Текст книги "Как покорить маркиза"

Автор книги: Джулиана Грей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Джулиана Грей
Как покорить маркиза

© Juliana Gray, 2014

© Перевод. А.С. Мейсигова, 2015

© Издание на русском языке AST Publishers, 2016

Пролог

Центральный уголовный суд Олд-Бейли, Лондон

Июль 1890 года

Зал суда был переполнен, едкий запах пота пропитал воздух.

Но Джеймс Ламберт, маркиз Хэтерфилд, не замечал этого. Его отец, герцог Сотем, являл собой олицетворение незыблемого британского аристократизма. И Хэтерфилд, его единственный сын и наследник, считал ниже своего достоинства страдать от какого-то зловония. Он больше тревожился за женщину, сидевшую напротив него.

Не имея возможности смотреть прямо на нее, он тем не менее всем существом чувствовал, как она напряжена. Это исходившее от нее напряжение волнами захлестывало Хэтерфилда. Он вдруг подумал о токах, пульсирующих в телефоне. Такой установила в своем кабинете его мачеха, чтобы, не выходя из дома, управлять армией велико-светских лизоблюдов. Он видел спину девушки, прямую, как стальное лезвие бритвы; он точно знал, что ее голубые глаза стали зелеными в грязно-желтом мерцании газовых светильников на стенах, и эти глаза сейчас устремлены на главного судью, сверкая благородным негодованием, которым, несомненно, могли бы гордиться ее воинственные германские предки.

Он знал Стефани, как самого себя, и прекрасно понимал, что она скорее позволит бросить себя в котел с кипящим маслом, чем станет вдыхать аромат пота. Его дорогая Стефани, которая считала себя смелой и предприимчивой и которая не раз доказывала, что способна преодолеть любые трудности, тем не менее воспитанная, как подобает принцессе, она, истинная принцесса, была очень восприимчива к запахам.

Судья монотонным, гнусавым голосом излагал факты, послужившие мотивом для столь жестокого преступления, и воодушевленно засыпал публику избитыми цитатами на латыни. У судьи был узкий лоб и массивная нижняя челюсть с несколькими подбородками, которые заметно подрагивали при каждом слове. Большая черная муха, обнаружившая что-то интересное на завитках белого парика, обрамлявшего его грушевидное лицо, громко жужжа, кружила над самой макушкой в ленивом экстазе. Хэтерфилд внимательно следил за ее манипуляциями. Наконец муха с довольным «ж-ж-ж» приземлилась на четвертую от макушки буклю пышно завитого белого парика как раз в тот самый момент, когда судебный представитель ее королевского величества обратился к потеющим представителям рода человеческого, собравшимся в зале суда, с призывом мыслить широко и судить непредвзято о вине подсудимого ad captandum et ad timorem sine qua non sic transit gloria mundi[1]1
  Ad captandum et ad timorem sine qua non sic transit gloria mundi – дабы не угождать толпе, ибо главное – помнить о смирении и том, что все в этом мире бренно.


[Закрыть] и так далее, и тому подобное.

Хотя, вполне возможно, он обращался к присяжным. Хэтерфилд так и не понял, да и как можно понять, к кому обращается человек, уткнувшийся лицом в свои записи, вернее сказать, утонувший в складках своих толстых щек, нависших над его бумагами. Он напомнил Хэтерфилду одного преподавателя из Кембриджа, кажется, историка, который имел привычку пить чай со сдобными лепешками прямо за письменным столом, неизменно роняя крошки; они исчезали в складках его обвислых щек и выпадали оттуда каждый раз, когда он поглаживал бакенбарды во время лекций. В особенно удачные дни пол вокруг кафедры был усеян мелкими хлебными крошками, которые, как в сказке, образовывали дорожку до самых дверей его комнаты. Какое же у него было прозвище? Пытаясь вспомнить, Хэтерфилд наморщил лоб и поднял глаза на высокий потолок, покрытый толстым слоем сажи.

Точно, студенты прозвали его Гензелем[2]2
  Гензель – герой сказки братьев Гримм «Гензель и Гретель», который сыпал по лесной дороге крошки, чтобы родители могли найти его.


[Закрыть].

