Текст книги "Секс пополудни"

Автор книги: Джун Зингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

23. Пятница

– Доброе утро, мистер Вест, – радостно прощебетала Петти, когда Джонатан прибыл в свой офис чуть позже обычного. – Как прошла игра вчера вечером?

– Мы проиграли, если вы это имеете в виду.

– Стыдно. Но, по крайней мере, я не вижу ничего сломанного, – весело заметила она.

– Не все видно…

– Ну, хорошо, – сказала она со вздохом, взяла пачку бумаг и пошла за ним в его кабинет. – В приемной вас ожидает Джейсон Уотс, а вот почта…

– Что ему нужно?

– Мистеру Уотсу? У него назначена встреча на девять часов, а сейчас – десять минут десятого. – И с чуть возмущенным взглядом добавила: – Все отмечено на вашем календаре. Вы всегда просматриваете его перед тем, как вечером уходите из офиса.

– Но почему вы не напомнили мне об этом вчера? – упрекнул он ее.

– Раньше в этом не было необходимости, мистер Вест, – сказала Петти, обидевшись. – В будущем я буду обязательно это делать, или вы желаете…

– А, черт… Извините. Мне кажется, что я еще не отошел от этого перелета… Больше у вас нет сюрпризов на сегодня?

– Сегодня вечером в Хилтоне благотворительный вечер для бездомных…

– Я купил билеты?

– Да, сэр.

– Отлично. Тогда я выполнил свою часть. Мне же не обязательно там лично присутствовать?

– Боюсь, что вы должны. Я полагаю, что вы сказали Мерву Гриффину, который является одним из хозяев, что вы будете там. И вы заказали столик на десять человек и пригласили людей в качестве своих гостей. И если вы забыли, что очевидно, то вы берете с собой Стэйси Уитли.

Он взглянул на нее недоуменно:

– Стэйси Уитли. Кто такая?

– Ну, мистер Вест. Она же играет в комедии «Это действительно мои дети?». Там у нее роль дочери, у которой всегда приятелями были эти умники нерды. Во всяком случае, вы обещали своему другу Питеру Дарвину, который является ее рекламным агентом, что возьмете ее с собой. – Она начала терять терпение. – Вы не хотите, чтобы я связалась с мистером Дарвином и вы могли бы ему объяснить, что не сможете или не возьмете ее?

– Нет, – Джонатан вздохнул и смирился. – Обещание есть обещание. Договоритесь, пожалуйста, чтобы заехали за мисс Уитли. Я встречу ее здесь. Во сколько там начинается?

– Приглашение на вашем столе, мистер Вест, со всей необходимой информацией. Я пойду свяжусь с мистером Уотсом. Вы знаете, говорят, что последствия перелета могут сохраняться несколько дней.

– В самом деле?

* * *

Андрианна позвонила день назад, чтобы быть уверенной, что у доктора Херна найдется время принять ее и что ее появление в его офисе не будет неожиданностью.

Но сюрпризом оказался он. Джерри Херн вполне мог бы сниматься в роли доктора в фильмах тридцатых годов, а его симпатичный образ на киноэкране наверняка заставил бы молодых женщин переживать и страстно желать его. Настолько романтичными были черты лица доктора Херна и настолько классическим был его профиль, что он мог быть Тайроном Пауэром, Лоуренсом Оливье или даже Валентино. Он был не только привлекателен, но и сексуален – с высокими скулами, сильным волевым подбородком, точеным носом, полными чувственными губами.

А потом были глаза Джерри Херна – горящие, полные страсти глаза, о которых говорила Глэдис Гарсиа. Кто мог устоять против них? Не удивительно, что его жена, бесстрастная блондинка Мелисса, влюбилась в него, хотела его так сильно, что отбросила всякую осторожность, может быть, даже не обращая внимания на возражения своей семьи.

И если бы у Глэдис было хотя бы полшанса, смогла бы она устоять? С учетом реального выбора, при условии, что Джерри Херн хотел ее, отклонила ли она его ради безопасности, которую давал ей Гарсиа? Это было слишком невероятным, чтобы этому можно было поверить.

