку продуктов. Управляющий супермаркетом должен помнить ее, так как ей пришлось зайти в контору подписать чек, таково было правило. Любой чек на сумму свыше ста долларов должен быть подписан управляющим. Она полагает, что вернулась домой в самом начале восьмого. Около половины восьмого пришел Рэйф, управляющий ранчо, и спросил, можно ли ему воспользоваться джипом. Она не стала возражать, так как не собиралась вечером уезжать из дому. Попутно она вспомнила, что перед тем, как уехать с ранчо, он наполнил газом пустой баллон. Немного позже пришел помощник и попросил разрешения взять пикап; его жена услышала по радио в рекламе, что одна женщина в Калузе продает навес. Она хотела поехать взглянуть на него и, если он понравится, привезти домой. Вероника позволила помощнику взять пикап. Это было почти в восемь часов. Несомненно, Рэйф и помощник могут подтвердить, что между половиной восьмого и восемью часами она была у себя в гостиной.

Затем она смешала себе мартини и пошла в кухню готовить ужин. Пока разогревалось тушеное мясо, оставшееся с вечера, она потягивала свой напиток. Когда Блум позвонил ей отсюда, она уже поужинала и мыла посуду. Должно быть, было чуть больше девяти. Она позвонила в «Желтый Кэб» и в «Синий Кэб», две таксомоторные компании, но в обеих ей сказали, что пройдет не менее получаса прежде, чем они смогут прислать кого-нибудь за ней. Тогда она позвонила доктору Джефри и попросила, если он сможет, привезти ее сюда.

Вот что она делала от пяти часов и до сего момента.

– И вы сегодня вообще не видели дочь, правильно? – спросил Блум.

– Я не видела дочь с понедельника, – ответила Вероника и разрыдалась. До нее дошло наконец, что она больше никогда не увидит дочь, только в гробу.

Блум и Хопер чувствовали себя неловко. Джефри обнял ее и стал утешать. Я вдруг почувствовал себя лишним в своем собственном доме.

– Мы постараемся закончить все как можно быстрее, ребята работают хорошо. – Хопер неожиданно смутился. – Нам необходимо, чтобы вы поехали в морг на опознание тела, но это можно отложить до…

– Я поеду на опознание, – сказал Джефри.

– Обычно мы предпочитаем следующий…

– Я знаю Санни со дня ее рождения. Вы можете, по крайней мере, оградить миссис Мак-Кинни от еще одного тяжелого испытания…

– Я думаю, все будет нормально, – заметил Блум мягко. – Вы знаете, где находятся Добрые Самаритяне?

– Знаю.

– Завтра в девять утра не слишком рано?

– Я буду там.

– Извините за беспокойство, – промолвил Хопер, как будто полиция была здесь не для расследования убийства, а по жалобе на то, что кто-то слишком громко включает радио.

– Лучше посмотрим, как там дела, – сказал он Блуму, и они оба вышли в аллею, где сотрудники полиции еще обследовали автомобиль.

Полицейские не расходились почти до полуночи. Сейчас, когда они ушли, дом и улица казались особенно тихими. Вероника сидела в одном из барселонских кресел лицом к пустому экрану телевизора, Джефри озабоченно ждал, когда она скажет, что готова идти.

– Тебе лучше рассказать ему все, – произнесла она резко.

– Вероника…

– Скажи ему, – настаивала она.

Джефри тяжело вздохнул.

– Я бы чего-нибудь выпил. У вас найдется виски? И немного воды?

Я принес ему виски и воду, а Веронике джин с тоником, как она просила, себе я плеснул немного коньяка. Джефри глотнул свой напиток. Снаружи, с улицы, послышался шум автомобиля, и я удивился, зачем вернулась полиция. Они оцепили канатом территорию вокруг дома и установили табличку с надписью «Место преступления».Интересно, что думает миссис Мартиндейл у себя в соседнем доме, что она скажет мне завтра утром? Интересно, что Джефри должен сказать мне сейчас? Он просто сидел, молча потягивая свой напиток. Звук автомобиля замер.

