Текст книги "Венец славы: Рассказы"

Автор книги: Джойс Кэрол Оутс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

И все же представляется симптоматичным, что не только разочарования, но и надежды Оутс, в полной мере сознающей устрашающую бесконтрольность разгула деструктивных сил и тенденций, действующих на Западе сегодня, связаны с искусством, его облагораживающим влиянием на сердца и умы людей и деятельностью его бескорыстных – таких, как «поверженный, опустошенный, сломленный, побежденный, уничтоженный, обескровленный и разбитый» Маррей Лихт – подвижников. Ведь в понимании писательницы именно искусство воплощает в себе квинтэссенцию созидательных жизненных начал. «Жизнь – это энергия, а энергия – это способность к творчеству, – сформулировала Джойс Кэрол Оутс свой символ веры в одном из недавних интервью. – Даже когда мы покидаем этот мир, эта энергия, аккумулированная в произведении искусства, продолжает жить. Ожидая высвобождения, которое – в руках каждого, кому достанет на это времени и сил».

Николай Пальцев

Летучая снежная мгла

Некоторое время тому назад в округе Иден лучший помощник шерифа Рейф Мерри вступил – как он сказал шерифу, и своей жене, и взрослым сыновьям и объяснял каждому, с кем встречался в течение месяца, будь то белый или черный, – во второй период своей жизни; совсем новый период – говорил он странным голосом, посасывая верхнюю губу и издавая при этом короткие хлюпающие звуки. Ему было тридцать восемь лет, когда произошла неприятность с Бетлемом Эйром, говорил он, тридцать восемь лет за плечами и три взрослых сына, но только в тот день у него открылись глаза; в тот день он заново родился и думал, что надолго его запомнит. Когда же кончилась наконец долгая зима и дороги на солнышке развезло от грязи, негр Бетлем и воспоминания о нем исчезли из округа Иден и – ко всеобщей радости, особенно к радости его жены – из памяти самого Мерри. Но пока тянулись хмурые, серые, ненастные дни, он не мог забыть того, что произошло; воспоминания о сильнейшей метели, случившейся в тот самый день, и о потрясении, которое он пережил, не давали ему покоя.

Мерри вез негра Бетлема, которого он задержал в полях за городом, к шерифу, и в дороге их настигла метель. Сидя за рулем, Мерри ворчал, что никогда в жизни не видел такой пурги; и каждый раз, как он разражался коротким, резким до хрипоты залпом проклятий, снегопад за окном машины становился сильнее. Мерри был большой, солидный мужчина с глазами чуть-чуть навыкате, что придавало ему свирепый вид; и сейчас его свирепый взгляд был устремлен на круговерть за окном, а негр молча сидел рядом и дрожал, настороженно глядя из-под полуприкрытых век, пока Мерри изрыгал проклятья. Никого еще так не подводила погода, не дурачила знакомая местность, как его, думал Мерри; ему даже показалось – правда, он сразу отбросил эту мысль, – что он заблудился и никогда не найдет дороги домой.

Там, у шерифа, его наверняка ждут, окна запотели от тепла, ребята сидят вокруг печки, вытянув ноги, курят и говорят о нем, это уж точно, – о том, как не повезло ему, Мерри, лучшему помощнику шерифа, единственному, кроме разве что самого Уолпола, кто способен задержать и доставить Бетлема Эйра. Мерри криво усмехнулся. Он мысленно увидел своих ребят, представил, каким они видят его со стороны: Мерри – плечистый и большерукий, но не какой-то там простой фермер из местных; Мерри в своей фетровой шляпе, плотно сидящей на голове, так что замызганная ленточка проходит как раз поперек лба, будто она там выросла, да, в своей черной фетровой шляпе, которая выглядит на нем как некий символ или как перевернутый горшок. А лицо его под шляпой широкое и загорелое и еще обветренное, загрубевшее на декабрьском ветру, и глаза моргают и щурятся, словно от яркого света. На нем, конечно же, плащ, большой, как попона, и такой жесткий, что издали кажется куском дерева или железа; вечно застегнутый на все пуговицы, будто стоит на ветру или только что с улицы, где сильный ветер; на руках – кожаные перчатки, тонкие и блестящие, как новенькие; его большие сапоги тускло поблескивают, смазанные, а может, мокрые от снега; вот он садится и, красуясь и ворча себе под нос, протягивает сапоги к печке, сначала выбрасывая вперед левую ногу, потом правую, и сидит, упершись подбородком в грудь, вернее – во вздувшийся колоколом плащ. Никто из других помощников шерифа не имел такой выправки, как Мерри, ни один из этих увальней фермеров не отличался такой внешностью и голосом, и ни одному из них нельзя было доверить задержание такого негодяя, как Бетлем Эйр.

