Текст книги "Вспышка. Книга вторая"
Автор книги: Джудит Гулд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)
Она не сводила с него глаз.
– Тогда позвольте вас спросить: что вы здесь делаете?
– Я только пришел убедиться, что вам здесь удобно, – невпопад ответил он.
Кресло резко остановилось. Дэлия пристально взглянула на него, наклонив голову набок и высоко подняв брови.
– Будьте добры, повторите, что вы сказали. – Она быстро заморгала. – Вы хотите знать… удобно ли мне?
Он не ответил.
Дэлия захохотала во все горло.
– Полагаю, теперь вы спросите, нравится ли мне здесь. – Она перестала смеяться. – Отвечу на ваш вопрос: конечно, мне удобно. Любой идиот это увидит. Кому не было бы удобно в этой золоченой клетке? Я чувствую себя царицей Савской. – Она экспансивно обвела рукой комнату. – Заметьте: удобно, но невесело. Теперь вы довольны?
– Если вам что-нибудь понадобится, – чопорно проговорил Наджиб, – скажите охране, они передадут мне.
Вытянув вперед свою восхитительную кремовую ножку, Дэлия принялась вертеть ступней из стороны в сторону, как бы любуясь издали лаком на ногтях. Затем подняла на него глаза.
– Полагаю, что, если я скажу, что хочу получить свободу, это ни к чему не приведет, не правда ли?
Он печально улыбнулся.
– Боюсь, что нет. Это вне моей компетенции.
– Очень жаль. У меня создалось впечатление, что вы очень могущественный человек. – Она скорчила мину, затем недоверчиво пожала плечами. – Ну что же, полагаю, против них вы бессильны. Я знаю, вам страшно не хотелось бы, чтобы я ушла. Знаете, я тут немного пораскинула мозгами. – Она сдвинула брови. – Когда находишься взаперти, только это и остается. И в конце концов в голову приходят сумасшедшие мысли. – Она помолчала. – В общем, я размышляла о том, как… жаль, что я не пошла в университет изучать психологию.
– В самом деле?
– Угу. И знаете почему? – серьезно произнесла Дэлия, хотя глаза ее смеялись. – Потому что тогда, возможно, я смогла бы понять, почему вы липнете ко мне. И, возможно, я даже поняла бы, почему вы так свирепо целовали меня два дня назад. Возможно, ваше непомерно раздутое самолюбие будет задето, но я бы предпочла, чтобы вы оставили меня в покое. Если вы мне понадобитесь, я свистну.
– Тогда я оставлю вас в покое. – Наджиб повернулся и направился в сторону двери, ведущей в гостиную. Он почти дошел до нее, когда она окликнула его слащавым голосом.
– Да, мистер Аль-Амир, можно вас на минутку? Он обернулся. Дэлия поднялась с кресла и встала, широко расставив ноги.
– Да? – спросил он.
– Взгляните. Она сбросила мех.
Наджиб вздрогнул. Она была совершено нагая, и ее тело казалось поразительно гладким и обтекаемым, как у статуэтки. Ее физическое совершенство было почти мучительным. Длинные ноги, округлые бедра, плоский, упругий живот, остроконечные груди с пепельно-розовыми сосками, как бы специально подобранными в тон апартаментам. Она была само совершенство.
Теперь битва с самим собой началась всерьез.
– На вашем месте, – холодно посоветовал Наджиб, – я бы как следует подумал, прежде чем сделать нечто подобное. Вы нарываетесь на неприятности. Не забывайте, где вы находитесь. В этой стране за такое поведение вас могли бы до смерти забросать камнями.
– Неужели. – Дэлия обнажила в улыбке зубы. – Так почему бы вам не забросать меня камнями и не покончить со всем этим?
– Не в моих привычках причинять женщинам боль.
– А что в ваших привычках? Брать их в плен?
Ее насмешки начали выводить его из себя, на какое-то мгновение он почувствовал, что вот-вот потеряет над собой контроль. И лишь огромным усилием воли ему удалось сдержаться.
– Возможно, скоро вы об этом пожалеете, – мрачно ответил он.
Наджиб судорожно втянул воздух. Плавной, полной сладострастия походкой она двинулась к нему, качая бедрами.