Джерри Херн встал из-за стола, радушно приветствуя ее с распростертыми руками.

– Андрианна Дуарте! Я же помню вас! Вы были маленькой девочкой с очаровательными желтыми кошачьими глазками. Ну конечно, тогда вы были всего лишь котенком. Сейчас-то вы выросли, и я думаю, что вы и ваши глаза такие же очаровательные, как всегда, хотя я думаю, что они сейчас скорее оранжевые, чем желтые. Мне придется изучить их более внимательно, прежде чем я приму окончательное решение.

«Привлекательный и обаятельный…»

По-видимому, доктор Херн умел и говорить, подумала Андрианна, но раньше, встречая подобных мужчин, она была осторожна.

Он предложил ей стул. Она села.

– Я могла бы сказать, что помню вас, но честно говоря, я не помню. Я подозреваю, что была очень эгоистичной девочкой, которая не обращала внимания ни на кого, кроме себя…

– Я бы сказал, что быть эгоцентричным – это достаточно нормальное состояние для ребенка. А почему бы и нет? Может быть, это единственное время в его жизни, когда у него есть такая возможность.

– А вот вы-то не были таким эгоистичным: хоть и учились в пятом классе, но все-таки заметили маленькую девчонку из второго класса.

– Но это не означает, что я не был поглощен самим собой, как любой другой ребенок. Это лишь показывает, что даже тогда у меня был глаз на хорошеньких девочек.

Они оба рассмеялись, и она спросила себя: не так ли Джерри Херн всегда обращался со своими женщинами – пациентками, обезоруживая их ослепительными чарами и красивыми словами. Как бы читая ее мысли, он успокоил ее улыбкой и сказал:

– Не волнуйтесь, вы можете доверять мне.

И хотя эта улыбка была не менее обворожительной, чем все остальное в нем, было тут что-то еще, и она пыталась определить это нечто. И потом она заметила, как его улыбка перешла на горящие, пристальные глаза и, казалось, что излучалась из их глубин. Да, Джерри Херн был что надо!

– Итак, насколько я понимаю, – сказал он, – вы вернулись в Ла-Паз спустя тридцать лет.

– Да. Большой срок.

– Тогда – или вам очень нравилось жить за границей, или вы сильно не любили долину Напа, – он засмеялся.

– Не совсем так. Это было больше дело обстоятельств. Мне немного неловко, что я трачу ваше ценное время.

– Не волнуйтесь. Сегодня тот день, когда обычно у меня нет приема, и поэтому я могу почитать литературу, чтобы быть в курсе того, что появилось нового в медицине. А сейчас, чем я могу быть вам полезен?

– Могу понять ваше желание узнать точно, от чего умерла ваша мать, поскольку действительно предрасположенность к этой болезни передается через гены, но я не совсем уверен, что ваше решение выйти замуж или иметь детей должно основываться на этой возможности. Сейчас болезнь еще мало изучена, и я уверен, что вам это говорили врачи, гораздо более опытные в этой области, чем я. Но в конце концов медицина найдет ответы, и если болезнь все-таки проявится в ребенке, которого вы вынашиваете, то к этому времени, вполне возможно, появится средство для ее лечения. Даже сейчас, хотя это заболевание еще недостаточно изучено, оно легче диагностируется, чем раньше, и может обычно контролироваться, если доктор и пациент кропотливо занимаются этим. Они вполне смогут контролировать периоды ремиссии и продлить их до… ну, до конца жизни.

– Господи, надеюсь на это. И надеюсь, что врачи будут такими же энтузиастами и оптимистами, как вы. Но сейчас у меня есть неотложная проблема, доктор: история болезни моей матери. Я должна знать, отчего умерла моя мать. Есть она у вас?

Она так боялась того, что он скажет «нет», что затаила дыхание.

– Есть небольшая сложность, – начал он, и сердце Андрианны екнуло. – Места всегда не хватает, и старые архивы моего отца сейчас находятся в хранилище, поэтому, чтобы найти их, придется покопаться.

Андрианна так обрадовалась, что громко рассмеялась.