– Если ты не хочешь… – сказала Вероника.

Джефри сделал большой глоток виски и снова вздохнул.

– Санни, – сказал он нерешительно, – Санни была у меня.

– Как это понять?

– У меня дома.

– С какого времени?

– Со вторника.

– Она оставалась у вас дома со вторника?

– Да. И ушла сегодня вечером. В половине седьмого.

Я обернулся к Веронике.

– Вы знали об этом?

– Нет, до сегодняшнего вечера. Хэм сказал об этом только по дороге сюда.

– Но вы знали уже об этом, когда Блум задавал вам вопросы?

– Да.

– И вы решили не говорить этого?

– Мы так решили, Хэм и я.

– Вы так решили? Ваша дочь мертва, полиция разыскивает…

– Наша дочь, – сказал Джефри.

– Что?

– Наша дочь, мистер Хоуп. Вероники и моя.

Теперь я слушал.

Теперь я слушал о том, что многие годы хранилось в тайне. Звездной ночью Вероника одна на ранчо, ее муж в Тампе, или в Таллахасси, или в Денвере или Бог знает где, доктор Хэмильтон Джефри пришел, чтобы вылечить больную корову, а заодно вылечить миссис Мак-Кинни от одиночества. Их связь началась в сентябре и закончилась в феврале. Короткая пора, легко приходит, легко уходит. Во всяком случае, для Джефри, который, со своей стороны, решил, что они поступают аморально и кроме всего рискованно. Джефри не знал, а Вероника не сказала ему, что она уже носила его ребенка. Позднее обследование у врача подтвердило, что идет четвертый месяц беременности. Это было в феврале, как раз тогда, когда Джефри принял свое решение. Ребенок, как потом вычислила Вероника, был зачат в ноябре, когда их роман был на вершине страсти. Несомненно, дитя любви, как нетрудно догадаться, внебрачное дитя Хэмильтона Джефри, так как Дрю Мак-Кинни большую часть того месяца провел в Далласе и не трогал жену во время нескольких коротких наездов домой.

– Если бы я знал, – сказал Джефри, – все могло бы быть иначе.

Он нуждался в поддержке, но я молчал. Что сделано, то сделано, вся вода утекла. Джефри, безусловно, был не первым и не последним страстным любовником, которые сознательно или нет оставляют беременных замужних женщин. «Я обрела равновесие – можно так сказать? – и стала преданной женой и любящей матерью, неважно, в какой последовательности». Доказательством ее верности стал второй ребенок, несомненно от Дрю – «такие же темные волосы и темные глаза, вылитый портрет». Убывающий интерес ее мужа, очевидно, вновь зажегся с рождением дочери, которую он, не задумываясь, считал своей. Джек родился через три года в конце июня, значит, страсть Дрю Мак-Кинни вновь запылала в октябре. Поздняя осень оказалась удачной порой зачатия для леди.

Не знаю, почему я разозлился, слушая все это. Возможно, я помнил, что Вероника не выразила ни малейшего горя по поводу смерти сына своего мужа, а теперь едва сдерживала рыдания, узнав о гибели девушки, отцом которой был ее любовник. Оба теперь мертвы, эти дети разных отцов. И я не мог разобраться, кого из них сильнее любила Вероника – сына мужа или дочь Хэмильтона Джефри. Меня, кроме того, раздражало их совместное решение («Так мы решили, Хэм и я») скрыть от полиции, что Санни Мак-Кинни находилась в доме Джефри последние четыре дня.

– Почему она пошла к вам? – спросил я. – Она знала, что вы ее отец?

– Нет, нет. Мы, Вероника и я, решили, что лучше скрыть это от нее.

– Поэтому вы решили, что лучше скрыть и от полиции…

– Мы не могли позволить себе открыть всю подноготную, – сказал Джефри.

Я-то знал, что все это было двадцать четыре года назад.

– Вы видели, как они сейчас обращались с Вероникой, – сказал он. – Я уверен, они все еще считают ее каким-то образом причастной к преступлению. Если бы мы сказали, что Санни была в моем доме…

– Тогда и вы могли бы стать причастным, разве не так?

