Текст книги "Записки цирюльника"

Автор книги: Джованни Джерманетто

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Глава XIII
Встречи во время войны

Мне пришлось снова – в пятый или шестой раз – проходить медицинское освидетельствование. Я явился в госпиталь Александрии.

Большая комната, грязная, провонявшая карболкой. В глубине ее – международная военно-медицинская комиссия: итальянский полковник-врач, английский военный врач и французский офицер.

Что за печальное зрелище развертывалось в этой унылой комнате! Горбатые, рахитики, кривые и хромые, много раз уже освидетельствованные, снова и снова обнажали свои язвы. Их всех без всякого врачебного осмотра смело можно было отправить обратно. И все же многих из них признали годными! Подошел мой черед. Меня уложили на стол, покрытый клеенкой, и итальянский полковник преусердно принялся измерять мою ногу. Ну и старался же он!

Наконец француз сказал:

– Мне кажется, здесь не о чем задумываться: освободить.

Полковник ответил на плохом французском языке:

– Я тоже вижу это, но даны специальные распоряжения, я не хочу нести ответственность.

Англичанин в этот момент отошел.

– Какого рода эти распоряжения? – спросил я тоже по-французски, не столько потому, что я надеялся получить ответ, сколько желая полюбоваться на физиономию полковника. Он ожег меня взглядом и не нашел ничего лучшего, как скомандовать:

– Молчать!

Все же ему пришлось освободить меня.

Покуда полковник диктовал писарю постановление комиссии, французский командир подошел ко мне:

– Вы социалист?

– Да, – ответил я. – В чем дело?

– Так. Я думал это. Я тоже социалист…

– Какого рода? – задал я коварный вопрос.

– Когда вы уезжаете? – уклонился он от ответа.

– Сегодня, в восемь вечера.

– Тогда мы сможем пообедать вместе?

– Почему бы нет? – ответил я.

Пробило полдень.

– Расходись! – закричал унтер. – Документы можете получить после трех! Живо!

Будущих защитников отечества поспешно выставляли за дверь, иных полуодетых, с башмаками в руках.

Я вышел с французом.

В ближайшем ресторане мы уселись за столик и начали разговаривать. Мой собеседник был человек средних лет, с острой бородкой, в круглых очках.

– Итак, вы социалист? – спросил я, когда официант принес суп.

– Да, – ответил француз, – состою в партии уже изрядное число лет. Вы тоже?

– Я в партии с 1903 г.: сначала в юношеской секции, а теперь – в социалистической партии. Но вы, как видно, защищаете… отечество?

– Конечно, – заявил французский социалист, – иначе и быть не может. Наше положение совершенно исключительное: на нас, как и на бельгийцев, напали. К тому же наше поведение оправдывает политика германских социалистов.

– Например, Карла Либкнехта?[39]39
  Либкнехт, Карл (1871–1919) – выдающийся деятель германского рабочего движения. На протяжении ряда лет вел активную революционную работу, борясь против оппортунизма в рядах германской социал-демократии. В 1912 г. был избран депутатом рейхстага. С первых дней первой мировой войны Либкнехт выступил как интернационалист. Он голосовал в рейхстаге против военных кредитов, разоблачал германский империализм, поддерживал большевистский лозунг – «превращение войны империалистической в войну гражданскую». В мае 1916 г. за организацию демонстрации против войны Либкнехт был арестован и приговорен к 4 годам каторжной тюрьмы, однако под давлением широких масс в условиях революционного подъема был освобожден в октябре 1918 г. В декабре 1918 г. принимал активное участие в создании Компартии Германии. 15 января 1919 г. был схвачен реакционной военщиной вместе с Розой Люксембург и убит.


[Закрыть] – спросил я.

– Либкнехт – герой, – возразил мой собеседник, – но вся германская социал-демократия предала Интернационал!

– Точно так же, как и вы, французы.

– А вы, итальянские социалисты?

– Наша платформа существенно отличается от вашей. Мы выгнали Муссолини из партии, а не пошли за ним, тогда как вы в союзе с патриотами вошли в буржуазное правительство. Так или нет?

– Да, так. Но у вас было время обдумать положение, – защищался мой собеседник.