Мимолетное, едва заметное движение отвлекло его от воспоминаний и вернуло к действительности. Пальцы Стефани, которыми она сжимала перо и что-то торопливо писала на листе белой бумаги, до боли прикусив нижнюю губу. Она подняла глаза, поймала его взгляд, показала листок бумаги и тут же опустила – все это заняло не более секунды. Но этого хватило, чтобы он смог прочитать ее послание. Послание, написанное большими заглавными буквами и подчеркнутое двумя жирными линиями, гласило:

«НЕ ОТВЛЕКАЙСЯ!»

Ах, Стефани! Положив руку на перила, он начал постукивать пальцами, зная, что она понимает азбуку Морзе:

«Ничто не может отвлечь меня. От тебя. Ты восхитительно прекрасна в этой жилетке. Хочу тебя поцеловать».

Он видел, как она опустила глаза, рассматривая свои пальцы. Он снова повторил послание, выстукивая его по дереву перил.

Ее щеки порозовели. И хотя ему было плохо видно, он точно знал, что это так. Сначала розовеет шея, затем румянец поднимается выше и, вынырнув из-под жесткого белого воротничка, постепенно окрашивает высокие изящные скулы и сбегает вниз к пушку на верхней губе. Затем розовеет кончик носа… да… вот… прямо сейчас. Так и есть: он увидел алый отблеск. В точности как тогда, когда он…

Изящными тонкими пальцами Стефани разорвала лист бумаги напополам и еще раз напополам, затем сложила все четвертушки вместе и демонстративно порвала на мелкие кусочки. Она спрятала обрывки в кожаную папку и, положив на нее руки, сцепила пальцы, костяшки которых так побелели, что Хэтерфилд мог видеть это даже со своего места.

Неожиданно слух резануло знакомое имя, мгновенно испортив ему настроение. Это было имя его мачехи:

«…герцогиня Сотем, найденная мертвой в своей постели, была убита самым чудовищным образом; обстоятельства этого преступления выяснятся в процессе…»

Герцогиня Сотем. Эта женщина обладала особым даром – омрачать самые счастливые моменты его жизни и продолжала свое черное дело даже из могилы, при полном зале свидетелей. Простое упоминание ее имени приводило Хэтерфилда в ужас. Он всячески отрицал, что мачеха имеет над ним такую власть, но почти физически ощущал ее ледяную хватку.

У Хэтерфилда не хватило мужества взглянуть на Стефани. И он перевел взгляд на судью. Муха исчезла, возможно, испугавшись внезапно оживших белых аппетитных буклей, которые задрожали, когда оратор дошел до пика справедливого негодования – да этот судья настоящий актер, несмотря на комичные бульдожьи щеки! – и спросил подсудимого, считает ли он себя виновным.

Хэтерфилд впился руками в деревянные перила. Он выпрямился, расправил плечи и, глядя прямо в глаза судье, громко, отчетливо произнес:

– Невиновен, милорд.

Девон, Англия

Восемью месяцами раньше

Принцесса Стефани Виктория Августа – исключительно выдержанная молодая женщина, не склонная к нервным срывам, с изумлением обнаружила, что у нее сильно дрожат руки и поэтому ей никак не удается сложить шарф.

По правде говоря, шарф выглядел уныло и скучно. Она бы предпочла шарфик лилового цвета, расшитый стеклярусом или, например, нежно-оранжевый шейный платок, который однажды мельком видела в Лондоне из окна экипажа на молодом щеголе, до того как дядя спешно увез ее и сестер в свой полуразрушенный замок времен короля Иакова, возвышавшийся над утесом в самом отдаленном уголке Девона. (По правде говоря, Стефани обожала это место.) Но цветовая гамма шарфов, выложенных перед ней на прилавке утром в первый день обучения, имела только три оттенка: черный, черный и черный.

– Не могли бы вы предложить что-нибудь повеселее? – спросила она, едва шевельнув одним из своих длинных, изящных пальчиков с таким отвращением, словно перед ней лежали запачканные детские слюнявчики.

– Моя дорогая племянница, – обратился к ней герцог Олимпия таким тоном, словно отчитывал шаловливого щенка. – Сейчас не время заботиться о своей привлекательности. Ты должна превратиться в самого скучного, самого заурядного и неприметного судебного клерка во всем Лондоне. Ты ведь скрываешься, не стоит забывать об этом.

– Я все понимаю, но разве обязательно носить такие унылые и мрачные шарфы, даже если ты в бегах? Пусть он будет хотя бы из шелка! – Одно небрежное движение изящ-ных пальчиков, и шарф соскользнул обратно в лоток.