Он зажмурился. Не то чтобы его смущала ее нагота, его оскорбляло ее возмутительное бесстыдство. То, как она низводила свою исключительность до уровня дешевой проститутки.
Подойдя ближе, Дэлия встала перед ним, вызывающе положив руки на бедра.
– Я вас смущаю? – промурлыкала она, надув губки. – Гммм?
Его глаза широко раскрылись, внутри вспыхнуло и разгорелось пламя. Наджиб вдруг почувствовал, что больше не в силах все это выносить. Он не сводил с нее безумного взгляда. Внутри у него все сотрясалось от взрывов.
Медленно, как в замедленном кино, она провела по губам кончиком языка.
– Потаскуха! – вскричал он и замахнулся на нее. Дэлия даже не пошевельнулась, чтобы уклониться от удара. Его ладонь с треском ружейного выстрела опустилась на ее левую щеку.
Видя, как она сначала отшатнулась назад, а потом упала на колени, Наджиб торжествовал. Она заслуживает страданий. Заслуживает боли.
Стоя на коленях, Дэлия медленно подняла голову и посмотрела ему в глаза. В ее взгляде не было ни гнева, ни ненависти, не было даже удивления. Она смотрела на него так, как смотрит женщина, сознающая, что весь мир лежит у ее ног, и даже неуклюжая поза не могла ничего изменить.
– Знаете, что? – мягко произнесла она, и в ее голосе почему-то не было насмешки. – Мне жаль вас.
Взрывы в его голове умолкли, мир постепенно возвращался в нормальное русло, и Наджиб почувствовал, что дрожит. Долго не смел шевельнуться, затем, когда остатки безумства покинули его, наклонился и рывком поставил ее на ноги.
– Возможно, вы правы, – грустно проговорил он, не выпуская ее руки. – Может быть, я действительно достоин жалости.
Дэлия отвела взгляд в сторону, пытаясь отстраниться от него, но он крепко держал ее.
Всего несколько дюймов разделяли их лица.
– Вы имеете полное право ненавидеть меня, – сказал Наджиб. – Я могу это признать. Чего я признать не могу, так это ваших дурацких игр.
– А кто сказал, что это лишь игры? – Теперь уже Дэлия подняла на него глаза и, прежде чем он осознал, что происходит, легонько коснулась кончиками пальцев его лица. У него перехватило дыхание. Ее прикосновение опалило его огнем, он весь горел. Теперь уже Наджиб хотел отстраниться, но она крепко держала его. Ее веки были полуопущены. – Я заставляю вас нервничать?
– Нет! – свирепо прошептал он, делая нетвердый шаг назад. Когда она снова потянулась рукой к его лицу, Наджиб отшатнулся. – Не делайте этого!
Дэлия с искренним удивлением посмотрела на него.
– Вы боитесь меня, – мягко сказала она. – Чего вы боитесь? Что я могу вам сделать?
– Ничего… – Его измученный голос сорвался, он стряхнул ее руку.
– Почему вы отворачиваетесь? Вы боитесь на меня смотреть?
Но Наджиб уже повернулся кругом и большими шагами направился к выходу, его белые одежды развевались вслед за ним. Не успел он выйти из холла и закрыть за собой дверь, как его настиг ее дерзкий, дразнящий смех. Он со злостью швырнул ключ Галуку.
– Запри ее! – сурово приказал он.
Галук изумленно смотрел на него, а Ахмед быстро отвернулся в сторону, чтобы спрятать ухмылку.
– Оказывается, и к этой суке можно найти подход, – не разжимая губ, прошептал он, обращаясь к Галуку.
Наджиб расслышал его слова и круто развернулся к нему лицом.
– Заткни свой поганый рот, пока я не заткнул его дерьмом! – прошептал он. Затем, как слепой, торопливо пошел прочь.
Завернув за угол, где его никто не мог видеть, он привалился к мраморной стене и закрыл глаза. Несмотря на ее колкости и издевательства, и даже на то, что ей удалось сломить его противодействие и спровоцировать его, он чувствовал, что по-прежнему желает ее.
