Текст книги "Секс пополудни"

Автор книги: Джун Зингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

Когда же он, почти глотая воздух, спросил ее: «Ты понимаешь, что уже никогда не будешь выглядеть так, как сейчас?» – она почти не слышала его, слишком ощущая давление его прижатого к ней сзади тела. Теперь у нее было не только предчувствие. Теперь она была напугана и пыталась увернуться от него и взять одежду на скамеечке, выкрикивая:

– Думаю, мне лучше теперь одеться. Думаю, нам пора пообедать.

– Не спеши, моя девственная принцессочка… – И вдруг выражение его лица изменилось, оно стало сердитым. – Ты ведь девственница, да?

Она гневно вспыхнула.

– Конечно, – проговорила она, стараясь, чтобы это прозвучало естественно, но теперь она запаниковала и старалась убежать.

Она рванулась к двери, но он оказался проворнее. Прежде чем она успела взяться за ручку двери, он поймал ее и прижал к двери, взбешенно шепча: «Сейчас мы это проверим!..»

– Нет! – протестовала она. – Нет, нет, нет! – визжала, стараясь освободиться от него. Но как ее борьба, так и ее крики были напрасны: никого, кроме них, в шале не было. Алекс разорвал ее рубашку, оставив груди и бедра совершенно голыми, и вдруг она почувствовала боль от его другой руки у себя между ног.

Он пытается проверить ее девственность пальцами? Она агонизировала от ужаса. Не порвет ли он ее так же легко, как разорвал рубашку?

Он толкал и толкал, пока она не впала в полуобморочное состояние и не соскользнула на твердый плиточный пол. Здесь, лежа с закрытыми глазами, она не двигалась даже тогда, когда почувствовала влагу его эякуляции на своем обнаженном податливом теле.

Утром она уехала, зная, что никогда больше не увидит шале Соммеров в Цюрихе. Но две недели спустя от «дяди» Алекса по почте прибыл простенький золотой браслетик, за которым последовали в течение нескольких месяцев другие мелкие ювелирные подарки. Пытался ли он купить ее молчание? – раздумывала Андрианна. Но ведь «дядя» Алекс едва знал ее… И поэтому ему было неизвестно, что молчать ее заставляли не столько эти безделушки, сколько глубокое чувство стыда.

Поэтому, хотя она и хранила эти вещички, ей никогда не хотелось носить их – символы ее унижения. А когда она уже не могла больше молчать, то позвонила Хелен.

Та только посмеялась. Посмеялась и посоветовала ей держать язык за зубами, иначе люди подумают, что она растревоженный ребенок, придумывающий сказки, или порочное отродье, наговаривающее всякую ложь. В любом случае ее отправят туда, где ей не очень понравится…

После этого Энн проводила каникулы либо в школе, либо у других девочек, а летом в лагере или летней школе. При сложившихся обстоятельствах это прекрасно ее устраивало. Единственное, что ее беспокоило, это думала ли Хелен, что она выдумала все или же поверила ей. Но постепенно она пришла к выводу, что это не имеет значения… А потом даже стала изредка носить один из подарков Алекса. А почему бы и нет? Они всего лишь кусочки металла с кусочками камня или без него и не имеют ни совести, ни памяти…

* * *

Когда подарки Джонатана прибыли в ее каюту, Андрианна едва сдерживала свое возбуждение. Подарки Веста были из совсем иной категории, чем те, что она получала до этого, поскольку – как бы она того ни хотела – между ними не может быть никаких отношений.

Нет, все подарки, которые он ей преподносил, были всего лишь пешками в шахматной игре, играть в которую могли только они вдвоем. Он делает ход, она на него отвечает своим. Игра, надо надеяться, развлечет их обоих и ко времени их прибытия в док Нью-Йорка закончится матом.

Соответственно и даже несмотря на то, что ей очень понравились халат и накидка, а они сидели на ней как влитые, она тщательно уложила их в коробку. Затем вдохнула аромат и нашла, что он тоже ей нравится, но, вздохнув, положила флакон в коробку, как и ансамбль. Надев браслет и полюбовавшись им на своем запястье, она подняла телефонную трубку и вызвала стюарда, чтобы возвратить коробку тому, кто ее прислал, и села писать сопроводительную записку:

«Благодарю, хотя халат и накидка оказались не совсем по мне, а духи не те, к которым я питаю страсть!»