Но, сидя в холодной машине, Мерри чувствовал, что видение ускользает от него. Он смотрел на снег, на сумасшедшую круговерть снежинок. И нельзя сказать, чтобы их было много, бесконечно много, напротив – казалось, что перед ним мешают и перемешивают одни и те же снежинки, одни и те же частички, мерцающие, словно маленькие белые глазки, в свете фар. Они падали по обеим сторонам машины в серую толщу, как в облако. Мерри усмехнулся, выругался и сплюнул. То и дело по обочинам дороги попадались стылые, закоченевшие на морозе деревья, казавшиеся совсем голыми, будто кто-то содрал с них ножом всю кору, содрал и подкинул вверх, чтоб ее утянуло ветром. Вдруг Мерри заметил, что негр Бетлем тоже уставился на деревья.

– Это ненадолго, – сказал Мерри. – Это ж смех, а не метель, и мороз – одно название, и ты это сам знаешь не хуже меня.

Хорошо было опять услышать собственный голос. Он продолжал:

– Когда я жил на севере, вот там были настоящие метели. Вот где по-настоящему мело – наметало сугробы до окон второго этажа, и отцу приходилось выкапывать в сугробах туннель, чтобы добраться до хлева. В такие метели люди умирали. Одинокие люди…

Он сам не понимал, почему вдруг заговорил об этом. Просто его голос говорил сам собой. Мерри подождал, думая, что задержанный что-нибудь скажет; несколько минут они сидели молча, слушая завывания ветра. Мрачно хохотнув, Мерри заговорил снова.

– Их находили потом, может, через месяц, – сказал он, – одиноких стариков, которые замерзали насмерть в своих домах. Одного такого нашли в школе, одного старика; он приходил туда спать, чтобы сэкономить на дровах дома. Он застрял в школе, когда началась метель – не мог добраться до дому, – и сжег там все, что мог: книги, парты и все такое… Тот старик… я помню его, помню, как он все ходил и говорил, что сани надо готовить летом… – Мерри не понимал, что с ним происходит, отчего у него такой странный голос. Но тут же продолжал: – Так вот и бывает. Застигнет человека ненастье зимой – и все, конец, если он один, что тогда, что теперь, там ли, здесь ли, да где угодно. Человеку нельзя одному, надо жить, как все, по закону, подчиняться людским законам, жить среди людей – а не в одиночку, со своими законами… Кто думает иначе, тех убивают, или мы судим их, чтобы…

Он запнулся и какое-то время вел машину молча под впечатлением собственных слов и странного ощущения, будто смерть того старика – рядом, будто это случилось где-то здесь, сейчас, пока он ехал сквозь метель. Потом он выкинул эту мысль из головы и решил, что пора остановиться.

– Переждем этот чертов ветер, – сказал он.

Ветер все дул и дул. Дорога перед ними тянулась пунктиром оголенных участков, словно ее вырвали из сугробов, наметенных с обеих сторон.

– Переждем, – пробормотал Мерри. Он уже давно не смотрел на задержанного, не взглянул на него и сейчас. Он знал, и задержанный тоже знал, что все это время он разговаривал сам с собой. Но теперь Мерри спросил: – Ты знаешь, где мы едем?

