Текст книги "Любитель полыни"
Автор книги: Дзюнъитиро Танидзаки
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)
Annotation
Творчество Дзюнъитиро Танидзаки (1889–1965) широко известно не только в Японии, но и во всём мире. Его произведения переведены на многие языки, в Европе по его романам сняты фильмы. Тончайший стилист, непревзойдённый мастер литературных аллюзий, смелый экспериментатор, он никогда не боялся, а зачастую и стремился шокировать читателя – публикации некоторых его произведений вызвали бурную общественную реакцию вплоть до дебатов в японском парламенте о запрещении их как безнравственных и порнографических. Роман «Любитель полыни» (1928) занимает особое место в наследии Танидзаки. Герой романа – человек, живущий в сложное время слома эпох, человек, полный противоречий и диссонансов, пытающийся примирить в себе традиционную культуру и стремительно растущее влияние западной модернизации. Знак информационной продукции 16+
Дзюнъитиро Танидзаки
ПРЕДИСЛОВИЕ
ЛЮБИТЕЛЬ ПОЛЫНИ
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
60
61
62
63
64
65
66
67
68
69
70
71
72
73
74
75
76
77
78
79
80
81
82
83
84
85
86
87
88
89
Дзюнъитиро Танидзаки
Любитель полыни
ПРЕДИСЛОВИЕ
Творчество Танидзаки Дзюнъитиро[1] (1889–1965) широко известно во всём мире. Его произведения переведены на многие языки, по его романам в Европе поставлены фильмы. Писатель нередко воссоздавал в своём творчестве далёкие исторические эпохи Японии, однако столь же охотно обращался и к современной ему жизни – в таких сочинениях, как «Любовь глупца» (Тидзин-но аи), «Свастика» (Мандзи), «Мелкий снег» (Сасамэ юки), «Ключ» (Каги), «Дневник безумного старика» (Футэн родзин никки). К этой же группе относится и роман «Любитель полыни» (Тадэ куу муси, 1928).
Он занимает особое место в наследии Танидзаки. Здесь впервые во всей полноте был обозначен круг тем, составляющих главный интерес писателя, – модернизация Японии, влияние Запада, сопоставление западной и традиционной японской культур, положение японцев в сложном современном мире.
Сюжет романа ограничен рамками одной семьи: это супруги Сиба, их десятилетний сын, отец героини и его содержанка, двоюродный брат героя. Эпизодических лиц совсем немного. Замкнутость сюжета произведения в круге семьи типична для творчества Танидзаки. Супружеские и родственные отношения составляют основу всех его произведений о современности, упомянутых выше. Но содержание их выходит за рамки семейного романа и затрагивает более общие вопросы современной жизни и культуры Японии.
Название романа по-японски значит: «Червяк, который ест траву тадэ», т. е. траву, которая отличается горьким вкусом. У японского читателя это название сразу вызывает определённые ассоциации, которых не может быть у читателя русского: это часть пословицы, которая означает «О вкусах не спорят».
Многие произведения Танидзаки Дзюнъитиро написаны от первого лица, что позволяло ему дать психологический портрет героев, свободный от каких-либо условностей: это «Любовь глупца», «Свастика», «Дневник безумного старика». В них герои говорят сами с собой или исповедуются доверенному лицу, рассказывают всю правду о себе, ничего не скрывая. Однако в «Любителе полыни» Танидзаки избрал форму повествования от лица автора. И всё же подход писателя к характеристике героев в сущности остался прежним. Роман сосредоточен на одном герое, Сиба Канамэ, а другие персонажи охарактеризованы лишь в той степени, в какой они имеют отношение к нему. Несколько более развита характеристика Мисако, жены Канамэ, но и о ней читатель узнаёт главным образом то, что известно самому герою. Канамэ же охарактеризован очень полно, в романе даны воспоминания о его детстве, о его матери, его размышления на самые различные темы, например о характере идеологии эпохи Токугава, о кукольном театре как образце народного искусства. Большое место занимает самоанализ героя.
