Текст книги "Джек и Фасолька"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

– Знаешь, Мэтью, я никогда не забуду этого. Но я выхожу замуж за Джима.

И когда в моей собственной гостиной с кондиционером его имя было произнесено вслух, я почувствовал, что она сделала то, что собиралась сделать в течение всего вечера. Она успешно и безвозвратно порвала наши отношения. Когда таксист просигналил снаружи, я вдруг вспомнил, как она сняла блестящую вечернюю туфлю-лодочку и пошла защищать меня.

Она сказала:

– Мое такси, – или что-то подобное, грустно кивнула, подошла к двери, открыла ее и помахала водителю. Я проводил ее до двери, она потрогала синяк на моей щеке и сказала: – Прощай, Мэтью, – поцеловала в щеку и добавила: – Мне очень жаль.

Затем стремительно повернулась и побежала к ожидавшей ее машине. Я не понял, о чем она сожалеет: о том, что меня избили, или что все так закончилось?

Я сел и выпил. Наверное, я заснул сидя. Именно заснул, а не потерял сознание.

Меня разбудил телефонный звонок.

Я взглянул на солнечный свет за раздвижной стеклянной дверью. Было утро вторника девятого августа. Часы над стереосистемой показывали несколько минут восьмого. Телефон продолжал звонить. «Дейл! – пронеслось в голове. – Она изменила свое решение!»

Я резко поднялся и почувствовал боль у основания черепа. В течение нескольких секунд я не мог шевельнуться. Комната закружилась у меня перед глазами, а затем все стало на свои места. Телефон все еще настойчиво звонил. Я пошел на кухню и выдернул вилку приемника из розетки на стене.

– Алло! – произнес мужской голос. – Я разбудил тебя?

– Кто это?

– Морис Блум.

Детектив Морис Блум из департамента полиции Калузы. Я представил себе, как он пришел с утра на работу и увидел полицейский рапорт, прочитал в нем мое имя и теперь звонит, чтобы узнать, как дела.

– Как ты?

– В порядке. – Правда, я не чувствовал себя в порядке.

– Прости, что звоню тебе так рано, всю ночь ждал момента, когда прилично будет позвонить.

– Хм, – произнес я. Семь часов утра не кажутся мне подходящим временем для звонка.

– Мэтью, мы нашли убитого в начале одиннадцатого прошлой ночью, – сказал он, – наемная квартира на Стоун-Крэб-Кей, множественные ножевые раны. Убитого зовут Джек Мак-Кинни, это имя тебе что-нибудь говорит?

– Да, – ответил я. – Убитого, ты сказал?

– Да. Я звоню тебе потому, что у него в бумажнике мы нашли твою визитную карточку. Он был твоим клиентом, Мэтью?

– Да.

– Какое дело ты вел с ним?

– Дело о недвижимости.

– Здесь, в Калузе?

– Да.

– Мэтью, я знаю, что это наглость, но я попросил бы тебя приехать сюда и прояснить некоторые детали. Мы хотим побыстрее начать это дело, по возможности опередив кое-кого.

– Я только что проснулся, – сказал я.

– Сколько времени понадобится тебе, чтобы умыться и одеться? – спросил Блум.

– Мори, сегодня утром я не вполне в порядке…

– Джек Мак-Кинни чувствует себя намного хуже, – сказал Блум. – Можешь сделать мне одолжение, Мэтью?

– Дай мне около часа.

– Жду тебя, – сказал Блум и повесил трубку.

Он широко открыл глаза при виде моего лица.

Я был потрясен не меньше, когда увидел себя в зеркале для бритья сорок минут назад. Глаза распухли, изменили цвет и выглядели как у утопленников, которых иногда выбрасывало на пляжи Калузы.

– Что с тобой произошло? – спросил Блум.

Я рассказал ему про Чарли и Джефа.

– Ты сообщил об этом? – спросил он, имея в виду полицию, и замолчал, так как он и был полицией.

Я сказал, что заявил.

– Как звали дежурного полицейского?

Я ответил, что не помню.

– Я посмотрю список Дежурных, можешь не волноваться, мы найдем этих ковбоев, – заверил он.

Я поблагодарил его.

– Проклятый Дикий Запад, а?