– Благодарю тебя, Господи. Я думала, вы скажете, что они утеряны.

Он тоже рассмеялся:

– Вряд ли. Старые медицинские архивы – это медицинская история, а исследование всегда было моей страстью. Какое может быть исследование без истории? Я хочу прямо сейчас послать своего помощника в хранилище, чтобы она начала копаться, а тем временем позвольте мне угостить вас обедом и я смогу рассказать вам все о себе… Что я делаю здесь, в Ла-Пазе, и почему. Это справедливо?

– Более чем. На мой взгляд, это очень выгодная для меня сделка.

Они разговаривали за сочными устрицами и бутылкой местного вина, и поначалу она в основном слушала.

– Я выбрал себе педиатрию и планировал продолжить исследования. Моей мечтой было найти лечение от всех болезней детей, у которых нет еще настоящей системы защиты. Думаю, что я хотел стать большим героем, который спасет их. И поэтому, когда мой отец попросил меня взять его практику, говоря, что в Ла-Пазе было много бедных, действительно обездоленных детей, которые нуждались в докторе-педиатре, я сказал «нет». Я был слишком горд, чтобы заниматься рутиной, черновой работой практикующего врача. Мне хотелось поймать крупную рыбу. Помните, я говорил вам, что все дети эгоцентричны? Так вот, таким был и я, хотя к этому времени мне уже было больше двадцати.

– Но у вас же была благородная цель, – возразила Андрианна.

Его улыбка была горьковато-сладкой.

– Разве? Действительно ли я так хотел заняться наукой, или это было самоудовлетворением? А как насчет моего отца и того, чем я ему обязан? Он был просто один из бедных мексиканских ребят, который стал доктором, несмотря на все ужасные трудности, практически голодая, когда учился в медицинской школе, а потом сделал меня доктором – вручил мне это звание на серебряном блюде, без всяких стараний с моей стороны. Он послал меня учиться в Стэнфорд, и все, чего он хотел в ответ, чтобы я приехал сюда и работал вместе с ним в его практике, и он не просто осуществлял свою собственную мечту, а знал: я был нужен здесь! А я отказался, вероятно, разбив его сердце, не говоря уже о том, что я даже не унаследовал от него имя, имевшее такую высокую репутацию. Вот видите, к тому времени Джеральдо Фернандез-младший стал Джерри Херном.

Андрианна подумала о его жене, женщине, ради которой, по словам Глэдис Гарсиа, он сменил свою фамилию. Ее счастье было его долгом. Он обязан был попытаться дать ей то, в чем она нуждалась. Это было то, что и составляло брак, не так ли? Каждый из партнеров дает другому то, в чем он или она нуждаются, – кроме любви и секса.

– Я уверена, что у вас были серьезные основания так поступить, – скороговоркой проговорила она.

– Я думаю, что это так. Я сменил фамилию, когда еще учился в медицинской школе. Я сказал себе, что делаю так из-за всеобщей предубежденности против чиканос, что, как Джеральдо Фернандез, я никогда не смогу попасть в какой-нибудь действительно отличный исследовательский центр. А как я смог бы делать все то хорошее, что планировал, если бы я не получил хорошее распределение?

Значит, он все-таки сменил свою фамилию не ради своей жены, подумала Андрианна.

– Но это разумно – сменить фамилию ради этого.

– Вы так считаете? Я собирался стать аспирантом Стэнфордской медицинской школы. Кто-то думает, что достаточно попасть в какую-либо хорошую исследовательскую группу, нет, этого недостаточно. Может быть, все, чего я действительно хотел – избавиться от того, что я считал клеймом позора.

– Я не верю этому. Это нелепо.

– Именно это говорила моя жена Мелисса. Но она говорила в первую очередь о смене моей фамилии. Она говорила, что было нелепо мне менять фамилию, потому что та была… – он опустил голову, не решаясь продолжать.

– Ну? Скажите мне, пожалуйста.

