Текст книги "Кровавая луна"

Автор книги: Джозеф Шеридан Ле Фаню

Соавторы: Жан Александр,Джин-Энн Депре
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)

Глава двадцать пятая
ОТЧАЯНИЕ

Вспыхнувшая в моем сердце надежда была столь сильной и вместе с тем до того зыбкой, что уже сама по себе была пыткой. Последовавший за тем разговор вверг меня в пучину отчаяния.

– Слава Богу, вот наконец и вы, Планар! – воскликнул граф, взяв вошедшего за руку и подводя к моему креслу. – Осмотрите его. Пока, кажется, все нормально. Вам подержать свечу?

Мой приятель д’Армонвиль, или Планар, кто бы он там ни был, наклонился ко мне, снял перчатки и сунул их в карман.

– Поднесите свет поближе, – сказал он, пристально всматриваясь мне в лицо.

Он коснулся моего лба, провел по нему рукой и некоторое время смотрел прямо в глаза.

– Ну, доктор, как он? – шепотом спросил граф.

– Сколько вы ему дали? – повернулся к нему маркиз, внезапно превратившийся в доктора.

– Семьдесят капель, – сказала графиня.

– В горячем кофе?

– Шестьдесят в горячем кофе и десять в ликере.

Ее спокойный голос, казалось, слегка дрогнул. Нужно долго шагать по стезе преступлений, чтобы вполне изгладить волнение, которое и тогда сохраняется, когда все хорошее в душе умерло.

Доктор осматривал меня хладнокровно, как будто труп, предназначенный для анатомических опытов во время лекции.

С минуту он смотрел мне в глаза, потом взял руку и проверил пульс.

– Не бьется, – пробормотал он себе под нос. Приложил маленькое зеркальце к моим губам и отвернулся, чтобы его дыхание не имело действия на чуткую поверхность. – Да, – повторил он едва слышно.

Расстегнув на мне рубашку, он приложил стетоскоп, переставил его с места на место, словно пытаясь уловить отдаленный звук; затем поднял голову и так же тихо, как раньше, пробормотал:

– Не обнаруживается ни малейшего движения легких. Семьдесят капель, даже если предположить, что десять пропали, должны действовать на него в течение шести с половиной часов. Этого будет достаточно. Для опыта в карете я дал ему тридцать капель, и его мозг оказался в высшей степени восприимчив. Если он погибнет, рухнет весь план. Вы уверены, что не дали ему больше семидесяти?

– Уверена.

– Если он умрет вследствие приема, процесс испарения будет остановлен, и постороннее вещество, отчасти ядовитое, останется в желудке. Для полной надежности можно прибегнуть к насосу.

– Милая Евгения, будь откровенна, прошу тебя, – уговаривал граф, – ты ничего не напутала?

– Не сомневайтесь.

– Определите точно, как давно началось действие. Я приказывал вам заметить время.

– Я заметила: минутная стрелка была вот тут, под кончиком ноги купидона.

– Так… оцепенение продлится, вероятно, около семи часов. Когда он очнется, процесс испарения завершится, и ни одной частицы лекарства не останется в желудке.

По крайней мере, они не имели намерения умерщвлять меня, и это отчасти успокаивало. Кто не испытывал ужаса приближающейся смерти, тому не понять стремительность ощущений, когда мозг работает, жизненные инстинкты живут во всей силе, но ничто не может предотвратить чудовищное предопределение.

Подоплека нежной заботливости о моем здоровье выглядела очень странно, однако я еще ничего не подозревал в тот момент.

– Вы покидаете Францию, полагаю? – спросил разжалованный негодяй, называвший себя маркизом.

– Непременно. Завтра же, – ответил граф.

– И куда направляетесь?

– Этого я еще не решил, – быстро проговорил граф.

– Не доверяете другу!

– Нет, но пока я и сам не знаю. Дело оказалось невыгодным.

– Об этом мы поговорим попозже.

– Не пора ли положить его, вы не думаете? – спросил граф, указывая рукой на меня.

– Да, нужно поторопиться. Здесь его ночная рубашка и колпак. У вас все готово?

– Все, давайте приступим.

– Ну, мадемуазель, – обратился доктор к Евгении, отвесив ей легкий полупоклон, – вам пора удалиться.

Она прошла в комнату, где я выпил чашку предательского кофе, и больше я не видел ее.

Граф со свечою в руке скрылся в двери, которая находилась в глубине комнаты, и возвратился с полотняным свертком. Сначала он запер на запор одну дверь, потом другую.