Я не видел его с ноября, когда наши диаметрально противоположные профессии свели нас вместе в деле, которое он все еще называет «прекрасной и ужасной путаницей» и которое я называл «трагедией Джорджа Хапера». С тех пор он сильно похудел. Блум был ростом шесть футов три дюйма, плотный мужчина с кулаками уличного бойца, мясистым лицом и не раз переломанным носом. У него были лохматые черные брови и темно-карие глаза, которые, казалось, готовы вот-вот расплакаться – плохая черта для полицейского. Последний раз, когда я видел его, он весил, по крайней мере, двести шестьдесят фунтов, сейчас ему было далеко до этого.

– Как поживаешь? – поинтересовался он.

– Вообще прекрасно, – ответил я. – А ты?

– Сейчас намного лучше.

– Сейчас?

– Я подхватил гепатит как раз перед еврейской Пасхой, – пояснил он. – Евреи не едят устриц. Это еда адвокатов. А что делает плохой еврей Морис Блум? Он ест устриц. Устриц из раковины, чтоб быть точным. Я ел их всю жизнь, только не говори об этом моему раввину. На этот раз еще и с бренди – в результате гепатит А.Чувствовал себя отвратительно, хотелось умереть. Проклятая лихорадка тянулась целый месяц. Я потерял тридцать фунтов, можешь поверить? Я думаю написать книгу под названием «Диета при гепатите». Как ты думаешь, ее можно будет продать? Как я выгляжу? Я выгляжу лучше, не правда ли? Я уже вешу двести фунтов, могу демонстрировать модели одежды. Как ты думаешь, кто зарабатывает больше – манекенщики или те, кто пишет книги о питании? Только не полицейские, – сказал он и усмехнулся. – Рад тебя видеть, Мэтью. Прошу прощения, что позвонил так рано…

– Все в порядке, – успокоил его я.

– Я бы не стал звонить вовсе, если бы знал о твоих неприятностях прошлой ночью. Я прикажу всем полицейским разыскать этих хулиганов, мы найдем их, не беспокойся. Чарли и Джеф, так? Звучит как в комиксе. Они хорошо над тобой поработали, Мэтью. Я должен научить тебя приемам драки.

– Люблю учиться, – сказал я.

– Серьезно? Тогда приходи в спортзал как-нибудь вечером, и я забью тебе несколько шаров, хорошо?

– Очень хорошо.

– Отлично, как-нибудь договоримся о времени. Относительно Мак-Кинни, – продолжал он, – мне только что позвонили из следственного отдела, письменный рапорт они пришлют позднее. Мак-Кинни было нанесено четырнадцать ножевых ран, кто-то хорошо над ним поработал. Что ты знаешь о нем, Мэтью? Для меня ценно все, что ты можешь сообщить. Когда вы виделись в последний раз? В работе полиции, когда мы ловим убийцу, существует негласное правило, которое мы называем: «Двадцать четыре часа до и после». Тебя интересуют сведения такого рода?

– Да.

– Очень хорошо, потому что некоторых это не интересует. «До и после» означает прошлое и настоящее. Прежде всего мы пытаемся восстановить последние двадцать четыре часа в жизни жертвы, потому что таким путем мы составляем представление о том, куда он ходил, кого видел, что делал, и таким образом можем получить ключ к раскрытию преступления. Это двадцать четыре часа «до». В то же время мы стараемся работать как можно быстрее в течение двадцати четырех часов «после». Мы стараемся выиграть время, взять след. Убийце неизвестно, как много мы уже знаем и найдено ли тело. Как сейчас. Эти первые двадцать четыре часа очень важны. Дело может пойти или чрезвычайно медленно, или чрезвычайно быстро. Даже здесь, в таком пекле. Ты видел Мак-Кинни в течение последних двадцати четырех часов?

– Я видел его в прошлую пятницу, в два часа.

– Расскажи об этом, – попросил Блум. – Ты не возражаешь, если я буду делать кое-какие заметки, а?

Я рассказал ему все, что знал.

