Текст книги "Записки цирюльника"

Автор книги: Джованни Джерманетто

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– Мы прекрасно знаем, что вы снюхались со злейшими врагами Италии, с теми, кто против войны. Где вы провели эти пять дней?

– Я провел их, действительно, в обществе самых отпетых негодяев, вы правы. Я провел их в Сан-Карло вместе с белобилетником, содержателем тайного притона, с ворами, с продавцами кокаина, тоже освобожденными от войны, с полицейскими сыщиками, никогда не бывшими на фронте, и прочей дрянью.

Глава XIX
Съезд в Риме и 4 ноября

Известия о революционных событиях в России, доходившие до нас, захватывали дух. Даже по искаженным телеграфным передачам буржуазных агентств можно было судить, что «мужики» и рабочие не хотят больше воевать «до победного конца». Империя Романовых распалась, как карточный домик. Для нас с каждым днем становилось все яснее и яснее, что рабочие и крестьяне России стали брататься с солдатами, которые обратили оружие против буржуазии своей страны и отказались умирать за Антанту.

Колосс военной мощи старой России, на который союзники возлагали столько надежд, рухнул. Паника охватила банкирские круги Лондона и Парижа. Распространялись самые нелепые слухи. Уверяли, что «большевики продались немцам и потому агитируют за мир». Всячески поносили русский пролетариат и заигрывали с Временным правительством, на которое растерявшиеся банкиры перенесли свои надежды. Международная буржуазия работала вовсю, чтобы заставить русских сражаться и убедить новое правительство «сохранить верность союзникам». С Временным правительством без труда удалось спеться, но это было безнадежно по отношению к рабоче-крестьянскому правительству. Тогда была принята иная тактика – интервенция.

Сочувствие трудящихся масс было целиком на стороне русской революции. Вести из России, сообщавшие о новых порядках в освободившейся стране, доклады и дискуссии о фабрично-заводских комитетах овладевали вниманием рабочих, чувствовавших, что здесь было то, чего не хватало в традиционном социализме на Западе.

В Турине, где капиталистическое производство шире, чем в других значительных центрах Италии, неизбежно должна была образоваться наиболее спаянная масса благодаря хорошей организации и особым условиям, созданным войной. Самые условия работы – конвейерная система – толкали рабочих к единению, к большей солидарности. Это получалось само собой, так как работа имела характер коллективного усилия, в котором машина связывала собою множество работающих людей. Остановка машины означала прекращение работы целой системы машин, уменьшение заработка, и без того недостаточного при максимуме производства.

Эти рабочие особенно чутко ловили вести из России. Реформисты старались бороться с этой тягой к новому. Они чувствовали, что не смогут в дальнейшем воздействовать на заводских рабочих.

Брест-Литовский мир, который буржуазная печать пыталась изобразить как «большевистскую измену», был понят пролетариатом как решительный шаг к миру.

Буржуазия смертельно боялась этого слова. Сколько приговоров было вынесено за одно это слово! Припоминается мне один бедный деревенский трактирщик, которому банда патриотов выбила стекла в доме и разбила голову только потому, что трактир его назывался «Трактир мира».

Русская революция и все, что было так или иначе связано с большевиками и Лениным, становились все популярнее в Италии. «Кто не работает, тот не ест», – этот лозунг для итальянских рабочих масс заменял все четырнадцать вильсоновских пунктов, которыми восхищалась буржуазная Европа.

В таких условиях мы назначили наш новый съезд, на этот раз в Риме. Конечно, мне пришлось снова столкнуться с местной полицией.

– Теперь вам не удрать, – торжествующе заявили мне старшина и комиссар вместе.

– Но я и не намереваюсь, не поеду, если бы вы даже дали мне разрешение, – возразил я.

– Почему? – в один голос спросили оба.

– Вовсе не обязательно, чтобы меня избирали делегатом на каждый съезд.

– Так мы вам и поверили! Впрочем, можете просить разрешение.

В это время делегатский билет был уже у меня в кармане.