– Судебные клерки не носят шарфиков из узорчатого шелка, – вмешалась в разговор ее сестра Эмили. Она стояла перед зеркалом, а лакей его светлости герцога, сильно волнуясь, трудился над узлом ее шарфа.

– Откуда ты можешь это знать? – спросила Стефани, но Олимпия накрыл ее руку ладонью.

– Моя дорогая Стефани, – с большой нежностью сказал он, ибо она была его любимой племянницей, хотя они держали это в секрете, – наверное, ты забыла, что поставлено на карту. Это не придворные игры, где тебя окружает толпа льстецов, как в этом твоем хваленом Хогваше или как его там…

– Хольштайн-Швайнвальд-Хунхоф, – сказала Стефани и гордо выпрямилась. – Это одно из самых очаровательных княжеств в Германии, которым, кстати, одно время правила твоя родная сестра, если помнишь.

Олимпия махнул рукой.

– Да-да. Очаровательное княжество, напоенное нежными ароматами цветов. Все это прекрасно, но, как я уже сказал, это не детская игра в кошки-мышки. За вами троими охотится банда проклятых убийц-анархистов, и один из них уже убил вашего отца и похитил вашу сестру…

– Пытался похитить, – уточнила принцесса Луиза и привычным жестом попыталась одернуть юбку, но ее руки наткнулись на плотную шерстяную ткань клетчатых брюк и замерли на полпути.

– И тем не менее. Никто не должен заподозрить, что вы трое, переодетые юношами, занимаете самые неприметные должности в разных уголках Англии.

– А ты и мисс Динглби в это время будете развлекаться, выслеживая убийц моего отца, чтобы с радостью всадить нож в их нежные белые шейки и распороть от уха до уха, – сказав это, Стефани глубоко вздохнула, кровожадно блеснув глазами.

Из-за ее спины вынырнула мисс Динглби.

– Моя дорогая, – тихо сказала она, – ваше справедливое негодование делает вам честь. Но, как ваша гувернантка, я настоятельно рекомендую вам сосредоточиться на наших насущных проблемах и больше думать о том, как уберечь от ножа собственное горло, и боюсь, вам все-таки придется повязать на него этот невзрачный шарф.

Прошло уже четыре недели, и, хотя шарфы оставались все такими же скучными, Стефани не собиралась так легко сдаваться и научилась мастерски драпировать их и завязывать модным узлом. (Это слишком бросалось в глаза, поэтому Динглби, то и дело вздыхая, всякий раз терпеливо расправляла складки шарфа и перевязывала узел, чтобы придать ему более консервативный вид.)

Только бы эти глупые пальцы перестали дрожать.

Дверь распахнулась, недовольно скрипнув, и впустила в комнату мисс Динглби, которая вся бурлила от нетерпения, словно закипающий чайник.

– Стефани, куда ты пропала? Олимпия и сэр Джон уже полчаса сидят внизу, и херес заканчивается.

– Ерунда. Там в подземелье еще несколько дюжин бутылок.

– Это не подземелье, а всего лишь винный погреб. – Мисс Динглби замолчала и, прищурившись, посмотрела на отражение Стефани в зеркале. – Дорогая моя, да ты, похоже, нервничаешь? Я могла бы ожидать такой реакции от Эмили или Луизы, они слишком непосредственны и не привыкли скрывать свои чувства, но ты?

– Я вовсе не нервничаю, – ответила Стефани и сурово посмотрела на свои пальцы, мысленно приказав им вести себя как подобает. – Просто мне не по себе, и я никак не могу понять, почему именно я должна быть судебным клерком. Мне кажется, я больше всех вызываю подозрение. Я могла бы учить детей, например. Не сомневаюсь, что Эмили доведет своих учеников до слез, а я бы…

За спиной Стефани послышалось возмущенное сопение и шорох юбок, и в следующую секунду мисс Динглби уже стояла перед ней.