Итак, перед читателем портрет одного человека, представителя своего поколения, к которому принадлежал и сам Танидзаки Дзюнъитиро. Писатель наделяет своего героя некоторыми автобиографическими чертами, что, конечно, не значит, что в «Любителе полыни» он хотел изобразить самого себя.
Как и сам писатель, Канамэ родился в Токио, в «нижней» части города, где жили ремесленники и торговцы. В романе описывается дом, где он провёл детство, с верхнего этажа которого он мог видеть веранду соседнего дома и красавицу-соседку, поющую традиционную киотоскую песню «Снег». Упоминается и застройка Токио после землетрясения, которая разочаровала самого Танидзаки.
Роман был написан в то время, когда писатель приходил к мысли о необходимости серьёзных изменений в своей жизни. В 1915 году Танидзаки женился на Исикава Тиё, бывшей гейше из провинции. Танидзаки не был счастлив в первом браке, и в 1930 году супруги разошлись. В написанном за два года до расставания романе тема развода занимает центральное место. Необходимость развода очевидна для супругов Сиба. Канамэ давно полностью охладел к жене, Мисако, а она, вступив в связь с Асо, предполагает выйти за него замуж, как только будет получен официальный развод. Однако из-за слабохарактерности обоих супругов они никак не могут сделать решительный шаг.
Рядом с Канамэ действует его двоюродный брат, Таканацу Хидео, человек энергичный, в своё время прошедший через развод (он был, как и сам Танидзаки, женат на гейше) и всячески убеждающий брата в необходимости быстрых, решительных действий.
С другой стороны, противником развода является тесть Канамэ, человек консервативных взглядов.
Кроме того, в «Любителе полыни» получил отражение факт из жизни писателя, который оказал огромное влияние на его творчество. 1 сентября 1923 года в районе Канто (районы, прилегающие к Токио) произошло сильное землетрясение. Танидзаки, который родился в Токио, где прошли его детство и юность и где он начал свою литературную деятельность, решил на некоторое время, пока не будет восстановлена разрушенная столица, перебраться в Кансай (районы, прилегающие к Осака и Киото). Реконструкция Токио его разочаровала, и писатель надолго обосновался в Кансай.
Там Танидзаки часто переезжал с места на место. В общей сложности он прожил в Кансай до 1956 года. Токийцы, как правило, презирали жителей Осака и Киото, как это обычно бывает при наличии в стране двух или нескольких культурных центров, но Танидзаки, узнав этот район, был очарован многими его особенностями. Изменился весь уклад его жизни: отныне он стал одеваться по-японски, он жил в традиционном японском доме, полюбил кансайскую кухню. Он предпринял попытку писать на кансайском диалекте: роман «Свастика», написанный приблизительно в то же время, что и «Любитель полыни», представляет собой исповедь-письмо героини, написанную на диалекте (текст от первого лица изредка прерывается авторскими комментариями на нормативном японском).
Переезд писателя в этот район привёл к глубоким изменениям в его творчестве, они заключались в обращении писателя к прошлому Японии и традиционной японской культуре. В «Рассказе слепого» (Момоку моногатари, 1931) и «Тайной истории князя Мусаси» (Бусюко хива, 1931–1932) действие разворачивается в конце XVI века, время объединения страны после длительного периода междоусобных войн. В «Лианах Ёсино» (Ёсино кудзу, 1931) писатель обращается к описанию Кансай, его истории и фольклору, посвящая значительную часть произведения двум историческим эпизодам, относящимся соответственно к XII и XIV векам. «Любитель полыни» посвящён современной писателю жизни, действие в нём разворачивается в двадцатых годах XX века, но в нём огромную роль играет проблема культурного наследия Японии, её традиционных ценностей.
