355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джозеф Д’Лейси » Мясо » Текст книги (страница 7)
Мясо
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 21:28

Текст книги "Мясо"


Автор книги: Джозеф Д’Лейси


Жанр:

   

Триллеры


сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Глава 7

– Давай поиграем в темную комнату, – предложила Гема.

Они были одни в спальне. У матери был гость, и она просила ее не беспокоить. Но девочки были не в обиде; они никогда не уставали друг от друга.

– Нет, – сказала Гарша. – Это уже не интересно. Давай придумаем новую игру.

Они опустились на колени перед видавшим виды сундуком и подняли крышку.

Игрушки были сплошь старые и побитые, как и сам сундук. Они принадлежали детям, давно ушедшим в мир иной. Сундук был достаточно большим, чтобы вместить одну из близняшек, только нужно было все из него вытащить, но девочки росли быстро и в «темную комнату» теперь играли редко. А раньше одна залезала в сундук, другая садилась сверху на крышку, и начиналось соревнование, кто дольше просидит в темноте. Со временем сестры могли просиживать в жестком сундуке все дольше, так что в течение одной игры им иногда не удавалось поменяться местами. С годами игра стала не такой увлекательной, поскольку уже ничто не мешало приподнять плечом крышку и впустить луч света в темное замкнутое пространство.

Сундук был деревянный, ручной работы – возможно, его сколотил чей-то отец, исполненный благих намерений, но не обладающий должными навыками. Каждая доска была обтянута изнутри и снаружи слоем портьерной ткани. Поскольку содержимое сундука часто перекладывали, внутренняя обшивка не только потускнела, но и порвалась, обнажив простые сосновые доски, из которых были сделаны стенки и дно. В каких-то досках виднелись крохотные дырочки, служившие ходами для личинок древоточца. От старости материя обшивки стала шелковистой, и иногда девочки просто поглаживали ее, чтобы ощутить нежность прикосновения.

Крышка сундука тоже была обита портьерной тканью, но сверху по-старомодному прострочена. Материя, устилавшая дно, хотя и тоже изношенная, никогда не рвалась. Мастер явно был дальновидным и сделал покрытие дна сундука из сложенной втрое старой шторы. Три медные петли, которые до сих пор выглядели как новые, поддерживали крышку; со временем петли ослабли, и хотя отец обещал их закрепить, но забывал об этом из-за своей вечной усталости. Сундук был не таким уж безобидным. Иногда он требовал жертвы вроде пореза от ржавой скобы или занозы, которую вонзал в чью-то беспечную ручонку.

В сундуке пахло вещами из прошлого, которого девочки никогда не видели и не знали. Для Гемы и Гарши этот запах был запахом игры, риска и фантазии. Открывая крышку сундука, близняшки могли окунуться в этот запах, и, когда он испарялся, погружались в свой волшебный мир – мир, который каждый раз был новым. Среди игрушек, хранившихся в сундуке, была старинная железная дорога с открывающимся и закрывающимся семафором, с резными раскрашенными солдатиками, охранявшими пути. Еще там был миниатюрный обеденный сервиз; девять серебряных наперстков служили изысканными бокалами. А также старый плюшевый медвежонок с заплатками вместо глаз, лишившийся ворса. И шашечная доска с неполным комплектом шашек. А еще игрушечное облупленное веретено. И старые шелковые шарфы самых разных расцветок, мягкая фетровая шляпа и котелок. Шляпы хранили душный запах жирных волос незнакомцев, которых Гема и Гарша могли лишь вообразить. В сундуке можно было найти кукол, кости, дротики. Там хранился странный куб из черного пластика со скрипучими вращающимися гранями, на каждой из которых было по девять клеток. На дне сундука были рассыпаны стеклянные шарики.