Мы долго спорили, но французский офицер не изменил своих взглядов.

– Надо победить германский милитаризм, чтобы можно было работать для социализма, – упорно твердил он.

– Утопия, господин майор, вредная утопия! Мы все разбиты, на радость буржуазии обеих сторон! – возражал я.

Мы расстались холодно. Я пошел за документами.

В большой комнате госпиталя длинный хвост проходивших осмотр ожидал выдачи документов, обмениваясь впечатлениями.

– Представьте себе, меня все же забрали… Вот никогда бы не подумал: сорок восемь лет, двое сыновей взяты: один на фронте, другой ранен, а у меня самого грыжа…

– Сделают операцию и отправят сражаться, – сказал горбун с живыми, умными глазами.

– Понимаешь ли, – испуганно сообщил ему отец двух солдат, – я нарочно не делал операции, чтобы меня не забрали… и вот…

Горбун рассмеялся.

– Не так уж плохо на фронте, – вмешался человек на костылях. – Я читал «Военный дневник» Муссолини…

– Ну и отправляйся туда!.. – прервали его несколько голосов.

– Ты говоришь это потому, что тебя-то не отправят! – сказал кто-то сердито.

– Я бы всех тех, кто хочет войны и кто считает, что на войне неплохо, обязательно отправил бы на фронт. Всех! И таких вот на костылях – тоже! – разгорячился субъект в огромнейших очках из невероятно толстого стекла.

– О, тогда, небось, быстро кончили бы воевать! – вскричал горбун.

– Вы все пораженцы! – старался перекричать всех человек на костылях. – Я, если бы мог, пошел бы. Мы все впадем в первобытное варварство, если не победим! Вы читали, что австрияки стреляют по палаткам Красного Креста?

– А ты знаешь, что наше командование пересылало снаряды при помощи Красного Креста? – спросил его крестьянин с огромным зобом.

– Враки! Это пораженцы распускают такие слухи… Счастье твое, что здесь нет карабинеров!

– А ты донес бы? Шпион! Попробуй только – отправишься домой с разбитой рожей!

Крестьянин старался пробраться к человеку на костылях. Тот струсил:

– Да нет же, я не о тебе говорю, тебя обманывают…

– Ах, ты, сукин сын! У тебя, вероятно, есть какое-нибудь предприятие, которое процветает при войне, а? – не унимался крестьянин.

– Нет! – оскорбился человек на костылях.

– Тогда ты просто дурак, – заключил крестьянин при общем смехе.

Сержант приступил к раздаче свидетельств.

– Сколько возьмешь за эту бумажку? – спросил отец двух солдат, больной грыжей и признанный годным для военной службы, у маленького человечка с мальчиком, получившего белый билет, указывая на документ.

Тот улыбнулся и, приподнявшись на цыпочках, произнес шепотом:

– Это не продается, сам понимаешь, но если у тебя найдется несколько сотенок, – он оглянулся и зашептал еще тише, – или, еще лучше, тысчонок, тогда… я объясню тебе способ, как уберечь шкуру…

– Ты это серьезно?

– Честное слово! Но… молчок! Ты откуда? Я уезжаю в восемь с четвертью. Еду в Альба.

– Я тоже еду с этим поездом в Каваллермаджоре. Значит, часть дороги вместе, успеем переговорить. – Крестьянин с довольным видом потер руки.

Человечек кивнул и принялся вытирать нос своему мальчику.

– Папа, когда ты оденешься солдатом? – полюбопытствовал ребенок.

– Я не пойду в солдаты, – ответил отец, – не мешай мне разговаривать.

Мальчонка задумался, потом понял:

– А… тебя возьмут в солдаты, когда ты подрастешь.

Это заключение ребенка рассмешило больных и увечных, большинство которых отечество признало уже достаточно выросшими.

Я отправился побродить по городу и на одной из площадей наткнулся на кучу народа, собравшегося вокруг «продавца счастья». Он торговал брошюрками, объясняющими таинство «банко-лото».