Районы Канто и Кансай находятся друг от друга довольно близко, но представляют собой два противоположных центра японской культуры. Различие между ними проявляется даже в языке, в Кансай говорят на диалекте, который значительно отличается от нормативного языка, на котором говорят в Токио. Старые столицы Нара и Киото являются центрами традиционной культуры. Характер токийцев отличается от характера жителей Осака и Киото. Противопоставление двух культур, двух образов жизни, воззрений и обычаев встречается в романе на каждом шагу. Семья Сиба переехала в Осака довольно поздно, в романном времени – четыре-пять лет назад. Многие аспекты жизни, обычаев и культуры Кансай изображаются в «Любителе полыни» с точки зрения токийцев. Мисако возмущается «зубом-баклажаном» О-Хиса, который в Киото считается одним из признаков женской красоты. Канамэ, принимая в доме тестя в Киото ванну, невольно сравнивает киотоский металлический чан, настолько маленький, что нельзя полностью погрузиться в воду, с токийской деревянной бочкой. Манера рассказчика в кукольном театре в Осака кажется герою слишком экспрессивной и даже вульгарной. С другой стороны, героя всё больше и больше привлекает культура этого района. Символом её в романе является кукольный театр Бунраку. Герой вспоминает свои ранние впечатления от кукольного театра: ему было там скучно и неинтересно, и в начале романа он идёт в театр только для того, чтобы доставить удовольствие тестю. Неожиданно для себя самого он оказывается захваченным этим традиционным искусством, и позднее он едет на остров Авадзи, где, как говорят, и зародился кукольный театр.
Кукла Бунраку в романе является одним из воплощений японской женственности, сравнение куклы и О-Хиса проходит через весь роман.
Противопоставлением культуры Канто и Кансай дело, однако, не исчерпывается. В «Любителе полы ни» отчётлива тема противопоставления двух культур – японской и европейской. В двадцатых годах прошлого века Япония стремительно двигалась по пути модернизации. Японское общество, изображённое в романе, – это общество, находящееся под сильным влиянием Запада. Герои получили западное образование. Канамэ владеет английским языком, свободно говорит и читает на нём. Мисако решает усовершенствовать свой французский и ездит для этого в Кобэ. В доме Канамэ едят европейскую пищу, которую покупают в иностранных лавках в Кобэ. Канамэ посещает европейские рестораны, носит европейское платье.
При распространении западной культуры в Японии не замедлило возникнуть противоположное течение – противопоставление заимствованным явлениям традиционных ценностей. В «Любителе полыни» часто сравниваются японские и западные сходные явления. Так, японскому кукольному театру Бунраку противопоставлен европейский («тёмный») кукольный театр. Мрачной киотоской ванной комнате тестя противопоставляется светлая, блистающая белизной кафельная ванная в доме Канамэ.
Сторонником традиционных ценностей является тесть Канамэ, пытающийся жить по старинке, воссоздавая вокруг себя атмосферу прошлого Японии. Противопоставление японской и европейской культур в той или иной степени выражено и в последующих произведениях Танидзаки. Позднее, в начале тридцатых, Танидзаки систематизировал свои мысли относительно японской традиционной культуры и её отличия от европейской в знаменитом эссе «Похвала тени» (Инъэй райсан), многие положения которого почти буквально совпадают с соответствующими местами в «Любителе полыни». Например, тесть Канамэ сравнивает японскую и западную ванную и туалет. Это сравнение развито в «Похвале тени» и в позднем произведении «Дневник безумного старика».
Из описаний спектаклей кукольного театра в Осака и на Авадзи, из воспоминаний героя о своём детстве, а также из массы деталей возникает образ традиционной Японии. Отношение самого Танидзаки к этой Японии сложно. Он признаёт огромную эстетическую ценность исконной японской культуры, её соответствие японскому национальному характеру. Однако он понимает, что жить старинными ценностями и идеалами больше невозможно: так или иначе жизнь движется вперёд, и человеку приходится жить в современном мире. Тесть Канамэ воспитывает свою содержанку О-Хиса в традиционном духе: она готовит японские блюда, носит одежду из старинных тканей, которые разыскивает для неё в антикварных лавках её покровитель, он заставляет её читать произведения писателей XVIII века, обучает каллиграфии, искусству составления букетов, пению песен Кансай. Но Канамэ понимает, что вряд ли подобное образование может пригодиться в жизни молодой женщине в дальнейшем, что иногда ей захочется есть бифштексы, ходить в кино и вместо старинных повестей читать женские журналы.