Браслет она не упомянула вовсе, но совершенно очевидно, он не должен был быть возвращенным. Удержание его – мощный ход в этой шахматной игре. Следующий ход – его… И она надеялась, ради блага их обоих, он будет бриллиантовым…

6. В пятницу пополудни

Джонатан вновь и вновь перечитывал записку Андрианны, вынужденный признать, что она действительно управляет им. Эта женщина не любит икру или духи «Страсть», но обожает шампанское. Она вернула цветы и неглиже, но взяла золотой браслет, усыпанный бриллиантами и сапфирами. Можно ли из этого сделать заключительный вывод?

На этот раз ему придется поломать голову.

Он обдумывал следующий ход. Следует ли ему посылать ей еще один подарок? Для чего? Для того только, чтобы еще раз испытать ее? Тогда – что именно? Бриллиантовый теннисный браслет с безобидной плиткой шоколада и глупой запиской вроде «Сладкое для сладкой»? Что она оставит, а что вернет?

Когда стюардесса принесла Джонатану заказанные им ведро со льдом и бутылку «Гленфидих», он подарил ей диоровский ансамбль и флакон духов. Когда же она рассыпалась в благодарностях, говоря: «Не знаю что и сказать», Джонатан, улыбнувшись, произнес:

– Один мудрый человек однажды посоветовал мне: когда сомневаешься, что сказать, лучше всего не говорить ничего. Я нашел, что это хороший совет.

Заканчивая свой скотч, он пришел к выводу, что, когда мудрый человек не знает, что делать, он не делает ничего. Именно это он и сделает – ничего. Пусть теперь будет ее ход. Если она закончит игру на пате, то она не столь достойный противник и может катиться к черту!

Андрианна, беспокойно двигаясь от стерео к видео, наконец, выключила то и другое, пытаясь сосредоточиться на журнале. Все ее мысли постоянно и неуклонно возвращались к пассажиру в соседней каюте. Пришлет ли он ей еще один подарок? Когда?

Время шло, а ничего не происходило. Андрианне стало не по себе. Ее тоненький, маленький, невинный, безобидный флиртик не взлетел даже с земли, а оставались всего два дня и две ночи, включая этот вечер, – и рейд окончен. Fini [2]2
  Fini ( фр.) – кончено.


[Закрыть].

Она сверила часы. Еще осталось время, чтобы одеться к обеду. Переодеваться или нет?

Нет. И если бы я действительно была в печали, то не переодевалась бы?

Но через несколько дней они пришвартуются в Нью-Йорке и она никогда его больше не увидит. Действительно, что значат три ночи и два дня в общей схеме жизни?

– К черту! Не надо, но я так сделаю!

Поскольку она решила никогда не покидать свою каюту иначе как для того, чтобы подышать воздухом, она не позаботилась распаковать свои вещи, достав лишь пару платьев, две пары джинсов и несколько свитеров. Теперь почти в лихорадке она набросилась на багаж, чтобы найти вечернее платье. Платье, которое сразит мистера Веста наповал, заставит его глаза вылезти из орбит. Затем она вспыхнула. Поистине она смехотворна! Она бросила на ветер всякую осторожность! Но опять же всего один только раз – последнее ура! И тогда это кончится…

Осмотрев себя в зеркале, идущем от пола до потолка, она перебирала наряды один за другим, прикладывая их к себе. Первый – короткое платье из оранжевого шелка с открытым верхом и юбкой, покрытой плиссированным золотистым газом. Нет, это не то, что ей хочется. Слишком много наготы и слишком мало тайны.

Длинное и изумрудно-зеленое скааси. Но был ли когда-нибудь изумруд ее истинным цветом? Только когда это был реальный камень.

Вечерний костюм из красной тафты с черным сутажом, длинная узкая юбка с курткой-болеро последовали за первыми нарядами. Она не могла представить, зачем вообще его покупала.