Вопрос повис в воздухе. Мерри удивленно оглянулся, будто услышав ответ. Но негр Бетлем просто сидел на своем месте, такой же большой, как Мерри, повернув к нему свое одутловатое лицо, и глаза его, маленькие и близко посаженные (как свинячьи глазки, подумал Мерри), смотрели прямо на него или, может быть, на те чудные слова, которые он только что, к собственному удивлению, произнес. И Мерри показалось вдруг, что это уже не Бетлем, известный всей округе негр, который летом нанимался на сенокос и прочие полевые работы, а кто-то другой или даже статуя кого-то другого, – такой он был строгий, холодный и безвозрастный, словно он смотрел на Мерри или кого-то вроде него вот так, уставившись своими свинячьими глазками, целую вечность. Вдруг он начал кашлять, не удосужившись даже отвернуться в сторону, зашелся страшным, раздирающим, яростным кашлем.

– Да нет, не знаешь, куда тебе, – сказал Мерри. Щеки его свело от холода. – Кашляй сколько влезет, хоть всю свою черную глотку выкашляй. Давай.

Он тронул машину с места, сидя на самом кончике сиденья, так что колени терлись о руль. Сморщившись от напряжения, Мерри пытался разглядеть что-нибудь сквозь метель.

– Вон там, там что-то есть, – сказал он.

Задержанный перестал кашлять. Мерри медленно вел машину вперед. Слева от дороги вдруг взметнулась вверх кромка земли, поднявшись гигантской белой опухолью, словно горный склон.

– Здесь где-то должен быть гараж, чтоб мне провалиться, должен… Я его знаю, сколько раз видел. – Он выплевывал слова, будто считая, что чем быстрее их произнести, тем быстрее появится гараж, будто словами он заставит его появиться. – Должен быть где-то здесь, – повторил он немного спокойнее. – Где-то здесь.

Рядом с Мерри опять закашлял негр. Мерри внимательно посмотрел на него и отвернулся.

– Ты как – ничего? – спросил он.

Бетлем не ответил.

– Небось заболеваешь, – продолжал Мерри резко, даже сердито, словно обращался к снегу. – Бегаешь все время без пальто, как последний дурак ниггер… Ну и кашляй сколько угодно. А я выхожу. – Он остановил машину, или, может, дал ей остановиться, или, может, дал ветру остановить ее. – Выйду посмотрю, что здесь. Кажется, какое-то здание.

Он выключил зажигание, но оставил включенными фары. С трудом открыл дверцу машины и, когда первый порыв ветра ударил в лицо, хмыкнул от удивления и оглянулся на Бетлема. И увидел, что негр наблюдает за ним.

Его лицо стояло у Мерри перед глазами, пока, неуклюже склонившись вперед, преодолевая страшный напор ветра и снега, он шел, огибая машину и дальше по замерзшей дороге. Казалось, снег издевается над Мерри: Мерри, такой важный, такой сильный, проковылял в одну сторону, остановился, будто чего-то выжидая, повернул в другую сторону, потом пошел уверенней, словно действительно что-то заметил. Обнаружив наконец перед собой два силуэта – вертикальные прямоугольники, за которыми протянулись узкие сугробы, словно два ангельских крыла, – он уже ничего не мог понять и лишь изумленно уставился на них. Вдруг он увидел за ними неясный проблеск света, присмотрелся внимательнее, прикрывая лицо руками от снега, – свет стал как будто ярче. Ветер волнами бросал ему в лицо тучи снега, словно пригоршни мелкого острого песка.

Помогая Бетлему выбраться из машины и дойти до строения, которое он нашел, Мерри был вынужден подхватить его, чтоб не упал – под ногами был сплошной лед, – и постоять так немного, широко расставив ноги, удерживая себя и негра, совсем беспомощного со связанными за спиной руками. Мерри крепко обхватил негра за плечи, и, пыхтя и склонив головы против ветра, – а снег хлестал их по лицам, словно они вовсе не люди, а такие же бензоколонки, как те, что уже были видны впереди, – они добрались до маленького, хлипкого навеса перед гаражом. Мерри забарабанил ногой в дверь. Нагнулся посмотреть в дверное стекло и, хотя было плохо видно, разглядел все же двух мужчин в глубине гаража, печку и какую-то лампу. Он выругался от нетерпения, видя, как медленно и нерешительно один из двоих направился к двери.