Однако дело не только в противопоставлении культур Японии и Запада. В увлечении Западом проявилась реакция на идеологию прошлой феодальной эпохи, которая продолжала влиять на жизнь японцев в начале XX века. Им открылся новый мир, и молодые японцы были захвачены многими аспектами иной жизни. Они узнавали о других странах из книг или фильмов. Очень немногие могли позволить себе поездку в Европу или Америку. Из романа видно, что представления японцев о Западе основаны не на непосредственном опыте, но из книг или фильмов, и вряд ли отличаются точностью.
Танидзаки показывает, как стремление к западной культуре и образу жизни оказывает влияние даже на эмоциональную и эротическую жизнь героев. Эта тема не нова в творчестве писателя. Уже в своём первом романе, «Любовь глупца», писатель рассказывает историю любви и женитьбы героя, Каваи Дзёдзи, на девушке по имени Наоми. Само чувство Каваи Дзёдзи было выражением его тяги к западному образу жизни, девушка казалась ему похожей на американскую актрису, и даже её имя отличалось от японских женских имён. В «Любителе полыни» мы видим то же самое. Герой любит голливудские фильмы, и сами актрисы являются для него символом современной женственности. Воплощением её в романе является Луиза, проститутка в заведении миссис Брент, «женщина другой страны, другой расы», обладающая непреодолимой притягательностью для Канамэ. Но в этой притягательности выражается и тяга героя к западной жизни: он был особенно очарован фактом, что Луиза родилась в Западной Европе. Как ни вульгарен был мир голливудских фильмов, для Канамэ это – прежде всего противоположность миру феодальной эпохи Токугава с её бездуховностью.
Три женщины, окружающие героя, являются символами: Мисако – современной писателю Японии, женщина, получившая традиционное образование, но подверженная новым веяниям; О-Хиса – традиционной Японии; Луиза – Запада. Отношение Канамэ к ним не однозначно, в ходе романа оно раскрывается с различных сторон и меняется (что особенно заметно по отношению к О-Хиса).
«Любитель полыни» начинается как семейный роман, но оборачивается сложной картиной японского общества; путь героя – это колебания человека в мире, полном противоречий и диссонансов, в котором он пытается найти себя.
Владислав Сисаури
ЛЮБИТЕЛЬ ПОЛЫНИ
1
Утром Мисако несколько раз обращалась к мужу: «Что будешь делать? Ты всё-таки собираешься идти туда?», но он, как обычно, давал только уклончивые, неопределённые ответы. Она не знала, как ей быть. Так тянулось время и перевалило за полдень. Она первой приняла ванну и на всякий случай оделась, чтобы быть готовой, если они всё-таки куда-то пойдут. Она села возле мужа, будто ожидая его ответа, но он всё ещё лёжа читал газету и опять ничего не сказал.
– Ты собираешься принять ванну?
– Разумеется…
Канамэ лежал, подложив под живот две подушки, облокачиваясь на руку. Он немного отклонился назад, чтобы не чувствовать запаха косметики нарядившейся жены, и, стараясь не встречаться с ней глазами, рассматривал не столько её самоё, сколько её одежду. Какое платье она выбрала? В зависимости от этого он хотел определить собственное настроение, но, к сожалению, теперь он не знал её гардероба. Она любила одеваться, каждый месяц приобретала что-то новое, но с ним никогда не советовалась, а он не интересовался её покупками. И сейчас, глядя на её платье, не мог прийти к какому-то решению. Он смотрел на неё так, как смотрел бы на шикарную, модно одетую чужую жену.
– А ты, что ты собираешься делать? – спросил он.
– Мне всё равно… Если ты поедешь, я поеду с тобой. Если нет, я, может быть, поеду в Сума.
– Ты обещала приехать в Сума?
– Нет, твёрдо не обещала. Туда могу и завтра.