Наджиб устало потер глаза. Он не мог понять, что с ним происходит. Такое впечатление, что они поменялись ролями. «Кто, – спрашивал он себя, – кто из нас на самом деле в плену?»
После его ухода Дэлия вновь стала самой собой. Она без сил опустилась на ближайший стул и закрыла лицо руками, ощущая эмоциональную опустошенность. Все это было спектаклем – самым трудным из всех, что ей когда-либо проходилось играть.
Бравада, насмешки, смех – все это было чертовски трудной игрой.
А в действительности, она ни разу в жизни не чувствовала себя такой напуганной и беспомощной.
Наджиб вот уже несколько часов лежал в постели, уставившись в темный потолок ничего не видящими глазами. Сон не шел к нему. Чего только он ни пробовал: спать на спине, на боку, вытянув ноги и поджав их, и даже – отчаявшись – спать на животе.
Все было бесполезно. Несмотря на смертельную усталость, стоило ему сомкнуть веки, как перед ним тут же вставали глаза Дэлии.
Проклиная все на свете, он в конце концов включил настольную лампу, встал, плеснул в стакан немного «Наполеона» и, как был, обнаженный, со стаканом бренди в руке, принялся беспокойно расхаживать по ковру.
Он потягивал бренди и думал, садился и снова принимался ходить. Прекрасно сознавая, что его мучает, пытался занять свои мысли чем-нибудь другим, не желая признавать правду.
Все из-за нее. Как он ни старался, ему никак не удавалось изгнать Дэлию из своих мыслей. Что бы Наджиб ни делал – пробовал уснуть или ходил, – он не мог думать ни о чем другом – все остальное перестало иметь значение, и так продолжалось час за часом. Она. Она. Она. Дэлия Боралеви управляла теперь его жизнью; она как наваждение преследовала его, выйдя на первый план.
Ее старые фильмы, которые он смотрел бессчетное количество раз, для того чтобы питать свою ненависть, и в которых знал наизусть каждый кадр, сейчас оказывали на него обратный эффект. Стоило ему закрыть глаза, все повторялось снова и снова. Давно запомнившиеся кадры из ее фильмов начинали стремительно накатывать на него, проносясь мимо, подобно автомобилям, несущимся с зажженными фарами по встречной полосе. Это были видеоизображения, сменявшиеся в его мозгу; они казались более живыми и реальными, чем на экране. Одна за другой сцены в бешеной пляске проносились мимо: изгиб обнаженной руки; завеса шелковистых черных как смоль волос; блестящие, влажные зубы.
Чувство беспомощности волной прокатилось по нему и, вскрикнув от отчаяния, он швырнул стакан в противоположную стену, глядя, как тот ударился об обитую шелком стену, оставив на ней мокрое пятно, и разлетелся на мелкие осколки. Затем он резко повернулся, снова и снова ударяя по стене кулаками.
– Это несправедливо! – стонал Наджиб. – Этого не может быть! – Затем прижался к стене лбом, его поднятые вверх кулаки медленно разжались, пальцы заскребли по шелку. Он тяжело дышал, по лбу катились струйки пота.
А кадры с изображением Дэлии по-прежнему проносились мимо него. Дэлия Боралеви олицетворяла в своем лице сразу и Елену Прекрасную, и Клеопатру, и Мону Лизу.
Но она также была отродьем тех мясников, что убили Иффат, принадлежала к тем жадным ордам, которые украли Палестину у его народа. Более того: она была из племени неверных.
И что из того? – шептал внутренний голос. – Она ведь не убивала Иффат, правда? Она никогда не причиняла никому зла. Правда?
Замолчи!
Наджиб заткнул уши, чтобы не слышать этот настойчивый голос, но он продолжал нашептывать и дразнить его. Как она могла украсть Палестину? Она тогда была младенцем. А младенцы невинны.
Замолчи! Замолчи!
Она является неверной только по мусульманским меркам, – продолжал нашептывать вкрадчивый голос. – Конечно, ты ведь мусульманин, поэтому тебе легко причислять ее к неверным. Но евреи тоже верят, что Бог един. И, согласно обеим религиям, нет Бога, кроме…
Как если бы ему было мало своих переживаний, теперь к ним добавился этот дьявольский голос, подтачивающий основу основ.