– Я знаю, в какую игру можно сыграть, – сказала Гарша, выуживая из недр сундука пластмассовую куклу с длинными светлыми волосами. В наряде куклы были только три цвета: розовый, красный и белый. На кукле были красный берет и блузка в розово-белую полоску. Красная мини-юбка и красные туфли на высоких каблуках. Красный пластиковый ремень и красная пластиковая сумочка. Гарша посмотрела на сестру, и они обменялись красноречивыми взглядами, поняв друг друга без слов.

– Нам понадобятся мамины ножницы, – сказала Гема.

– Но нужно действовать очень тихо, – заметила Гарша.

– Она не услышит, – сказала Гема. – Слишком занята.

Она взволнованно поднялась и на цыпочках подошла к двери. Внизу все было тихо. Она проскользнула в коридор, прошла к ванной комнате и вынула маникюрные ножницы из стаканчика, который они делили с двумя пилочками для ногтей и другими принадлежностями для маникюра и педикюра. У ножниц были изогнутые лезвия, но Гема даже не сомневалась в том, что они справятся с работой. Медленно ступая по истертому ковру, она двинулась обратно к спальне.

Внизу раздался шум. Отодвинулся стул, хлопнули дверцы шкафа, что-то упало на рабочий стол? Гема не была уверена.

Она остановилась и напрягла слух. Тишина внизу была живой – как будто кто-то там, внизу, прислушивался к звукам наверху, а не наоборот.

Потом раздались другие звуки, слишком неразборчивые. Снова стул? Чей-то шепот? Гема не стала терять время на то, чтобы это выяснять. Еще более осторожно она прокралась к спальне, юркнула внутрь и плотно затворила за собой дверь. С торжествующим видом она подняла руку, показывая ножницы, и Гарша улыбнулась.

Можно было начинать игру.

Они принялись раздевать куклу.

Как много можно было бы рассказать о горожанах, которые приходили в ангар; как много можно было рассказать о людях.Достаточно было только присмотреться к ним.

Джон Коллинз наблюдал, как они проскальзывают в дверь; глаза у них были хитрые или самоуверенные, виноватые или исполненные надежды. То, что он видел, подтверждало его идеи. Люди тоже были животными, верно, но они не были стадом. Они были индивидуальны, и красота и достоинство были даны им от природы.

Вот уже многие месяцы он излагал свои теории в этом ангаре, и некоторые слушатели начали применять их на практике. Это и отличало их от новичков. Да, его ученики были заметно более худыми, но не голодали, ни в коем случае. Зато у них была аура. Коллинз ее видел. Ему было интересно, видел ли ауру кто-то еще. С тех пор как он изменил себя, в нем развилась способность воспринимать свечение. Он видел, что его ученики уже через девять-десять недель приобретают светящийся нимб, некую искрящуюся дымку, которая окружает их постоянно. Но, кажется, никто другой этого не замечал. А уж новички тем более. Возможно, и сами обладатели ауры не догадывались о том, что она есть. Во всяком случае, это был знак того, что он все делает правильно. И чем дальше, тем больше он в этом убеждался.

Однажды, октябрьской ночью, в ангаре появился незнакомец. При первом взгляде на незнакомца Коллинз отметил, что в нем есть что-то необычное. У мужчины была бледная кожа, даже с оттенком желтизны. Черные волосы, густые и вьющиеся, доходили ему до плеч. Он носил окладистую бороду, но даже темная борода не могла скрыть изможденности его лица. Как и отвлечь внимание от его карих глаз, излучавших нежное спокойствие. Мужчина был одет в пальто с поднятым воротником. Видно было, что это вещь высокого качества – в Эбирне так не одевались, – и Коллинз вполне составил впечатление об этом человеке, прежде чем тот уселся на бетонном полу, сложив ноги по-турецки.