– Мы оба, – уточнил он, – Вероника и я.

– Я думал, Вероника не знала, что она была там.

– Не знала! – воскликнула Вероника. – До сегодняшнего вечера.

– Вы не позвонили, чтобы сказать ему, что она пропала?

– Нет.

– Его собственная дочь? Вы не сняли телефонную трубку…

– Говорю вам, нет!

Я обратился к Джефри:

– Имела ли обыкновение Санни приходить к вам домой, когда у нее были неприятности?

– Не часто, но иногда бывало. Она считала меня своим хорошим другом.

– Хорош друг. Она пряталась от этого паскуды убийцы…

– Молодой человек, мне не нравятся такие выражения, – сказал Джефри.

– Она сказала, почему пришла к вам?

– Она была напугана. Ей нужно было побыть где-нибудь несколько дней, пока она решит, как поступить дальше.

– Она сказала, чего боялась?

– Да. Она считала, что кто-то может попытаться убить ее.

– Значит, вы знали это.

– Да.

– И не позвонили Веронике, чтобы сказать, что ваша дочь – у вас?

– Нет. Я чувствовал, что обману этим доверие Санни.

– Вам не приходило в голову, что Вероника может беспокоиться о ней?

– Приходило.

– Вам не приходило в голову, что Вероника может заявить в полицию об исчезновении дочери?

– И это тоже приходило.

– Но вы не позвонили ей?

– Не позвонил.

– Итак, она была на «М. К.» и не подозревала, что ее дочь в вашем доме, а вы были на расстоянии всего трех миль и не подозревали, что полиция разыскивает Санни.

– Все точно.

– Блум приходил к вам?

– Приходил.

– Где был «порше»?

– В гараже.

– Значит, он не видел его?

– Нет.

– Если Санни призналась вам, что боится…

– Призналась.

– …сказала, что кто-то может попытаться убить ее…

– Да.

– Почему вы не позвонили Блуму?

– Я считал, что со мной ей ничто не грозит.

– Вы чувствовали, что ей ничто не грозит, когда она ушла сегодня вечером?

– Меня не было, когда она уходила.

– Тогда откуда вы знаете, что она ушла в половине седьмого?

– Я не имею в виду, что меня вообще не было дома…

– А что вы имеете в виду?

– Я был на заднем дворе, с собаками. Я обслуживаю всяких животных, не только домашний скот. Мне приносят собак, кошек…

– Итак, вы были с собаками…

– Да. Зазвонил телефон – о, я не знаю – было, должно быть, без чего-то шесть. Видимо, она взяла трубку, потому что звонки прекратились. Затем я услышал, как «порше» выезжает из гаража. Пока я шел к воротам, она уже уехала.

– В половине седьмого.

– Да, около этого.

– Вы не знали, что она собирается уехать?

– Не знал.

– До этого она не говорила, что собирается куда-то пойти?

– Нет.

– Хорошо, что она рассказала вам?

– Только что она боится, что кто-то может попытаться убить ее.

– Она сказала кто?

– Тот, кто убил ее брата и мистера Берилла.

– Кто?

– Она не сказала.

– Не сказала или не знала?

– Она боялась сказать мне.

– Почему?

– Она чувствовала, что этим может поставить под угрозу мою жизнь.

– Она приходит к вам за помощью, рассказывает вам, что кто-то может…

– Верно.

– Но не говорит кто?

– Она не захотела назвать мне его, это правда.

– Его? Она сказала, что это был мужчина?

– Да, из ее слов я сделал вывод, что это мужчина.

– Что она говорила о нем? Она описывала его?

– Нет.

– Она сказала, что у него испанский акцент?

– Она не упоминала об этом.

– А о чем она упоминала?

– Что он знал о намерении ее брата.

– Каком намерении?

– Купить ферму.

– Она назвала это намерением?

– Не покупка земли сама по себе, – сказал Джефри.

– А что?