Министерство внутренних дел на этот раз разрешило съезд социалистической партии, но всячески старалось помешать ему и уменьшить число делегатов. Я, конечно, понимал, что был в числе тех, кому хотели воспрепятствовать попасть на съезд. Для меня было ясно, что за три-четыре дня до его открытия меня под каким-нибудь предлогом изъяли бы из обращения, засадив в каталажку. До съезда оставалась ровно неделя. Как быть? За мной неотступно следит полицейский: с самого утра он стоял у подъезда моей квартиры и весь день следовал за мною…

Однажды утром, заранее заготовив все, я выехал из дома в парикмахерскую на велосипеде в белой куртке, моем рабочем костюме, без шляпы. Я и прежде выезжал так, проделывая перед работой небольшую прогулку. Мой «ангел хранитель» привык уже к этому; он не беспокоился и на этот раз. Минут через двадцать я подъехал к парикмахерской.

Мой компаньон на пороге читал газету. Посетителей – никого. День был праздничный, солнечный – великолепный осенний день, когда приятно прогуляться подальше… Я повернул велосипед…

Через три четверти часа я был уже в деревне на другой стороне реки. Там меня ожидал товарищ с пальто, шляпой и прочим. Он довез меня в собственной повозке до ближайшей железнодорожной станции. Оттуда кружным путем – не вдоль Тирренского моря, а по Адриатической линии – я добрался до Кастелламаре.

В дороге все та же знакомая картина: оружие, флаги, вооруженные люди, но меньше воинственных выкриков, смелее и откровеннее разговоры о мире. В моем вагоне солдат рассказывал группе пассажиров свои приключения. Он был плохо одет, с истощенным лицом, грязен… Рассказывая, он кричал:

– Я больше ни за что не пойду туда, не пойду, если даже меня потащат! Пусть отправляются те, кому хочется воевать!

Никто не возражал ему.

На одной станции мы встретили воинский поезд. Он прошел мимо нас медленно, безмолвный; ни одной песни, ни одного возгласа… Когда он остановился, какой-то юный националист, взобравшись на багажный ящик, попытался произнести речь.

– Солдаты! Победа близка! Необходимо сделать последнее усилие, чтобы добить нашего векового врага!.. Наши храбрые воины…

– Довольно, паяц, поезжай-ка с нами!

– Послушайте!.. – пробовал оратор, но не смог продолжать. Пронзительный свист прервал его голос.

– Поезжай с нами, герой!

И молодца осыпали отборнейшими ругательствами, к которым присоединились корки хлеба, апельсинов и окурки. Он мгновенно исчез.

В Риме съезд происходил в Народном доме. Никогда мне еще не приходилось присутствовать на таком вялом съезде, как в 1918 г. Ни одним словом не откликнулся съезд на настроения рабочих масс, на готовящееся предательство реформистов. Без лозунгов, без борьбы идей он делил свое время между самозащитой Турати и демагогическими воплями Бомбаччи, который, казалось, после каждого своего выступления вот-вот кончится… Ладзари, Велла и Серрати – секретарь, помощник секретаря и редактор «Аванти» – в это время сидели в тюрьме: один – в Риме, другой – в Сицилии, третий – в Турине…

Делегаты больше занимались осмотром Рима, чем самим съездом. Столица производила впечатление празднично оживленного города: на каждом шагу музыка, каждый час новые выпуски газет, которые продавали пронзительно кричащие мальчишки, нескончаемый поток пешеходов и экипажей… Мы, провинциалы, глазели на все это с большим любопытством. Один из товарищей приехал из Пьемонта с двумя огромными чемоданами, полными различных продуктов.

– Жизнь в Риме дорогая, – говорил он мне, – вот я и захватил с собою кое-какой еды и две-три бутылочки.

В первый же день один из чемоданов у него украли. Он огорчился, но не надолго.

– Что за красавицы в Риме! Что за памятники! – восхищался он.

Вернулся я в Пьемонт через Флоренцию. В Эмполи мы встретили поезд с тяжелоранеными. Слепые, безногие, безрукие, некоторые неописуемо изуродованные. Барыньки из Общества гражданской мобилизации на этот раз не рискнули появиться со своими папиросами и конфетными коробками.

На всех станциях залы третьего класса до отказа набиты солдатами, ожидающими отправки на фронт. Все те же знакомые картины, только с более потускневшими красками. В Турине на станции разбрасывались листовки против русской революции, которая «предала союзников». Много позже, в период захвата фабрик, десятки тысяч этих листовок были найдены в несгораемых шкафах «Фиат»[60]60
  «ФИАТ» – сокращенное название крупнейшей итальянской автомобильной фирмы.


[Закрыть].