Длинные волосы были в моде среди работников мясного завода – дояров, скотников, пастухов и забойщиков. Длинные волосы отличали их от Избранных, лишенных волос. Дорогое пальто могло принадлежать либо вору, либо тому, кто мог себе его позволить. В городе деньги, необходимые на покупку дорогих вещей, имелись лишь у переработчиков мяса и обслуги Магнуса. Но истощенное лицо и костлявая фигура, спрятанная под пальто, принадлежали человеку явно не из их числа. Люди, работавшие на заводах Магнуса, хорошо питались. Они жирели на высококачественном мясе. То же самое можно было сказать и о тех, кто состоял на службе в доме Магнуса: горничных и лакеях, армии охранников и телохранителей. Впрочем, незнакомец наверняка обладал завидной физической силой и вполне мог сойти за телохранителя Магнуса. Взгляд у него был цепкий, но, пожалуй, слишком добрый.

Когда беседа была окончена и Коллинз велел слушателям расходиться ради их собственной безопасности, мужчина с худым лицом и окладистой бородой задержался. Двое преданных учеников Коллинза, Стейт и Вигорс, обладавшие внушительными габаритами и потому назначенные охраной, попытались уговорами отправить его домой. Он отказывался уходить. В ожидании инструкций охранники посмотрели на Коллинза; они не привыкли действовать силой.

– Он не опасен. Позвольте ему задержаться. Проследите, чтобы остальные разошлись по домам, и поглядывайте, нет ли поблизости подозрительных людей.

Стейт и Вигорс вышли из ангара и закрыли за собой дверь.

Коллинз, бритый наголо, с замотанной шеей, и лохматый незнакомец в тяжелом пальто остались одни. Коллинз благожелательно улыбнулся ему, но какое-то время мужчина все равно молчал. Он как будто был смущен.

– Простите меня, – произнес он наконец. – Я не то чтобы не верю вам…

– Трудно осмыслить все это сразу, – сказал Коллинз. – Кому бы то ни было. Особенно вам, насколько я могу судить.

Мужчина сделал шаг в сторону двери и вдруг остановился.

– Вы меня знаете? – спросил он.

– Нет. Пожалуй, нет. Но мне кажется, я где-то вас видел. Вы ведь бегаете, не так ли?

Мужчина кивнул.

– Вы выглядите очень… тренированным. Хотя и чересчур худы.

В глазах незнакомца вспыхнул огонек и тут же потух.

– Мне так надоело слышать про худобу, – ответил он. – Вы могли бы мне помочь? Я уже исчерпал свои ресурсы и больше ничего не могу сделать в одиночку. Теперь, когда подключился «Велфэр», я вообще не знаю, чем дело кончится.

Коллинз почесал затылок и вздохнул.

– Я могу вам помочь, но вы не в силах остановить то, что происходит в городе. Если они взяли вас в оборот, боюсь, вам придется подчиниться. У вас есть семья?

– Жена. Двое детей. Сейчас дома… крайне… тяжело.

– Понимаю. Могу я спросить вас, чем вы зарабатываете на жизнь?

Мужчина поморщился и опустил голову.

– Лучше мне этого не говорить. Гем более вам. И тем более здесь.

– Послушайте, все в порядке. Думаю, я знаю, чем вы занимаетесь. И именно поэтому, да еще при вашем желании стать другим, вы здесь самый желанный гость. Если такой человек, как вы… изменится… что ж, это будет…

– Я уже изменился, мистер Коллинз. Я уже не тот, каким был раньше. Вы даже… непредставляете.

Коллинз кивнул и закрыл глаза.

– Возможно, вам так кажется, – сказал он, – но иначе я бы не занимался тем, чем занимаюсь здесь. Для этого нужно прежде всего понимание. Вы знаете, о чем я говорю, потому что у вас есть это понимание. Вы изо всех сил старались измениться, и вам осталось сделать последний шаг. Я могу вам помочь. И я это сделаю. Выполняйте упражнения, которым я обучаю, и вскоре вы увидите результат.

– Я не хочу никаких ритуалов. Хватит с меня религии.

– Здесь нет никакой религии. И никаких догм. Как и лжи. Попробуйте. Если не получится, вы просто забудете о том, что мы когда-то встречались.

– Я не представляю, как это поможет мне.