Белый валентино с драпированной удлиненной талией (Дуайт настоял, чтобы она его купила) был отвергнут, как и Оскар дела Рента с верхом цвета загара, украшенный бисером и массивной атласной юбкой цвета cafe au lait [3]3
  Cafe au lait ( фр.) – кофе с молоком.


[Закрыть]. Наконец она остановилась на черном бархатном платье без бретелек, которое показывало ее шею и гладкие плечи и делало ее еще тоньше, чем она была на самом деле. Но если платье, которое она выбрала, было простым, то туфли нет. Они были из черного бархата, но почти целиком расшиты жемчугом.

Она почти ничего не делала с волосами, а лишь просушила их и позволила спадать подобно облаку в кажущемся беззаботном изобилии.

Выбор драгоценностей, которые должны были завершить ее наряд, был не столь уж простым. Следует ли ей надеть длинную нить эгейского жемчуга «под туфли»? Есть ли у нее настроение для жемчуга? Когда она была школьницей, жемчуг ей нравился до тех пор, пока одноклассница не сказала, что он напоминает слезы, нанизанные на нитку, – одна печальная слеза за другой, все в ряд. Через несколько месяцев эта девочка прыгнула со швейцарской крыши и разбилась насмерть. После этого Андрианна не могла смотреть на жемчуг, как раньше.

Нет, сегодня ночь не для нанизанных на ниточку слез. Она не наденет и эти бархатные туфли, расшитые жемчугом… Она выудила пару черных замшевых лодочек с четырехдюймовыми каблуками в виде золотых детских стилетов. Так гораздо лучше.

Она порылась на подносе с украшениями, подхватила серьги в виде капли, сделанной из червонного золота и рубинов, прикинула топазовый кулон на двойной бриллиантовой цепочке. Попробовала брошь из алмаза с цветком из желтого золота и листьев из изумрудов, посмотрела на эффект и сняла. Склонилась над наручными часиками со вставленным в крышку бриллиантом, прежде чем отвергнуть их, затем надела на палец большой перстень с группкой бриллиантов и ониксом, но тут же сдернула, словно он обжигал ее. Ей всегда нравился этот перстень, его вес и ощущение его на руке, пока она не обнаружила, что подарил его производитель амуниции со старинным титулом и склонностью к садо-мазохистским забавам и развлечениям, она избавилась от него, но сохранила кольцо. Однако она больше никогда не надевала его. И когда ей потребуются деньги, он, вероятно, будет продан в первую очередь.

Она добралась до подарка Джонатана Веста, усыпанного бриллиантами и сапфирами браслета и взвесила его в руке, стараясь принять решение. Хотя он и был простеньким по сравнению с другими экспонатами ее коллекции, такими, как булавка в виде райской птицы из платины, бриллиантов, сапфиров, рубинов и цитринов, спроектированная известным парижским художником двадцатых годов. Но браслет как раз то, что надо на сегодняшний вечер. Только он – и ничего больше! Никаких серег, колье или колец! Когда увидит, что она надела только его подарок, у него будет над чем подумать.

Одевшись, она накинула на плечи пелерину из белой норки и посмотрела программу вечера. Капитан дает вечер коктейлей перед ужином. Возможно, на нем она найдет Джонатана Веста…

Проходя по пути на вечер мимо его каюты, она тайком скользнула взглядом по его иллюминаторам и увидела, что внутри темно. Прекрасно, подумала она. Он уже отправился туда. Он уже на палубе, ожидая, когда она найдет его.

Капитан вышел вперед, чтобы поприветствовать ее, он, как всегда, тщательно ознакомился со списком пассажиров и точно знал, кем была эта великолепная женщина – Андрианна де Арте с английской сцены.

– Сожалею, что не имел удовольствия видеть вас на сцене, мисс де Арте.

Андрианна, стараясь быть любезной, в то же время обшаривала комнату глазами, разыскивая Джонатана, и поэтому отвечала что-то рассеянно, но улыбаясь:

– О, не огорчайтесь. Миллионы не испытали этого сомнительного удовольствия.