Ты хочешь ее.
Ты нуждаешься в ней.
Замолчи! Замолчи! Замолчи!
Мучительные часы ползли нескончаемо медленно. Истина, когда он наконец признал ее, казалось, перекрыла доступ кислорода, как если бы из покоев вдруг выкачали весь воздух. Ты влюбился в нее, – шептал внутренний голос, – почему бы тебе не смириться с этим?
Наджиб яростно затряс головой, проклиная этот настойчивый голос, отказываясь признать правду. Нет, этого просто не может быть! Кто угодно, только не она. Разве это возможно? Это какое-то колдовство, злая шутка! Правда, однако, заключается в том – да смилуется над ним Аллах, – что он влюбился.
Наджиб громко застонал и, прижав ко лбу руку, зашатался как пьяный. Он влюбился в своего злейшего врага.
Он влюбился в нее! Из миллиардов живущих на земле женщин его угораздило влюбиться в Дэлию Боралеви – своего заклятого врага.
Сознание этого было подобно физическому удару, оно с такой силой обрушилось на него, что он отшатнулся. С минуту, как безумный, беспорядочно метался по комнате. Наконец, пошатываясь, подошел к стеклянной стене и раздернул белые шелковые занавески.
Его окна выходили на восток, открывая взору первые сероватые проблески зари, окрасившей небо. На его глазах солнце начало свою ежедневную битву с ночью. Затем так внезапно, как бывает только в пустыне, оно победно выкатилось из-за горизонта, и его лимонно-желтое зарево с такой скоростью и силой взорвало ночь на куски, что ему пришлось прикрыть рукой глаза.
С приходом солнца тревога Наджиба испарилась, и на его лице отразилось некое подобие изумления. Так же внезапно, как восход солнца, на него с быстротой молнии снизошло озарение! Его как громом поразило, освободив сознание и распахнув настежь двери. Он был ослеплен простотой своего положения.
Пусть все катится ко всем чертям! Он влюблен, а любовь, как известно, устанавливает свои собственные законы. Ну и что из того, что она еврейка? Почему он должен ненавидеть ее и породившую ее семью? Ну и что из того, что Абдулла постарается его раздавить? Ну и что?
Он любит ее, и, если для того, чтобы произросла его любовь, понадобилось посеять семена ненависти, это лишь доказывает, какой большой властью наделено это чувство. А главное, если любовь может родиться на тлеющих углях мрака и разрушения, значит, поэты действительно правы, говоря, что любви подвластны все.
Остальное не имеет значения; теперь он знал это. Даже если это убьет его, даже если она так никогда и не сможет простить ему своего заключения, даже если она никогда больше не скажет ему ни слова, он все равно докажет ей свою любовь, вырвав из когтей Абдуллы.
Он даст ей свободу!
Его глаза сияли, душа пела. Впервые в жизни Наджиб ощутил, как прилив чистой, незамутненной радости переполняет его с такой силой, что ему казалось, будто он оторвался от земли и воспарил в воздух.
И подумать только, он понятия не имел, что такие чувства могут существовать!
В следующее мгновение, однако, эйфория начала угасать.
Что за вздор, все эти эмоции! – подумалось ему, когда вдохновение сменилось унынием. Какой толк от любви? В действительности он и она – две разные вселенные. Они несовместимы – ни с религиозной, ни с этнической точек зрения. Но, даже если эти две пропасти и можно преодолеть, остается еще Абдулла. Его дядя никогда и слышать не захочет о подобном союзе, не говоря уж о том, чтобы его допустить. Полетят головы, а если точнее – головы Наджиба аль-Амира и Дэлии Боралеви.
Он чувствовал, как стены надвигаются на него, не оставляя выхода.
В его ушах громко и отчетливо зазвучала угроза, произнесенная Абдуллой много лет назад. Если он когда-либо встанет на путь предательства, то умрет не только он сам, но и весь его род, прошлый, настоящий и будущий. Он, его стареющие родители, живущие в пригороде Бейрута, возможно, даже Ясмин, его нелюбимая жена, на которой он когда-то был женат. Все до единого мужчины, женщины и дети, в которых текла одна с ним кровь, все племянницы и племянники, дяди и тети – все, кроме, конечно, самого Абдуллы!