Дверь открылась, и их обдало волной теплого воздуха; подталкивая Бетлема сзади, Мерри вошел в помещение и вздрогнул от удивления: глазам его открылась поразительная сцена – сколь поразительная, мог сказать только сам Мерри, хотя он и не должен был сильно удивляться этому, хорошо зная свой округ. Человек в комбинезоне, открывший им дверь, – человек, чья красно-черная клетчатая рубашка оказалась неожиданно чистой, – был негр. А в глубине комнаты сидел еще один негр, напряженно застыв и уставившись на них, как кролик, или бурундук, или другой мелкий зверек, который думает, что хорошо спрятался в траве, и оттого выглядит довольно глупо. Мерри, еще не пришедший в себя после трудностей дороги, повернулся, чтобы закрыть дверь; на какое-то мгновение он задержался, глядя в заиндевевшее стекло, и ощущение своей одинокости среди этих людей вдруг пронзило его, и он почувствовал легкую слабость. Он опять повернулся к ним.

– Мы зашли только переждать метель, – сказал он.

Первый негр пристально смотрел на него и мимо него, на Бетлема, как будто смутно узнавая их.

– Проходите, – медленно произнес он, – проходите к печке, погрейтесь… Я… я маленько испугался, думал, кто там еще…

В глубине гаража было теплее. Другой негр, помоложе, наблюдал за ними. Он сидел на вращающемся стуле перед большим канцелярским столом, старомодным и нелепым предметом, испещренным царапинами и инициалами. Старший негр подошел к столу и ленивым движением поднял отвертку. Он смотрел на Мерри через плечо.

– Спасибо вам, что пустили, – сказал Мерри, коротко кивнув. Ему стало необыкновенно тепло. И вот, будто специально для этих людей – которых он вроде когда-то видел – и в то же время вовсе не для них, а для собственного удовлетворения, для собственного удовольствия, Мерри начал неторопливо, словно подчиняясь определенному порядку, расстегивать плащ. Одну перчатку он уже успел снять, и эту тонкую кожаную перчатку он засунул теперь в карман, будто украшение, и, одной рукой в перчатке, другой – без, начал расстегивать большие пластмассовые пуговицы плаща, сосредоточенно нахмурившись. Негры наблюдали за ним. Протолкнув последнюю пуговицу сквозь петлю, он вздохнул и расправил плечи, потом сделал такой жест, – Мерри и сам не мог бы сказать, как это у него получилось, – что старший негр слегка вздрогнул и подошел, чтобы взять плащ. Мерри внимательно смотрел, как он осторожно несет его и вешает на крючок, стряхивает с него снег, но делает это тоже осторожно, будто зная, что за ним наблюдают. Правой рукой Мерри взялся за конец красного шерстяного шарфа, который мать связала ему к зиме в первый год, как он стал помощником шерифа, и начал разматывать его, опять же неторопливо, словно в этом был определенный порядок, в то время как остальные смотрели на него. Шарф он тоже передал негру, и тот повесил его рядом с плащом. Мерри собрался было снять и шляпу, но только дотронулся до нее: почему-то ему пришло в голову, что он, пожалуй, лучше выглядит в шляпе, хоть она и промокла. Потом медленно повернулся к Бетлему и под пристальными взглядами остальных начал стряхивать с него снег.

– Встань к печке, – сказал он.

Почти машинально Бетлем повернулся к печке. Печка была старая, железная, большая, приземистая старинная печка, она тихонько урчала и местами просвечивала ослепительно желтым пламенем. Мерри похлопал Бетлема по плечу и развязал ему руки и тут увидел, что бечевка врезалась в кожу, оставив глубокие красные следы на запястьях.

– Надо же, – сказал Мерри с раздражением. Он держал бечевку на вытянутой руке. – Ведь и не сказал, что слишком туго.

Он с вызовом взглянул на двух негров, словно они были в этом виноваты. Они разглядывали его форму. Наверно, до его прихода они играли в карты, выдвинув между собой ящик стола и накрыв его куском плотного картона; несколько карт теперь лежало в ящике: их сдуло туда, когда открылась дверь. Мерри показалось, что с их потемневших замусоленных поверхностей бесстрастно следят за ним мутные, как у пьянчуг, глаза королей, дам и валетов.