– Конечно, не представляете. Поэтому идите и пробуйте. Если вам понадобятся дальнейшие инструкции, приходите и прослушайте еще раз. Впрочем, я сомневаюсь в том, что вам это будет нужно. Такой человек, как вы, должен сразу это воспринять. Вы это почувствуете. Я не сомневаюсь. И если окажется, что я вам помог, то, возможно, вы вернетесь и поможете мне.

– Может, так и будет. Если я не потеряю семью. И если останусь в живых.

Джон Коллинз протянул ему руку. Мужчина несколько мгновений колебался, но все-таки сделал ответный жест. Они обменялись рукопожатиями, и Коллинз скорее почувствовал, чем увидел, что кисть незнакомца искалечена. Он не мог этого разглядеть, поскольку смотрел в глаза мужчины и любовался светом, лучившимся из них.

Поднимающийся над сковородой дымок и разлетающиеся брызги жира вызвали смешанные ощущения: одновременно она почувствовала голод и отвращение. Она перевернула мясо тяжелыми деревянными щипцами и положила гнет на сочившийся кровью кусок, чтобы он быстрее прожарился. Во время напряжения руки дрожь ушла. Теперь уже не только боли в желудке беспокоили проповедницу Мэри Симонсон.

Каждое утро она просыпалась от пощипывания в желудке. Ощущение, будто ее что-то поедает изнутри, заставляло вскакивать среди ночи и поднимало как сигнал будильника на рассвете. Каждый новый день начинался с тошноты и головокружения, которые появлялись, стоило ей спустить ноги с низкой и узкой кровати, на которой она спала. И это не было похоже на очередной приступ слабости, преследовавшей ее на протяжении последней недели; эти утренние недомогания длились уже много месяцев.

Съедать завтрак становилось все труднее, но ей как проповеднику надлежало питаться три раза в день, и каждый прием пищи должен был включать плоть Избранных. Для проповедников поедание плоти Избранных было сакральным действием. Рядовых горожан мясо всего лишь спасало от голода. Для лечения желудка ей надлежало есть потроха, но жевать и глотать их поутру было мучительно. Вместо этого она предпочитала поджаривать небольшую отбивную или тонкий копченый филей и съедать мясо, запивая его стаканом молока.

Именно за плитой Мэри Симонсон впервые столкнулась с новой проблемой. Проповедница не могла твердо держать в руках сковороду или лопатку. Только величайшим усилием воли ей удавалось свести сильную дрожь к слабому дрожанию, но унять ее полностью она все-таки не могла. В считаные дни трясучка распространилась на другие части тела, и вот сегодня утром, когда она проснулась раздраженной и ослабленной, ей показалось, будто сотрясается и сама комната.

Мэри Симонсон не сразу сообразила, что трясется ее голова, а не окружающее пространство. Это был настораживающий признак поворота к худшему. Никто и никогда не говорил об этом в офисах «Велфэр» или в Главном Соборе, но озноб был распространенным явлением среди проповедников «Велфэр». Она видела, что многих из них он отправлял в постель, с которой они уже не вставали. Великий епископ иногда говорил о той «ноше», которую проповедники вынуждены нести по долгу службы, и она думала, что он как раз имеет в виду многочисленные болезни, из-за которых так коротка их карьера. В городе мало кто перешагивал пятидесятилетний рубеж, а проповедники не дотягивали и до сорока пяти.

Мэри Симонсон свято верила в то, что именно из-за особенностей службы проповедники склонны к болезням. Проповедовать Книгу даров, хотя она и была короткой, и поддерживать высокий моральный дух среди горожан становилось все труднее. С каждым днем в городе отмечалось все больше насилия и агрессии, поэтому миротворческая миссия «Велфэр» была востребована как никогда. Отныне каждую неделю ей приходилось применять силу, чтобы усмирять горожан, утративших самоконтроль и оказавшихся неуправляемыми. В прошлом еще удавалось вернуть таких возмутителей спокойствия в лоно церкви. Сегодня гораздо чаще практиковалось лишение их статуса гражданина, после чего им грозила отправка на завод, на переработку.