Он не сводил глаз с ослепительного солнца, и вдруг его как громом поразило, и еще одна дверь распахнулась навстречу ослепительному свету.
Мир без Абдуллы с его безумием, более безопасный здоровый мир, где его данный много лет назад обет верности не будет иметь силы…
Вспыхнувшее видение целиком завладело Наджибом, он чувствовал, как волнение все сильнее охватывает его.
Тучи уныния постепенно уносились прочь. Он понял, как следует поступить, и это было так просто, так элементарно просто. Это нельзя будет назвать убийством, скорее хирургическая операция, призванная вырезать смертельнейшую и опаснейшую раковую опухоль. И, если роль хирурга выпала ему, так тому и быть. Благодаря ей мир станет лучше: ядро смертельно опасной террористической клетки будет уничтожено раз и навсегда; источник финансовой и военной помощи международному терроризму будет перекрыт; станет меньше убийств, меньше невинных жертв, меньше бомб и снайперов, меньше угонов на авиалиниях. Мир получит шанс стать лучше, даже если он так и останется только шансом.
Жизнь, свободная от темного призрака его выжившего из ума дяди.
Жизнь, в которой будет чуть меньше ненависти и насилия.
И, что важнее всего, он сможет жить и любить без оглядки на других, не будет ничьей марионеткой, не будет связан по рукам и ногам обетом верности, данным безумцу.
Наджиб глубоко вздохнул и задержал дыхание, постепенно осознавая масштабы задуманного. Солнце больше не обжигало, а лишь ярко сияло. Впервые в жизни у него появилось благородное чувство, что он прикоснулся к чему-то настоящему, более важному, чем он сам – чему-то, что, возможно, потребует определенного героизма с его стороны.
Разумеется, он должен будет все тщательно продумать, ему придется быть вдвое осторожнее и хитрее, чем обычно. Дрожащими от возбуждения пальцами он набрал номер в Ньюарке, совершенно позабыв о разнице во времени и подняв с постели капитана Чайлдса.
– Доставьте самолет в Эр-Рияд, – приказал Наджиб, с каждой минутой чувствуя, как растет в нем возбуждение.
Он снова принялся ходить по комнате, но шаги его уже не были медленными и бесцельными.
Теперь, когда на смену слепоте пришел яркий свет, его замыслы не знали границ. Голова гудела от новых идей, планов и схем.
Ему потребуется яхта, поскольку она оборудована вертолетной площадкой и – что важнее – вертолетом «Белл Джет Рейнджер» дальнего радиуса действия.
Остановив взгляд на телефонном аппарате, он сделал еще один звонок, на этот раз в Монте-Карло, где на первоклассной стоянке с внутренней стороны волнореза стояла его яхта.
На этот раз он поднял с постели капитана Делькруа.
– Утром заводите двигатели, – приказал Наджиб полусонному капитану, – и на полной скорости через Суэцкий канал следуйте в Оманский залив, где будете дрейфовать вдоль побережья.
От Оманского побережья дворец отделяли сто восемьдесят воздушных миль. Триста шестьдесят миль в оба конца – это чуть меньше, чем радиус действия вертолета, оборудованного дополнительными топливными баками. А вертолет, похоже, это как раз, то, что ему нужно.
Но Дэлии он ничего не скажет, подумал Наджиб. Пока рано. Он откроется ей только тогда, когда все будет готово и все мосты будут сожжены.
Он плюхнулся на согретую солнцем постель и, положив под голову руку, закрыл глаза. Упиваясь теплом, Наджиб улыбался. Теперь, приняв правильное решение, он чувствовал себя превосходно. Честно говоря, он вообще не припоминал, чтобы ему когда-нибудь было так хорошо.
Он поможет ей бежать, преодолеет все препятствия, которые встретятся на их пути.
Поступив так, ему, возможно, удастся доказать ей, что его любовь искренна. И, может быть, таким образом, он искупит свою вину за те боль и ужас, которые ей пришлось испытать.