– Надо бы их угостить кофием, – сказал молодой негр. – А то холодина там – будь здоров.

У Мерри потекли слюнки. Но никто не тронулся с места, и он быстро справился с собой, не выдав своего замешательства. Старший негр, который лениво тыкал в стол отверткой, делая вид, что чем-то занят, сказал:

– Коли что не в порядке с машиной, то мы ничем помочь не можем. Мы в них не разбираемся, в новых-то машинах. Мы теперь только бензин выдаем.

– С машиной все в порядке, – сказал Мерри.

– Вам повезло, – сказал другой негр. Он и тот, который постарше, – Мерри решил, что они братья, – коротко рассмеялись. Молодой парень откинулся назад на вращающемся стуле. Вынул из кармана пачку сигарет. – Но не больно-то повезло вашему приятелю. – И опять братья рассмеялись. – Послушайте, уж не хотите ли вы связать нас этой штуковиной, а?

Мерри заметил, что все еще держит бечевку. Он пожал плечами и швырнул ее на пол. Братья одинаково ухмылялись. Бетлем стоял у печки, растопырив руки, словно пытаясь обнять тепло, и смотрел вбок.

– Здорово вы нас напугали, – сказал молодой негр. Он прикуривал сигарету. Его движения были медлительны и сдержанны. Так же медленно он поднялся на ноги. – Эй, приятель! Наверно, тоже хочешь курить?

Он широко улыбался Мерри белозубой улыбкой, а сигареты протянул Бетлему. Глядя краешком глаза, Мерри увидел, как задержанный берет сигарету.

– Чего он такого натворил, что его арестовали? – спросил молодой негр. – С белыми, что ль, подрался?

Парень, казалось, стал шире в плечах, когда он опять сел, рискованно откинувшись на вращающемся стуле; теперь его брат тоже заулыбался, подняв глаза от исцарапанного отверткой стола. Мерри встревожился, вдруг сообразив, что они не только похожи внешне, но, и думают сейчас об одном и том же: оба они глядели хитро, многозначительно, вызывающе. Парень курил сигарету.

– Может, вам нельзя говорить, – сказал он. Мерри пропустил его слова мимо ушей. – Мы, конечно, должны вас впустить и все такое, но вы-то не обязаны разговаривать с нами. Только, сдается, мы все равно уже знаем, чего он натворил. Это ж Бетлем Эйр, о нем уж столько разговоров здесь было… Слишком далеко зашел в драке. Так, что ли?

Мерри бросил взгляд на задержанного: тот стоял опустив глаза, будто слушал что-то недозволенное. Однако выражение лица его смягчилось.

– А чего с ним сделают? – спросил вдруг старший брат.

Мерри напрягся.

– Это суд решит, – сказал он.

– Так чего сделают?

Мерри посмотрел на них. Братья одинаково спокойно встретили его взгляд, словно его передразнивали две карикатуры или негативные отпечатки его самого.

– Сдается мне, что неправильно так вот взять и арестовать человека, да еще чтоб он не знал толком, что ему будет, – очень серьезно сказал парень. – Вот ты, Бетлем. Ты думаешь, это правильно? Забрать человека, а казни-то ему не миновать…

– Погоди, – сказал Мерри. Голос его прозвучал очень звонко. Но больше всего его поразило, что если он и чувствовал какое-то беспокойство, какую-то тревогу, то не за себя, а за Бетлема.

Этот возглас, похоже, обрадовал молодого негра, который сидел развалясь на стуле с сигаретой в зубах.

– Шериф Уолпол прекрасно меня знает, он ведь заходил сюда и сказал мне кой-чего, – проговорил он. – Да, он ведь сказал мне кой-чего про Бетлема. И я бы не хотел оказаться на месте этого парня.

Мерри перевел взгляд с могучей спины задержанного на братьев. Братья придвинулись ближе друг к другу: старший стоял теперь привалившись к столу, а младший медленно выпрямился на стуле. Нарочито небрежно он стряхнул пепел на бетонный пол.