Достав маникюрные приборы, Мисако положила руку на колено и принялась старательно подпиливать ногти. Не в первый раз они не могли договориться, идти им куда-то или нет. В таких случаях ни муж, ни жена не пытались решить вопрос самостоятельно, каждый пассивно выжидал ответа другого – как будто подпирая снизу с обеих сторон наполненную до краёв чашу, они ждали, в какую сторону сама собой прольётся вода. Бывало, подобное неопределённое положение продолжалось до самого вечера, а иногда желания супругов неожиданно совпадали. Канамэ предчувствовал, что сегодня они в конце концов пойдут вместе, но тем не менее, не двигаясь, ждал, не произойдёт ли какая-нибудь случайность, которая им помешает.
Дело было не только в его собственной нерешительности. Во-первых, от их дома до Дотомбори[2] пути всего лишь час, но можно предположить, что у обоих будет плохое настроение и этот час будет тягостным. Кроме того, хотя жена и сказала, что может поехать в Сума и завтра, вероятно, она условилась о свидании сегодня; если даже и нет, жена наверняка сердилась: он мог бы догадаться, что ей гораздо приятнее встретиться с Асо, чем смотреть скучный кукольный спектакль.
Вчера вечером им позвонил отец Мисако, живущий в Киото: «Если вам удобно, приходите завтра вдвоём в театр Бэнтэндза». Канамэ стоило бы сначала посоветоваться с женой, но её, как нарочно, дома не оказалось, и он недолго думая ответил: «Вероятнее всего мы придём». Когда-то, чтобы сделать старику приятное, он сказал ему:
– Я так давно не видел театр Бунраку.[3] Когда вы пойдёте, обязательно пригласите меня.
В действительности он вовсе этого не желал, но тесть запомнил его слова и вчера специально позвонил – отказаться было невозможно. К тому же куклы куклами, а может случиться и так, что Канамэ больше не представится возможность повстречаться со стариком в спокойной обстановке. Тестю около шестидесяти лет, он построил себе уединённое жилище в Сисигатани и вёл жизнь эстета; вкусы их совершенно не совпадали, и когда тот с видом знатока рассуждал на какую-нибудь тему, Канамэ слушал не раскрывая рта. Но в молодости старик вдосталь повеселился и был совершенно свободен от условностей. Когда Канамэ думал, что вскоре он порвёт с этим человеком родственные связи, тесть становился ему по-настоящему дорог, и, несколько преувеличивая, можно сказать, что он больше сожалел о расставании с этим стариком, нежели с женой. Канамэ полагал, что пока они с Мисако формально оставались супругами, ему подобает хотя бы изредка выполнять свой сыновний долг по отношению к тестю. Но то, что он принял приглашение, не согласовав с женой, было, несомненно, оплошностью с его стороны. Он всегда должен помнить о ней. Он и вчера вечером об этом не забывал, но тогда жена, уходя, сказала: «Я поеду в Кобэ за покупками», и он предположил, что она отправилась на свидание с Асо. И как раз в тот момент, когда позвонил старик, он воображал, как жена и Асо под ручку гуляют по побережью в Сума. «Если они встретились сегодня вечером, завтра ей ничего не помешает пойти в театр», – подумал он и принял приглашение. До сих пор жена никогда не скрывала, куда она едет. Может быть, и вчера она действительно ездила за покупками и он неправильно истолковал её слова. Жена не любила лгать, да в этом и не было никакой необходимости. Или она просто предположила, что мужу упоминания Сума неприятны? Но у него не было причин чувствовать себя оскорблённым, и он совершенно естественно воспринял её слова «поеду в Кобэ» как «поеду на свидание с Асо». Жена знала, что он не подозрителен и не злобен. Однако, возможно, что хоть вчера вечером они с Асо встретиться-то и встретились, но это никак не мешает им встретиться и сегодня. Сначала она ездила к Асо один раз дней в десять или в неделю, а в последнее время свидания участились, и теперь нередко они виделись два или три дня подряд.