В Фоссано, к крайнему моему изумлению, меня не задержали, и комиссар не прочитал мне обычной нотации.

Немного спустя, 4 ноября, вечером, специальный бюллетень генерала Диаца, преемника Кадорны, сообщил о заключении перемирия.

Победа! На улицы высыпал народ, казалось, все сошли с ума, только спекулянты и поставщики хмурились. Для них мир значил конец бешеным прибылям, конец безудержной наживе. Значил еще хуже того: отчет перед уцелевшими, ответ перед пролетариатом.

Глава XX
Дороговизна

Итак, мир! Солдаты, весьма медленно демобилизуемые, расходились по домам с «пакетами одежды», единственной военной добычей, которой могла похвастаться победоносная армия. Знаменитые пакеты содержали смену белья и отрез на костюм, все это завязанное в бумажный платок, на котором была изображена карта Италии с Тренто и Триестом на ней!.. Обидная ирония! Даже на «пакетах» наживались поставщики, обманывая «солдат-победителей» и государство: и белье, и платье не выдерживали носки.

По городам и селам Италии группами проходили то победители – «славные солдаты Италии», то побежденные – военнопленные. И те и другие одинаково оборванные, одинаково грязные, с общим выражением голода и страданий на лице, с общей у всех походкой насмерть утомленных людей. Вся разница в том, что у одних был знаменитый пакет, а у других его не было.

Перед Италией вставала перспектива безработицы, запущенные поля, неоплатные долги всей страны… Инвалиды, сироты, старики, оставшиеся без кормильцев… пятьсот тысяч убитых солдат, убитых «врагом» или расстрелянных Грациани и Кадорной. К этому еще надо прибавить детей, умерших от недостатка питания, тысячи погибших от «испанки» или павших в уличных боях на первых, неумело построенных баррикадах…

И в возмещение всего этого – пакет с гнилой одеждой в руках и пышные обещания буржуазии… Капиталистическая печать твердила: «Необходима дисциплина, иначе Победа (обязательно с большой буквы) потеряет свою цену». Другими словами: «Необходимы военные законы, чтобы охранять наши оргии».

Этот страх буржуазии и стремление во что бы то ни стало сохранить награбленное сказывались во всем. Несмотря на перемирие, газеты продолжали выходить с белыми полосами – следы военной цензуры. Аресты, самые бессмысленные, не прекращались. Дух возмущения возрастал среди уцелевших от бойни. Демобилизованные готовились к борьбе.

Мы в это время уже окончательно и официально завладели «Семейным клубом» г. Фоссано. Бывшие владельцы-мещане не решались протестовать. Здесь мы разместили социалистическую секцию и Палату труда. Ненависть хозяев, лавочников, попов и дворян против враждебной им организации была неописуема. Начиналась борьба, но в форме скрытой, замаскированной.

Агитация среди рабочих приносила свои плоды. При фабриках и заводах организовывались так называемые рабочие комитеты, состоящие из представителей от организованных рабочих, членов профсоюзов, – прообраз будущих фабрично-заводских комитетов.

Конгресс федерации металлистов первым начал борьбу за восьмичасовой рабочий день и за установление твердого минимума заработной платы. За ним в эту борьбу вовлеклись и другие предприятия.

Напуганные промышленники пытались противиться, но должны были уступить. Мне в качестве секретаря Палаты пришлось вести переговоры с хозяином одной крупной шелкопрядильни. Члены рабочего комитета, вместе с которыми я должен был идти к хозяину, ожидали меня во дворе предприятия. Во всех окнах фабрики показались работницы, приветствовавшие нас аплодисментами. Хозяин, встретивший нас в конторе, имел вид колбасника, у которого неожиданно протухли все его продукты. Совещание было кратким. Фабрикант, стараясь сохранить достоинство, заявил:

– Я современный промышленный деятель. Я никогда не был против организации. Однако я желаю, чтобы все было сделано серьезно. Признаю вашу комиссию и охотно буду разговаривать с вами. И так как другие мои коллеги согласились на восьмичасовой рабочий день, то и я принимаю его.

Промышленники уступили в этом вопросе, надеясь задержать таким путем дальнейшее развитие событий. Но по вопросу о минимуме заработной платы соглашение не состоялось. Все же рабочие из комитета были вне себя от радости.

Вечером того же дня в Палате труда состоялся грандиозный митинг. Так как залы бывшего «Семейного клуба» не могли вместить всех рабочих, мне пришлось выступать с балкона.