– Не так-то легко смотреть на человека, который сейчас вот живой, – произнес он важным тоном, будто начиная речь, – а скоро будет мертвый. И думать, как кровь, что течет у него по жилам – ведь это надо же, – станет вся холодная и густая, будто смазочное масло на морозе… Как человек может превратиться из живого в мертвого в такое время! Не только черный, а и белый тоже или какой цветной. Правда ведь? Если какую-нибудь штуку вроде этой вот отвертки, которой разве что шурупы завинчивать, или так ковыряться, или лед с окна соскабливать, да приставить ко лбу, да надавить легонько – ну, любому человеку, так что ж…

Мерри почувствовал, как вспыхнули щеки и как что-то – крошечное, словно булавка, – холодком кольнуло сердце. Он оглянулся: задержанный неподвижно смотрел на нечто невидимое поверх печки. Мерри не мог больше стоять спокойно и начал переминаться с ноги на ногу, подергивая щекой, словно его раздражала затянувшаяся метель. Но заговорил он совсем не про метель. Казалось, слова сами вырвались наружу:

– Но я же помог ему. Правда. Я нашел его в поле, в полумиле отсюда, он пытался убежать в гору, а там сплошь сугробы, и солнце садилось, через час уж совсем темно… И пурга собиралась… Ему бы там крышка.

Молодой негр рассмеялся.

– Что здесь, что там или еще где – невелика разница. – Братья тихонько смеялись. – Вот ты, Бетлем. Ты видишь разницу?

Бетлем не обернулся.

– Он бы все равно заблудился в такую метель, – сказал Мерри. – Заблудился бы и замерз, один-то. Что хорошего человеку одному? Как перст, одному, один на один со своими думами… Он же пошел на это, только чтоб от меня удрать. Вот к чему никак не могу привыкнуть, – сказал он странным голосом, – что они всегда удирают. Дурни чертовы, не понимают своего же блага, что все придумано для их же пользы. Ничего не понимают, только жрать хотят, слушают только свое брюхо, невозможно ведь и пяти минут с ними поговорить, объяснить какое-нибудь правило – про охоту, например, или рыбную ловлю, или еще что – глядь, а уж они мимо тебя пялятся: то ли птичку на дереве рассматривают, то ли само дерево, то ли небо…

– Эй, об чем это? – спросил молодой. – Об чем это вы говорите?

Мерри тяжело дышал. Слова теснились и путались в гортани.

– Что-то про птичку на дереве, – сказал старший брат.

– И про небо тоже. Слышь, Бетлем? Думаешь, ты там увидишь небо? А? Там, куда тебя упрячут?

Когда Бетлем обернулся, они все, наверно, подумали, что он плачет. Две почти ровные струйки стекали по его лицу. Но это стекал растаявший снег с его волос; он облизал губы, сплюнул и хмуро уставился на них. Он держал сигарету, но не курил.

– Мне нечего сказать, – пробормотал он.

– Нечего? А лучше б было что! – весело сказал молодой. – Ты думаешь, зачем они тебя в суд-то поведут? Чтобы говорить, Бетлем, говорить; ты должен вежливо отвечать на вопросы. Ты знаешь шерифа? Неужель ты думаешь, ему не о чем спросить тебя? Он ведь сразу спросит о драке с тем парнем в кабаке, ты же знаешь, и про нож спросит, зачем ты пустил его в ход; и тебе это не понравится, но отвечать надо вежливо.

Молодой негр стал собирать карты, которые сдуло в ящик стола. Он брал их по одной, и кивал, и прищелкивал языком, словно соглашаясь с чем-то.

– Да, – сказал он. – Отвечать надо вежливо. И знаешь что, Бетлем? Знаешь что?

Лицо молодого негра было непроницаемо, серьезно и многозначительно одновременно; он сидел и кивал замусоленным картам, поднимая их, разглядывая и складывая в кучку.

– Знаешь что? – Он посмотрел мимо Мерри на задержанного. – На суде ведь никто не пожалеет о парне, которого ты пырнул, разве что жена его да ребятишки. А остальные – шериф, судья и прочие – только рады будут, что тебя наконец поймали.

Он опять кивнул, глядя на Мерри. С замусоленных карт на Мерри уставились короли и дамы; их глаза, как и глаза двух негров, смотрели прямо на него.