Приняв решение, Наджиб наконец впервые за много дней провалился в глубокий, живительный и совершенно безмятежный сон в сиянии лучей, которыми солнце заливало его постель.
Огромная, достойная современной одалиски кровать была завалена книгами и журналами, которые Дэлии удалось найти. Мягко горел ночник, стакан воды и пульт дистанционного управления телевизора были под рукой, из стерео неслась нежная музыка – «Мужчина и женщина», «Тема Лары», «Лунная река».
Посреди всего этого лежала Дэлия, натянув до подбородка стеганое шелковое покрывало и защитив глаза от света черной бархатной повязкой. Лежала неподвижно, как статуя, и только неровное дыхание выдавало, что она бодрствует.
Чего только она ни перепробовала: считать овец, считать от ста до нуля, молиться, мысленно заставлять неметь тело, начиная с пальцев ног, как учил ее Тоши Ишаги. Дэлия пролистала кучу журналов и пыталась читать книгу. Затем откинулась на подушки, убежденная в том, что если все другие средства бессильны, то уж Мантовани точно унесет ее в царство снов.
Ну что же, она ошиблась. Последние два часа только и делала, что беспокойно ворочалась, без конца взбивая пуховые подушки.
В конце концов она села, стянула с лица повязку и, отшвырнув ее прочь, стукнула кулаком по кровати.
Бесполезно. Ничего не помогало. Как ни старалась она выбросить все мысли из головы и забыться спокойным сном, перед ее взором, приводя в исступление, то и дело настойчиво вставало лицо – кого бы вы думали? – Наджиба Аль-Амира! Наджиба Аль-Амира, мерзавца, равного которому нет на свете, подонка, по сравнению с которым все остальные подонки казались младенцами, арабского преступника, благодаря которому – ей это было прекрасно известно – она и попала в эту переделку. Чтоб его четвертовали, а потом пусть он вечно горит в аду на медленном огне! Чего только она ни перепробовала, чтобы изгнать его из своих мыслей. Дошла даже до того, что стала придумывать для него подходящий конец: расчленение в результате страшной аварии; перелом позвоночника, из-за которого он становится калекой; проказа в последней стадии; кастрация, что звучало наиболее заманчиво. Когда же и это не помогло, она попыталась мысленно убить его, представляя себя кем-то вроде безумной оперной Медеи. В мыслях Дэлия то закапывала его, то била дубинкой, то казнила на электрическом стуле. Она испробовала все способы убийства, которые только смогла вспомнить, в том числе и самые ужасные: электронож, паровой утюг и паяльную лампу. Но его лицо выходило из всех этих воображаемых злоключений целым и невредимым, и от этого она злилась все больше и больше.
В конце концов, чувствуя, что ее нервы по-прежнему натянуты, как стальные пружины, она резко откинула покрывало и выскочила из постели. Дэлия была так напряжена, что у нее дрожали руки. Затем она опустилась на край кровати и принялась тереть ладонью глаза. Нужно взять себя в руки! Иначе, если она не будет осторожна, то просто заболеет. Слишком уж велика амплитуда: от глубочайшего отчаяния до страшного гнева.
Это так на нее не похоже. Так странно. Что с ней творится?
А ночь все тянулась – казалось, ей не будет конца.
Она призывала сон. Если бы только удалось поспать, тогда хотя бы на несколько благословенных часов она перестала бы о нем думать! Как было бы чудесно!
Дэлия снова залезла в кровать, натянула на себя покрывало и закрыла глаза, но еще долго лежала без сна.
Никогда прежде ей не доводилось испытывать такую муку, такой гнев и такую полную беспомощность.
Он, ее враг, завладел всеми ее мыслями, не позволяя ей изгнать его оттуда.
Проклятье!
Как будто мало всех бед, связанных с ее похищением, теперь приходится сражаться с голосом собственного сердца – смятением чувств и крайним волнением. Часы шли за часами, а он по-прежнему стоял перед ее мысленным взором, его хищные глаза жадно вглядывались в нее, проникая все глубже и глубже, как будто пытались выведать какую-то тайну.
Она была…
Дэлия поспешно отогнала от себя эту мысль.