С этого момента события начали развертываться с необычайной быстротой. Повсюду митинги, открытые собрания рабочих; повсюду красные знамена, значки серпа и молота; на каждом шагу надписи: «Да здравствует Ленин, да здравствует Октябрьская революция!» По всей Италии волнения, забастовки… Даже служащие, профессора, судьи, увлекаемые нарастающей волной массового рабочего движения, организовывались и требовали улучшения своего положения.

На партийном съезде в Болонье[61]61
  Съезд Итальянской социалистической партии в Болонье, происходивший с 5 по 8 октября 1919 г., закончился поражением реформистов и принятием огромным большинством голосов резолюции Серрати, в которой говорилось, между прочим, о вхождении Итальянской социалистической партии в III Интернационал.


[Закрыть] в 1919 г. было с энтузиазмом принято решение о присоединении Итальянской социалистической партии к III Интернационалу. Даже реформисты на этот раз не протестовали.

Но экономическое положение рабочих, несмотря на повышение заработной платы, все же оставалось ниже довоенного уровня. К этому присоединялась растущая безработица. Рабочие продолжали свое наступательное движение. Разразилась всеобщая забастовка в Турине; отправленная туда правительством бригада сардинской пехоты браталась с рабочими. Это было всецело заслугой товарища Грамши. Сам родом из Сардинии, он сразу нашел с солдатами общий язык. Своей умной и неустанной агитацией среди солдат на их родном наречии он добился того, что командование было вынуждено в срочном порядке отозвать из Турина бригаду сардинской пехоты…

В маленьких провинциальных городах настроение рабочих масс было не менее боевое.

Несмотря на заключение мира, продуктов не хватало и цены на них возрастали с каждым днем. Муниципальные советы устанавливали твердые цены, но тогда товары исчезали. Раздраженные рабочие обращались в Палаты труда.

– Что делает партия?

– Каковы ее директивы?

А партия все еще пережевывала довоенную жвачку: занималась расследованием жульничества интендантов, документировала свирепость генералов-палачей и тому подобное. Положение становилось угрожающим и настолько безвыходным, что власти растерялись.

Наш синдик решился на крайние меры. В один прекрасный день он созвал экстренное совещание в городском управлении. Кроме членов муниципального совета в совещании принимали участие представители от местного общества взаимопомощи, сберегательной кассы, спортивного общества, коммерсанты, промышленники, настоятели различных церковных приходов, комиссар общественной охраны, начальник карабинеров, судья, директора обеих тюрем и… Палата труда! В порядке дня был только один пункт: «Меры для преодоления существующего экономического кризиса». Этой краткой программе были предпосланы длинное вступление и не менее длинное заключение, перлы ораторского искусства синдика, в которых слова «отечество», «победа», «прогресс», «демократия», «бог», «монархия» переплетались в самых разнообразных сочетаниях.

Как только стало известно об этом совещании, мы устроили предварительное заседание для выяснения нашей платформы. После долгих споров и всевозможных предложений – припоминаю, один старый товарищ предлагал нам, например, призывать к… разграблению лавок – мы выработали следующие предложения:

1. Учет всех товаров, имеющихся в магазинах.

2. Реквизиция всех продуктов питания.

3. Открытие специальных лавок, где торговля производилась бы под рабочим контролем.

4. Организация за счет общины вооруженной милиции.

Выбрали комиссию из представителей от различных фабрик города. Я должен был выступить от имени комиссии.

Наступил вечер знаменитого совещания. Городское управление имело торжественный вид: служащие муниципалитета явились в сюртуках и цилиндрах, у подъезда и на лестницах были расставлены вперемежку полицейские и пожарные в парадных мундирах. Синдик – крупный землевладелец и клерикал – держался как любезный хозяин и приветствовал нашу комиссию глубоким поклоном.

Он открыл заседание торжественной речью…

– Отечество с божьей помощью, геройством своих сынов, во главе с его величеством, нашим обожаемым монархом, завоевало свои собственные границы, освободив от ига векового врага наших братьев из Тренто и Триеста, – заливался синдик, вытирая капли пота, падавшие со лба и щек на блестящий крахмал рубашки. – Эта блестящая победа поставила Италию в ряды великих держав, и мы можем гордиться этим…

Синдик приостановился, ожидая аплодисментов, которые, однако, не последовали. Я воспользовался перерывом и предложил перейти к делу.