– Ваша скромность весьма ободряющая, хотя я уверен, что это не так.

– Но…

Некая внушительных размеров женщина прервала их беседу. Вклинившись между ними и не подумав даже извиниться, она безапелляционно заявила:

– Я – леди Спенсер, а вы – энтертейнер Анна де ля Роза? Уверена, что видела вас в «Паризьен ревю» чуть раньше, так ведь?

– Вряд ли, – слабо рассмеявшись, ответила Андрианна. – Меня зовут Андрианна де Арте, и я никогда не была ни в каком ревю.

Она воспользовалась моментом, чтобы извиниться, и, мило улыбнувшись капитану, быстро удалилась.

– И все же она Анна де ля Роза! Я в таких вещах никогда не ошибаюсь. Никогда!

Капитан, опечаленный тем, что его беседа с миловидной актрисой была так неожиданно прервана, едва смог проговорить успокаивающе:

– Когда путешествуешь так много, как вы, моя милая леди, и встречаешься со столькими людьми, я уверен, нетрудно иногда их и перепутать.

– Не будьте смешным, капитан, я никогда никого не путаю!

Андрианну не слишком расстроило то, что эта ужасная леди Спенсер узнала ее как Анну де ля Роза. В течение многих лет она не раз меняла имена и занятия, и поэтому такое узнавание не было для нее большой редкостью. Иногда она нагло отрицала его, как, например, в этот вечер. А если отрицать было невозможно (в конце концов театральная сцена в Европе – не такой уж большой мирок, где актеров много, но толпятся они в одном и том же месте и в одно и то же время), она отделывалась смешками или восклицаниями: «Ах… Одно из моих профессиональных имен. Ведь при одном и том же имени можно быстро наскучить, не так ли?» На этом обычно все и кончалось. А если нет, она делала грустные глаза, что предполагало нечто слишком болезненное, чтобы это вообще можно было обсуждать.

Все же такие случаи становились все чаще и чаще, и именно по этой причине она решила покинуть Англию и континент. К тому же она все больше уставала от всех мест, где она побывала, и тех жизней, которые она в них прожила. Конечно, она могла бы найти другие места, где могла бы укрыться и где шанс быть узнанной или встретиться с тем, кто знает ее, был бы равен нулю. Дочь, на которую не претендует ни один отец, молодая женщина без каких-либо талантов, кроме способности привлекать на свою сторону богатых и могущественных мужчин, и наконец, женщина с тайной, которая может нанести смертельный удар в то время, когда его меньше всего ждали… Но это когда она будет настолько глупа, что осмелится быть счастливой…

Но она уже устала как от тех мест, где была, так и от тех, где никогда не бывала. Чего бы она действительно хотела, так это снова поехать домой и снова стать маленькой Андрианной Дуарте… Какой она была до того времени, когда ей внушили, что быть Андрианной Дуарте – это совсем немного, это почти то же самое, что не быть совсем…

Она вряд ли чувствовала такое же воодушевление, как тогда, когда покидала свою каюту, но решилась посмотреть, что будет за весь вечер. Надо быть сильной. Надо наслаждаться. Надо получить удовольствие. Надо…

Ловко избегая желающих познакомиться с ней, она закончила проверку помещения и, убедившись, что Джонатана Веста среди пирующих и веселящихся нет, покинула коктейльную вечеринку, чтобы обследовать другие уголки корабля, где была мешанина людей – встречающихся, болтающих, смеющихся. Она надеялась, что Джонатан будет одним из них, но, убедившись, что это не так, уверила себя, что она обязательно должна быть на ужине.

– Ну, разумеется, мисс де Арте, – метрдотель был рад видеть ее. – У нас есть место, зарезервированное для вас прямо рядом с мистером Джонатаном Вестом. Это подходит?

Скрытно улыбнувшись, она кивнула в знак согласия. Но когда стол заполнился другими посетителями, она обнаружила, что едва способна вести вежливую беседу.