В своей речи о «ноше» Великий епископ упоминал и о том, что в жизни проповедника страдания уравновешиваются дарованными им благами. И это тоже было правдой.

Проповедники никогда не голодали. Мясом Избранных их обеспечивали за счет городской казны. Проповедники были заметными фигурами, облеченными властью. Их уважали даже больше, чем рабочих мясного завода, к тому же они были куда более образованными. Они обладали познаниями в области медицины, права, веры, разумеется, и были наделены особыми полномочиями. Люди их боялись. И это было хорошо, поскольку Эбирн становился опасным местом.

Филей прожарился и покрылся темно-коричневой коркой. Золотистый жир аппетитно шипел на дне сковороды. Мэри Симонсон выложила еще дымящееся мясо на тарелку, произнесла короткую молитву и отрезала первый кусок. Как всегда, мясо было отменным – его надлежащим образом выдерживали в течение нескольких дней, прежде чем нарезали на порции. Большинство горожан покупали мясо в спешке, их мало заботили его вкусовые качества, и тут проповедники опять-таки пользовались привилегиями, получая лучший продукт. Раньше она почти всегда ела мясо с кровью, но с началом болезни появилось желание прожаривать его глубоко, даже до обугливания. Теперь она ела жесткое, пригоревшее мясо. И это опять была борьба.

Пока она накалывала на вилку кусочек мяса и отправляла его в рот, нож в ее правой руке предательски задрожал, стуча по тарелке. Проповедница отложила нож в сторону и обрадовалась воцарившейся тишине. Она жевала и обдумывала, как ей поступить с Ричардом Шанти.

У него была безупречная репутация лучшего забойщика Магнуса. Молва о том, как быстро и ловко он работает на конвейере, распространилась далеко за пределы завода. Горожане боготворили его так же, как боготворили мясо, хотя она и сомневалась в том, что Шанти об этом знает. Он был таким тихим и отрешенным, что иногда ей казалось, будто ему вообще нет дела ни до чего, что творится вокруг. Она не питала симпатий к таким людям. Слишком замкнутые, слишком независимые. В ее понимании горожане должны были быть понятными и предсказуемыми. Они должны были вызывать доверие. Ричард Шанти не производил впечатления человека, обладающего хотя бы некоторыми из этих качеств. Он был чужаком. А чужаки были угрозой для общества.

Но если бы она ошиблась в его оценке или обнаружилась бы ошибка в архивных записях – что случалось не один раз, – все могло бы кончиться тем, что и она, и «Велфэр» в целом предстали бы в весьма невыгодном свете. В самом деле, насколько важно, настоящий ли он Ричард Шанти? Для города он был просто находкой. Разве кому-то была интересна его истинная родословная?

Мэри Симонсон могла бы с легкостью отказаться от своей затеи. Болезнь подтачивала ее, и лишние волнения были бы некстати. Нужны ли ей все эти хлопоты? Стоило ли дело того, чтобы она тратила на него силы, или лучше было бы поберечь их для каждодневных трудов? Она никак не могла решить. Может, устроить все, ничего не говоря, проверив лишний раз документы и держась подальше от семейства Шанти? У них были очаровательные дочери с безупречными манерами и легким намеком на озорство. Стыдно порочить репутацию семьи непроверенными слухами. Нет, она, пожалуй, подождет. Можно было бы сделать гораздо больше, не посвящая никого в свои планы. Это означало, что ей придется провести чуть больше времени в архиве, полном вековой пыли. Идея показалась ей весьма заманчивой. Да, она на время отойдет в тень, подальше от грязных улиц Эбирна и его деградирующих обитателей.

Комок пережеванного мяса застрял где-то глубоко в горле, на полпути к желудку. Она сглатывала снова и снова, пытаясь смочить мясо слюной, но ком застрял крепко. Дышать она могла, и не было опасности задохнуться, но эта закупорка вызывала сильную боль, и казалось, что избавиться от нее невозможно.