– Покупайте, о синьоры, самое дешевое счастье в мире! Не теряйте случая, потому что я сегодня вечером уезжаю. Только у меня имеется разрешение на продажу этого произведения, плода долгих и усердных занятий. Эта книга объясняет все сны, даже самые таинственные, и указывает номера лото, приносящие выигрыш! Подходите, синьоры, подходите!

Я узнал в ораторе одного из проходивших освидетельствование. В окружавшей толпе я заметил других; все они были более или менее выпивши: одни – от радости, что освобождены, другие – с горя, что взяты на военную службу. В Пьемонте вообще пьют охотно: пьют на свадьбе, на похоронах, на крестинах, при всяком удобном случае, пьемонтские вина недурны.

Торговец счастьем охрип и смолк. Слушатели запели:

 
Красивые парни станут солдатами,
Поганые макаки останутся дома…
 

Эту задорную песню тянули несколько слабых голосов; какой иронией звучали ее слова в устах этих жалких калек! Я побрел на вокзал. На платформе толпились солдаты в новых мундирах, вокруг них суетились дамы из Комитета гражданской мобилизации.

Они угощали отъезжавших солдат папиросами и конфетами.

Один из солдат взял предложенную ему пачку папирос, осмотрел и вернул ее:

– «Народные»… Даже, когда нас гонят на убой, не могут разориться на лучший сорт! Купили бы «Македонские»… – И он презрительно сплюнул.

Когда поезд, нагруженный солдатами, отходил, уезжавшие затянули насмешливую песенку:

 
Нашим офицерам – вино и бифштексы.
А бедным солдатам – сухие каштаны!
Пим, пам, пум!
 

Подошел наш поезд. В вагоне, слабо освещенном, холодном, полупустом, я увидел маленького человечка с ребенком и больного грыжей отца двух солдат. Оба были навеселе. Мальчишка спал, закутанный в отцовский плащ.

Увидев меня, они позвали:

– Садись к нам! Все мы идем на фронт. Вот тебя освободили… – И отец двух солдат вздохнул. – Ты социалист? Ты против войны, не правда ли?

– Да, я против войны, я социалист, – ответил я.

– В Монфорте, – сказал маленький человечек, – есть один, – говорят, он социалист, – который очень хорошо говорит. Он знает гораздо больше попа! Пишет в газетах и может говорить три часа подряд! Ты его знаешь?

– Да, знаю.

Поезд двинулся. Контролер и карабинеры осмотрели наши документы. Отец двух солдат обратился к человечку и, многозначительно подмигивая, сказал, что им надо поговорить. Я поднялся, намереваясь уйти.

– Почему ты уходишь? – удивились мои собеседники.

– Вам ведь надо разговаривать.

– Нет, нет, оставайся. Ты ведь из наших. Тут надо помочь вот этому приятелю, – сказал маленький человечек и обратился к своему собеседнику:

– Итак, ты хочешь быть освобожденным от военной службы. Можешь заплатить? Нет, мне не нужно ни одного сольдо. Приезжай во вторник в Кунео на базар, и я тебя познакомлю с человеком, который тебе все дело устроит. Если сможешь, выложи две тысчонки, получишь белый билет. Работа настоящая, как следует. И подпись полковника – лучше не надо! Он сам бы признал ее за свою. Если не сможешь заплатить столько, то за пятьсот лир тебе дадут отсрочку на два месяца по уважительной причине: по болезни, по причине полевых работ… И этот документ сделан тоже превосходно. Конечно, первый лучше, а то по истечении двух месяцев надо начинать сызнова.

Отец двух солдат крепко задумался.

– Ладно, – вздохнул он, – я раздобуду две тысячи, но смотри, чтобы без обману!

– Клянусь головой этого невинного младенца, – торжественно произнес маленький человечек, приподнимаясь и положив руку на капюшон плаща, под которым спал его сын.

Толчок поезда и выпитое вино чуть не свалили его с ног.

– По рукам! Сделано, – сказал отец двух солдат. – А за совет по окончании дела я тебя угощу обедом.

– Будь, значит, во вторник на базаре, у каштанов, ровно в девять, возле киоска. Я там буду уже с человеком.

– Понимаю. А теперь глотнем.

И оба занялись бутылкой.