Джек Мак-Кинни пришел ко мне в контору в июле по рекомендации друга, для которого мы вели дело о недееспособности. Мак-Кинни было двадцать лет; я специально спросил его об этом, потому что выглядел он моложе и я хотел убедиться, что он имеет право подписывать документы. По законам штата Флорида подписывать документы могут лица, достигшие восемнадцати лет. Мак-Кинни показал мне водительские права, чтобы подтвердить, что ему действительно двадцать, и объяснил, что договорился с фермером с Тимукуэн-Пойнт-роуд купить пятнадцать акров земли между Калузой и Ананбургом. Фермера звали Эвери Берилл, и он выращивал ломкую фасоль; молодой Мак-Кинни хотел заняться разведением ломкой фасоли.

Он назвал мне цену – сорок тысяч долларов – и сказал, что хочет уточнить детали как можно скорее, чтобы Берилл не изменил своих намерений. Из-за его чрезвычайной молодости и потому, что я никогда не слышал, чтобы в этой части штата с выгодой выращивали ломкую фасоль, я обратился к человеку по имени Джон Портер, сельскохозяйственному консультанту, чтобы узнать его мнение. Джон Портер проинформировал меня, что ломкую фасоль широко выращивают на восточном берегу, в районе Палм-Бич, в области Гомстед. В центре западного берега. Но здесь, в Калузе, хороший урожай дают томаты, клубника, салат, цикорий, свекла, китайская капуста, – но не ломкая фасоль. Затем он удивил меня вопросом, имеет ли это отношение к Эвери Бериллу.

Оказалось, что Берилл приходил к нему года три назад и задавал почти те же вопросы, что и я. У Берилла была идея засадить свои пятнадцать акров ломкой фасолью и продавать свою продукцию только на местных рынках. Портер сказал ему, что ломкую фасоль здесь можно выращивать, но что она лучше растет на почвах, богатых органическими веществами. Кроме того, ее выращивают преимущественно на восточном берегу еще и потому, что там есть оборудование для сбора урожая и торговли, а здесь, в Калузе, нет механизации, а сбор урожая вручную обойдется вдвое дороже.

Он продолжал отговаривать Берилла, объясняя, что предварительные затраты – подкормка, удобрения, ядохимикаты для опрыскивания и опыления, ремонт и обслуживание, лицензии, страховка и так далее – составят примерно 450 долларов на один акр в год. Добавив к этому затраты на сбор урожая и продажу – переборку и упаковку, погрузку, отправку, вознаграждение маклеру и так далее, – которые составят 228 долларов на акр в год, получим общую сумму затрат 678 долларов в год. Берилл рассчитывал на урожай восемьдесят бушелей с акра и выручку 804 доллара с акра. Он отнял производственные затраты в сумме 678 долларов на акр, из которых он должен вычесть прибыль на капитал, содержание управления, проценты на капитал и так далее. Короче говоря, разведение ломкой фасоли в этой части Флориды убыточно, и Портер сказал об этом Бериллу ясно и четко. Берилл настаивал на своем и, конечно, разорился. Теперь он старался всучить свое убыточное дело двадцатилетнему юнцу, который не отличает ломкую фасоль от львиного зева.

Как только я получил эту информацию, я позвонил Мак-Кинни, в точности передал ему то, что узнал, и предостерег от заключения сделки. Мак-Кинни в ответ рассказал мне то же самое, что Берилл говорил Портеру три года назад: он-де знает, как сделать выращивание ломкой фасоли в этом районе страны прибыльным. Я привел ему все факты и цифры, но он настаивал на своем: надо пригласить адвоката Берилла и уточнить детали сделки. Я никак не мог убедить его не делать этого. В прошлую пятницу Мак-Кинни пришел ко мне в контору, чтобы подписать документы. По просьбе Берилла он принес с собой четыре тысячи долларов наличными, как десятипроцентный взнос. Я спросил, не нуждается ли он в ссуде или другой финансовой помощи, чтобы рассчитаться в день подписания документов. Но он сказал, что у него есть тридцать шесть тысяч долларов наличными и он принесет их с собой в день заключения сделки. Я предложил ему вместо этого принести заверенный вексель или банковский чек и добавил, что наша контора просит неделю или десять дней на проверку водопроводной системы, отопления и электропроводки в доме, но он отказался от такой услуги. Я также настаивал на выяснении, не заражен ли участок муравьями и другими сельскохозяйственными вредителями. Но он от всего отказался. Учитывая соответствующие правовые процедуры и налоговый сбор, последний срок подписания документов был назначен на второе сентября.