– Цель, ради которой он собирался купить ее.

– И что это за цель?

– Он собирался выращивать марихуану, он собирался выращивать и продавать марихуану.

Теперь хотя бы эта часть истории обрела смысл.

В свое время я привел Джеку Мак-Кинни все доводы, которые доказывали безрассудность попытки вдохнуть новую жизнь в умирающую ферму ломкой фасоли. Я объяснил ему, что он может получить чистой прибыли не более ста двадцати шести долларов с акра, потому что собирается выращивать культуру, которая не приносит дохода на среднезападном побережье Флориды. Джек Мак-Кинни пропустил мимо ушей все мои доводы, потому что он хотел выращивать марихуану, а не фасоль. Ее не нужно поливать и опылять, для сбора урожая не нужна механизация, не нужны сборщики и упаковщики, нет затрат на оплату маклеров и другие расходы, которые так обременяли Берилла. Берилл готов был плясать от радости, когда этот болван Джек Мак-Кинни согласился освободить его от пятнадцати акров фермы ломкой фасоли.

Но Мак-Кинни знал, что марихуану можно выращивать на земле, которая не годится даже для погребения, что ее можно выращивать в ящике на окне, на куче мусора, на проклятых Богом скалах и что она везде будет процветать и давать урожай. Ее можно выращивать между грядками ломкой фасоли, чтобы посадки нельзя было обнаружить с воздуха; пилотам патрульного вертолета окружного шерифа останется только качать головой и удивляться тупости еще одного глупца, пытающегося вырастить на этих землях дурацкую фасоль.

Вот так Джек! Он убедил нас, что готов продать всех коров своей матери за пригоршню фасоли. А на самом деле он собирался выращивать золотые самородки. Я не знал, какова может быть цена за пакет марихуаны, Блум наверняка знал. Но я был готов поклясться, что первый же урожай дал бы Мак-Кинни вчетверо больше, чем было вложено в ферму.

– Как Санни узнала об этом? – спросил я.

– Ей рассказал сам Джек, – ответил Джефри. – Они были очень дружны.

– И он же рассказал ей, что крал у матери коров?

– Нет. Эту версию она сама сочинила.

– А этот человек, которого она боялась, как он узнал о планах Джека?

– Я думаю, она невзначай проговорилась о них.

– Когда?

– Как только узнала сама. Перед тем как Джек…

– Кроуэл, – осенило меня.

Блум не был убежден.

В машине по дороге в Ньютаун он разыгрывал тот же спектакль, что в недавнем телефонном разговоре со мной, только в этот раз его молчаливым партнером был детектив Купер Роулз, огромный негр с широкими плечами, с грудью как бочка и толстыми руками. Рядом с ним я чувствовал себя мышонком. Даже черного полицейского в чине детектива полиции Калузы можно встретить чаще, чем такого крупного человека, как Купер Роулз. Возможно, в полиции считали, что лучше иметь его на своей стороне, чем на стороне хулиганов. Роулз сидел на заднем сиденье тихо, как гора, а я впереди рядом с Блумом.

– Прежде всего, – сказал Блум, – у крошки алиби длиной в милю. Его алиби – это Санни Мак-Кинни, которая сказала, что была с ним всю ту ночь, когда убили ее брата, верно, Куп? Девушка именно так и сказала нам, что была с Кроуэлом всю ту ночь, в постели с ним, когда ее брата закололи. Если этот парень действительно тот, кто убил ее брата, зачем ей его выгораживать? Мне это непонятно, а тебе, Куп?

Роулз знал, что ответа от него не ждут, Блум вслух разговаривал сам с собой, пытаясь склеить все куски вместе. Роулз кашлянул.

– Оказывается, этот ее брат, о котором мы говорим, как теперь выяснилось, был только наполовину братом. У нее никогда не возникали сомнения в этом? Никто не станет придумывать алиби тому, кто убил твоего собственного брата, каким бы великолепным он ни был в постели. Но она сказала, что была именно с этим ублюдком Кроуэлом с того момента, как они вернулись из «Макдональдса», и до утра следующего дня. Итак, это первое алиби, которое получил Кроуэл, вернее, имел. Теперь его алиби мертво.