Канамэ пошёл в ванную после жены и минут через десять возвратился, накинув на себя купальный халат. Мисако по-прежнему рассеянно, глядя в пустоту, подпиливала ногти.
– Но ты-то сам хочешь в театр? – спросила она, не поворачиваясь к мужу и поднося к лицу правую руку с треугольно подстриженным ногтем большого пальца.
Он стоял на веранде и причёсывался, глядя в ручное зеркало.
– Меня тоже не так уж тянет туда, но я говорил твоему отцу, что хочу посмотреть…
– Когда?
– Не помню точно. Он с таким восторгом расхваливал кукольный театр, что я невольно поддакнул, чтобы доставить ему удовольствие.
Она рассмеялась из вежливости, как в разговоре с совершенно посторонним человеком.
– Зачем было так говорить? Вы никогда особенно близко не общались.
– Как бы то ни было, один раз можно и пойти.
– А где находится этот Бунракудза?
– Бунракудза больше не существует, он сгорел, и спектакль идёт в театре Бэнтэндза на Дотомбори.
– Придётся сидеть на циновке. Я не выдержу. Потом опять будут болеть колени…
– А как иначе, если идёшь туда, где собираются одни эстеты? Твой отец раньше не был таким. Раньше ему нравилось кино, но теперь он только насмехается над ним. Говорят, что мужчины, которые в молодости увлекались женщинами, в старости, как правило, становятся любителями антиквариата. Картины, каллиграфия, чайная утварь – всё это видоизменение половой активности.
– Но разве у отца что-то изменилось? Ведь и сейчас он живёт с О-Хиса.
– Ах, любовь к такой женщине – это и есть склонность к антиквариату. Ведь она совершенно как кукла.
– Если мы пойдём, она опять будет раздражать нас.
– Что делать, это наш долг по отношению к отцу. Час-другой проведём с ней вместе.
Вдруг Канамэ пришло в голову, что в нежелании жены идти в театр кроется иная причина.
– Ты наденешь кимоно сегодня? – спросила она.
Она поднялась и достала из шкафа несколько бумажных пакетов с кимоно мужа.
Канамэ в щегольстве жене не уступал. У него было несколько комплектов – к такой накидке такое кимоно, к такому кимоно такой пояс. Он был внимателен к мельчайшим деталям костюма: часы, цепочка, тесёмки накидки, портсигар, кошелёк. Никто, кроме Мисако, не знал всего этого и не мог, если он называл один предмет, сразу достать всё остальное. И когда она в последнее время куда-то отправлялась, то часто заблаговременно подготавливала для мужа полный комплект одежды и аксессуаров. Это было единственное, что Мисако ещё выполняла по долгу жены. Она всегда помнила обо всём необходимом. Когда он думал об этом, ему вечно приходили в голову странные мысли. Особенно в таких ситуациях, как сегодня: она подавала сзади нижнее кимоно, поправляла воротник – и он ощущал всю противоречивость их отношений. Разве кто-нибудь, увидев их в это время, мог бы предположить, что они не супруги? Действительно, у живущих в доме горничных и служанок не возникало ни малейших сомнений. Мисако заботилась о его нижнем белье и носках, и если бы он сам взглянул на себя, то спросил бы: как же они не муж и жена? Одни лишь интимные отношения ещё не создают супругов. У Канамэ в прошлом было много кратковременных связей, но никогда он не встречал такого заботливого внимания к его личным вещам. Разве это не настоящие отношения мужа и жены? В этом смысле он не испытывал никакой неудовлетворённости.
Надевая и завязывая пояс из узорчатой ткани, он смотрел на затылок сидевшей перед ним на корточках Мисако. На её коленях лежала приготовленная двухсторонняя чёрная шёлковая накидка, которую он любил надевать. Жена прикрепила к ней плоский шнурок цвета темляка сабли и просунула в петлю булавку для волос. Чёрная булавка на её ладони казалась ещё чернее. Каждый раз, как кончики её пальцев соприкасались, слышался щелчок блестящих, только что подпиленных ногтей, похожий на хруст шёлка кайги.