Оба злоумышленника принялись раздевать меня. На это не потребовалось и минуты. Наряд, который доктор назвал моей ночной рубашкой, оказался длинной холщовой накидкой с рукавами, ниспадавшими до колен. На голову мне надели нечто, очень похожее на женский чепец, и завязали его под моим подбородком.

Теперь, подумал я, меня, вероятно, уложат в постель приходить в чувство, а тем временем негодяи скроются с добычей от преследования. Такая мысль сама по себе была подобна надежде, но вскоре стало ясно, что умысел у моих знакомцев был совсем иной.

Граф и Планар вместе ушли в соседнюю комнату; с тихим разговором до меня доносилось шарканье ног. Неожиданно раздался протяжный треск: на мгновение он затих, снова раздался, затих, сменившись глухим грохотом. Граф и доктор показались в дверях спиною ко мне. Они тащили по полу какой-то предмет, производивший унылый гул вместе с треском, однако разглядеть, что это было, я не мог за их спинами, пока предмет не очутился возле меня, и тут, Господи! я разглядел его во всех подробностях. Это был гроб, который находился в соседней комнате. Он стоял на полу и одним концом упирался в кресло, в котором я сидел.

Планар снял крышку, и гроб оказался пуст.

Глава двадцать шестая
КАТАСТРОФА

– Лошадей мы переменим по дороге, – заметил Планар. – Дайте слугам пару луидоров; необходимо, чтобы все было закончено к трем часам ночи. Теперь принимайтесь; я подниму его под мышки, а вы хорошенько затяните ноги саваном.

Не прошло и минуты, как и, поддерживаемый Планаром, стоял в изголовье гроба. Когда все формальности в одежде были соблюдены, и я лежал во всю длину, тот, кого звали Планаром, вытянул мне руки по бокам и аккуратно поправил оборки на груди и складки савана. Отойдя от гроба, он внимательно осмотрел меня и, по-видимому, остался доволен.

Граф, по природе человек педантичный, собрал мое платье и запер, как я слышал впоследствии, в одном из трех потайных шкафчиков, замаскированных в деревянной обивке стен.

Только теперь мне стал ясен их чудовищный план. Гроб был приготовлен для меня, и похороны неведомого де Сент-Амана были лишь поводом, чтобы сбить с толку полицию. Я сам купил место на кладбище Пер-Лашез, подписался и назначил похороны несуществующего мертвеца, роль которого должен был сам же сыграть! С медной табличкой, на которой будет написано чужое имя, под многометровым слоем глины, которой забросают гроб, я очнусь от каталептического сна затем, чтобы умереть самым жутким из всех родов смерти, какие способен измыслить человеческий мозг.

Если бы по прошествии времени гроб был бы извлечен, никакая химическая экспертиза не обнаружила бы в теле следов яда; самый тщательный осмотр не заметил бы ни малейших признаков насилия.

Не сам ли я сделал все возможное, стараясь сбить с толку преследование? Даже в немногих письмах на родину я написал друзьям, чтобы они не ждали от меня известий раньше трех недель по крайней мере.

Смерть захватила меня врасплох, и не было от нее спасения. Не стану пытаться описывать разнообразные картины ужасов, представшие моему воображению. Просто изложу все, что случилось потом, со всеми подробностями, которые точно стальным резцом врезались в мою память.

– Могильщики уже собрались в передней, – сказал граф.

– Никто не должен входить, пока все не закончено, – возразил Планар. – Потрудитесь взяться за нижний конец, я возьму другой.

Я недолго оставался в неведении относительно того, что мне предстояло. В одно мгновение крышка гроба скользнула в нескольких дюймах от моего лица, загородила свет, заглушила звуки, доходившие глухо снаружи.

Отчетливо раздалось поскрипывание отвертки и хруст винтов, входящих в толстые доски. Приговор, произнесенный громовым голосом, бледнел перед этими простыми и жуткими звуками.

Остальное я вынужден передавать так, как мне рассказывали это впоследствии, ибо, лежа в гробу, я был лишен возможности полагаться на зрение и слух – единственные чувства, остававшиеся доступными.

Завинтив крышку гроба, граф и его сообщник начали прибирать комнату и передвинули мое ложе параллельно направлению половиц. Граф особенно заботился, чтобы нигде не было заметно признаков спешки или беспорядка, что могло бы возбудить подозрения и привести к неприятным последствиям.

Когда все было исполнено, Планар объявил, что идет в переднюю звать носильщиков, чтобы те перенесли гроб на дроги. Граф надел свои черные перчатки и взял в руку белый платок. Он имел вид скорбящего родственника, когда стоял у изголовья гроба, ожидая прибытия могильщиков. Послышались торопливые шаги.