Глава XIV
Господин префект

Несмотря на страх перед отправкой на фронт, рабочие волновались. Число собраний, которые надо было проводить, сильно возросло. Металлисты несколько раз уже собирались, конечно, тайно, так как при существовавшем положении нельзя было шутить; можно было попасть под военный суд.

Экономическое положение рабочих было настолько тяжело, что даже мобилизационный комитет признал правильными их требования, а это что-нибудь да значило.

После каждого собрания число сочувствующих нам рабочих возрастало. Собираться становилось, однако, все труднее. Чтобы узаконить эти собрания, рабочие подняли вопрос об их разрешении перед военным контролем, имевшимся при каждой фабрике.

Законных оснований для отказа не было. Попробовали запугать рабочих. Не удалось. Тогда поставили условием, чтобы я не присутствовал на этих собраниях.

– Он наш секретарь, – последовал ответ рабочих.

Разрешение было дано. Теперь следовало найти помещение. Знаменитый наш клуб был закрыт в начале войны вследствие катастрофического сокращения членского состава. Но за помещение, поскольку срок найма еще не кончился, продолжали платить из фонда общества. Я решил использовать это положение и, сговорившись с товарищами-металлистами, предложил правлению клуба платить за помещение, с тем чтобы мы могли проводить там наши собрания – не политические, а экономические. Правление, которое с горечью в сердце видело, как ежемесячно уменьшался фонд, согласилось, и мы, таким образом, устроили в клубе первый из наших профсоюзов. Наконец-то у нас было место, где мы могли встречаться! Понятно, что наша деятельность была очень ограниченна, и все же в один прекрасный день рабочая комиссия была вызвана в Комитет промышленной мобилизации и узнала о согласии его на небольшое повышение заработной платы. За металлистами вызвали позднее и рабочих химической промышленности, которая тоже зависела от комитета.

В других центрах мне также удалось провести «эко комические» собрания рабочих. Конечно, одновременно мы проводили и другие собрания, чисто политического характера. Они происходили ночью, на дому у товарищей.

Близость французской границы давала возможность при помощи товарищей-железнодорожников добывать французские газеты. Наше пьемонтское наречие имеет очень много общего с французским языком, который я и раньше немного знал, а подзанявшись, я смог читать газеты, получая, таким образом, сведения, которых не было в итальянской печати. Даже наш центральный орган «Аванти» не имел многих из них. С этими известиями и некоторой информацией, которую я получал от партии, я мог делать исчерпывающие сообщения своим товарищам.

Одновременно я рискнул даже перевести на итальянский язык «Над схваткой» Ромен Роллана… Сколько ночей провел я над этим томиком, с пальто на плечах и бутылкой горячей воды в ногах, так как стояли холода, а я экономил на дровах! И все это для того, чтобы увидеть мой труд изуродованным цензурой. Но меня это не смущало. Мы все же умудрялись использовать гранки многочисленных статей, отвергнутых цензурой, и посылали их по адресам товарищей в другие города и даже на фронт. Таким образом мы поддерживали с ними постоянную связь и информировали их о многих политических событиях.

Вместе с ростом нашей деятельности рос и материал по моему «делу» в полиции; моя корреспонденция, как и письма, приходившие на имя близких товарищей, просматривалась цензурой. В один прекрасный день начальник карабинеров явился ко мне.

– Вы должны завтра утром ехать в Кунео. Вот приказ от префекта. Я советую вам поехать. Если вы откажетесь, я буду вынужден отправить вас. – И, укоризненно покачивая головой, он добавил: – Я вам предсказывал, что это случится.

Я уехал: это был недурной случай провести собрание в Кунео… Префект Кунео граф ди Костильоле был старый джолиттианец, ханжа и реакционер. На меня он произвел впечатление епископа, одетого в светское платье. Рядом с ним сидел его секретарь.

– Вы, стало быть, не желаете прекратить вашу пропаганду? – обратился он ко мне. – Можно подумать, что для вас в Италии ничего не изменилось с двадцать четвертого мая. Всякий истинный итальянец не должен сейчас рассуждать, он обязан думать только о том, чтобы победить. На фронте умирают.

Префект говорил, как защитник по назначению: холодно, безразлично. Я наблюдал за ним. Он на меня не смотрел.