– Она сказала, что моя фамилия была частью красоты быть самим собой и что чего бы я ни достиг, было бы еще более красивым, если бы все во мне оставалось таким, каким было при рождении… Своего рода сложение составляющих меня. Вот что говорит Мелисса, – сказал он. Его темные глаза светились, и Андрианна подумала, что, несмотря на то, кем был доктор Херн, он гордился своей женой больше, чем самим собой, и само по себе это было замечательно. И она поняла, что Глэдис Гарсиа была не права в отношении Мелиссы Херн.

Ошеломленная услышанным, Андрианна опустила глаза.

– Мне кажется, ваша жена – поэт.

– Да, но я не послушался ее и все-таки сменил свою фамилию. И в конце концов я никого не обманул. Все по-прежнему знали, кем я был и что я делал. Как это может исчезнуть? «Человек знаменит не именем, а делами своими». Я думаю, что именно это Мелисса пыталась мне сказать. Но к тому времени, когда я действительно понял все это, я был уже Джерри Херном слишком долго, чтобы менять все назад – я уже утратил часть себя.

– Нет, нет! – воскликнула она. – Вы по-прежнему тот, кто вы есть – независимо от того, как вы себя называете! – Она остановилась, удивленная осознанием того, что возражает и от своего, и от его имени. – Но вы еще не рассказали мне, как от научной работы вы вернулись сюда, в Ла-Паз.

– Я не возвращался до тех пор, пока мой отец не умер. Я работал в большом госпитале в Сан-Франциско и занимался своими исследованиями, и когда умер мой отец, его похороны заставили меня переменить свое решение. Именно тогда это поразило меня – я увидел, что сотни людей пришли на его похороны, и как они плакали и скорбели о нем. Здесь были не только из Ла-Паза, но и со всей этой долины. И все, о чем я мог подумать, насколько же тяжела для них его утрата! Это были люди, которые не могли себе позволить пойти к модным врачам или ездить в Сан-Франциско и обратно в надежде, что их примут в клинике какого-либо большого госпиталя бесплатно или без медицинской страховки. И как они оплакивали! Они просто потеряли одного из своих лучших друзей – моего отца, который начал свою жизнь как один из них и целиком посвятил себя их нуждам. И я понял, что здесь была та работа, которую надо было делать. Возможно, не более важная, чем научная работа, но, по крайней мере, необходимая людям. И можно было сказать, что это тоже своего рода научное исследование. Настоящие исследования в реальных, условиях, а не в стенах изолированной лаборатории. Поэтому в тот день я принял решение и никогда больше не оглядывался назад и не сожалел о нем. – Он засмеялся. – Даже когда я слышу, сколько денег зарабатывают сейчас все мои старые приятели по медицинской школе…

Она улыбнулась его шутке, но на самом деле чувствовала, будто плачет. «Я никогда больше не оглядывался назад и никогда не сожалел о своем решении», – какие это были удивительные слова!

– Так вот, я думаю, что все ваши пациенты должны быть самыми счастливыми, что у них есть такой доктор, и Мелисса – очень счастливая женщина.

И она подумала, что ей выпала честь встретиться с Джерри Херном и что независимо от того, что случилось, даже если она не увидит его снова, она никогда не забудет его. Даже хотя жюри еще не вернулось и приговор еще не объявлен, Джерри Херн дал ей нечто бесконечно ценное – он подарил ей дружбу.

Он сам раскрылся перед ней, не стыдясь и даже с покорностью рассказал о себе. И даже если бы он ничего больше не сделал для нее, он уже показал ей, что есть надежда и что есть дорога, по которой можно идти, дорога возвращения домой, даже если ты изменил когда-то свое имя.

И она обнаружила, что рассказывает ему о себе гораздо больше, чем намеревалась, больше, чем она вообще кому-либо рассказывала. Это было так, будто однажды она начала говорить и не может остановиться, начиная с человека, который был ее отцом, и со дня, когда умерла ее мать…

– Но что вы делали, когда уехали из дома Джино Форенци?

– Я не хотела оставаться в Риме, где были Гай и Джино, поэтому отправилась в Париж.

– И что вы там делали?