– Убери-ка свои руки, – сказала она, затем, своими ловкими руками бесцеремонно и резко дергая за концы шарфа, завязала его аккуратным строгим узлом, но до того туго, что Стефани чуть не задохнулась. – Так решил Олимпия, и будь уверена, он знает, что делает. Твоя латынь безупречна, у тебя хорошая память, к тому же ты умна и сообразительна, особенно когда сконцентрируешься…

– Да, но юриспруденция – это такая скука, мисс – Динглби…

– …А главное, – продолжала мисс Динглби, отступив назад и любуясь делом своих рук, – мы будем чувствовать себя гораздо спокойнее, зная, что ты находишься под присмотром самого уважаемого, просвещенного, справедливого и неподкупного члена судебной коллегии Англии.

Стефани позволила взять себя за руку и с обреченным видом направилась к двери. Немного помедлив, она осторожно начала спускаться по огромной лестнице, сбегающей в зал, что было небезопасно, ибо некоторые ступени этого грандиозного сооружения давних времен крошились и осыпались под ногами.

– Да, – мрачно пробормотала она, – именно этого я и боялась.

Олимпия и его гость расположились в большой парадной гостиной, которая во времена Гражданской войны стала свидетелем драматического пленения и казни через отсечение головы младшего отпрыска защитника, главного сторонника монархии. Чтобы убедиться в правдивости этой истории, Стефани однажды ночью пробралась в гостиную и, заглянув под ветхие, побитые молью ковры, могла поклясться, что даже во мраке ночи разглядела на деревянных половицах в пяти футах от камина выцветшие контуры большого кровавого пятна. А теперь комната превратилась в место совершения самого будничного ритуала во всей Англии, когда герцог, проспав до полудня, являлся сюда, чтобы пропустить бокальчик хереса с каким-нибудь рыцарем почетного ордена.

Во всяком случае, Стефани представляла себе все именно так.

Однако, гордо прошествовав мимо лакея в старинный зал, она, к своему величайшему удивлению, столкнулась лицом к лицу с самым красивым мужчиной на свете. Принцесса намеревалась приветствовать потенциального врага, но сделать это с высокомерием.

От неожиданности Стефани резко остановилась.

Незнакомец держал бокал хереса в одной руке, а другой опирался на спинку громадного кресла, которое покоилось на массивных львиных лапах: это кресло было изготовлено более века назад для шестого по счету герцога, с годами ставшего слишком тучным. Красавец не отличался ни очень высоким ростом, ни мощным телосложением, но каким-то непостижимым образом затмевал собой даже такой громоздкий предмет старинной мебели, как это кресло. Оно меркло в сиянии его лучезарного облика. Лучезарного в прямом смысле этого слова, ибо его лицо вызывало в памяти образ архангела Гавриила: безупречный овал, высокие скулы изящно стремились вверх от четко очерченной линии волевого подбородка, а голубые глаза под высоким чистым лбом лучились доброжелательностью. Мужчина был одет в черный строгий костюм, но тонкий лучик ноябрьского солнца, пробившийся сквозь стекло, сразу отыскал его – так день естественно стремится к свету – и, искупавшись в золотых кудрях, образовал над ними сияющий нимб.

– Это сэр Джон? – с трудом выдавила из себя Стефани.

Взрыв смеха эхом пронесся по комнате.

– Ха-ха-ха. Шутка удалась, друг мой, – сказал герцог Олимпия, отступая на несколько шагов от ярко пылающего камина и вытирая слезы. – Должен признаться, моему приятелю сегодня повезло – он уедет отсюда не один. А теперь, мой юный друг, позволь представить тебе настоящего сэра Джона Уортингтона, королевского адвоката, который любезно согласился взять тебя под свое крыло и помочь с адвокатской практикой.

Герцог Олимпия указал на седовласого господина, расположившегося на диване возле камина. В полумраке гостиной его не сразу можно было заметить.

– Правда, я не обладаю столь же прекрасной внешностью, как мой племянник, но это избавляет меня от проблем с дамами, – сказал джентльмен низким, властным, хорошо поставленным голосом римского сенатора.

Стефани стоило немалого труда оторваться от созерцания прекрасного златовласого видения и переключить внимание на обладателя властного голоса.

Ее сердце, пламенно забившись, вознесло дух на головокружительную высоту, где он парил под тяжелыми дубовыми балками, поддерживающими роскошный купол, но, вернувшись к реальности, сердце слабо екнуло в груди и замерло.

Будь Стефани именитым художником, которому поручено создать аллегорическое воплощение британского закона, то в центр композиции она поместила бы судью в благородном белом парике и черной шелковой мантии, вложив ему в одну руку весы правосудия, а в другую резной деревянный молоток. А позировать пригласила бы этого седовласого господина, чтобы увековечить воплощенную справедливость, которая предстала перед ней в данную минуту.