Она потянулась к стакану с молоком и дрожащей рукой поднесла его к губам. Отпила сладковатой жидкости и подождала. Молоко легко добежало до застрявшего комка, но преодолеть преграду не смогло. И вернулось обратно в рот. Она бросилась к раковине, но не добежала.

Мэри Симонсон была готова исполнять свою обязанность, предписанную Господом, и съедать по три порции мяса Избранных, но не была уверена в том, что в ее организме задержится хотя бы одна.

Майя не чувствовала себя виноватой.

Больше всего она страдала, конечно, из-за письма на завод. Несколько дней места себе не находила. Ну, не дней, но несколько часов точно. По крайней мере, до того, как его написала, и сразу после. Но разве был у нее выбор? Она снова и снова задавала себе этот вопрос и так же часто оставляла его без ответа. Все было не так просто. Разумеется, она не совершила предательства. Это была естественная реакция на вынужденную необходимость. Она оказалась в трудной ситуации – и муж отказывался подсказать ей выход.

В день визита проповедника он принес домой мяса, и оно было отменным. Вкуснее они еще никогда не ели. Но с тех пор мяса они не видели. Ни обещанных килограммов, ни даже рюкзака, наполненного отрубами для бифштексов и отбивных, обрезками и фаршем, которых они заслуживали и которые он, как глава семьи, был просто обязан им обеспечить. Он оказался слабым и не сдержал слова, вновь пав жертвой своей патетической навязчивой идеи.

Ее беспокоило и то, что он наговорил проповеднику. Потом он так и не смог толком объяснить, что он имел в виду. Она даже не подозревала о том, что он отпрыск старинного рода и посвящен в древние обычаи. В разговоре с Мэри Симонсон эта уловка сработала, но что, если проповедница решит копнуть? Майя не могла допустить, чтобы дело зашло так далеко. Она была матерью, и у нее был свой, материнский, долг, отмахнуться от которого она не могла, даже если отец игнорировал свой. Господи, думала она, ведь на кону была судьба ее детей; она рисковала потерять не только их, но и семью, и все, что они с таким трудом создавали. Разве Ричард имел право поступить так беспечно?

Все могло обернуться и того хуже: если бы признали, что они умышленно не заботятся о детях, а это вполне можно было доказать в суде, предъявив неоспоримые улики, их обоих лишили бы статуса горожан. А после такого приговора пути назад уже не было.

Поэтому нет. Причин считать себя виноватой не было.

Вместо этого был повод радоваться, надеяться на будущее, а не опасаться его. На рабочем столе перед ней, аккуратно завернутые в белую бумагу, лежали упаковки бифштексов, связки сосисок, два огромных отруба, которых хватило бы и на жаркое, и на супы. Свертков было много, и это были таинственные подарки без указания получателя.

И теперь все это принадлежало ей.

Она так увлеклась своими мыслями, что даже забыла о настойчивом шорохе у нее за спиной, пока не коснулась головой дверцы подвесного шкафчика. Шум прекратился, и она повернула голову к лестнице, напрягая слух. Что это было, чьи-то шаги? Она вслушалась в предвечернюю тишину. Слушать было нечего. Потом шорох возобновился. Но ей предстояло заняться ужином.

При мысли об этом ее рот наполнился слюной.

Уиттекер, у которого пучки седых волос торчали из ушей и носа, не выглядел счастливым.

– Что на этот раз?

Голос у него был сиплый, как будто воздух свистел меж безмолвных струн. Роулинз чихнул три раза подряд.

– То же самое, – ответила Мэри Симонсон. – Рождения. Смерти.

– Надеюсь, что-нибудь более свежее? – Уиттекер попытался выдавить из себя улыбку, но неудачно. – Пыль только-только улеглась после вашего последнего визита.

Проповедница внимательно на него посмотрела. Уиттекер подергал кончик уса и предпринял очередную попытку изобразить улыбку.