– Я знала там несколько человек, одного настоящего друга и несколько знакомых. Они приглашали меня на вечеринки и приемы, и я встречалась с новыми людьми, которые становились моими знакомыми, а те приглашали меня на свои вечеринки и так далее, и вскоре у меня оказалось много дружеских знакомств. А потом, поскольку я знала многих людей, немного разбиралась в искусстве и испытывала нужду в наличных деньгах, следуя совету Джино, я копила драгоценности на черный день, то стала работать в художественной галерее. Моя основная обязанность состояла в том, чтобы приводить в галерею своих богатых приятелей с тем, чтобы те что-нибудь покупали. Это была не самая удачная карьера, но какое-то время меня она вполне устраивала.

– Но ведь вы же были помощником администратора у Джино. Наверняка вы могли бы найти хорошую должность, например, должность менеджера в какой-нибудь фирме. Вы могли бы сделать настоящую карьеру.

– Может быть, но я не могла бы получить там место, не упомянув про свою работу в «Форенци моторс», и если бы я сделала это, то вряд ли могла бы рассчитывать на получение работы, поскольку у Джино было много связей. Но прежде всего: делать карьеру означало думать о будущем, планировать на большой срок, а я просто не могла выдержать этого. Если бы я строила сколько-нибудь реальные планы на свою жизнь, мне пришлось бы учесть вполне реальную возможность того, что ремиссия может закончиться. Поэтому я отказалась думать больше чем на пару дней вперед. Всех и все я рассматривала как временное.

У меня был роман с одним мужчиной в Париже, довольно приятным мужчиной, но когда наши отношения обострились и он стал требовать обещания, которые я была не в состоянии дать ему, я испугалась и решила: пора уезжать. Кроме того, я уставала от работы в галерее. Неприятно было подставлять людей, особенно после того, как я осознала, что Джино, несмотря на все то, что он сделал для меня, в сущности лишь использовал меня. Поэтому, попрощавшись со своим другом и сказав ему, чтобы он забыл меня, но взяв с собой драгоценности, которые он подарил мне, я собрала чемоданы и поехала в Лондон.

Видите ли, я по-прежнему считала, что Джино был умнейшим человеком, и я никогда не забывала совета, который он мне дал. – Она сделала паузу, потом сухо добавила: – Разумеется, лишь спустя годы до меня дошло, что, поступая подобным образом, я и сама использовала людей…

А потом, находясь в Лондоне, я не хотела, чтобы тот мужчина из Парижа выследил меня, поэтому и прикрывалась другим именем Анна де ля Роза. Кроме того, в Лондоне привлекательнее быть Анной де ля Роза, чем Энн Соммер, – аналогично тому, как в Париже выгоднее быть Энн Соммер, – экзотика всегда привлекает… И не желая больше связываться с галереями, я стала работать танцовщицей, поскольку когда-то брала несколько уроков танца и очень хорошо танцевала фламенко. Но успеха особенного не получилось – как любитель, я была вполне хороша, но как профессионал… ну, в общем, многое оставляло желать лучшего.

Но это не имело особенного значения: всегда было много людей, страстно желавших водить дружбу со мной, особенно среди мужчин. И после этого я поехала… Ну, честно говоря, я уж и не помню, в какой очередности сменялись страны – одна за другой. Какое-то время я пробовала петь, потом занялась театром, а потом… Новое имя, новая профессия, новые знакомства, новые мужчины… Перед тем как я решила вернуться в Штаты, я побывала в Лондоне под именем Андрианны де Арти… И вот я здесь.

– И вот вы здесь, – сказал Джерри, улыбнувшись, – лишь пары букв не хватает, чтобы снова стать очаровательной маленькой Андрианной Дуарте.

– Нет, я так не думаю. Во всяком случае, пока еще. В конце концов, именно вы, Джерри Херн, некоторое время назад сказали мне, что после какого-то времени уже слишком поздно вернуться по-настоящему – когда ты уже утратил часть себя.