– Поняли? – спросил он.

– Вполне.

– Вам нечего сказать?

– О, я мог бы многое сказать, но вы заявили, что не следует рассуждать, и так как я не думаю, чтобы смог убедить вас, синьор префект, то я ожидаю вашего заключения.

– Вот вам мое заключение: если вы не прекратите своей деятельности, я вас интернирую! Если же вы согласны прекратить ее, подпишите. – И он подал мне бумагу.

Согласно тексту бумаги я обязывался не вести больше социалистической пропаганды, не выезжать из города, в котором проживал, и не сотрудничать больше в газетах… то есть добровольно интернировать себя.

Я не подписал. Префект взял обратно бумагу.

– Хорошо, – сказал он. – Это ваше дело. У меня готов уже приказ. Я отправляю вас в Сардинию в Иглезиас[40]40
  Иглезиас – маленький городок на о-ве Сардиния.


[Закрыть].

И он отпустил меня. Отпустил также и своего секретаря. Когда я был у двери, а секретарь уже вышел, префект вернул меня. Мы были одни.

– Послушайте, – сказал он, – ваш отказ подписать бумагу означает, что вы будете интернированы. Вам придется оставить город, семью, дела. В сущности, все это ненужная жертва. Если бы это смогло прекратить войну! – Старый аристократ оглянулся вокруг, как бы испуганный собственными словами. – Да! – продолжал он. – Если бы это могло положить конец войне! Ведь я тоже против войны[41]41
  Большинство приверженцев Джолитти в 1914 г. были сторонниками выступления Италии на стороне Германии и Австрии, против Антанты.


[Закрыть].

– Против какой войны? – возразил я. – Если бы Италия выступила против Франции, вы были бы за войну, синьор префект! Ваша партия тоже обагрила руки в крови. Да! В пролетарской крови, здесь, в Италии, в Ливии… не больше и не меньше, чем всякая другая буржуазная партия.

– Вернемся к фактам: вы будете интернированы. Я не могу поступить иначе. Я и так слишком долго терпел. Я реакционер, как говорите вы, но я уважаю людей, во что-то верующих… Мне жаль отправить вас в Сардинию, – добавил он.

– А мне, если бы переменились роли, нисколько не было бы жаль отправить вас в Сардинию или еще дальше, – отвечал я.

Префект помолчал.

– Что ж? Вы рассуждаете логически: по-своему вы правы. И он окончательно отпустил меня.

Через несколько дней я получил приказ, интернировавший меня в моем городе. Префект не отправил меня в Сардинию, но интернирование меня в городе, где я проживал, было для меня, как секретаря федерации, тоже чрезвычайно неудобно, так как здесь полиции было легче следить за мной.

В это время я был одним из редакторов «Лотте нуове». В редакции тогда имело место любопытное смешение идей. Главный редактор стоял за победу Антанты, другой редактор полагал, что победа центральных держав дала бы большой толчок техническому прогрессу. Оба, однако, считали себя социалистами. Я держался точки зрения ЦК партии – был против всякой войны, ибо был убежден, что, кто бы ни победил – Антанта или центральные державы, – рабочие одинаково потеряют. Эти наши разногласия, конечно, сказывались на журнале.

– Я не согласен с тобой, – заявил главный редактор, – но, так как я признаю за товарищами право высказывать свои взгляды и так как ты тоже редактор, ты должен взять на себя ответственность за свои статьи и подписывать их.

Я стал подписывать, в результате чего реакционеры и цензура ополчились уже на меня лично. Особенно приглянулся я цензуре. Достаточно было, чтобы под статьей красовалось мое имя, как она испещрялась белыми полосами, иногда от нее оставались только заголовок и подпись. Однажды я сыграл злую шутку с цензором: изменив заголовок статьи Муссолини из «Пололо д’Италиа», я подписал ее своим именем. Она была уничтожена цензурой совершенно: остались только заголовок и подпись… Я испробовал всевозможные псевдонимы, заставляя таким образом цензора читать статьи, но результат был неизменно один и тот же. Только возрастал материал по моему «делу».