У него были небольшие темные глазки с подозрительным прищуром, причем совершенно непроницаемые, словно ягоды черной смородины. Над кустистыми бровями возвышался крутой высокий лоб. Покрытая сосудистой сеткой кожа говорила о постоянном нервном напряжении, ибо ему приходилось выдерживать натиск как низших слоев населения, так и высших кругов общества, гордившихся своей добродетелью. Даже в тех редких случаях, когда на его лице появлялось некое подобие улыбки, уголки губ страдальчески опускались, словно груз тяжкой ответственности тянул их вниз. Худощавую фигуру плотно облегал серый твидовый сюртук, брюки гольф подобраны в тон жакету и отутюжены настолько тщательно, что можно было с легкостью разрезать пополам яблоко острыми, как бритва, стрелками.

У сэра Джона Уортингтона едва ли случались романы с женщинами, решила про себя Стефани, а если и да, то, скорее всего, после чрезмерного потребления шампанского. Причем обоими партнерами.

Однако Стефани была принцессой Хольштайн-Швайнвальд-Хунхофа и ни разу не встречала на своем пути человека, который остался бы равнодушным к ее чарам.

– Доброе утро, сэр Джон, – весело прощебетала она, но, сделав шаг вперед, зацепилась ногой за край ковра.

То ли Стефани показалось, то ли, возможно, ей приходилось слышать, что в иные моменты время замедляет свой бег, но все, что она почувствовала перед тем, как растянуться во весь рост на ковре, – это калейдоскоп цветовых пятен перед глазами, а затем ужас и потрясение от осознания того, что ее подбородок упирается в ветхий, побитый молью ковер. Через мгновение до ее ушей донесся сдавленный женский визг, но ей не хотелось думать, что именно она его издала.

Неожиданно между ее лицом и лесом из ножек стула и дивана возникла преграда в виде больших мужских ладоней.

– Эй! Вы не ушиблись? – участливо поинтересовался глубокий, бархатный голос. Такой божественно прекрасный баритон мог принадлежать только архангелу.

Не уронит ли она свое женское достоинство, если примет эту руку помощи, чтобы подняться? А рука была замечательная, не слишком аристократичная, как можно было бы ожидать, зато большая и надежная, с мозолистыми ладонями, сильными, но чуткими пальцами. Казалось, они призывают ее воспользоваться помощью.

Стефани с трудом проглотила застрявший в горле комок.

– Со мной все в порядке, – сказала она с придыханием, чуть более заметным, нежели ей хотелось. Она собралась и ловко, одним прыжком, вскочила на ноги, игнорируя помощь чудесных рук архангела. – Во всем виноваты новые туфли.

На диване у камина кто-то негромко хихикнул.

Из всех звуков, которые терпеть не могла Стефани, женское хихиканье было самым отвратительным, даже хуже, чем назойливое жужжание большой черной мухи или, к примеру, звуки расстроенного пианино, извлекаемые неловкими пальцами новичка.

Стефани бросила на диван негодующий взор. Там сидела молоденькая девушка – изысканная, изящная, словно статуэтка. Она едва заметно улыбалась лишь одним уголком рта. Девушка была очень красива и являла собой полную противоположность Стефани: тонкие черты лица, бархатные темные глаза, черные вьющиеся волосы, нежно-розовая кожа без единого пятнышка. Девушка сидела, с ленивой грацией откинувшись на спинку дивана, чуть выставив вперед маленькую ножку в розовой туфельке, которая выглядывала из-под розовой юбки шелкового платья. Сразу было видно, что она хрупкая и невысокая. Именно такой тип женщин заставляет всех долговязых Стефани в мире чувствовать себя нескладными, голенастыми жеребятами.

Хотя теперь Стефани уже вряд ли можно отнести к категории молоденьких девушек, не так ли?

– Шарлотта, дорогая, – сказал сэр Джон, – это вовсе не смешно.

– Вас ничто не забавляет, кузен Джон, – прощебетала его дорогая Шарлотта и засмеялась чуть язвительно.

Стефани ожидала, что столь дерзкий (и, к слову сказать, меткий) выпад заставит сэра Джона побагроветь от возмущения, но, к ее удивлению, он лишь вздохнул.