– Почему, черт побери, эти двое не рассказали нам все, что знали? – Это относилось к Веронике и Джефри. Я знал, о чем идет речь, но не был уверен, что Роулз тоже в курсе дела, хотя он опять кашлянул.

– Девушка у него четыре дня, – продолжал рассуждать Блум, – а он и не думает звонить в полицию, хотя она говорит, что кто-то охотится за ней. Оказывается, он отец девушки, а? Ну и отец… Он что, не понимает, что его дочь в опасности, не звонит в полицию, оставляет ее без присмотра, не звонит нам, даже когда она уезжает, – в половине седьмого, так сказал Джефри?

– Да, он так сказал.

– А ты находишь ее в своем бассейне без четверти девять, это значит, у кого-то было два часа, чтобы застрелить ее и утопить, это больше времени, чем нужно. Можно убить человека и избавиться от трупа – за сколько, Куп? Десяти минут достаточно?

– Пяти, – откликнулся Роулз.

В первый раз я услышал его голос.

– Допустим как один из вариантов, что этот подонок Кроуэл убийца, хотя я не вижу никаких мотивов, а ты, Куп? Но пусть она приехала к нему домой в половине седьмого – я не могу понять, зачем ей ехать туда, если она знает, что он ищет ее и хочет покончить с ней. Ну да ладно. Скажем, она приходит туда, и Кроуэл делает два выстрела ей в голову, затем несет тело вниз, в машину, и отвозит к тебе – почему к тебе? – это еще одна загадка. Но как ему удалось проделать все это в таком месте, как Ньютаун? Ты хочешь сказать, что никто не слышал выстрелов? Ты хочешь сказать, никто не видел, как он несет девушку и запихивает ее в машину? Они видят и слышат все, что делается по соседству, верно, Куп?

– Ты ошибаешься, – сказал Роулз, – в этом районе слышат и видят за три квартала.

– И они не слышали двух выстрелов, а? – усомнился Блум.

– В машине он тоже не стрелял в нее, – сказал Роулз, – криминалисты не нашли ни пуль, ни пустых гильз.

– Может быть, она встретилась с ним где-то в другом месте, – предположил я, – потому что боялась идти к нему на квартиру.

– В Калузе много пустынных мест, – кивнул Блум. – Возможно, она позвонила ему и сказала, чтобы он ждал ее на пляже или еще где-нибудь, это возможно. Но зачем? Если она знает, что парень выслеживает ее, зачем преподносить себя на серебряном блюдечке? Не понимаю, не верю. И еще одна загадка, – сказал он сам себе. – Скажем, Кроуэл убийца… Просто как вариант. Какие у него мотивы? Какие, Куп? Предположим, он знает о ферме с травкой. Какая сейчас цена пакета марихуаны, Куп?

– Ты имеешь в виду «девушек» из Мексики и Ямайки?

– Сколько она стоит?

– Пятьсот – шестьсот баксов за фунт. Если вы хотите получше, из Колумбии, Калифорнии или с Гаваев, то цена доходит до тысячи за фунт.

– Сколько фунтов в пакете?

– Сто – сто пятьдесят, в зависимости от того, насколько плотно набит пакет.

– Поэтому Мак-Кинни считал, положим, по шесть тысяч за пакет.

– Небольшое домашнее производство. Знаешь, сколько доморощенных заводов ликвидировало управление по борьбе с экономическими преступлениями в прошлом году?

– Сколько? – спросил Блум.

– Больше двух миллионов. Это почти две тысячи тонн наркотиков, растущих прямо здесь, в Соединенных Штатах Америки.

Я недооценил Джека Мак-Кинни. Его первый урожай марихуаны сразу сделал бы его крупным предпринимателем.

– Итак, где же мотивы? – спросил Блум, поворачиваясь назад. – Мак-Кинни пока не стал собственником фермы, он не посадил еще ни одного зернышка, так на что же надеялся Кроуэл, когда убивал его?