– Разве не так, мистер помощник шерифа? Скажите ему. Разве не так?

Мерри отвернулся, машинально направился к выходу.

– Разве не так? – воскликнул молодой негр. В его голосе звенела радость. – Разве нет? И никто здесь не объяснил разницы между тем, чтобы дать человеку умереть по-хорошему, чисто, в снегу, на своей земле, и тем, чтобы тащить его в суд и устраивать из этого цирк – целое представление. – Он захлебывался словами. – Да, – продолжал он громко, – мне этого еще не сказали. И Бетлему тоже. А не так уж много времени осталось, чтобы сказать ему. Коли вы забираете человека, чтобы убить его, вы бы объяснили ему, за что. Вы…

Мерри пытался успокоиться. Он смотрел в окно, но рука его тянулась к пистолету. Острее всего он ощущал сейчас взгляд Бетлема, упершийся ему в спину, и сердце его сжималось от стыда, стыда за все сразу и неизвестно за что в отдельности. Лучший помощник, думал Мерри, лучший из всех, почти такой, как сам Уолпол… И вдруг он увидел себя со стороны: большой и надменный, в шляпе, плотно сидящей на голове, с широким лицом, бледным и дряблым, словно сырое тесто, – сущая пародия на прежнего Мерри, известного всей округе своим мужественным, загорелым и обветренным лицом с тяжелым подбородком. Метель за окном немного утихла, ветер почти прекратился; выглянула яркая луна и озарила все вокруг хрупкой, прозрачной белизной. Свет был таким пронзительно белым, что казалось, дотронься – и будет больно, вдохни – и обожжет.

– Если оставить человека на таком морозе, он долго не протянет, – сказал молодой негр громко. – Он пойдет себе дальше и дальше, совсем один, и белым не надо будет ничего с ним делать. Каждый имеет право…

Мерри не отрываясь смотрел на большие белые сугробы, косыми грядами прорезавшие темноту. Он ощущал свою беспомощность, но помимо этого что-то еще, совсем особенное, будто перед ним давно знакомые места. Все это он уже видел в детстве, когда жил на севере; там зимой почти каждую ночь открывалась ему такая же картина: в темноте, стоя, пригнувшись, у окна спальни, он вглядывался в ночь, в падающий хлопьями снег или в круговерть метели, в которой, как он понимал, нет ничего странного, кроме того, что считали странным люди – беспорядочного движения бесформенной массы. За пределами гаража земля казалась такой безграничной, такой огромной, что не вмещалась в сознании. И опять Мерри ощутил свою одинокость, и не только свою, но и задержанного, и тех двух негров; и еще он понимал, что очень скоро ему предстоит сделать что-то самостоятельно – без подсказки шерифа, без поддержки судей, – совершенно самостоятельно, одному.

Когда Мерри повернулся, сердце его бешено колотилось; Бетлем подтянулся и казался выше остальных. Он медленно, с присвистом, дышал и медленно скользил взглядом по лицу Мерри, словно перед ним было пустое место, потирая руки – вернее, растирая запястья – и растаптывая ногой сигарету. Братья не сдвинулись с места; они улыбались, глядя на Мерри застывшими в ожидании улыбками, и младший тихо заговорил, будто подначивая:

– Ну же, Бетлем, у тебя сейчас, может, единственный шанс. Мы тебя поддержим. Мы не собираемся стоять в стороне, когда такое творится – ей-ей, правда, – а этот как-его-там помощник шерифа, который частенько разъезжает на заднем сиденье старой колымаги Уолпола, – сколько раз я его видел! – он-то знает, что для него лучше, он не помешает, не бойся! – Парень взмахнул руками. – Иди, Бетлем, – сказал он. – Иди! Ты же человек, ты имеешь право.

Мерри ждал. Они оба – он и задержанный – тяжело дышали, их могучие грудные клетки вздымались и опускались почти в одном ритме; они стояли в напряженном оцепенении и ждали, скрестив взгляды, словно подсчитывая, сколько шагов их разделяет. Но во взгляде Бетлема было столько решительности, непреклонности, столько понимания, на чьей стороне правда и справедливость, что Мерри не мог его больше вынести – этот взгляд пронзил его, как осколок стекла, – и отвел глаза. Теперь звонкий голос молодого негра и даже его слова, которые должны были разозлить Мерри, казались уже знакомыми, правильными, будто именно их он ожидал услышать, и, может, именно их он должен был произнести сам.