– Мистер Томас, позвольте представить вам мою подопечную, леди Шарлотту Харлоу, которая проживает в моем доме на Кэдоган-сквер. Я уверен, что вы оцените ее советы, как и я.

Леди Шарлотта протянула маленькую, изящную бело-снежную ручку.

– Мистер Томас, как мило.

Стефани подошла и, следуя этикету, коснулась губами кончиков ее пальцев.

– Рад знакомству, леди Шарлотта.

– Вот и хорошо, – сказал сэр Джон. – Думаю, вы уже имели возможность познакомиться с моим племянником маркизом Хэтерфилдом.

– Вашим племянником?

– Да. Хэтерфилд буквально обосновался в нашей гостиной, не так ли, мой мальчик? – бросил сэр Джон через плечо с суровой ноткой в голосе.

Стефани обернулась и посмотрела на маркиза.

– Лорд Хэтерфилд?

Он маркиз. Племянник сэра Джона. И практически живет у него в гостиной, как сказал старый судья.

Боже, помоги ей.

Архангел Хэтерфилд широко улыбнулся и пожал ей руку. Прикосновение его мозолистой руки приятно щекотало ладонь.

– Очень рад знакомству, мистер Томас. Я восхищен вашей смелостью, а именно тем, что вы отважились поступить на работу в контору моего дяди. Вы случайно не заклинаете змей в свободное время?

– Уже нет, мне пришлось от этого отказаться, – ответила Стефани. – Все мои змеи расползлись, ибо я то и дело спотыкался о корзину.

Хэтерфилд воззрился на нее, удивленно хлопая глазами. Затем он вдруг запрокинул голову и расхохотался.

– Да ты, Томас, чертовски славный парень, – сказал он, вытирая слезы. – Ты мне уже нравишься. Дядя, прошу тебя, присматривай за ним как следует. И близко не подпускай к пилюлям с цианистым калием, чтобы он не закончил, как твой предыдущий клерк.

– Перестань, Хэтерфилд, – проворчал сэр Джон.

– Ах, как это мило, – невинно улыбаясь, проворковала леди Шарлотта. – С нетерпением жду, когда мы отправимся в Лондон. Так хочется всю дорогу наслаждаться остроумием мистера Томаса. Как же нам повезло с ним!

Герцог Олимпия, который все это время молчал, облокотившись о каминную полку, тоже решил принять участие в разговоре.

– Вы совершенно правы, леди Шарлотта. Я нисколько не сомневаюсь, что вы получите огромное удовольствие от общения с мистером Томасом, как в пути. – Он замолчал, изучая остатки хереса в своем бокале, затем осушил его до дна, поставил пустой бокал на каминную полку и, изобразив на лице доброжелательную царственную улыбку, закончил: —…так и у вас дома.

Благородная бледность леди Шарлотты стала еще заметнее, словно розовый лепесток вдруг обесцветился и стал прозрачным.

– У нас дома? – переспросила она, не веря своим ушам, и посмотрела на сэра Джона. – У нас дома? – снова повторила она таким тоном, словно боялась, что им придется мыться в одной ванне.

Сэр Джон, невозмутимый сэр Джон, несгибаемый инструмент британского правосудия, нервно провел рукой по жестким кустистым бровям.

– Разве я не говорил тебе об этом, дорогая?

– Нет, не говорил, – сказала Шарлотта, затем повторила, делая четкие паузы между словами: – Нет. Не. Говорил.

– Ну и ну! – воскликнул Хэтерфилд. – Какая замечательная новость. Мне не терпится навестить вас, мистер Томас, когда дядя даст вам выходной. Ты ведь будешь отпускать его иногда, сэр Джон?

– Я постараюсь, – ответил сэр Джон не так уверенно, как ожидала Стефани.

Честно говоря, ее вовсе не занимала мысль о работе с сэром Джоном.

Она была совершенно очарована взглядом восхитительно синих глаз Хэтерфилда, которым он одарил ее при последнем высказывании, и, забыв обо всем, девушка закружилась в каком-то странном водовороте, испытывая блаженство с примесью чего-то…

– Вот еще, – заявила леди Шарлотта. – Клерки должны работать не покладая рук, разве я не права, сэр Джон? Ведь вам придется потратить немало времени и труда, прежде чем молодой человек освоит все премудрости юрис-пруденции, а за это надо платить.