За долгие годы совместной жизни Мисако научилась точно угадывать настроения мужа и, словно опасаясь, как бы самой не подпасть под влияние его сентиментальности, придвинулась поближе к нему и быстро и ловко делала то, что надлежало делать жене. Канамэ с ещё большим сожалением о предстоящем расставании посматривал на неё украдкой, стараясь не встречаться с ней взглядом. Сверху ему была видна идущая от затылка линия спины, её округлые, пышные плечи. Она стояла на коленях на циновке, и из-под подола её кимоно были видны лодыжки, которые, по токийской моде, были плотно, как на колодке, обтянуты белыми носками. Ей было почти тридцать, но её тело оставалось молодым и пышущим здоровьем. Будь это чужая жена, он восхищался бы её красотой. Даже сейчас он относился к ней с теплотой, и ему захотелось обнять её, как когда-то он обнимал её каждую ночь. Но беда в том, что очень скоро после женитьбы это тело перестало быть для него желанным. Сейчас молодая здоровая женщина была обречена на многолетнюю вдовью участь. При этой мысли он ощущал, как сердце его сжималось не то чтобы от печали, а от какого-то непонятного холода.
Мисако поднялась и, встав за его спиной, надевала на него накидку. Канамэ почувствовал, как её пальцы несколько раз коснулись его затылка, однако эти лёгкие прикосновения казались профессионально холодноватыми, как прикосновения парикмахера.
– Право, сегодня такая хорошая погода, что жалко сидеть в театре… – сказала она.
Он понял, что она имела в виду, и ответил:
– А почему бы тебе не позвонить ему?
– Но…
– Позвони, иначе я не буду спокоен.
– Вообще-то не стоит, но…
– Однако зачем заставлять его ждать?
– Да… – В голосе её слышалось колебание. – В котором часу мы вернёмся домой?
– Если выйдем сейчас, даже если посмотрим только один акт, то часов в пять-шесть.
– Тогда не будет слишком поздно?
– Само по себе нет, но всё зависит от твоего отца. Если он предложит поужинать вместе, отказаться будет невозможно. Пожалуй, завтра надёжнее.
Как раз в этот момент горничная О-Саё, раздвинув перегородку, сказала:
– Мадам, вам звонят из Сума.
2
Разговор по телефону продолжался полчаса, и в конце концов договорились, что Мисако поедет в Сума завтра. Около трёх часов она, с ещё более сумрачным видом, вместе с мужем, что в последнее время случалось с ними очень редко, вышла из дому.
Бывало, что в воскресенье они отправлялись куда-то, взяв с собой Хироси. Но в последнее время мальчик, который учился в четвёртом классе, казалось, смутно чувствовал, что между отцом и матерью что-то неладно, и, чтобы не внушать ему подозрений, супруги уже несколько месяцев не брали его с собой. Хироси, возвратившись из школы и услыхав, что родители вместе, рука об руку, куда-то ушли, был рад и совсем не скучал. Однако Канамэ не мог решить, хорошо ли это для сына. Ребёнок ребёнком, но вообще-то дети, начиная с десяти лет, о многом догадываются, и когда Мисако говорила: «Ещё никто ничего не заметил, а Хироси уже понял. У него очень обострённая чувствительность», Канамэ отвечал, смеясь: «Все дети такие. Этим восхищаются только глупые родители». Он был готов в критический момент выложить сыну всё начистоту, как взрослому: «Ни отец, ни мать ни в чём не виноваты; обвинять их могут только приверженцы устаревшей морали; в наше время детям этого стыдиться не следует; что бы ни произошло, ты всегда будешь нашим сыном и всегда, когда тебе захочется, сможешь приходить к отцу и к матери». Ему следует так воззвать к разуму ребёнка. Сын должен это понять. Оберегая детей, говорить им всякий вздор – такой же грех, как обманывать взрослого человека. А что, если они с Мисако паче чаяния так и не разведутся? Зачем причинять Хироси лишнее беспокойство? Поговорить можно и позже… Ради спокойствия сына Канамэ откладывал разговор. Чтобы не печалить мальчика, Канамэ с женой делали вид, будто живут в полном согласии. Но ребёнок чувствовал, что родители, сговорившись, разыгрывают комедию, и не доверял им. Внешне он выражал радость, но возможно, что, догадываясь о заботах родителей, он в свою очередь старался успокоить их. Детский инстинкт неожиданно оборачивается глубокой проницательностью. Когда они все вместе выходили на прогулку, и отец, и мать, и сын – все трое, скрывая своё настроение, шли со смеющимися лицами. Канамэ такое положение дел пугало. Они уже не могли обманывать друг друга, соглашение супругов превратилось в соглашение родителей и сына, и втроём они вводили всех в заблуждение. Зачем заставлять притворяться даже ребёнка? Канамэ терзался угрызениями совести и чувствовал себя несчастным.