Синдик поперхнулся и несколько секунд молчал: видимо, «дело» оказалось труднее красноречия. Наконец он нашелся:

– Кто просит слова?

– Я.

– Пожалуйста, пожалуйста! – заторопился синдик.

– Я говорю от имени Палаты труда, – начал я, оформляя таким началом право гражданства ненавидимой этим собранием нашей организации. – Всем нам хорошо известно существующее тяжелое положение, которое создано, однако, не пролетариатом. Мы надеялись услышать здесь серьезные деловые предложения, но вместо этого услыхали патриотические разговоры о монархии и победе.

На этот раз прервали меня:

– Требуем уважения к нашим убеждениям. Отечество…

– Хватит! У нас и так уж голова забита вашим отечеством! Нам хлеба надо! – закричала прядильщица, член нашей комиссии.

– Правильно! Подавайте нам хлеба, а не речи! – отозвался другой рабочий представитель, одноглазый Джизлено.

– Мы желаем слышать реальные предложения и не терять времени понапрасну, – добавил я.

Синдик растерялся, не зная, как держаться и что сказать: предложения, очевидно, не были заготовлены. Один из присутствующих чиновников, председатель кассы взаимопомощи, попросил слова.

– Стыдно, что муниципальный совет приходит на подобное совещание, не выработав конкретных пожеланий. И это перед лицом наших противников – социалистов!.. Я сражался на фронте, я стою за существующий порядок, но я нахожу, что вы поступили неправильно, и открыто говорю это.

– Прошу не забывать, что вы обязаны относиться с уважением к синдику! – закричал синдик, красный от гнева.

– Вы думаете этим заткнуть мне рот, синьор командор? Ошибаетесь! – вспылил в свою очередь председатель кассы. Поднялся шум. Среди всеобщего смущения попросил слова комиссар.

– Я предлагаю, чтобы каждый высказался о мерах к улучшению создавшегося положения. Я со своей стороны полагаю, что надо отдать строгий приказ торговцам не повышать цен на продукты под страхом ответственности перед существующими законами.

– Я как раз собирался предложить это, – обрадовался синдик.

Один из разбогатевших за войну лавочников, однако, возражал:

– Надо предложить это оптовикам. Они диктуют нам цены и постоянно повышают их! Мы не можем торговать в убыток!

Страсти разгорались. Владелец чугунолитейного завода и многих других фабрик призывал к «единению» и «жертвам». «Кризис всеобщий, – говорил он. – Все должны терпеть его последствия… Возврат промышленности к работе в мирных условиях расстраивает рынок, и нужны огромные усилия, чтобы привести его в порядок. Владеющие деньгами помещают свои капиталы в промышленность с большой осторожностью вследствие вызванного требованиями рабочих и волнениями нарушения равновесия…»

– Вот так патриот!.. – воскликнул один из рабочих и прибавил словечко, от которого задрожали стекла.

– Ну-с, что же мы все-таки будем делать? – насмешливо спросил председатель кассы.

Синдик, красный, растерянный, поднялся и мелодраматически произнес:

– Так как мне здесь не оказывают должного почтения, я подаю в отставку! С этого момента я больше вам не синдик.

Но ожидаемого впечатления это заявление не произвело. Только один из рабочих-металлистов иронически пояснил:

– Теперь, когда запутался, хочет удрать. Видно, легче произносить речи, чем дело делать. И не стыдно вам, черт побери?

– Я подаю в отставку, – меланхолически повторил синдик, – и мои полномочия передаю рабочим, а не моим единомышленникам, которые оставляют меня одного в этот трудный момент. – И, обратясь ко мне, воскликнул: – Вам, в ваши руки я сдаю свои полномочия!

Никто из присутствующих в растерянности не произнес ни слова. И в этой тишине вдруг зазвучала «Бандьера Росса»…

 
Вперед, народ! К восстанию!
Красное знамя, красное знамя
Восторжествует…—
 

пели рабочие, толпившиеся внизу на площади.

Я оглядел зал. Какие это были напуганные, желтые и белые лица, с судорожными улыбками и ненавистью в глазах!

– Предлагаю муниципальному совету перейти в кабинет синдика и там обсудить конкретные мероприятия, – нашел наконец выход председатель кассы взаимопомощи.