– Ну что же, может быть, имя не так уж и важно. Может быть, мы сможем исправиться, живя не во лжи, стараясь быть теми, кем мы действительно являемся. Делая лучше, делая больше…

Возможно, подумала она, что Джино Форенци был не самым мудрым из тех, кого она знала. Может быть, это был Джеральдо Фернандез-младший. Как и в отношении Джонатана Веста, она не имела представления о том, насколько он был умен или что он думал насчет того, чтобы жить по правде; истина состояла в том, что она едва знала его и не представляла, как он среагирует на то, кем она была в действительности и как прожила свою жизнь. Просто подумав об этом, она почувствовала нервозность и страх. Все, что она уверенно знала об этом человеке, было то, что она любила его и верила, что он тоже любил ее.

Потом, поскольку она уже рассказала Джерри Херну о себе практически все, она рассказала ему и о Джонатане Весте…

Джерри припарковал машину на площадке, которая находилась рядом со зданием, в котором размещался его офис, и показал жестом на припаркованные машины, блестевшие на полуденном солнце.

– Взгляните на них. Они получили самые лучшие места – они здесь на солнце и свежем воздухе – и они всего лишь машины. Когда-нибудь я надеюсь увидеть, что на этом цементном раю вырастет клиника для детей. Но я боюсь, что пока это всего лишь мечта.

– Почему? Что мешает реализоваться этой мечте?

– Что обычно мешает мечте? Деньги или их нехватка. И конечно, время. Если бы у меня было время, я, может быть, нашел бы нескольких спонсоров.

– Может быть, я смогу помочь?

– Вы? Вы даже не планируете жить в Северной Калифорнии.

– Нет, но я сказала вам, что у меня есть очень богатые друзья.

– Да, но быть богатым не всегда означает быть готовым пожертвовать, не так ли?

Нет, не всегда. Это был спорный вопрос. Кто лучше ее знал, что богатые были и там, и здесь и в лучшем случае они были непредсказуемы?

Рикки, помощница Джерри Херна, ожидала их с историей болезни Елены в руках.

– Это оказалось проще простого, – радостно сообщила она им. – Все архивы по-прежнему были в алфавитном порядке.

– Отлично, – сказал Джерри, взял у нее записи и, обняв ободряюще рукой плечи Андрианны, провел ее в свой кабинет.

Андрианна сидела и ждала, как ребенок, сложив руки на коленях, пока Джерри просматривал историю болезни. То и дело он нетерпеливо перелистывал страницы, зная, какое невыносимое напряжение она сейчас испытывает. Время от времени он отрывался от записей и ободряюще улыбался ей. Наконец он сказал с облегчением:

– Ваша мать умерла не от этого заболевания. У нее было больное сердце.

Ее собственное сердце бешено заколотилось.

– Вы уверены? Вы не обманываете меня для того, чтобы сказать мне то, что я хочу услышать?

– Андрианна! – упрекнул он ее. – Я никогда вам не солгу.

Она вдруг вспомнила, что всего лишь несколько дней назад слышала те же самые слова от Джонатана: «Я не лгал тебе, Андрианна. Я никогда тебе не солгу».

А потом она подумала, что во многом Джерри и Джонатан были похожи, несмотря на очевидные различия в цвете кожи и происхождении. Тот же пристальный взгляд. Своего рода честность, искренность, которую оба носили, как мантию. И у них обоих было качество открытости, которое свидетельствует об уверенности в себе и о смелости. Об уверенности, что он будет принят, и смелости отвечать за собственные поступки, собственные убеждения. Оба явно были титанами среди мужчин – по-прежнему моложавый Джонатан, уже заработавший состояние, о котором некоторые даже не осмеливались мечтать, и Джерри, занимавшийся той медициной, которую другие врачи считали неприемлемой для себя. Оба они, каждый по-своему, были героическими фигурами. Самое большое различие между ними заключалось в том, о чем они мечтали. Джонатан мечтал о том, чтобы сделать еще большее состояние просто ради самого этого процесса, – вызов и победа! А Джерри мечтал о том, чтобы найти деньги на строительство новой клиники. И возможно, именно характер этой мечты, как тонкая линия, отделял любую из этих героических фигур от настоящего героя.

Но вы же не переставали любить чудесного человека сколько-нибудь меньше только потому, что ему чуть-чуть не хватало до того, чтобы быть настоящим героем. Скорее всего, вы любили его таким, каким он уже был, и рассчитывали, что в конечном счете он смог бы стать…

«Ох, Джонатан».

Она была на шаг ближе.

Но почти сразу же подумала о чем-то еще, о чем-то, что трансформировало всю картину, и от этой мысли у нее похолодело внутри. Ее мать умерла от больного сердца, но не таким ли образом все-таки проявилось именно это заболевания, которое и убило ее? Поражая жизненно важные органы, такие, как почки и сердце?

Наблюдая за ее лицом, Джерри, видимо, понял, о чем она думала: он встал и, обойдя вокруг стола, присел на корточки у ее стула.

– Ее сердце болело не от этого. Ваша мать была пациенткой моего отца с того времени, когда была очень молодой – он был старше ее на двадцать лет. Когда ее привели к нему на осмотр, у нее уже было больное сердце.

– Ох, мама! Моя несчастная Елена. Но почему? Она родилась с больным сердцем?

– Я не могу сказать это с уверенностью. Но, судя по этим записям, заключениям моего отца, я бы сказал, что у нее была ревматическая лихорадка. В те дни ревматическая лихорадка часто не выявлялась, и у маленькой девочки мог остаться порок сердца.

– Как выдумаете, что-нибудь могло бы помочь ей? Хирургическая операция? – Она подумала о том, насколько сильно ее любил Эндрю Уайт. Елена так любила его. – Может быть, лучший уход? Что еще?

– Не переносите это на себя, Андрианна. Не изводите себя… Ваша мать умерла тридцать лет назад. Тогда столько мы не знали! Может быть, сегодня ей помогла бы пересадка сердца. Кто может сказать это с уверенностью?

– Я думала о любви.

Он печально улыбнулся ей и покачал головой.

– Любви? – Затем снова повторил. – Кто может сказать это с уверенностью?

Несколько минут они оба молчали, он снова сосредоточился на истории болезни. Она попыталась сделать для себя какие-то выводы из всего увиденного, услышанного и вспомнившегося. В конце она поняла, что действительно не имело значения, насколько сильно Эндрю Уайт любил Елену. Но что на самом деле было важно, так это то, что она любила его и хоть на какое-то время, но она вырвала у вечности свои золотые мгновения жизни. Для нее это было счастьем до самого конца.

Наконец Джерри положил документы на стол:

– По крайней мере, сейчас вы знаете, что нет подтверждения того, что ваша мать была больна именно этой болезнью. Вы ведь это хотели узнать, не так ли?

– Да. Но, – сейчас она улыбнулась, – я с вами не прощаюсь.

– Да? – Он улыбнулся. – Что я могу сейчас сделать для вас? Скажите, и я в вашем распоряжении.

– Я кое-что планирую сделать… И если все получится… Ну, по-моему, я буду жить в Лос-Анджелесе, который вовсе не далеко отсюда, и я хочу, чтобы вы были моим доктором. У меня сейчас период ремиссии, поэтому вам не придется часто видеть меня, просто периодические осмотры. А я смогу прилетать сюда, когда… И если вы… Пожалуйста, Джерри, вы не можете отказать мне!

– Но ведь я не специалист в этой области! И почему вы хотите, чтобы у вас был доктор, к которому вам придется летать самолетом? Кроме того, там, где вы будете жить, вероятно, больше докторов на каждом квадратном дюйме, чем… – Он прервался на полуслове и серьезно посмотрел на нее. Наконец он сказал: – Андрианна, не делайте этого!

– Не делать чего? Просить вас быть моим доктором? Как вам не стыдно, доктор Херн. А как же клятва Гиппократа? Разве вы не поклялись помогать всем, кому можете?

– Вы же знаете, что я имею в виду не это. Я говорю о том, что вы не хотите рассказать этому мужчине всей правды о себе. Если он любит вас, он примет факты такими, как они есть. А если вы его любите, то должны верить, что он поступит именно так. Если вы не можете, то какой тогда смысл во всем?