Вот так.

– Четыре тысячи наличными, да? – спросил Блум.

– Да, – подтвердил я.

– Из сорока тысяч за покупку?

– Да.

– И он сказал, что намерен выплатить все наличными?

– Да, так он сказал.

– По-моему, это уйма денег, Мэтью.

– По-моему, тоже.

– Где двадцатилетний юнец может взять сорок тысяч долларов на покупку фермы?

– Не знаю.

– Большие деньги. – Блум задумался. – Что сразу приходит тебе в голову, Мэтью?

– Наследство? – предположил я.

– Вот в чем разница между адвокатом и полицейским. А я сразу подумал о наркотиках.

– Возможно.

– Только потому, что это Флорида и что юнца убили. Он не говорил, где взял деньги, а?

– Он не говорил, я не спрашивал.

– Двадцать лет, – сказал Блум, – и имеет сорок тысяч наличными. Знаешь, что я имел в двадцать лет? Костюм с двумя парами брюк, причем одна пара с дыркой. Кого интересует это в наше время? Чем поразил тебя этот юнец? Каково твое впечатление от него?

– Оба раза, когда мы встречались, он был хорошо одет. Пиджак и галстук подобраны со вкусом. Темные волосы, карие глаза, хорошее сложение… Выглядел как спортсмен или, по крайней мере, как человек, который заботится о своей фигуре и уделяет этому немало времени.

– Какой адрес он тебе дал? Дал он тебе домашний адрес?

– Я не помню точно. Это где-то на Стоун-Крэб-Кей. Он сказал, что снимает квартиру на Стоун-Крэб.

– Ты знаешь, Мэтью, во сколько эта квартирка обходилась ему? Та, в которой его нашли мертвым прошлой ночью? Он снимал ее за тысячу двести «устриц», – прости мне, Боже, я больше никогда не буду упоминать устриц, пока я жив, – тысяча двести… в месяц. Управляющий сказал, что он жил там с начала июня, снимая ее у парня из Питтсбурга. Таким образом, он уже выложил три шестьсот с июня месяца, не считая страховки. Он был достаточно богат, этот юнец, а?

– Полагаю, так.

– Интересно, каким образом он разбогател? – сказал Блум. – Может, именно из-за этого его искал убийца? Квартира была разгромлена, белье вывалено на пол, портьеры разрезаны, постель перевернута – как будто кто-то что-то искал. Может, это были тридцать шесть тысяч… а? И, может быть, убийца их нашел? Мак-Кинни должен был иметь наличность под рукой. Ты сказал, срок подписания документов был назначен на следующий месяц, не так ли?

– Да, на второе сентября.

– М-м-м, – промычал Блум и кивнул. – Я собираюсь сообщить его матери чуть позднее, ее имя есть в адресной книге. Я дам тебе знать, если окажется, что юнец недавно вошел в денежное дело. – Он улыбнулся и добавил: – Ты думаешь, он выиграл на скачках?

Мой компаньон Фрэнк сказал, что это мне урок, не надо лезть в драку из-за женщины. Дейл просто напрашивалась на скандал своей манерой одеваться. Я чуть было опять не полез в драку с Фрэнком, и опять из-за женщины.

Я сказал, что мы с Дейл расстались.

– Ты обречен терять женщин, – заметил Фрэнк, – это написано у тебя на лице. С женщинами ты чувствуешь себя человеком второго сорта. Мне нравилась твоя бывшая жена, Сьюзен. И почему ты ушел от нее после инцидента с той воркующей блондинкой – выше моего понимания. – Он имел в виду Агату Хеммингс, которая стала причиной разрыва между мной и Сьюзен. Эта леди развелась с мужем, вышла замуж за другого и уехала в Тампу. – Не то что мне не нравится Дейл, – сказал Фрэнк, – Дейл очень милая язвительная леди. Но я могу найти подход к ней, а ты, Мэтью, – нет. Как обращаться с женщинами, я постиг в Нью-Йорке в ранней юности. Видишь, как прекрасно я лажу с Леоной. И это потому, что еще в семнадцать лет я составил себе десять заповедей того, как нужно обращаться с женщинами. Я всегда строго соблюдаю эти заповеди, Мэтью, в них изложены принципы того, как мужчина должен обходиться с женщиной, если хочет наслаждаться жизнью. Как ты обращался с Дейл, Мэтью?