Где он? Придет ли на ужин? Не поймал ли кто-то еще его интерес? Какая-нибудь бесстыдная дура, знающая, что по чем, не стала делать секрета, что она привязана к нему, что отчаянно его хочет, и сказала ему об этом. Они попивают винцо в его каюте, ужинают вдвоем, думая о том, что неизбежно последует за этим, как ночь за днем. О, она была дурой, что оставила сегодня свою каюту!

Проснувшись, Джонатан нашел себя лежащим на диване в гостиной и сразу же вспомнил, что намеревался напиться до бесчувствия, но преуспел лишь в том, что заснул и проснулся в темноте, когда уже наступил вечер, и с головной болью. Он встал, включил лампу и обхватил голову руками. Ух!

Сверил время. Приближалось к десяти. Затем осмотрел бутылку «Гленфидиха». Он выпил ее наполовину, отчего проспал пять часов. Теперь ему нужен был свежий воздух.

Только он открыл дверь и вышел на палубу, как увидел призрак. Очаровательное видение, одетое в черное с белой развевающейся накидкой. У призрака была люминесцирующая кожа, мерцающая в темноте призрачным, жемчужным светом. Подобная сновидению женщина была вылитой Андрианной и пристально смотрела на него. Затем она быстро исчезла в каюте реальной Андрианны!

Он потряс головой, словно хотел очистить ее. Ну, вероятно, он уже совсем дошел, если теперь ему начали видеться призраки. Но вдруг он понял, что не настолько пьян и что видение, только что мелькнувшее перед ним, было вовсе не фантомом, а реальной женщиной… Она, однако, уже закрыла дверь. Боже, какой же он осел! Она была в вечернем туалете. Она ходила ужинать! Она, наконец, появилась, а он упустил ее!..

Закрыв за собой дверь, Андрианна сначала возликовала: она-то вообразила, что он занимается любовью с какой-то красоткой, но по его одежде – джинсам и кожаному жакету и по его взъерошенным волосам было совершенно очевидно, что в этот вечер он не покидал своей каюты. Затем у нее возникло сожаление: почему она ничего ему не сказала. Хотя бы только холодное: «Добрый вечер…» Конечно же, человек с такой решительностью сделал бы из этого вывод… И началась бы магия.

Какая же она дура! Потратила столько часов, одеваясь для него, обшаривала пароход в поисках его, сидела за столом в этой чертовой столовой и, ожидая его появления, разговаривала с людьми, к которым не питала ни малейшего интереса. А когда она практически налетела на него, ничего не сказала, упустила момент и скрылась у себя в каюте. А чего, собственно, ради? Чтобы снова скрыться от него? Чтобы прийти в себя на другой день? Но другого дня может уже и не быть… Почему он не заговорил? Сделал новый ход?

Это могло значить только одно: она слишком тянула со своим ходом…

Чувствуя себя хуже, чем когда-либо, Джонатан остался на палубе. Он прогуливался, совершая то короткие переходы, то почти бегая. И все время разглагольствовал сам с собой о том, что не последовал правилу, принятому им в начале жизни: лови момент, хватай возможность обеими руками, веря, что добыча достается тому, кто хватает.

Но затем он остановился. Итак, возможность проскользнула у него между пальцами! Такое бывало и раньше. Но что делать теперь? Чтобы исправить ошибку, ему следует измениться на сто восемьдесят градусов, вернуться назад, чтобы вновь обрести эту возможность и изменить ход событий. Обычно это срабатывало. Возможно, получится и на этот раз.

Андрианна металась и вертелась. Уж не больна ли она? Горло пересохло, и она вскочила с постели, чтобы взять стакан воды. Отвернув кран, она стала изучать себя в зеркале. Забавно, но она не выглядела ни убогой, ни больной, разве что слишком бледной. Отхлебнув из стакана, она отступила на шаг, чтобы лучше рассмотреть свою фигуру. У нее все еще было тело молодой женщины – крепкое, полное, желанное и желающее. Вот в чем все дело. Она желала его, а он устал от нее, даже не получив ничего. Но так ли это?

Она должна это выяснить, и не завтра, а сегодня же ночью. Она провела жизнь, постоянно отказывая, но сегодня ночью отказа не будет. Андрианна выскочила из ванны, схватила накидку, сбежала на несколько ступенек и обернула накидку на голое тело. Если он еще не у себя в каюте, она прочешет весь корабль, пока не найдет его!