Первым в дверях показался Планар, вернувшийся через комнату, из которой вынесли гроб. В обращении его была какая-то перемена; он казался взволнованным.

– Очень сожалею, граф, – начал он, переступая порог, – что вынужден сообщить вам о задержке, крайне неприятной в такую минуту. Позвольте представить вам месье Карманьяка, инспектора полиции, который прибыл сюда вследствие извещения, что большая партия английских товаров провезена контрабандой через границу и скрыта у вас в доме. Я решился уверить его, основываясь на собственном убеждении, что подобное известие – ложь и вы с полной готовностью предоставите ему возможность осмотреть все комнаты и шкафы в доме.

– Без сомнения! – воскликнул граф твердым голосом, но с очень бледным лицом. – Благодарю вас, мой друг, что вы не усомнились в моем образе действий. Я предоставлю в распоряжение месье инспектора весь замок, как только он объяснит мне, какую именно контрабанду он собирается задержать.

– Простите меня, граф, – суховато возразил Карманьяк, – но я не имею права открывать вам этого. Мне поручено произвести обыск, в чем вы можете удостовериться, взглянув на этот приказ.

– Могу ли я надеяться, – вмешался Планар, – что вы позволите графу сопровождать тело его родственника, которое, как видите, находится здесь, – он указал на медную дощечку с именем, прибитую к крышке гроба. – У подъезда стоят дроги, готовые отвезти его на кладбище Пер-Лашез.

– Этого я, к сожалению, позволить не могу. Мне дано очень точное предписание. Надеюсь, задержка будет непродолжительна. Вы не должны предполагать ни на минуту, будто я подозреваю вас, уважаемый граф, однако долг свой я обязан исполнить так, словно питаю к вам недоверие. Когда мне приказывают произвести обыск, я повинуюсь. Иногда случается, что вещи бывают запрятаны в престранных местах. Разве могу я знать, например, что заключается в этом гробу?

– Тело моего родственника Пьера де Сент-Амана, – надменно произнес граф.

– О! Так вы, стало быть, видели его?

– Видел? Конечно, очень часто!

Граф очевидно приходил в волнение.

– Я хочу сказать, видели ли вы тело?

Граф украдкой взглянул на Планара.

– Н-нет, месье… то есть, я видел его, но лишь мгновение.

Он снова покосился в сторону Планара.

– Достаточное, полагаю, чтобы узнать его? – настаивал Карманьяк.

– Разумеется… как мне не узнать Пьера де Сент-Амана? В детстве мы были так близки!

– Предметы незаконной торговли, которые я отыскиваю, – продолжал Карманьяк, – уместились бы в очень тесном пространстве. Контрабандисты бывают очень изобретательны… Позвольте приподнять крышку гроба.

– Извините, инспектор, – надменно ответил граф, подходя к гробу и положив на него ладонь, – я не могу допустить такого оскорбления… святотатства!

– Что же святотатственного в том, что мы приподнимем на минуту крышку? Вы можете присутствовать при этом. Если все окажется в порядке, вы еще раз увидите своего любимого родственника.

– Я не могу этого допустить, инспектор.

– У меня приказ, который я не могу не исполнить.

– Даю вам слово чести, что в гробу, кроме тела, нет ничего. Кстати, и отвертка сломалась, когда ввинчивали последний винт.

– Дорогой граф, вам не известна хитрость контрабандистов, которые нанимаются в услужение в приличные дома. Сюда, Филипп, снимай крышку с этого гроба!

Граф не унимался и продолжал протестовать, когда Филипп (плешивый мужчина с чумазым лицом, по виду похожий на кузнеца) поставил на пол кожаную сумку с инструментами, осмотрел гроб, ногтем ощупал головки винтов и, выбрав из своей сумки подходящую отвертку, в несколько быстрых поворотов вытащил винты и снял крышку. Я снова увидел свет, который считал потерянным навеки; тем не менее зрачки мои оставались неподвижны. Надо мной склонилось нахмуренное лицо Карманьяка. Казалось, он не узнает меня. Из-за его спины выглядывали посеревшие от страха граф и фальшивый маркиз; рядом находилось много других незнакомых лиц.

– Вижу, вижу, – промолвил Карманьяк, отходя от меня. – Тут нет ничего такого.

– Будьте добры, прикажите вашим людям снова завинтить крышку, – заговорил граф, ободрившись. – Право… право… нельзя дольше задерживать похоронное шествие.

– Вы сейчас же отправитесь, граф де Сент-Алир, – ответил Карманьяк, – а что касается гроба, то я немедленно распоряжусь.