– Это не твое дело.

– Я думал, мы компаньоны, – сказал Фрэнк.

– Я чувствую себя ужасно.

– Почему бы тебе не пойти домой?

– У меня срочная работа.

– Ты своим видом распугаешь всех наших клиентов. Позволь мне изложить для тебя мои заповеди.

– Нет, не нужно.

– Лошадка уже убежала, и нет смысла запирать ворота конюшни, – изрек Фрэнк, – но будут другие женщины, я уверен, и тебе надо знать, как с ними обходиться.

– Не хочу знать твои заповеди, – упорствовал я.

– Я напишу их для тебя. У нас с Леоной идеальный брак только благодаря этим заповедям. Мы женаты пятнадцать лет, и ты думаешь, все было гладко?

– Я не знаю, как было. Это твое дело, Фрэнк.

– Я напишу их для тебя, – настаивал Фрэнк. – И попрошу Синтию отпечатать.

– Не беспокойся, не нужно.

– Это не очень обременительно.

В этот момент Синтия сообщила, что мистер Берилл звонит по шестому каналу. Пока я брал трубку, Фрэнк бросил:

– Я напишу их, – и покинул контору.

– Мэтью Хоуп, – ответил я в трубку.

– Мистер Хоуп? Это Эвери Берилл.

У Берилла был голос белого батрака с фермы, южный акцент можно обрубить только мачете.

– Да, мистер Берилл, – сказал я.

– Это я продаю ферму вашему клиенту.

– Да, сэр, я знаю.

– Я только что услышал это по радио. – Я понял, что он говорит о смерти Мак-Кинни. – Мой адвокат рыбачит на Мэйне и не сумеет выбраться с этого проклятого озера. Что будем делать?

– Вы имеете в виду подписание документов?

– Да, черт возьми, подписание. Ваш клиент мертв, кто-то убил его. У меня есть подписанная бумажка, в которой сказано, что он покупает мою ферму. У меня была масса других покупателей, но я всем отказал. Я хочу знать, кто теперь собирается подписывать документы.

– Не могу придумать.

– Я думал, вы адвокат Джека.

– Да, но я не представляю, оставил ли он завещание и кто…

– Вам, черт возьми, мистер Хоуп, лучше выяснить это. С моей точки зрения, он должен мне тридцать шесть тысяч долларов. У меня свои планы, вы понимаете, связанные с этим делом. Это не моя вина, что его зарезали. Я не хочу терять мои деньги.

– Мистер Берилл, – сказал я, – полагаю, вы свяжетесь с вашим адвокатом относительно…

– Я только что сказал вам, что он рыбачит. Как вы предлагаете добраться до него?

– Я уверен, кто-нибудь в его конторе…

– Я уже звонил в его контору. Как вы думаете, откуда я узнал, что он рыбачит? Там нет никого, только девушка, которая отвечает по телефону. Фермеры не в состоянии сами отлавливать адвокатов и их помощников. Гарри Лумис работает в одиночку, только он и телефонная барышня. А теперь он прохлаждается на яхте до конца недели и не собирается в контору раньше пятнадцатого числа.

– Я советую вам подождать его возвращения. В любом случае подписания документов не было бы до начала следующего месяца.

– Я не собирался быть здесь второго числа.

– Сожалею.

– Все связано с этим делом. Подумайте, что вы можете сделать для меня. Я не останусь в долгу. И так как моего адвоката нет, я отстегну вам несколько долларов, если вы ускорите дело.

– В этом нет необходимости, мистер Берилл.

Я не стал говорить, что это было бы неэтично.

– У вас есть номер моего телефона? – спросил он.

– Нет, – ответил я.

– Запишите его. У вас есть карандаш? – Он мне продиктовал свой номер и посоветовал перезвонить, если линия будет занята, так как телефон у него спаренный и леди, делящая с ним линию, ужасная болтушка.

– Позвоните мне, мистер Хоуп, как только что-нибудь придумаете, – сказал он и положил трубку.

Естественно, я не собирался ему звонить.