Смысл был в том, что впервые в своей жизни она делала ставку на любовь и на жизнь, но поскольку не была по натуре настоящим игроком, то нуждалась во всех дополнительных шансах, которые могла получить.

– Когда мы сидели за обедом и разговаривали о том, что вы сменили свою фамилию, вы сказали, что когда поняли, что совершили ошибку, то было уже слишком поздно и не было пути назад. Что вы уже утратили часть себя. Ну, я подумала, что вы не правы, по крайней мере в отношении самого себя. Но это несомненно справедливо для меня. Назад пути нет. Все, что я могу сделать – только двигаться вперед. Я думала, что Джонатан любит меня достаточно, чтобы принять меня на веру. А я докажу свою преданность тем, что буду лучшей женой, насколько это возможно. В этом не может быть ничего плохого – быть лучшей, насколько я смогу.

– Нет, не в этом дело. Но есть что-то ужасно неправильное в том, чтобы жить во лжи.

– Но на самом деле это не ложь, если вы говорите неправду ради любви…

– А будет ли он так думать, если узнает правду?

Ей не хотелось думать об этом, поэтому она сказала:

– Ну, это обсуждение чисто теоретическое, поскольку я еще окончательно не решила, что собираюсь делать. Я просто хочу знать, могу ли я рассчитывать на вас в случае необходимости.

– Дело не в том, что я не хочу вам помочь, Андрианна, и даже не в том, что думаю, будто вы поступаете неправильно. Я просто не специалист в этом. Вам нужен специалист.

– Для меня вы достаточно квалифицированны. У меня сейчас ремиссия, и никто из нас не знает, сколь долго она продлится. И я чувствую, что к тому времени мне, возможно, понадобится доктор, достаточно знающий, чтобы лечить меня. Вы – достаточно опытный ученый и практик и сможете выполнять эту работу. Все, что мне нужно сейчас – проходить периодические осмотры. Нет ничего такого, с чем бы вы не смогли справиться. Я очень верю вам, доктор Херн. И если я все же забеременею… ну, я уверена, что вы знаете, что делать с беременной женщиной, не так ли?

Он покачал головой, почти в отчаянии.

– Беременность? Слишком рискованно для вас.

– Хорошо, доктор. Я обещаю. Я забеременею, если только он попросит. Если Джонатан скажет, что хочет ребенка.

Джерри Херн вздохнул, и Андрианна спросила его, что означает этот вздох.

– Он означает, что, если я собираюсь стать вашим доктором я должен вам настоятельно рекомендовать тщательно подумать, прежде чем вы решите забеременеть, несмотря на то что для ребенка риска не будет, если вы сможете доносить его до срока. Как ваш доктор, я бы не хотел, чтобы вы подвергали себя риску ввиду того, что беременность вызовет внезапное обострение болезни…

– Означает ли это, что вы согласны стать моим доктором?

– Я думаю, что вы не дали мне возможности сделать выбор, – сухо сказал он.

– О, спасибо, Джерри, за то, что вы даете мне шанс.

«О, Джонатан, мы становимся ближе».

Она протянула руки вокруг Джерри, чтобы поцеловать его в знак благодарности и уважения, а он наклонил свою голову так, чтобы поцеловать ее в губы. Его поцелуй показался ей сладким, но не таким сладким, как у Джонатана, и за это она тоже была благодарна.

– Я сообщу вам, когда приму окончательное решение. Если этот мужчина по-прежнему захочет меня после того, как я себя вела…

– Он обязательно захочет вас, Андрианна. Лишь самый глупый из мужчин не захочет вас.

На какой-то момент она подумала о том, что было бы, если бы Андрианна Дуарте не уехала когда-то из долины Напа и не было бы ни Энн Соммер, ни Гая, ни Джино, ни длинной череды мужчин с безымянными лицами. И если бы у Джеральдо Фернандеза-младшего не было бы ни Джерри Херна и ни Мелиссы. Нашли бы тогда этот большой пятиклассник и эта маленькая второклашка с большими желтыми глазами утешение, поддержку и любовь в объятиях друг друга?