Широко распахнув дверь, приготовясь рвануться в ночь, она сразу же наткнулась на него, дышащего так же тяжело, как и она, и с глазами, пылающими, как два огня. Когда его руки скользнули под ее накидку, она почти почувствовала биение его сердца… Почти такое же яростное, как и ее собственное. А затем, с закрытыми глазами, прижимаясь друг к другу, она и впрямь услышала биение, и оно показалось ей наилучшей музыкой, которую она когда-либо слышала.

7. Ночь на субботу

В спальне каюты Джонатана была почти абсолютная темнота: единственным освещением оставался свет звездной ночи, проникающий через иллюминаторы. Но этого было более чем достаточно, чтобы Джонатан увидел красоту своего трофея, лежащего рядом с ним в широкой кровати, – эту таинственную Андрианну.

Никакая женщина, которую он знал раньше, не могла сравняться с ней в полнейшем великолепии, никогда он не испытывал такого удовлетворения от своих прежних завоеваний, какое он ощущал сейчас. Она была всем, чего он мог только ожидать от женщины в постели: безмерно страстная, отвечающая на каждое прикосновение, дающая и требующая еще. И чудо было в том, что такая искусная в сексе, она проявляла это как… искусство любви.

К тому же была превосходнейшая красота ее тела: изысканная бархатистость кожи, невероятное изящество шеи, несравнимо пышные груди, крепкие и податливые одновременно, с твердыми заостренными сосцами, которые он находил особенно эротичными, и превосходные длинные ноги. А лицо? Полные губы, аристократические скулы, глаза, мерцающие в полутьме жесткими искорками. У него было навязчивое чувство, что, раз взглянув в эти глаза вблизи, в самой интимной близости, он уже никогда не будет самим собой: глаза околдовали его так, что никакое время никогда не снимет этих чар… он останется в ее рабстве навечно.

Теперь он мог видеть только ее профиль, так как она смотрела прямо перед собой, по-видимому, потерянная в мыслях. Он коснулся рукой ее подбородка, нежно повернул ее лицо так, что снова смог смотреть ей в глаза, но теперь они были еще более загадочны, и это смущало его. Почему – если не губы, то глаза – не улыбались ему? Почему она не была, как он, охвачена эйфорией?

– О чем ты думаешь? – спросил он, понимая, что как это ни невероятно, но это были первые настоящие слова, которые он сказал ей, не считая тех, что были произнесены в порыве страсти.

Теперь она улыбалась ему, но вопреки этому он видел, что выражение ее лица оставалось столь же непроницаемым, как и прежде.

– Я думаю о том же, о чем и ты…

– Скажи мне, – прошептал он, – о чем же я думаю? – Он пощипал ее шею губами, прежде чем поцеловал в лоб, а она нежно погладила его волосы рукой и провела по губам кончиками пальцев.

Какие удивительные волосы…

– Я думаю, и, надеюсь, ты тоже: почему мы просто лежим, когда могли бы все еще заниматься любовью?

Голос у нее был гортанным, волнующим, и, помычав, он снова покрыл ее тело своим.

Джонатан сел, издал тарзаноподобный крик и объявил:

– Я умираю от голода! А как ты?

Она громко рассмеялась. Всего несколько секунд назад он был совершенным, наиболее изощренным из любовников, а теперь действовал, как восемнадцатилетний мальчик, и она нашла и то и другое занимательным и приятным. «Но почему же тогда я готова заплакать?»

– Я позвоню в службу обслуживания кают, – заявил он, включая лампу у кровати. – Что бы ты хотела?

– Но какой сейчас час? Вероятно, глухая ночь?

– Не совсем. Двадцать минут третьего, но кого это волнует? Я голоден и могу съесть лошадь, а так как они обещали круглосуточное обслуживание и все, что мы можем пожелать, может быть, я как раз лошадь и закажу. А что заказать тебе?

Она снова засмеялась. Боже! Он полон жизни! В чем же его секрет? Великие ожидания? Жизнь не преподносила ему ничего, кроме добра?