Глава 2

Мне казалось невероятным, чтобы двадцатилетний Джек Мак-Кинни написал завещание. Хотя бы потому, что в двадцать лет меньше всего думают о смерти, в двадцать все бессмертны. Но даже если предположить, что он не исключал возможность смерти, поскольку был обладателем по меньшей мере сорока тысяч долларов, то к какому адвокату он обратился бы? Если какой-то другой адвокат действительно составлял ему завещание, то почему он не обратился к нему с делом о недвижимости, а пришел ко мне? Он, конечно, мог написать завещание сам, как это многие делают, но в этом случае у него должны быть свидетели, а до сих пор никто не сделал заявления о завещании.

По законам штата Флорида, хранящий у себя завещание должен заявить о нем в течение десяти дней после извещения о смерти. Этот кто-то наверняка видел бы заголовки газет, слышал сообщения по местному радио и телевидению, но когда я 19 августа позвонил в суд по наследственным делам, мне сказали, что о завещании никто не заявлял. Получив эту информацию утром в половине десятого, я немедленно позвонил Гарри Лумису. Он вернулся с рыбалки на Мэйне в прошедшее воскресенье и с тех пор, как приступил к работе пятнадцатого числа, ежедневно звонил мне. Я сказал ему, что теперь совершенно уверен в отсутствии завещания и хотел бы выяснить у ближайших родственников Мак-Кинни, известно ли им что-нибудь об имуществе убитого. По мнению Лумиса, должно остаться по меньшей мере тридцать шесть тысяч долларов, так как Мак-Кинни собирался расплачиваться наличными при подписании документов. Я сказал, что должен буду обсудить это с наследниками. Лумис передал мне, что его клиент надеется поскорее завершить дело и проклянет все на свете, если ему придется подать в суд иск об имуществе. Я пообещал связаться с ним и повесил трубку, подумав про себя, что этот Мак-Кинни нужен мне как дырка в голове.

Настоящая дырка в моей голове зажила, правда, еще остался шрам, но я уже обходился без пластыря. Мои глаза выглядели вполне нормально, особенно при свете заходящего солнца. Прошло одиннадцать дней с тех пор, как Чарли и Джеф избили меня почти до потери сознания, а от Дейл не было ни слова. Однажды я попытался позвонить ей, но когда в доме на Виспер-Кей к телефону подошел мужчина, я сказал, что ошибся номером, и положил трубку. Я не разговаривал с Блумом с того утра после убийства и решил, что прошло достаточно времени, чтобы получить необходимые сведения о родственниках убитого. Я набрал номер управления охраны общественного порядка Калузы, так здесь называют департамент полиции, и попросил детектива Блума. Меня тотчас соединили с его конторой.

– Как дела? – спросил он. – Когда начнем наши уроки по уличным дракам?

– В любое время, как только скажешь.

– Ты действительно серьезно, а? Давай как-нибудь на следующей неделе.

– Дай мне знать когда.

– Принеси в контору спортивный костюм и тапочки, я позвоню тебе. Мы можем пойти в спортзал прямо с работы, это как раз в соседнем доме, в подвале тюрьмы. А может, нам взять несколько уроков, они могут пригодиться, а? Там знают все о выбивании глаз. Что я могу сделать для тебя, Мэтью?

– Я только что снова звонил в суд по наследственным делам, чтобы проверить, получили ли они что-нибудь о завещании Мак-Кинни. У них еще ничего нет, Мори, а вчера был последний срок для заявления. Я знаю, ты изучал дело…

– Холодное как макрель, – сказал Блум.

– Печально слышать.

– Но мы еще занимаемся им, а также теми хулиганами, которые устроили тебе баню. Рано или поздно они попадутся, не волнуйся. Сколько Чарли и Джефов может быть в окрестностях Калузы? Кстати, мы до сих пор не нашли ту огромную сумму, которая, как предполагают, была у Мак-Кинни для оплаты сделки. Прочесали его квартиру – и ничего. Проверили все банки в Калузе, а заодно в Брейдентоне и Сарасоте, посмотрели, есть ли у него сбережения, чековый счет или страховые взносы, – ничего. Может быть, он зарыл деньги где-нибудь на пляже? Как пират? Кто знает? Итак, что ты хотел узнать? Кто его ближайшие родственники?