Синдик и советники приняли предложение, и синдик первым поспешил в кабинет. Спустя некоторое время члены муниципального совета снова появились в зале, и синдик внес следующие предложения: установить твердые цены, снизить цены на пятьдесят процентов и… предложить Палате труда следить за выполнением этого постановления!

На площади толпа распевала:

 
Вперед, народ! Гремят пушки.
Революция, Революция!
Вперед, народ! Гремят пушки.
Революцию сделаем мы! —
 

и как припев: «Да здравствует Ленин!», «Долой короля!»

Под этот грозный прибой рабочей волны предложения муниципального совета были приняты без единого возражения, даже лавочники не протестовали.

Я попросил слова. Испуганные взгляды направились в мою сторону.

– Мы принимаем эти постановления, но при условии добавления к ним следующих пунктов.

И я зачитал наши четыре пункта.

 
Красное знамя
Восторжествует!
Да здравствует социализм
И свобода!—
 

гремело под окнами. Синдик позеленел.

– Вы, значит, не хотите принять наше постановление? Предложения Палаты труда равносильны отказу.

– Мы не можем его принять без гарантий, указанных нами. Ваши предложения без них – только надувательство рабочих масс.

– Это ваше последнее слово? – спросил синдик.

– Да! Потому что вы не сможете ни провести на деле твердые цены, ни заставить их снизить. Ваша блестящая идея сделать нас ответственными за исполнение ваших постановлений, не дав нам необходимых прав, показывает, что вы сами в этом не уверены и хотите предоставить нам расхлебывать кашу, которую вы заварили! Нет уж, следите сами за выполнением своих постановлений!

Внизу на площади шумели и свистели. Синдик заявил:

– Пора решать! Кто за предложение муниципального совета, пусть поднимет руку!

Все, кроме нашей комиссии, подняли руки.

– Теперь сообщим наше решение гражданам.

Служащие распахнули двери на балкон, нависший над бурлящей площадью.

Сильно побледневший синдик в сопровождении взволнованных советников вышел на балкон. Свистками, криками: «Долой!», «Хлеба!» – встретили его появление.

– Граждане! – начал дрожащим голосом синдик. – С завтрашнего дня устанавливаются твердые цены с согласия торговцев и одобрения местных властей. Цены снижаются на пятьдесят процентов.

– Знаем мы эти твердые цены! Пусть говорит рабочий комитет! Пусть выступит секретарь Палаты! – требовала толпа внизу.

Когда комиссия появилась в свою очередь на балконе, ее встретили дружными аплодисментами.

Раздались торжественные звуки «Интернационала»– и снова аплодисменты. Наконец я смог говорить.

– Мы передали ваши предложения совещанию. Они не были приняты. Вам предлагают еще раз твердые цены, которые, без всякого сомнения, будут так же проводиться в жизнь, как и прежде. Мы считаем это провокацией. Буржуазия, хотевшая войны, желает теперь, чтобы народ оплатил ее расходы.

Приближается время расплаты с виновниками войны и голода! Будьте готовы и дисциплинированны, ждите указаний партии и Конфедерации труда. Победим мы!

И так как к площади по одной из улиц направлялись солдаты, я добавил, повышая голос, чтобы и солдаты могли слышать:

– Подходят солдаты. Они такие же пролетарии и дети пролетариев, как и мы. Они не будут стрелять. Расходитесь по домам. Да здравствует революционная Россия! Да здравствует социализм!

Толпа разошлась с пением «Интернационала». Солдаты не произвели ни одного выстрела.

На следующий день повсюду были расклеены широковещательные сообщения о новых твердых ценах, а витрины и полки магазинов опустели.

Как быть? Партия не давала никаких указаний. Невозможно было начинать в маленьком городке самостоятельное выступление. Отдельные вспышки возмущения протекали стихийно.

Правительство перебрасывало свои силы из одного места в другое, подавляя беспорядки и опасаясь задерживать надолго солдат, в которых оно не было уверено.

Мы – я говорю о руководителях социалистической секции и Палаты труда Фоссано – агитировали и готовили массы в надежде, что партия примет наконец решение и выступит.

Теперь уже на всех заводах мы имели рабочие комитеты и делегатов от каждой мастерской.

Буржуазия медленно отступала, стараясь мстить из-за угла.

В городе был пущен слух, что я за «спасение магазинов» от ограбления получил от наших купцов десять тысяч лир.