– Хм, и что ты будешь делать, если у них окажутся свежие лошади?

Он мальчишески улыбнулся ей ровной белозубой улыбкой, и она подумала:

«Какая удивительная улыбка! Какие великолепные зубы! Правда ли, как кто-то сказал ей, что только у американцев бывают такие великолепные зубы? Но в нем все удивительно и великолепно!»

Большинство мужчин, которых она знала, были богаты, изощренны и влиятельны. Некоторые были к тому же культурны, остроумны и ярки, немало среди них было и красивых на европейский манер, а некоторые имели даже стройные мускулистые фигуры, вроде захватывающего тела Джонатана. Но ни один из них не обладал всем… таким множеством ослепительных качеств, сплетенных в единое целое. Ни один из них не был, она подбирала слова, золотым мальчиком. Да, это как раз то слово. Джонатан Вест был золотым мальчиком. Самым золотым…

– Поразмыслив, я решил, что мне нужна не лошадь, а десерт, поскольку я уже получил лучшее основное блюдо, – признался он. Его губы были всего в нескольких дюймах от ее губ. Она показала ему язык, не в силах отказаться от того, чтобы присоединиться к его чепухе.

– Надеюсь, что ты не обо мне говоришь, как о котлетах со спагетти.

– Вряд ли котлеты со спагетти. – Он взял ее язык в свой рот и попробовал его на вкус.

– Если бы я описывал тебя в терминах пищи, то употребил названия из меню наилучших ресторанов мира, которыми, как я полагаю, являются французские, но, честно говоря, я предпочитаю простую американскую кухню с юго-западным привкусом. А когда хочется экзотики, предпочитаю итальянскую, если ее можно назвать экзотикой, или скорее миноги, чем escargots [4]4
  Escargots ( фр.) – улитки.


[Закрыть]… Надеюсь, ты не обиделась?

– Почему я должна обидеться?

– Но ты же француженка? Де Арте – французская фамилия, n'est се pas [5]5
  N'est се pas ( фр.) – не так ли?


[Закрыть]?

– Нет, фактически она испанская.

Она почти вошла в свою обычную рутину, говоря заученное наизусть. Хотя сейчас ей меньше всего хотелось рассказывать Джонатану одну из своих старых сказок.

«Де Арте – испанская фамилия, мое сценическое имя. Когда я решила пойти на сцену, я взяла девичью фамилию матери. Она была из старинной кастильской семьи и очень красива. Поэтому, когда отец, который был при «Инглиш форин сервис» в Мадриде, впервые увидел ее на балу в посольстве, ей было всего семнадцать, и без памяти влюбился в нее. Но, конечно, ее семья не хотела и слышать о браке с англичанином. Возможно, если бы он был самим британским послом, они бы и закрыли глаза на то, что он англичанин, но он был слишком молод для этого. Поэтому им пришлось бежать… Разразился скандал, отца перевели в Багдад, где я и родилась…»

Но она совсем не хотела лгать ему.

Итак, вместо этого она просто рассмеялась. А когда он спросил, что ее рассмешило, сказала:

– Да вот это n'est се pas. По акценту американского школьника сразу видно, что ты не больше француз, чем я. Ты не обиделся?

– Разумеется, нет, – смеясь, ответил Джонатан. – По правде говоря, французский не был у меня ни самым любимым, ни особенно успешным предметом.

Она села, натянула простыню, чтобы отчасти скрыть свою наготу, и устроилась на подушках, чтобы лучше наслаждаться непривычным удовольствием такого простого и милого разговора на тему «расскажи мне о себе». Их любовные утехи были невероятно хороши, потому и беседа эта доставляла невероятное удовольствие.

– А что было твоим любимым предметом? – спросила она. Ее янтарные глаза оставались широко открытыми и сияли. – Был ли это предмет, в котором ты больше всего преуспевал? Мне давались языки, но любимым предметом всегда была литература. Особенно поэзия. Но, бьюсь об заклад, ты был любимчиком у учителей, у матери – радостью и гордостью, так ведь? Я хочу знать о тебе все.