Глава XV
Реакция, голод и Туринское восстание[42]42
  Туринское восстание – вооруженное восстание туринских рабочих, вспыхнувшее 23 августа 1917 г. Возмущенные милитаристской политикой итальянского правительства, ввергнувшего страну в империалистическую войну, и вдохновленные примером революционной борьбы рабочего класса России, рабочие Турина пять дней вели героическую неравную борьбу против войск и полиции. Восстание было подавлено с бесчеловечной жестокостью: более 500 рабочих было убито и свыше двух тысяч – тяжело ранено.


[Закрыть]

Чем дальше затягивалась война, тем свирепее становилась реакция: аресты, ссылки…

Солдаты, приезжавшие в отпуск, рассказывали об ужасах войны, о бесстыдном обогащении спекулянтов. Буржуазия окончательно перестала стесняться. Акулы войны своим поведением оскорбляли измученный лишениями народ. И в то же время они старались сеять раздор между крестьянами и рабочими. Первым они говорили: «Вас гонят на войну, а рабочие преспокойно зарабатывают себе хлеб на заводах». А рабочим напевали другое: «У вас нет даже черного хлеба, а крестьяне объедаются белым…»

В это время интервентистская печать вопила на все лады:

– Крестьяне, спасайте ваши земли!

– Рабочие, защищайте предприятия!

– Вперед! Вперед!

И обещали золотые горы!

Землю – крестьянам!

Рабочим – контроль над предприятиями!

Демократию!

Свободу!

Тем временем поставщики снабжали солдат башмаками на картонных подошвах и гнилыми консервами. Солдаты умирали от холода и простуды в окопах, заливаемых водою, или от негодной пищи!

Все чаще вспыхивали беспорядки, типичные восстания неорганизованных масс, какие бывают во время мрачных периодов истории в обстановке темных политических интриг.

В этот период платформа Итальянской социалистической партии отличалась от платформы большинства партий, объединяемых II Интернационалом.

Итальянская социалистическая партия высказалась против войны, отказалась войти в блок Священного национального союза, отказалась принять на себя часть ответственности за войну. Она держалась стойко. Предательство Муссолини не вызвало кризиса в партии. Наоборот: массы еще теснее сплотились вокруг нее.

Но эта платформа исключительно отрицательного характера не была боевой; не поддерживать и не саботировать войну – значило топтаться на месте. Партия, застывшая в пассивном отрицании, не видела пагубной деятельности реформистов, завладевших профсоюзами в сотрудничестве с промышленниками. Она не замечала зарождения в массах волны восстаний.

Трагедия итальянского буржуазного общества носит имя Капоретто[43]43
  При Капоретто итальянские войска были разбиты австрийцами.


[Закрыть]. Капоретто означает разгром армии, банкротство правящего класса и государственного аппарата, взрыв недовольства трудящихся масс. И в этой обстановке партия, представительница рабочего класса, упорно твердила: «Не поддерживать и не саботировать» войну, являющуюся крупнейшим актом насилия буржуазии над пролетариатом… В этом неестественном положении Итальянской социалистической партии и лежит причина поражения итальянского пролетариата.

Весна 1917 г. протекала особенно беспокойно. В Милане были беспорядки. Рабочие волновались и в других крупных промышленных центрах, особенно в Турине.

Когда в августе 1917 г. в Турине внезапно вспыхнуло восстание, партия, в начале войны не сумевшая провести всеобщую забастовку, не смогла и теперь принять на себя руководство восстанием, и оно было потоплено в крови. Я часто наезжал в Турин для поддержания связи с товарищем Грамши[44]44
  Грамши, Антонио (1891–1937) – один из основателей Итальянской коммунистической партии, видный деятель международного рабочего движения. Родился в семье мелкого служащего. В 1913 г. вступил в социалистическую партию. Редактировал ряд социалистических периодических изданий. Во время первой мировой войны вел революционную антивоенную пропаганду. В 1919 г. основал в Турине еженедельник «Ордине нуово» («Новый строй») – теоретический орган, который вел борьбу за создание компартии.
  В 1921 г. на Ливорнском съезде социалистической партии ее левое крыло, возглавленное Грамши и Тольятти, порвало с реформистско-центристским крылом этой партии и основало Компартию Италии. С IV конгресса Коминтерна (1922 г.) – Грамши – член Исполкома Коминтерна. Руководил революционным движением рабочего класса против фашизма. После захвата власти Муссолини (1922 г.) вел энергичную борьбу за разгром оппозиции в партии, за создание единого рабочего фронта и за объединение всех антифашистских сил. По инициативе Грамши компартией была организована газета «Унита». В 1924 г. Грамши был избран в парламент. В ноябре 1926 г. он был арестован, а в июле 1928 г. осужден фашистским судом на 20 лет тюремного заключения. В тяжелых условиях заключения Грамши продолжал работать для партии. Созданные им в тюрьме труды по теории марксизма явились важным вкладом в разработку политических и теоретических проблем итальянского рабочего движения. В 1937 г., замученный фашистами, он скончался в Риме в тюремной больнице.