В дверях появились трое жандармов; трое таких же дюжих и бесстрастных представителей власти уже находились в комнате. Неприятное волнение овладело графом: он не мог скрыть бившей его крупной дрожи.

– Так как месье Карманьяк еще затрудняется разрешить мне сопровождать тело моего родственника, то я попрошу вас, Планар, заменить меня.

– Одну минуту, – вмешался неисправимый Карманьяк, – прежде я попрошу вас дать мне ключи к этому шкафу.

Он указал на шкаф в стене, куда было положено мое платье.

– Я… я с большим удовольствием, – пробормотал граф, – но, изволите видеть, его не открывали лет сто. Я прикажу кому-нибудь из слуг отыскать ключ.

– Если его нет у вас, искать не стоит. Филипп, попробуй отмычку.

Приказание было исполнено.

– Это что за одежда? – поинтересовался Карманьяк, разворачивая мое платье, спрятанное в шкаф за полчаса до этого.

– Мне неизвестно, что находится в этом шкафу. Негодяй по имени Лабаль, которого я прогнал больше года назад, имел ключи. Вероятно, это его гардеробная.

– В кармане визитные карточки и носовой платок с инициалами «Р. Б.» Должно быть, он украл все это у какого-то Бекета – Р. Бекета. На визитных карточках стоит «Р. Бекет, сквайр, город Беркли». А вот и часы с перстнями, на одном из перстней тоже буквы «Р. Б.» Ваш Лабаль, верно, был отъявленный мошенник.

– Вы совершенно правы.

– Мне вот что приходит в голову, – продолжал Карманьяк. – Пожалуй, ваш слуга украл это платье вместе с часами у человека, который лежит в гробу и который в таком случае является не Пьером де Сент-Аманом, а мистером Бекетом, английским сквайром. Удивительнее всего, что часы еще идут! В гробу, я полагаю, лежит не покойник, а живой человек, которого усыпили каким-то зельем. За намерение ограбить его и умертвить я арестую вас, Николай де ла Карк, граф де Сент-Алир.

В одно мгновение старый негодяй оказался в крепких руках правосудия. Я слышал, как он своим скрипучим, словно несмазанное колесо, дрожащим голосом разразился потоком уверений, крича и умоляя, соответственно тому, как переходил от убеждений к угрозам. Напоследок он воззвал к великому духу, «который читает тайные помыслы людей». С безбожной ложью на губах, беснующегося, его вывели прочь из комнаты и посадили в карету, где уже находилась его прекрасная сообщница. Вместе с ними сели два жандарма, и вся компания покатила в тюрьму.

К общему гомону теперь присоединились два новых голоса, перекрывавшие крики остальных. Один принадлежал бравому полковнику Гальярду, которого до сих пор с трудом удерживали в передней; другой принадлежал моему приятелю Тому Вестлейку, который пришел удостоверить мою личность.

Постараюсь коротко изложить, как был раскрыт чудовищный замысел против моего имущества и моей жизни, но предварительно прибавлю несколько слов о себе. По указанию Планара, мошенника ничуть не лучше остальной шайки, однако теперь заинтересованного в успехе следствия, меня посадили в теплую ванну, откуда перенесли в теплую постель и окно в комнате оставили открытым. Эти простые средства привели меня в чувство часа через три, иначе я, вероятно, пробыл бы в оцепенении еще не менее семи часов.

Преступления злоумышленников всегда планировались с величайшей ловкостью и осторожностью. Жертвы вводились в обман, как и я, и сами способствовали сохранению тайны своей гибели.

Разумеется, провели следствие. Разрыли несколько могил на кладбище Пер-Лашез. Вскрыли гробы, но тела уже настолько разложились, что узнать их было невозможно. Только одно и могло быть удостоверено. Одну из могил заказывал некий Габриэль Гальярд; он же внес плату за место и за похороны и расписался в книге. Это подтвердил клерк из похоронного бюро, с которым он имел дело и который знал его лично. Хитрость, на которую попался я, была успешно разыграна с ним. Вместо несуществующего де Сент-Амана в землю лег сам Габриэль Гальярд, с тайной гибели унеся и тайну преступления.

Его тело было опознано прелюбопытным образом. Лет за пять до исчезновения он пострадал от неудачного падения с лошади, лишившись при этом глаза, нескольких зубов и сломав правую голень. Раны на лице он хранил, насколько это было возможно, в глубочайшем секрете. Результатом оказалось то, что стеклянный глаз, заменявший потерянный, остался на месте, слегка только сдвинутый, – это признал часовых дел мастер, который изготавливал его.