Этого она не вынесет. Только не те желания, которые он пробуждал в ней. Они слишком порочны, чтобы даже думать об этом. Может быть, с надеждой решила Дэлия, если она выберется из этого проклятого места и очутится далеко отсюда, тогда старая поговорка «С глаз долой – из сердца вон» еще раз докажет свою правоту и ей удастся вычеркнуть его из памяти. Не мог же он в самом деле пробраться так глубоко внутрь нее, что навсегда останется в душе?!
А может быть, именно это и произошло?
Наконец перед самым рассветом она забылась неглубоким, тревожным сном. И, конечно, во сне видела его – кого же еще? Он держал ее в плену своих рук, крепко сжимая в стальных объятиях, и эти объятия были такими реальными и живыми, что она чувствовала жар его тела и слышала быстрое биение его сердца.
Он был горячим, и твердым, и восхитительно влажным…
Дэлия проснулась в холодном поту. В висках стучало, сердце билось как бешеное. Она была в смятении, вся дрожала, стыд и горькая ненависть к самой себе переполняли ее. Сон показался ей слишком реальным; у нее было такое чувство, как будто ее вываляли в грязи, унизили, изнасиловали. Как могло такое даже присниться?
Но почему же тогда, хитро нашептывал внутренний голос, она так сильно его ненавидит и в ее сердце горит это предательское пламя желания?
Дэлия провела рукой по волосам. Почему именно он? Проклятье, проклятье и еще раз проклятье! Почему именно он?
Она с трудом села, и в эту минуту действительно пришла в ужас от самой себя. Сон был таким реальным, полным такой страсти, что она физически отреагировала на него: внутренние поверхности ее бедер были липкими.
Она потянулась рукой вниз, ощутив сочившуюся между ног влагу, и на мгновение окаменела от ужаса. Затем пулей выпрыгнула из постели и как безумная огляделась по сторонам. Первым, что попалось ей под руку, была тяжелая хрустальная сигаретница.
Пульс яростно бился. Кровь стучала в висках.
Придя в ярость от страшного разочарования и испытывая потребность причинить кому-нибудь боль – ему… чему угодно, – она нацелилась сигаретницей в одно из двух бесценных венецианских зеркал, холодно мерцающих на обитой розовой замшей стене.
И со всей силой швырнула ее.
В ту же секунду испещренное крапинками антикварное зеркало покрылось паутиной трещин, угол барочной рамы отломился и медленно и беззвучно упал на ковер.
Затем, впервые с тех пор как ее похитили, она рухнула на колени и, склонив к ковру голову, как будто умоляя о чем-то, разразилась слезами…
Пятнадцать часов спустя принадлежащий Наджибу «Боинг-727» совершил посадку в 375 милях к северу от Эр-Рияда.
Приближающаяся пресс-конференция страшила их всех, но для Тамары превратилась в настоящий кошмар. Она знала, что, благодаря той известности, которой пользовалась Дэлия, пресс-конференция и в ее отсутствие станет событием мирового значения. Дэни сказал Тамаре, что ей необязательно там быть, но она с ним не согласилась.
– Я – мать Дэлии, – решительно заявила она. – Я обязана там быть. Ты это знаешь не хуже меня. – И прочла облегчение в глазах Дэни, сразу поняв его причину. Для того чтобы добиться нужного им размаха освещения в прессе, она, давно покинувшая экран платиновая блондинка – кассовая звезда тридцатых годов – должна была сыграть роль приманки, которой будут размахивать перед носом прессы.
Тамара понимала, что событие это станет мечтой каждого журналиста, так как обладало всеми составляющими, необходимыми для увеличения тиража и заполнения эфирного времени: здесь были и преступление, и тайна, и сразу две знаменитые кинозвезды, одна из которых до сего дня жила жизнью затворницы. Начиная с сегодняшнего дня и еще в течение долгого времени, после того как с похищением будет покончено, средства массовой информации будут разрабатывать эту тему, всеми силами поддерживая ее огонь, пока не угаснет последний уголек. Не надо было обладать богатым воображением, чтобы представить себе сенсационные заголовки, с которыми выйдут вечерние газеты:
«ПОХИЩЕНИЕ ИЗВЕСТНОЙ КИНОЗВЕЗДЫ».