– Может быть, он хотел вступить в дело, – предположил Роулз. – Хотел участвовать во всех операциях с наркотиками, понимаете? А Мак-Кинни послал его ко всем чертям, мягко говоря, и Кроуэл убил его.

– Вполне вероятно, – сказал Блум, – но ты забыл про Берилла. А этого-то зачем понадобилось убивать?

– Да, это непонятно. – Роулз задумался.

– Возможно… – Я тряхнул головой. – Нет, вряд ли.

– Позволь нам послушать, – сказал Блум.

– Ну… скажем, он в самом деле пришел к Мак-Кинни, желая войти в долю. Мак-Кинни выгнал его, поэтому Кроуэл заколол его и стащил тридцать шесть тысяч…

– Верно, деньги, – сказал Блум.

– Мы совсем забыли про деньги.

– Любовь или деньги, только они могут быть мотивами убийства.

– А ненависть?

– Это то же самое, что любовь. Другая сторона монеты, вот и все.

– А как же сумасшедшие? – спросил Роулз.

– У сумасшедших нет мотивов, сумасшедшие – это совершенно другое дело.

Профессиональный разговор, подумал я.

– Итак, он идет к Бериллу, – продолжил Блум, – и тридцать шесть тысяч уже у него в кармане.

– Возможно, – сказал Роулз, – но звучит неубедительно.

– Он предлагает Бериллу деньги, говорит, что Мак-Кинни мертв и он сам хочет купить землю. Следуя заранее разработанной схеме, он хочет стать, так сказать, травяным фермером. Как тебе это нравится, Куп?

– Слишком сложно для этого болвана Кроуэла, – ответил Роулз.

– Он не Эйнштейн, – подтвердил Блум, – но ему и не нужно ничего вычислять, Мак-Кинни все уже подсчитал за него. Нужно только прибрать все к своим рукам.

– Тогда зачем убивать Берилла?

– Никто не станет убивать гусыню, которая несет золотые яйца.

– Может быть, Берилл его тоже выгнал.

– Нет, – сказал я, – не похоже. Он просто жаждал продать эту ферму. Он был готов продать ее любому, поверьте мне.

– Поэтому, если Кроуэл пришел к нему с тридцатью шестью тысячами…

– Он сразу набросился на них. В банке на счету уже было четыре тысячи, и он был уверен в получении их в виде штрафа за невыполнение обязательств. Если Кроуэл предложил ему еще тридцать шесть, он, конечно же, захотел получить их.

– Опасное желание.

– Итак, хорошо, он не мог отказаться от них, – сказал Блум.

– Никогда.

– Тогда почему все-таки Кроуэл убил его? Если это действительно сделал он?

– Здесь ты имеешь дело с ослом, – сказал Роулз, – не забывай, крошка Кроуэл – совершеннейший болван.

– Возможно, мы и имеем дело с ослом, – сказал Блум, – но он осел, у которого алиби длиной с его ослиные уши.

Мы опять вернулись к началу.

Мы уже приближались к Ньютауну. Прежний знаменитый вице-президент Соединенных Штатов однажды заметил, что достаточно увидеть одну трущобу, чтобы знать, как выглядят все остальные. Позднее оказалось, что он и его непосредственный шеф ошибались относительно многих вещей. Так, они думали, что американский народ будет спокойно терпеть проходимцев на высших должностях в стране. И относительно трущоб он тоже ошибался. Трущобы так же не похожи одна на другую, как бородавки. Нельзя сравнивать убожество Соуэто с запустением Саут-Бронкс в Нью-Йорке или наполненные крысами кирпичные многоквартирные дома в Гарлеме с дощатыми лачугами в калифорнийской Венеции. Сравнивать можно только одинаковые географические районы.