[Закрыть] и другими. На металлургических заводах был введен военный режим, обстановка была чрезвычайно тяжелая. За малейший проступок рабочих – не только мужчин, но и женщин и детей – сажали в карцер военной тюрьмы. За оставление работы виновный подлежал военному суду. Пострадавшие на работе не получали никакого возмещения. Профессиональные организации, представители которых – реформисты Коломбино, Буоцци, Гварньери и другие – входили в Комитет промышленной мобилизации, ничего не делали. Местная социалистическая секция была, конечно, против участия в комитете, но вопрос этот был решен в общем национальном масштабе, и реформисты из профсоюзов пошли на сотрудничество с промышленниками.

Часто вспыхивали забастовки. Внушительные демонстрации против войны произошли при похоронах жертв взрыва на пороховом заводе в Борго Сан-Паоло[45]45
  Одно из предместий Турина, прозванное рабочими «Республика Сан-Паоло».


[Закрыть].

Приезд летом 1917 г. Гольденберга и Смирнова, делегатов русского Временного правительства, вызвал в Турине взрыв энтузиазма и грандиозные манифестации. Невозможно было вместить в залах Палаты труда всех желавших слушать русских делегатов, и поэтому им пришлось говорить с балкона. Это было первое открытое собрание с момента объявления Италией войны. К своему немалому изумлению, посланцам Керенского пришлось выслушать провозглашаемые туринскими рабочими лозунги большевиков и восторженные возгласы «Да здравствует Ленин!»

В конце июля в Турине обнаружился недостаток хлеба. Черный, тяжелый, со всевозможными примесями, малопитательный, он все же являлся основным продуктом питания рабочих масс. И его отсутствие взволновало население. После долгих часов ожидания в хвосте у хлебной лавки увидеть вместо хлеба надпись «Хлеба нет» было мало приятно для работниц, проработавших 10–12 часов на предприятиях. Такие надписи толпа встречала гневными криками и свистом. Можно легко представить себе настроение широких масс накануне туринского восстания. С одной стороны – трудящиеся, жаждущие хлеба и мира, а с другой стороны – капиталисты, подрядчики и поставщики, богатые бездельники, прятавшиеся в тылу и охраняемые вооруженными силами реакционного государства, собирающегося воевать «до победного конца».

22 августа хлеба совсем не оказалось в лавках.

На некоторых фабриках рабочие после обеденного перерыва не возобновили работу.

– Почему не работаете? – спросил один из хозяев.

– Потому, что мы не ели, – последовал ответ.

– Я пошлю грузовик за солдатским хлебом, – предложил он.

– Долой войну! – было ответом.

К пяти часам рабочие всех предприятий вышли на улицу. Освобожденные от призыва срывали с рукава отличавшую их трехцветную повязку и присоединялись к бастующим.

Был арестован секретарь Палаты труда. Реформисты пытались было выпустить «призыв к порядку», но им не удалось опубликовать его. Рабочая делегация была отправлена в Милан, в Центральный Комитет Итальянской социалистической партии и Конфедерацию труда, с требованием расширить движение. Но получила отказ.

Таким образом, восстание шло и развивалось без всякого руководства. Делегация от женщин отправилась к префекту и получила туманные обещания. На улицах толпа все возрастала.