– Точно.

– Его отец умер два года назад, сразу после Четвертого июля. Его звали Дрю Мак-Кинни. Между прочим, он не оставил сыну ни цента, поэтому наследство как источник сорока тысяч отпадает. Мать Мак-Кинни еще жива – леди зовут Вероника, у нее скотоводческое ранчо по дороге на Ананбург, она живет там с сестрой юнца, настоящей красавицей, которой двадцать три года. Так вот, обе они законные наследницы. Я забыл имя сестры, кажется, Патти. Если хочешь, я могу посмотреть.

– Нет, не стоит. Мать больше подходит быть распорядителем имущества.

– Мы разговаривали с обеими до посинения. У них бесспорное алиби. Знаешь, мы всегда начинаем поиск с семьи. Не обращай внимания на то, что читаешь в детективных романах. Там все убийства выглядят так, будто их готовили его лет и осуществили с талантом везучего человека. Бред собачий. Большинство убийств – это сведение семейных счетов. Сын убивает отца или наоборот. Парень убивает топором жену или ее любовника. Жена убивает подружку старика. Что-нибудь такое. Во всяком случае, здесь обе чисты. Мать… Такого рода материал тебя интересует?

– Ты же знаешь, что интересует.

– Да, ну ведь никогда не знаешь. Мать была дома и смотрела телевизор вместе с ветеринаром, который приехал к ней осмотреть больную корову. Мать пригласила его остаться на обед, и они сели смотреть телевизор. Ветеринар подтверждает, что был с ней в девять часов – примерно в это время Мак-Кинни был убит. Итак, старая леди отпадает.

– А где была сестра?

– В постели со своим дружком. Нам удалось это вытянуть из нее после массы охов и вздохов. Никто не любит говорить о таких вещах, пока не поймет, что речь всерьез идет об убийстве. Ее дружка зовут Джеки Кроуэл – еще один Джек. Это очень распространенное имя. Только в моей семье нет Джеков – есть Сидней, Берни, Мэрвин, Ирвинг и Эйб. Во всяком случае, Кроуэл подтверждает, что провел с ней ночь у себя дома. Пригласил на обед в «Макдональдс»…

– Большой транжира, – заметил я.

– Да, ну ют, ему всего восемнадцать лет, девушке двадцать три, и она настоящая красавица. Итак, она встречается с восемнадцатилетним прыщавым прохвостом, и они идут прямо к нему – ты бы видел его жилище, это настоящая свалка. Парень работает грузчиком апельсинов в городском супермаркете, в тот день он возвратился с работы около восьми. И Патти, или Салли, или черт знает, как ее зовут, сразу же отправляется к нему.

– Ты достал адрес ранчо? – спросил я.

– Оно называется ранчо «М. К.». Полагаю, это означает Мак-Кинни, как ты думаешь? Итак, поедешь на юг по сорок первой, затем на восток на Тимукуэн-Пойнт, это где-то на полпути до Маканавы. Там с правой стороны дороги большой указатель, ты не можешь не заметить его.

– У тебя есть номер телефона миссис Мак-Кинни?

– Да, секундочку, дай мне взять дело.

Я подождал. Он почти сразу же вернулся к телефону и дал мне номер. Я записал и уже был готов поблагодарить его, когда он сказал:

– А, вот здесь имеется имя сестры. Откуда я взял Патти? Она Санни, через «а», Санни Мак-Кинни. Я не узнал, это уменьшительное имя или полное, скажешь мне об этом после, а? – И он резко положил трубку.

Мне не особенно хотелось разговаривать с моей бывшей женой Сьюзен, но сегодня пятница, и прошло уже две недели с моей последней встречи с дочерью. Согласно договору о разводе Джоанна должна была провести этот уик-энд со мной. Я хотел узнать, к какому времени она будет готова. Почему-то многие разведенные женщины продают недвижимость. Я нисколько не сомневаюсь, что именно этим занималась Сьюзен в последнее время. Я позвонил в «Ридли и Нельсон» и попросил к телефону Сьюзен Хоуп. Имя, как всегда, застряло у меня в горле. Ее девичье имя было Сьюзен Фич, очень респектабельное, на сто процентов американское на Среднем Западе. Не могу понять, почему она не взяла его снова после развода, так же как не могу понять, почему я никогда больше не называл ее «Сью». Теперь она всегда была «Сьюзен». После четырнадцати лет совместной жизни «Сью» не звучало бы слишком фамильярно, и все же мои губы никогда не могли произнести это уменьшительное имя.