Скажите обитателю трущобы в чикагском Вест-Сайде, что его собираются переселить в Ньютаун, где двухэтажные оштукатуренные здания окружены лужайками и пальмами, он подумает, что вы приглашаете его в рай. Однако, попав туда и оглядевшись вокруг, он, вероятно, заметит, что на четырех квадратных милях Ньютауна живет народа больше, чем во всей Калузе, и что большинство из них не белые. Может быть, бывший вице-президент это и имел в виду? Может быть, он хотел сказать, что цвет кожи у обитателей трущоб везде одинаков?

– Я, конечно, хотел бы быть белым, – сказал Роулз, словно читая мои мысли. – Здесь ненавидят черных полицейских, – пояснил он и выключил зажигание.

Блум въехал на край тротуара у дома Кроуэла.

– Оставайся в машине, Мэтью, – сказал он. – Здесь пахнет настоящим делом, я не хочу проиграть его из-за пустяков.

Но я не остался в машине. Как только они вошли в здание, я решил глотнуть свежего воздуха. Было почти два часа ночи, но жители Ньютауна оставались на улице, отдыхая таким образом от дневной жары. Они сидели на ступеньках у подъезда в шортах и нижних рубашках, или в шортах и купальных лифчиках, или даже в купальных бикини. Воздух был напоен тем особым ароматом Флориды, который пропитывает здесь все в летнее время, – это запахи плесени, соли и цветущих тропических растений. Оштукатуренные блочные стены зданий были окрашены розовой краской, которая местами облезла и испачкалась. Окна были широко открыты, чтобы малейший случайный ветерок мог беспрепятственно проникнуть внутрь. Где-то громко играл фонограф, против чего никто не возражал. Люди сидели на ступеньках и шептались, и порой этот шепот был громче, чем звук хэви металл.

Я стоял и рассматривал щитки на полицейском седане, когда из дома выбежал Кроуэл. Он выскочил пулей, без рубашки и босой, пронесся через толпу, сидящую на ступенях, чуть не упав на колени сидевшей по-гаитянски женщины. Я услышал, как он ругался, и увидел у него в правой руке пистолет. В первый момент я инстинктивно хотел спрятаться за машину, но затем, услышав из темноты голос Блума: «Стой, стрелять буду!» – отскочил от машины и кинулся наперерез, чтобы перехватить Кроуэла, нисколько не думая при этом, что могло произойти в следующий момент.

А в следующий момент произошло вот что – Кроуэл выстрелил в меня.

Никогда в жизни до этого в меня не стреляли, и думаю, что найдется не так-то уж много людей, в которых стреляли. Это не похоже на то, что показывают в кино или в телефильмах. Я не сразу упал замертво, я завизжал, как щенок, от жуткой боли, когда пуля прошла через мягкую часть плеча. Было похоже, что в тело втыкают раскаленную указку, но в мое тело воткнули металлическую пулю, несущуюся с огромной скоростью с огненным хвостом позади. И огонь причинял боль, и удар причинял боль. Удар развернул меня и отбросил в сторону. Я упал навзничь на тротуар, продолжая кричать и корчиться от боли. Было очень больно! О Господи, как было больно!

Блум вылетел из здания как граната и пролетел через толпу людей, которые больше не сидели на ступеньках, а вскочили на ноги при звуке первого выстрела, но были еще настолько растеряны, что не могли сдвинуться с места. Блум выстрелил в воздух, как только выбежал из дома, но Кроуэл, должно быть, принял это не как предупреждение о грозящей опасности, а как сигнал, что нужно что-то делать, и делать быстро. Он повернулся, держа пистолет в вытянутой руке, и выстрелил. Пуля пролетела далеко мимо, но разогнала всех со ступенек. Кто спрятался внутрь, кто выбежал на лужайку с низкорослыми пальмами, некоторые завизжали вроде меня, хотя никто не был ранен.

Кроуэл снова выстрелил, на этот раз в Блума, который свернул на бетонную дорожку, остановился и поднял пистолет обеими руками. Этому приему он выучился несколько лет назад в академии полиции. Кроуэл стоял неподвижно, и Блум мог застрелить его на месте. Он имел на это полное право. Но он выстрелил ему в ногу. Я удивился, но только на мгновение, так как тут же потерял сознание.