Еще легче было узнать зубы, которые один из самых искуснейших дантистов Парижа сам подгонял к пустотам и благодаря уникальности случая даже сохранил гипсовые слепки. Золотые пластинки, найденные во рту покойника, в точности соответствовали слепкам. Остался и знак над лодыжкой, где кость была раздроблена и срослась. Преступление было изобличено.

Полковник Гальярд был вне себя от ярости, когда исчез его старший брат: чувство это усугублялось и тем, что вместе с братом исчезли все наличные деньги, которые бравый полковник давно полагал своей собственностью. По обрывкам разговоров, по слухам, он заподозрил причастность к делу графа де Сент-Алира и его прекрасной спутницы. К первому подозрению прибавилось несколько более серьезных, но для возобновления следствия все еще не хватало улик.

Наконец случай навел полковника на горячий след. По совпадению, оказавшемуся для меня счастливым, Планар успел проведать об опасности, грозившей злоумышленникам и ему самому. Последствием было то, что, выторговав для себя выгодные условия, он сделался доносчиком, и по его указанию полиция нагрянула в Карский замок в самую критическую минуту, когда преступники собирались избавиться от изобличающих их улик.

Ни к чему описывать находчивость, с которой полицейские агенты подбирали доказательства вины злодеев. Они даже привели с собой искусного врача, который мог дать необходимые показания на случай бегства Планара.

Поездка в Париж, как легко догадаться, не оправдала моих радужных ожиданий. Я оказался главным свидетелем на шумном процессе и выносил все удовольствия, сопряженные с таким завидным положением. После чудесного спасения, когда я был на волосок от смерти, я наивно полагал, что сделаюсь предметом живейшего участия со стороны парижской публики. Увы! К огромному разочарованию, я вскоре обнаружил, что возбуждаю только добродушный смех. Осел, олух, деревенщина – каких только карикатур не появлялось на меня с обидными подписями. Известность, которую мне принесло приключение, можно было сравнить со славой политического деятеля, а так как для подобной почести я не был рожден, то и бежал от нее при первой же возможности, даже не навестив радушного маркиза д’Армонвиля в его замке.

Маркиз остался цел и невредим. Его сообщник, граф де Сент-Алир, был казнен. Прекрасная Евгения в силу смягчающих вину обстоятельств – насколько мне известно, они заключались в ее хорошеньком личике – отделалась тюремным заключением в шесть лет.

Полковник Гальярд вернул часть фамильных денег, которые были извлечены из не очень доходного, по правде говоря, поместья графа. Это обстоятельство и казнь графа привели его в великолепное расположение духа. Он не только не настаивал на возобновлении нашей дуэли, но даже пожал мне руку и объявил, что считает нанесенную ему рану полученной в честном, хотя и не совсем правильном поединке.

Остается, кажется, упомянуть только о двух подробностях. Кирпичи, найденные в комнате, где стоял гроб, были обернуты соломой, чтобы заменить тяжесть мертвого тела и предупредить подозрения и разнотолки, которые могли бы возникнуть вследствие прибытия в замок пустого гроба.

Драгоценные ожерелья графини ювелир оценил в пять фунтов, да и то если бы какой-нибудь театральной королеве понадобился убор из поддельных бриллиантов.

Несколько лет до описанных событий графиня с успехом подвизалась на подмостках одного из многочисленных парижских театров, где ее и заметил граф. Это она, искусно загримированная, осматривала мои бумаги в карете, когда я ночью ехал в Париж. Она же играла роль медиума, который передавал ответы прорицателя в паланкине на маскараде в Версале. В отношении меня эта мистификация имела целью пробудить с новой силой мою любовь к прекрасной графине, к которой, как опасались, я мог охладеть. Предполагалось произвести впечатление и на другие возможные жертвы, однако упоминать о них нет повода. Использовать в разыгранной комедии настоящий труп, который добыли у поставщика анатомического театра, не составляло большой опасности, а между тем усиливало таинственность пророчеств, давая пищу языкам и глубже запечатлевая слова «прорицателя» в мыслях глупцов, что общались с ним.

Остаток лета я провел частью в Швейцарии, частью в Италии. Умнее я, быть может, не стал, но с тех пор утратил прежнее легкомыслие и веселость. Чудовищное потрясение, оставленное в моей душе, пробудило в моем характере чувства и мысли серьезного свойства. Жизнь моя приняла иное течение; по прошествии многих лет те же самые впечатления навели меня на размышления более полезные и возвышенные, и я благодарен тому, кто держит в руках нити наших судеб, за тот страшный урок, который он преподал мне в юности.

Конец