– Тебе действительно все это интересно? Я был заурядным американским школьником, ходил в обыкновенную соседнюю школу в Сан-Диего. Калифорния, довольно приятное место, чтобы там расти. Я имел массу радостей и развлечений, но уверен, что твое детство было более интересным, более захватывающим и, вероятно, более забавным и веселым.

«Как бы удивились вы, мистер Вест, узнав правду… Полагаю, мое детство было интересным, если у вас есть вкус к причудам. Но радость и забава были в нем редкими гостями. Что же до вас, то сомневаюсь, чтобы заурядный и обычный когда-либо подходило к вам».

– Оно было прекрасно, но мне хотелось бы знать все, как ты рос в Сан-Диего. Что тебе нравилось? Что ты делал?

Теперь он откинулся назад, полностью расслабился и продолжал:

– Но в Сан-Диего люди живут одним днем. «Обождет!» – это лозунг всех калифорнийцев, но в особенности он в ходу в Сан-Диего. Ты когда-нибудь слыхала об этом?

– Нет, совсем ничего.

– Хорошо. Попробую объяснить. В Южной Калифорнии, особенно в Сан-Диего, солнце сияет практически круглый год, и это создает желание наслаждаться сегодняшним днем и не очень заботиться о завтрашнем, и поэтому люди там не слишком склонны из-за чего бы то ни было расстраиваться. «К чему волноваться, раз жизнь прекрасна? И если даже землетрясение или цунами могут на день-два выбить ее из колеи, то потом все равно все уладится… Пусть все идет само собой!» Итак, все желают всем «доброго дня» и думают, как бы удрать на пляж, в горы или Диснейленд. Особенно маленькие дети, когда у них на уме только пляж и велосипед и одна-единственная забота: позволит ли им менеджер их детской спортивной лиги играть в следующем субботнем матче?..

– И он позволял?

– Да. Как правило.

– Я так и думала.

– Да? А почему?

– Потому что я уверена, что ты был местной звездой, от которой весь город был без ума.

– Да, я получил свою долю популярности. Но я много тренировался и честно зарабатывал ее.

– И, бьюсь об заклад, ты был бойскаутом и газетным мальчиком тоже.

– Как ты догадалась? У вас в Европе тоже есть мальчишки-разносчики газет?

– Право, не знаю, – пожала она плечами. – Я в основном проводила время в пансионате. И ты был хорошим разносчиком? Таким, который становился разносчиком года?.. Надежным, никогда не опаздывающим, приносящим газеты в дождь и снег?

– Мне кажется, ты путаешь разносчиков газет и почтальонов. Кроме того, в Сан-Диего не бывает снега, и едва ли можно говорить о дождях. Но должен признаться, что действительно был надежен и почти никогда не опаздывал. И был-таки разносчиком года. Но должен открыть секрет: истинная причина, по которой я стал разносчиком года, заключалась в том, что у меня не было шанса не стать им. Понимаешь, я распродавал больше газет, чем любой другой мальчишка в городе. У меня было три маршрута, тогда как у других только по одному.

– Да? И как же тебе это удавалось?

– Очень просто. Я делил разноску между группой ребятишек на год-два моложе меня, которые еще не доросли до того, чтобы им давали собственные маршруты, но которые могли подбрасывать газеты по определенному направлению. Я был скорее дилером, чем разносчиком, и давал им половину выручки с каждой врученной газеты.

Она не удивилась.

– Тогда тебе было десять. Расскажи, что ты делал, когда тебе стало двенадцать.

– В двенадцать я продавал подержанные велосипеды на нашем заднем дворе. Вся окрестная ребятня приносила свои велики, из которых они выросли, и получала взамен большие или лучшие, конечно же, за дополнительную плату. У меня был лозунг: «Здесь в торговле виден класс, Вест обслужит вас как ас!»

– Как мило! Мне очень нравится. Наверняка это ты сам сочинил.

– Разумеется. Даром, что ли, я был чемпионом пятого класса по рифмованию. Numero uno [6]6
  Numero uno ( исп.) – номер первый.


[Закрыть]каждый раз, – он отвесил притворный поклон.