– По-моему, дорогая леди Шарлотта, не вам об этом судить, – сказал Хэтерфилд, даже не взглянув в ее сторону, ибо он, улыбаясь, неотрывно смотрел на застывшее от напряжения лицо Стефани. – Вы сами-то хоть пальцем шевельнули за всю свою жизнь?

Герцог Олимпия издал какой-то странный сдавленный звук, но, видимо, чтобы разрядить обстановку, решил вмешаться:

– Прошу прощения, друзья мои, но время поджимает, и если вы сейчас не тронетесь в путь, то опоздаете на поезд. Надеюсь, багаж юного мистера Томаса уже погружен в экипаж. Как ни печально, но пришло время прощаться, давайте обнимемся и пожелаем друг другу всего хорошего.

И, как всегда после добрых напутствий герцога Олимпии, все засуетились и стали собираться. Дрожащими руками Стефани взяла пальто и, с трудом переставляя ноги, заставила себя пересечь зал и выйти за порог навстречу холодному ноябрьскому дню. Элегантный загородный экипаж герцога Олимпии уже стоял, запряженный чудными жеребцами, которые нетерпеливо били копытами. Слева возвышались грозные седые утесы с острыми вершинами: о них где-то далеко внизу билось, сердито шипя и пенясь, угрюмое холодное море.

– Веселенький пейзаж, да? – сказал Хэтерфилд.

– Жуткий, – отозвалась леди Шарлотта. Она положила руку на открытую дверцу экипажа и выжидательно застыла.

Стефани, неожиданно развеселившись, – а в такие моменты (ее сестры это прекрасно знали) она была не прочь пошалить, – схватила леди Шарлотту за розовые пальчики, чтобы помочь ей забраться в экипаж.

С уст леди слетел сдавленный вздох, не похожий на тот звук, которым леди Шарлотта приветствовала приземление Стефани на ветхий ковер в гостиной Девонширского замка герцога Олимпии. Она резко отдернула руку, словно ее ужалила змея.

– Что-нибудь не так, леди Шарлотта? – с ледяным спокойствием поинтересовался лорд Хэтерфилд.

Изящно приподняв тонкую бровь, она посмотрела на него.

– Я бы предпочла, чтобы вы, Хэтерфилд, помогли мне сесть в экипаж.

Хэтерфилд с вежливой улыбкой взял ее за руку, но Стефани не так сильно потрясла его сияющая улыбка, и даже не отвращение, которое она испытала, когда его пальцы обхватили ладошку леди Шарлотты, как мгновенная перемена в лице юной леди. Стоило ей ощутить его прикосновение, как надменная холодность тут же исчезла, уступив место мягкости, нежности, затаенной радости, что очень напоминало…

Обожание!

Развернувшись к окну, маркиз Хэтерфилд постучал тростью по крыше экипажа. Он сел рядом с юным мистером Томасом против направления движения экипажа, предоставив более удобные места леди Шарлотте и ее величественному опекуну.

Мистер Томас. Мистер Стефан Томас. Хэтерфилд посмотрел на ноги юноши, обтянутые серой шерстью. Надо сказать, ноги эти показались ему довольно тонкими, особенно по сравнению с его собственными ногами: у него мышцы были развитыми и сильными, особенно мышцы бедер, которые приобрели рельефную бугристость за те десять лет, что он провел верхом, взбивая ракушечник на реках и озерах Англии и пытаясь выветрить терзавшие его воспоминания.

Любопытно, почему ноги мистера Томаса, по сравнению с его собственными, казались такими стройными?

Возможно, в этом нет ничего странного. Но Хэтерфилду было достаточно одного взгляда на столь знаменитого своей непроницаемостью сэра Джона и на известную острым умом леди Шарлотту, чтобы понять: они изо всех сил пытаются скрыть то, о чем ему знать не положено.

На самом деле все слишком очевидно.

Такие стройные ноги могли принадлежать только мисс, но никак не мистеру.

Секрет крылся в том, что мистер Томас – девушка порывистая, умная, веселая, грациозная и полная жизни. Достаточно вспомнить, как легко она вскочила на ноги после своего унизительного падения и как остроумно обыграла это чуть позже в разговоре. Это была девушка на все сто процентов.

Маркиз Хэтерфилд натянул перчатки, откинулся на мягкую спинку сиденья и, улыбнувшись, стал смотреть в окно.