Он, конечно, не отваживался открыто представлять свои отношения с женой как образец новой морали. Он был более или менее уверен в собственной правоте, и ему не в чем было стыдиться перед своей совестью, поэтому, когда дошло бы до дела, он смог бы решительно защитить себя. Но к чему против воли оказываться в невыгодном положении? У Канамэ имелось состояние, пусть и не такое большое, как у его отца, он номинально занимал почётную должность директора фирмы; ведя праздную жизнь, он хотел мирно существовать в тихом углу, скромно, не слишком на виду, но по возможности и не позоря памяти предков. Сам он не опасался реакции родственников, но больше, чем о себе, ему следовало заботиться о жене, поступок которой легко мог быть истолкован превратно. Иначе они так и не смогут ничего предпринять. Отец Мисако, живущий в Киото, был человеком широких взглядов, но если бы она во всём ему призналась, старик, страшась за семейную репутацию, вряд ли одобрил бы решение дочери. Разве смогла бы она тогда, разойдясь с мужем, связать свою жизнь с Асо, как намеревалась? Канамэ всегда говорил, что не боится давления со стороны родителей и родственников. Ему безразлично, если все они порвут с ним. Но если действительно дойдёт до такого? У Асо есть родители и братья. Если о Мисако ещё до развода пойдут сплетни, его семья, вероятно, воспротивится их браку. Но дело не только в этом. Испорченная репутация матери, несомненно, пагубно отражается на детях. Думая обо всех этих различных обстоятельствах, Канамэ понимал: чтобы они после развода жили спокойно, необходимо заручиться пониманием окружающих. Поэтому уже давно они вели себя осторожно и пытались не вызывать никаких подозрений: постепенно сужали круг общения и старались никого близко к себе не подпускать. Но когда им приходилось разыгрывать роль примерных супругов, им было не слишком приятно.
Положение усугублялось тем, что Мисако уже давно неохотно участвовала в игре. Несмотря на внешнюю мягкость, у неё был очень твёрдый характер, и она, даже больше, чем Канамэ, была готова не поступаться личными интересами и пренебрегать всеми этими старыми обычаями и понятиями долга. Ради мужа и сына она вела себя крайне осмотрительно, но считала, что незачем, как сегодня, разыгрывать комедию, а если уж это было так необходимо, делала это с явным неудовольствием. Ей не только было тягостно обманывать себя и других; приходилось также считаться и с Асо. Пусть он и входит в её положение, но вряд ли ему будет приятно узнать, что она вместе с мужем отправилась на Дотомбори. Он без сомнения предпочёл бы, чтобы, кроме действительно неизбежных случаев, она бы от таких хождений воздерживалась. Или муж вообще не задавался подобным вопросом, или его деликатность так далеко не простиралась – так или иначе, она всегда в подобных случаях испытывала раздражение. И ещё – почему вдруг муж вздумал заискивать перед тестем? Добро бы старик навсегда бы оставался для него отцом… К чему ныне поддерживать с ним отношения, неразумно притворяться почтительным сыном? Ведь когда отец узнает правду, подобное лицемерие рассердит его ещё более.