Из какого-то проезжавшего шикарного автомобиля при виде взволнованной толпы раздался насмешливый голос:

– Сколько шума из-за хлеба! Кушайте пирожное!

Толпа всколыхнулась:

– Будем и мы есть пирожное!

Начался разгром кондитерских. Из центра движение перебросилось на окраины. Стали сооружать баррикады, но строили неумело, и взять их ничего не стоило. В Борго Сан-Паоло подожгли церковь, где годом раньше монахи высекли мальчика. Теперь припомнили и это.

Первые стычки с полицией. Первые жертвы. Рабочие громили оружейные лавки и вооружались. На помощь полиции были выдвинуты воинские части. Так как главным центром движения являлись две окраины: Борго Сан-Паоло и Баррьера ди Милано, расположенные на противоположных концах, то воинские части отрезали одну окраину от другой. Но эти отряды явно были ненадежны. Солдаты были бледны, хмуры, офицеры растеряны. Женщины приносили солдатам еду и говорили им:

– Не стреляйте, вы ведь наши братья.

Отряд альпийских стрелков, получив приказ стрелять, отдал свои ружья рабочим, что вызвало общий взрыв энтузиазма. И ни одного человека от партии! Лозунги толпы быстро менялись. Начали с требования хлеба, потом послышалось:

– Долой войну!

Затем:

– Требуем мира! Долой оружие! Прочь из окопов!

Распевали:

 
Сними свое ружье и брось его на землю.
Мы требуем мира, мы требуем мира!
Мы не желаем войны!
 

Одно из отделений полиции было захвачено восставшими. Массы устремились в центр: к префектуре, к управлению полиции, к казармам.

Выступили на сцену блиндированные автомобили, затрещали пулеметы, двинулись танки. Улицы были залиты кровью. Город, погруженный в полутьму, треск пулеметов, грохот автомобилей…

Героизм туринского пролетариата был велик. Рассказывают, что в тот момент, когда тяжелые танки направлялись к окраинам, группа женщин прорвала солдатские цепи и преградила дорогу танкам… Они цеплялись за машины и не давали им двигаться. Приказ пустить в ход пулеметы не был выполнен. Солдаты, бледные, с залитыми потом и слезами лицами, не хотели стрелять…

Но сопротивление не могло длиться долго. Ходили разные слухи. Говорили, что социалистическая партия советует возобновить работу… Вождей не было… Через несколько дней восстание было подавлено.

По официальным данным, были убиты сорок два человека, по нашему же подсчету, мертвых было больше пятисот, раненые насчитывались тысячами.

Полиция запретила родным опознать убитых. Так и похоронили их неузнанными.

Аресты продолжались еще с месяц после подавления восстания. Был арестован в Милане также и Серрати.

На процессе арестованные отстаивали партийную платформу, но никто из них не набрался смелости выступить в защиту героического восстания тружеников Турина.

Лишь последующей борьбой рабочего класса 22 февраля 1919 г. удалось вырвать у правителей Италии амнистию, по которой были освобождены арестованные в дни туринского восстания.

Эхо революционных событий в Турине прокатилось по всей стране. На рабочих, крестьян, солдат, ремесленников и мелких торговцев туринское восстание произвело громадное впечатление. Но печать не нашла нужным осветить события в Турине. «Аванти» печатала лишь небольшие заметки и даже не попыталась освещать факты или публиковать документы о революционном выступлении трудящихся Турина!

Фоссано находится в шестидесяти километрах от Турина. Он был в эти дни отрезан от него. Но кое-какие сообщения все же доходили до нас, и в городе царило необычайное волнение среди всех слоев населения. Однако газеты ни словом не обмолвились о происходящем в Турине. Я прочитал о туринских событиях во французской печати. Даже «Аванти» известие об этом напечатал петитом.

У нас в городке составили по этому поводу воззвание и перевели его для пленных. В парикмахерской только и говорили о Турине.

Как всегда, выходили бюллетени генерала Кадорны, возвещавшие о победах и славе итальянского оружия…

А через несколько дней итальянская армия, разбитая наголову при Капоретто в беспорядке отступала и откатилась до реки Пьяве[46]46
  Пьяве – река в Южных Альпах.


[Закрыть].