«КИНОЗВЕЗДА ПРЕДСТАНЕТ ПЕРЕД ОБЪЕКТИВОМ ПОСЛЕ СОРОКА ЛЕТ ЗАТВОРНИЧЕСТВА».
«ВНУЧКА ИЗРАИЛЬСКОГО ГЕРОЯ ПРОПАЛА БЕССЛЕДНО».
«ЗНАМЕНИТАЯ СЕМЬЯ ПРЕБЫВАЕТ В СОСТОЯНИИ ШОКА».
Справиться со всей этой известностью будет нелегко, но для Тамары самым трудным было поделиться личным, узкосемейным горем с публикой. После своего ухода из Голливуда она отчаянно пыталась окружить себя и свою семью непроницаемой стеной, но теперь все оборонительные заграждения рухнут под натиском журналистов, которые станут осаждать друзей, соседей, знакомых, партнеров Дэлии и ее самой, и многих давно забытых людей, которые выползут на свет, чтобы дать интервью. В их частной жизни не останется ни одного нетронутого уголка.
Назначенная на одиннадцать часов утра пресс-конференция должна была состояться на улице перед многоквартирным домом на отгороженной автостоянке. К половине восьмого, когда Тамара в первый раз вышла на балкон с чашкой кофе, она с ужасом обнаружила, что представители прессы уже начали собираться, как стая голодных стервятников, а начиная с восьми часов число микрофонов, устанавливаемых снаружи, все росло и росло. Три полицейских и агент из Шин Бет сдерживали натиск репортеров, пытавшихся прорваться в дом, но троим все же удалось войти внутрь, выдав себя за жильцов. В конце концов все четыре входа в здание были блокированы полицией.
К девяти часам фургоны и легковые автомобили, принадлежащие различным редакциям средств массовой информации, выстроились в два ряда вдоль всей улицы Хаяркон, и с каждой минутой число их стремительно возрастало. Но и это было еще не все: уличные торговцы, привлеченные возможностью быстрой наживы, расставляли где только можно свои тележки.
Все это сильно смахивало на праздничный карнавал. Не хватало только оркестра. К этому времени Тамара уже смирилась с тем, что ее ожидало, понимая, что скоро сюда стекутся толпы любопытных прохожих и жителей окрестных домов и тогда толпа примет невообразимые размеры.
Тамара, сцепив перед собой руки и мрачно опустив голову, ходила взад-вперед по длинной гостиной, которую они переделали четыре года назад, купив соседнюю квартиру и сломав перегородки, вновь и вновь повторяя один и тот же маршрут: от соснового стола, над которым висел ее обожаемый Матисс, до ниши в дальнем конце комнаты, заставленной книжными полками.
Мысли о Дэлии не покидали ее ни на минуту. Хотя она всегда говорила, что любит Ари не меньше, в глубине души знала, что это не так. Дэлия была ее любимицей. Как сильно она ни любила Ари, он был больше похож на Дэни. Но Дэлия унаследовала ту опасную искру независимости, которая некогда была ее собственной отличительной чертой; она ушла в большой мир, готовая, если надо, штурмом взять его, точно так же, как когда-то поступила сама Тамара. Огонь, некогда горевший в ней, теперь горел в Дэлии. Тамара всегда стремилась защитить детей от страшных сторон жизни. Каким тщетным оказалось это желание! Доказательством тому были судьбы Азы и Дэлии. Только в сказках желания сбываются, а реальная жизнь имеет очень мало общего со сказкой.
К ней подошел Дэни, и она, приподнявшись на цыпочки, скользнула в его объятия.
– Не надо смотреть так испуганно, – нежно сказал он.
Тамара подняла на него широко раскрытые глаза и кивнула в сторону окна.
– Дэни, там внизу настоящий цирк, – дрожащим голосом промолвила она.
– Они пришли только для того, чтобы помочь.
– Ты думаешь? – В голосе ее слышались истерические нотки.
Раздавшийся в этот момент пронзительный звонок в дверь заставил их испуганно отпрянуть друг от друга и повернуться в сторону прихожей.