– Ты человек, – сказал молодой негр. – И здесь нет суда, по крайней мере у нас сегодня нету. Где здесь суд? Где? Или кто-то из нас лучше других? Мы все тут заперты пургой, бураном, и кто что скажет, коли нет никого, кроме нас? Суд? Старик шериф? Ты имеешь право сам распоряжаться своей жизнью. Имеешь право. Имеешь право сам…

Ни Мерри, ни задержанный не шевельнулись. Их взгляды сомкнулись, словно в объятии, и воздух уплотнился вокруг них, давил на уши, так что Мерри не сомневался, что он вот-вот взорвется, оглушит и расплющит ему мозги. Вдруг он заметил, что молодой негр за спиной Бетлема подмигивает,и подмигивает ему, Мерри. Мерри не поверил своим глазам. Но ведь вот он, парень, кивает с довольным видом, улыбаясь невообразимой улыбкой, и один глаз его крепко сощурен. Мерри открыл рот от изумления, с шумом втянул воздух, с огромной силой давивший его.

– Ты… Ты… – пробормотал он заикаясь. Его пальцы так впились в рукоять револьвера, что он не мог ими пошевельнуть. – Ты! Ты что… Что…

И в тот момент, когда Бетлем решился идти, молодой негр и его брат расхохотались. Мерри казалось, что смеются даже их зубы, что их смех раздирает ему внутренности и точно так же – он понимал это – раздирает Бетлема.

– Гляньте-ка на Бетлема! – крикнул молодой негр. Он трясся от восторга, подергиваясь словно марионетка, руки болтались как на ниточках, а плечи ходили ходуном. – Гляньте только! Он уж идти собрался! С белыми ему этот номер не пройдет, пора бы уразуметь!

Бетлем чуть-чуть ссутулился. Лицо его оставалось непроницаемо как маска; он смотрел в упор на пристыженного Мерри.

– Слышь, Бетлем, – сказал молодой негр, пританцовывая, – не злись на меня-то. Я ничего такого не сделал. Я ж не виноват, что ты поверил!

Мерри подошел к задержанному и взял его за руку. Он не мог смотреть ему в глаза и поэтому смотрел на воротник и на мокрые волосы, покрывавшие загривок. Немного помолчав, он сказал:

– Мы сейчас поедем. Метель стихла.

Мерри ничего не слышал, кроме спокойного, ровного дыхания задержанного и почти беззвучного смеха братьев.

– Ты, Бетлем, ты иди в машину, – сказал он. – Залезай в машину и жди. – Помолчал немного. Потом добавил: – Иди же.

Бетлем ушел. Мерри не взглянул на него и на братьев тоже не смотрел. Он вообще не знал, куда смотреть, что делать; в эту минуту он даже думать ни о чем не мог, кроме постыдной сцены, разыгранной перед ним. При одной мысли об этом его мутило. Но вот он круто повернулся; расправил плечи; очень осторожно снял с крючка свой красный шарф и стал наматывать его вокруг шеи. Молодой негр опять заговорил, теперь немного громче:

– Этот Бетлем здоровый мужик, уж куда здоровее, я его сто лет знаю. Другого такого во всей округе не сыщешь! Точно!

Мерри кончил застегивать плащ. Он не торопился. Он был поглощен собой, поглощен надеванием перчаток. Он уже готов был идти, но знал, что что-то еще не так, еще не закончено, и никак не мог вспомнить, что именно, потому как голова гудела и мысли путались.

– И расскажите это шерифу, – говорил молодой негр. – Расскажете? Расскажите обязательно. – Вдруг веселье исчезло с его лица. – Мистер помощник, подождите… Подождите минутку!

Мерри смотрел на него не отрываясь. Потом увидел на полу бечевку; он не спеша нагнулся, подобрал ее и сунул в карман. И направился к двери. Молодой негр догнал его. Ухватил за руку.