Я не имел ни малейшего желания разговаривать со Сьюзен Фич-Хоуп по телефону, потому что никогда не знал, кто будет приветствовать меня в этот день. Я никогда не называл жену шизофреничкой, это обвинение она успешно опровергла бы в любом суде, дойди дело до этого. Однако в разговорах со мной она играла множество ролей – и две из них четко, почти клинически, изображали диаметрально противоположные по психологии личности. Ожидая, когда она подойдет к телефону, я прикидывал, с кем буду говорить в это утро – со Сьюзен-Ведьмой или со Сьюзен-Сироткой.

– Мэтью! – сказала она, будто наслаждаясь каждым звуком моего библейского имени. – Я так рада, что ты позвонил. – Сиротка! – Как живешь, Мэтью?

– Спасибо, отлично, – это более или менее соответствовало истине, – а ты?

– О, ты знаешь, – ответила она.

Это было произнесено тоном человека, жалеющего самого себя и всех окружающих. Такой тон означал, что она собиралась поведать мне о своих аллергиях. Когда мы перебрались во Флориду, Сьюзен почти сразу же обнаружила, что практически все растущее здесь вызывает у нее аллергию. Когда Сьюзен начинала говорить о своих аллергиях – она делала это, как правило, в роли Сиротки, – ее голос звучал как у смертельно больной. Мне не хотелось в очередной раз слышать о ее аллергиях или о ее сексуальных проблемах. Хотя об этих проблемах рассказывала обычно Ведьма, поэтому сегодня, я полагал, это должно было миновать меня.

– Мэтью, я знаю, ты, должно быть, очень занят, – сказала она, – и я обещаю, что не отниму у тебя ни минуты больше, чем необходимо.

Хитрая Тихоня-Сиротка. Но, по крайней мере, она, видимо, не будет сегодня рассказывать, как дикие деревья вызывают у нее насморк.

– Ну что ты, Сьюзен, – успокоил я ее. – Мы поговорим столько, сколько нужно.

За годы после развода я понял, что есть только один способ поладить с Маленькой Сироткой – взять на себя роль терпеливого Папочки. Лучше Сиротка, чем Ведьма, с Ведьмой вообще невозможно было говорить на человеческом языке.

– У меня серьезные трудности, – начала она.

Я ждал.

– Это связано с Джоанной, – продолжала она.

– В чем дело? – Я сразу же забеспокоился. И Сиротка и Ведьма абсолютно точно знали, какую кнопку нажать, чтобы пробудить во мне отцовские чувства.

– Ничего, ничего, с ней все в порядке, – успокоила меня Сьюзен. – Она должна была встретиться с тобой на этой неделе…

– Именно поэтому я и звоню…

– Прошло две недели, я знаю, – сказала Сьюзен нежно, – и в договоре указан каждый второй уик-энд.

– Да, это так, – подтвердил я со смутными подозрениями.

– Мэтью, – спросила она, – ты помнишь моего брата?

– Конечно, я помню твоего брата.

Сьюзен, наверное, считала, что развод действует на мужчину как-то по-особенному, вызывая преждевременную старость и, как следствие, потерю памяти. Она всегда спрашивала, знаю ли я людей, с которыми мы были знакомы многие годы. Я ожидал, что в один прекрасный день она спросит, помню ли я свою дочь. Я, естественно, помнил этого сукина сына Джерри Фича. Он отказался сказать моей теще, которую я очень любил, что она умирает от рака. Она так и не узнала, что умирает, потому что все доктора по указанию Джерри скрывали это от нее. Этим они лишили ее того достоинства, с которым она могла бы встретить свой конец, вместо этого она мучилась в неведении. Она запомнилась мне именно такой – умирающей в неведении. Как я не любил Джерри тогда, так не люблю и теперь и чрезвычайно благодарен судьбе за то, что он больше не является частью моей жизни.

– Он здесь, в Калузе, – сказала Сьюзен.