– Скажите мне, Уиттекер, вы хорошо вчера поужинали?

– О да, очень хорошо.

– Могу я спросить, что вы ели?

– Бифштекс, проповедник. Самый лучший и нежнейший бифштекс.

– И сколько вам лет?

– Пятьдесят один.

Она медленно кивнула.

– Пятьдесят один год. Редкий возраст.

Полагая, что ему сказан комплимент, Уиттекер все-таки улыбнулся. Продемонстрировав длинные зубы цвета потускневшей от времени слоновой кости.

– Хочу вам заметить, Уиттекер, что, если бы не ваша служба в «Велфэр», вы бы не дожили до такого возраста. Поэтому рассчитываю на то, что вы окажете мне всяческую помощь, и пусть пыль будет для вас самой мучительной пыткой. Иначе, боюсь, мне придется сделать вывод, что вы слишкомстары, чтобы исполнять обязанности здешнего архивариуса, и рекомендовать немедленно уволить вас без выплаты довольствия.

После этих слов Уиттекер и его помощник словно очнулись от многолетней спячки и впервые увидели вверенное им хозяйство. Она улыбнулась, наблюдая за тем, как они засуетились, стараясь оказаться полезными.

– Сейчас я отправлюсь в самую глубь архива, самый пыльный его угол. Прислушивайтесь к моим крикам, Уиттекер, мне может понадобиться ваша помощь. Пришлете ко мне Роулинза со стаканом молока.

Она осторожно ступила в хранилище. Пыль была ненавистна ей в не меньшей степени, чем архивариусам. Приподняв край одеяния, она шагала по ковру, оставляя на нем следы своими тяжелыми ботинками. Пыль взвивалась за ней столбом.

Сегодня ей понадобились самые старые архивы. Записи тех времен, с которых начался «Велфэр». С момента зарождения города. Большинство горожан верили, что город был основан Господом. Чистое поселение, вызволенное из плена отравленной пустоши. Проповедница Мэри Симонсон тоже в это верила. В ее обязанности как раз входило убеждать людей в важности заповедей Книги даров, чтобы заповеди укоренялись в них, и хотя не все проповедники отличались искренностью веры, к ней это не относилось.

«Вначале было обещание, и этим обещанием был Бог. Бог наполнил пустоту своим присутствием. Он призвал огонь, и огонь заполыхал в пустоте. Из огня Бог сотворил пустошь, и так появилась пустошь. Но пустошь была лишена жизни. Из пустоши Бог сотворил Город и назвал его Эбирн. Но город был пуст и тих, поэтому Бог сотворил горожан, которые могли бы наполнить Эбирн жизнью и процветать в нем вечно. Но горожане голодали, и их голод наполнил сердце Господа огромной печалью. Он сотворил Избранных, чтобы горожане никогда не голодали. Он сотворил пастбища, чтобы Избранные всегда были сыты. И так был создан город и все, что есть в нем, и так оно и будет вечно».

Вот такие простые слова для простых горожан. Она любила эти слова и знала Книгу даров наизусть. И все равно читала ее вслух, как будто сам процесс чтения усиливал мощь послания. Здесь, в архиве, у нее была возможность заглянуть в прошлое нескольких поколений, вернуться к тем временам, когда первые семьи поселились в городе. Они принесли с собой свои навыки, инструменты, технологии и начали жить в городе так, как того требовал Господь. У них была Книга даров, у них была вера, и этого было достаточно. С тех пор в городе мало что изменилось.

Она хотела найти сведения о первых Шанти и узнать о них как можно больше. Может, в материалах о предыдущих поколениях она бы нашла ключ к разгадке тайны по имени Ричард Шанти. Если нет, то она могла бы просмотреть более поздние записи и проверить, кто еще родился примерно в то же время. Не исключено, что Ричард Шанти был тем, за кого себя и выдавал. Но с таким же успехом можно было предположить, что он лжет.

И она собиралась восстановить истину.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю