Текст книги "Записки цирюльника"

Автор книги: Джованни Джерманетто

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Глава XXIII
Перед новыми схватками

Возник новый орган социалистической революционной мысли – «Ордине нуово»[64]64
  «Ордине нуово» («Новый строй») – теоретический орган, основанный Антонио Грамши, возглавлявшим левое крыло Итальянской социалистической партии. Выходил с 1919 по 1925 гг. под редакцией Антонио Грамши и Пальмиро Тольятти, вначале два раза в месяц, а потом ежедневно.


[Закрыть]. Естественно, что он стал выходить в Турине. Гигантские заводы «Фиат» сконцентрировали здесь значительные массы пролетариата, сплоченного рядом забастовок и боевых выступлений последних лет. Цвет итальянского пролетариата, бывший всегда в авангарде революционного движения, не был удовлетворен реформистским руководством социал-демократии. Массы переросли своих прежних вождей, они выставляли новые требования, стремились к новым методам борьбы и нуждались в новом, своем органе. Так возник «Ордине нуово». Его редакторы – Грамши, Тольятти[65]65
  Тольятти (Эрколи), Пальмиро (р. 1893) – генеральный секретарь Итальянской коммунистической партии. Родился в Генуе в семье мелкого служащего. Окончил Туринский университет, где познакомился с Антонио Грамши. В 1914 г. вступил в Итальянскую социалистическую партию. В 1919 г. стал одним из редакторов органа туринских революционных социалистов «Ордине нуово» («Новый строй»), который резко выступал против реформистско-соглашательской политики правого руководства партии. Под руководством Грамши и Тольятти туринская секция Итальянской социалистической Партии стала одной из самых боевых организаций итальянского пролетариата. Руководимая Грамши и Тольятти группа «Ордине нуово» внесла решающий вклад в дело создания Коммунистической партии Италии. В 1922 г. Тольятти был избран в состав ЦК Компартии Италии, в 1923 г. – в Исполком партии. С 1921 г. он руководил центральным органом партии – «Иль коммуниста», а с 1924 г. – газетой «Унита» («Единство»). За революционную деятельность Тольятти неоднократно подвергался арестам. В 1926 г. Тольятти по решению партии эмигрировал из Италии. С 1924 г. Тольятти – член Исполкома Коминтерна (ИККИ), с 1928 г. – член Президиума ИККИ. После ареста Грамши (1926 г.) Тольятти был избран генеральным секретарем компартии. Под его руководством компартия, находившаяся в подполье, развернула активную борьбу против фашизма. В 1935 г. Тольятти был избран секретарем Исполкома Коминтерна. В 1936–1939 гг. он принимал непосредственное участие в борьбе испанского народа против итало-германской интервенции и мятежников. В годы второй мировой войны Итальянская коммунистическая партия под руководством Тольятти возглавила борьбу патриотов Италии против фашистского режима Муссолини, а после его падения в 1943 г. – национально-освободительную войну против гитлеровских захватчиков, оккупировавших Италию. После окончания войны коммунистическая партия под руководством Пальмиро Тольятти превратилась в крупнейшую, авторитетнейшую партию в стране. Тольятти является крупным теоретиком-марксистом, автором ряда работ по вопросам итальянского и международного рабочего движения.


[Закрыть], Террачини[66]66
  Террачини, Умберто (р. 1895) – видный деятель итальянского рабочего движения, член Руководства Итальянской коммунистической партии. Принимает участие в рабочем движении с 1911 г. В 1919 г. был избран секретарем туринской секции социалистической партии, тогда же вошел в марксистскую группу «Ордине нуово». Один из основателей Итальянской компартии, он в 1921 г. был избран членом ЦК и Исполкома ИКП. В 1926 г. был заключен фашистами в тюрьму. Находился в тюрьмах и ссылке до августа 1943 г., принимал деятельное участие в национально-освободительной войне итальянского народа (1943–1945 гг.). В 1946 – начале 1947 г. – вице-председатель, а в 1947 г. – председатель Учредительного собрания; с 1948 г. – сенатор, с 1950 г. – член Всемирного Совета Мира.


[Закрыть] – жили в теснейшем контакте с рабочими массами, а после некоторых колебаний новый рабочий орган четко и твердо поставил вопрос о создании фабрично-заводских советов. Существовавшие уже рабочие комитеты представляли удобную для этого базу, но требовали коренной реорганизации.

Ясно, что против этого течения встала вся реформистская профсоюзная бюрократия, совместно с мелкобуржуазными кооперативными и парламентскими социалистическими деятелями. Но рабочие, группируясь вокруг своего органа, стойко проводили новые методы борьбы.

1920 год особенно богат забастовками и восстаниями: в Турине, в Милане, в Бьелла, в Парме, в Неаполе десятки и сотни тысяч рабочих выражали свое недовольство и готовность к более серьезным боям. И не одни только городские рабочие – бастовали батраки, служащие, учителя. Социалистические депутаты распевали «Красное знамя» в здании парламента.

6 апреля объявили всеобщую забастовку бумажники. Единственная фабрика, которая работала еще, находилась в провинции Кунео. Ее хозяин, немец по происхождению, боясь «совращения» своих рабочих, кормил их и давал ночлег на самой фабрике. Работали круглые сутки в три смены. Проникнуть внутрь нам не удалось, но, установив пикеты, мы агитировали всех выходивших из фабрики рабочих, и большая часть из них на работу уже не возвращалась. Объем продукции фабрики, несмотря на непрерывную работу, снизился на пятьдесят процентов. Вскоре нас арестовали.

14 апреля разразилась всеобщая забастовка в Турине. Туринское издание газеты «Аванти» выпустило номер с агитационной виньеткой: вооруженный рабочий на часах у фабрики. А в это время руководство социалистической партии, созвавшее было Национальный совет в Турине, решило перенести его в Милан, потому что в Турине была всеобщая забастовка! Так отступали вожди перед революционным прибоем. Во главе движения стал агитационный комитет. В такой раскаленной атмосфере состоялось заседание Национального совета партии в Милане.

Для того чтобы попасть в Милан на это заседание, пришлось выехать из Фоссано ночью на велосипеде и проехать до самого Турина, то есть свыше шестидесяти трех километров. Из Турина мы с другим товарищем выехали в Милан на автомобиле, потому что поезда стояли. Милан был запружен фашистами и полицией. В Галерее[67]67
  Галерея – модный торговый пассаж в Милане.


[Закрыть] офицер-фашист проломил голову Серрати, но тот все же явился на заседание. Заседания эти были довольно бурными. Туринские делегаты во главе с Пальмиро Тольятти настаивали на расширении в национальном масштабе начатого ими забастовочного движения. Турати, д’Арагона[68]68
  Д'Арагона – итальянский профсоюзный лидер того времени, реформист.


[Закрыть] и десятки других именитых социалистов высказывались против. Они обвиняли товарищей из Турина в том, что те переоценивают местное движение. Эти слепцы не видели того, что происходило по всей Италии! После горячих прений Национальный совет отклонил предложение туринских товарищей. Это постановление произвело на туринских рабочих, оскорбленных уже тем, что заседания совета были перенесены в Милан, очень тяжелое впечатление. Они рассматривали поведение Национального совета как настоящее дезертирство.

Агитационный комитет выпустил последние бюллетени. Движение гасло, преданное – в который раз! – вождями социалистической партии.

Мы разъезжались из Милана на автомобилях: железные дороги еще не работали. Хотя шоферы тоже бастовали, но для партии было сделано исключение. Мне пришлось ехать вместе с представителем Французской социалистической партии Лорио. За Павией нам пришлось пересечь область, где свыше пятидесяти дней продолжалась забастовка батраков.

По въезде в одну из деревень наш автомобиль остановила группа забастовщиков.

– А, синьоры прогуливаются на автомобиле, не так ли? – сказал один из них, с красной повязкой на рукаве. В его голосе звучали насмешка и угроза.

– Мы ваши товарищи… – начал я.

– Теперь все стали товарищами! Перетрусили – вот и товарищи! – перебил он меня еще насмешливее.

Другие батраки окружили наш автомобиль. Лорио, не понимавший по-итальянски, с недоумением оглядывался вокруг.

– Слезайте! Машина конфискована! – приказал батрак с красной повязкой.

– Дорогой товарищ, – запротестовал я, – ты все-таки должен осмотреть документы. – Я протянул ему партийный билет и делегатскую карточку Национального совета.

При виде этих бумаг нахмуренные лица прояснились. Нам крепко пожали руки и извинились за беспокойство. Пригласили поговорить.

– Мы бастуем уже больше пятидесяти дней. Никто из центра не руководит нами. Каждое утро мы ожидаем – и до сегодняшнего дня напрасно – секретаря из федерации сельскохозяйственных рабочих… Никого! Сегодня как раз у нас собрание. Рабочие уже устали и начинают отчаиваться. Поля запустели… Жалко на них смотреть… Мы ведь любим эту землю, хотя она вымотала из нас все силы. А хозяева? Эти-то заботятся: вызвали карабинеров и отряды. Но последнее слово еще не сказано. Мы недаром боролись, поборемся еще. Ты произнесешь нам речь на собрании, пусть и француз скажет.

Деревенская площадь была заполнена толпой батраков. Когда сопровождавший нас товарищ с красной повязкой представил нас этой безмолвной массе истомившихся в ожидании помощи загорелых людей, громкие аплодисменты, сменившиеся пением «Интернационала», встретили нас. Лорио вытирал слезы, катившиеся по щекам. У меня сжалось сердце и не хватало духу сказать им, что партия отказывается расширить забастовочное движение.

По всей этой провинции, вплоть до Асти, где кончалась забастовочная зона, нас останавливали при въезде в каждую деревню. Встречали, как врагов, но, узнав товарищей, приветствовали и просили выступить. Лорио, потрясенный, говорил:

– Но ведь это революция! Надо действовать без промедления!

В полночь нас остановили для обычного осмотра у внутренней таможни[69]69
  От того времени, когда Италия была раздроблена на целый ряд государств, в некоторых областях еще сохранились внутренние таможенные заставы; вывозимые местные продукты облагаются специальными налогами.


[Закрыть], а через несколько шагов мы были окружены полицейскими и карабинерами во главе с комиссаром в трехцветном шарфе. Все внимание этой пестрой банды было обращено на моего французского товарища: я был старым знакомым.

– Мы узнали, что вы тайно выехали из Милана…

– Тайно? – рассмеялся я. – Мы получили официальное разрешение за подписью начальника полиции Гасти. Вот так открытие!

– Извольте молчать! – закричал комиссар и, обращаясь к Лорио, спросил – Ваше имя? Какой национальности?

Лорио, не понимавший ни звука по-итальянски, обратился ко мне.

– Чего он хочет?

– Он тебя спрашивает…

– Молчать! – прервал меня снова комиссар. – Я не дурак, понимаю, что вы хотите сговориться!

Я замолчал. Комиссар не понимал ни слова по-французски, полицейские еще меньше.

Начался самый забавный диалог, какой мне когда-либо приходилось слышать. Комиссар спрашивал, а Лорио неизменно отвечал:

– Не понимаю.

Комиссар повышал голос; затем стал кричать: ему, вероятно, казалось, что так Лорио поймет лучше.

Наконец, устав, комиссар обратился ко мне:

– Этот синьор, – он показал на Лорио, – русский. Не правда ли?

– Гм… Когда мы уезжали из Милана, он еще был французом… Если вы полагаете, что в пути он превратился в русского…

– Прошу без острот! Я говорю вам, что это русский. Вы, может, не знаете, но я-то знаю.

– Зачем же вы тогда спрашиваете у меня? Наконец, у него должны быть документы!..

– Знаем мы ваши документы! – насмешливо ответил комиссар.

Явился переводчик, и дело разъяснилось. Комиссар долго не хотел поверить, что Лорио не «большевистский агент». На всякий случай полиция сопровождала его до самой границы.

В Фоссано меня несколько раз допрашивали в охранке, куда я девал русского, с которым выехал из Милана.

Лавочники моего городка были объяты паникой. В один прекрасный день, когда я работал в парикмахерской, явился ко мне один из них.

– Синьор, – торжественно заявил он мне, – вы секретарь Палаты труда, и я вам, как таковому, вручаю ключи от моего магазина. Я больше не желаю нести никакой ответственности.

Я так и замер с бритвой в руке; мой клиент глядел тоже с великим изумлением на лавочника.

– Я не один, – продолжал лавочник, – другие так же рассуждают. Так не может продолжаться! Забирайте наши магазины, устраивайте кооперативы, где мы будем служащими, но только, ради бога, наведите какой-нибудь порядок. Так не может продолжаться.

– Послушайте, – сказал я, – после того как вы очистили свой магазин – мы прекрасно знаем, где вы спрятали товары (я, конечно, этого не знал), – вы являетесь к нам сюда и предлагаете нам ключи…

– Это не так!.. – пробормотал растерявшийся купец. Было ясно, что я попал в цель.

Истек срок найма нашего помещения, и нас выставили из «Семейного клуба». У нас имелось несколько скамеек, кое-какие книги, с полдюжины знамен и неограниченное количество веры в социализм! Но за все это мы, однако, нигде не могли раздобыть даже две комнаты в наем. Один товарищ, угольщик, наконец предложил нам свой склад. Когда-то здесь была часовня, и до сих пор еще виднелись остатки алтаря. Полукруглый свод ее был невысок и поддерживался посредине подобием колонны. Но он был достаточно просторен, этот склад, и мы решили в ожидании лучшего обосноваться здесь. Полчища мышей, пауков и всяких жуков были изгнаны из своих убежищ. По воскресеньям свободные от работы товарищи убирали, чистили, красили и всячески отделывали помещение своей Палаты труда. Делалось это с энтузиазмом и необыкновенно добросовестно. Через три недели бывший склад нельзя было узнать. Мы заключили длительный контракт, и на этот раз успокоились надолго. Здесь мы развернули работу вовсю. Вскоре у нас появилась своя еженедельная газета, орган нашей социалистической секции – «Лаворо» («Труд»). На муниципальные выборы социалисты впервые явились с четкой классовой программой. В муниципальный совет были избраны семь социалистов. Отчаянными усилиями буржуазии удалось сохранить за собой большинство, но весьма незначительное.

Глава XXIV
Захват предприятий

20 августа 1920 г. началось великое рабочее наступление на всех больших предприятиях Италии. 3 сентября на металлургических заводах Турина уже развевалось красное знамя. Захват фабрик и заводов рабочими происходил во многих крупнейших городах страны. Крестьяне нескольких районов тоже подняли красное знамя и захватывали земли.

Захват предприятий в Турине произошел в ответ на угрозу промышленников закрыть их. Первые дни рабочие были несколько растеряны, тем более, что большинство техников и служащих оставило мастерские. Но это длилось недолго. Тут же были организованы рабочие советы, которые и стали во главе предприятий. Председателем совета на заводе «Фиат», самом большом предприятии Турина, был рабочий металлист Джованни Пароди[70]70
  Парода, Джованни – рабочий-металлист, член компартии с момента ее основания. В настоящее время – член ЦКК Итальянской коммунистической партии.


[Закрыть], позднее он был заключен в каторжную тюрьму «Портолонгоне» – он был приговорен к двадцати одному году каторги. Прекрасный тип рабочего-революционера!

Заводские советы прежде всего позаботились о восстановлении производства, а затем встал вопрос об организации их охраны.

Промышленники были перепуганы и обозлены тем, что правительство допустило захват предприятий и не принимало никаких мер. Старая лиса Джолитти выжидал. По всей вероятности, он надеялся на помощь реформистского руководства Всеобщей конфедерации труда.

Он не ошибся: недаром д’Арагона позже не раз хвастался, что он не допустил революции в Италии. «Сильное сопротивление захвату фабрик, – думала старая лиса, – может привести к обострению кризиса и даже к революции в Италии».

По этому случаю рассказывали анекдот. Как-то делегация разгневанных туринских промышленников отправилась в Бардонеккиа, где Джолитти обычно проводил свои каникулы. Промышленники спросили у Джолитти, что он думает предпринять в связи с захватом предприятий.

– Пусть захватывают, а там посмотрим.

– Необходимо воспрепятствовать рабочим занимать заводы. Надо их выкинуть оттуда силой, долг правительства это сделать… Даже при помощи пушек, если это понадобится, – заволновался один из фабрикантов.

– Хорошо, хорошо, – ответил спокойно председатель совета министров. – Дайте-ка адресок вашей фабрики. Начнем ее бомбардировать…

Заводчики поняли…

В наших краях были захвачены рабочими только механические мастерские Савильяно, где некогда работал мой отец. Остальные предприятия были слишком мелкими. Захват производился обычно следующим образом: одна из уже занятых фабрик нуждалась для своего производства в продуктах, производимых другой фабрикой, и тогда захватывалась и та фабрика, которая могла дать эти продукты. Захват происходил очень спокойно, без эксцессов или каких-либо инцидентов именно потому, что войска и полиция не вмешивались.

Каждый хозяин ожидал с минуты на минуту, что наступит черед его предприятия. Лозунгом заводчиков было «спасать что можно спасти», но машины никак нельзя было отправить за границу, как они сделали с деньгами…

В Фоссано был чугунолитейный завод. Хозяин его, кавалер и джолиттианец, примирившись с неизбежным, ожидал со дня на день захвата своего предприятия.

В одно прекрасное утро к нему явилась рабочая комиссия. Заводчик немедленно принял ее: теперь были не те времена, когда протестовавшего рабочего можно было отправить на фронт.

Когда рабочие вошли в кабинет, заводчик, наживший несколько миллионов за время войны, окруженный своими служащими, бледный, сказал дрожащим голосом:

– Так лучше. Я готов работать в качестве технического сотрудника под ответственным руководством заводского совета. Он заикался.

Рабочие были удивлены: они пришли к хозяину, чтобы урегулировать некоторые вопросы сдельной работы, хозяин же, думая, что они потребуют передачи предприятия, предложил им весь завод.

Федерация металлистов, находившаяся в руках реформистов, желавших сорвать движение, вовсе не торопилась захватить все заводы.

На заводе Савильяно мне пришлось в период захвата много раз проводить митинги. В мастерских было свыше тысячи двухсот рабочих. Настроены они были великолепно, работали с энтузиазмом. Большинство служащих и технических работников осталось на местах.

Однажды перед открытием митинга, который должен был происходить на центральном дворе фабрики, один из инженеров признался мне:

– Производство держится на нормальном уровне, даже обнаруживает стремление к повышению… Знаете, я никогда не видел более дисциплинированных рабочих, а надо сказать, что у них теперь больше работы, чем раньше… Вы понимаете? (Инженер намекал на подготовку к защите фабрики и, кроме того, еще на караулы.) Я счел своим долгом остаться на работе и, как видите, остался.

Охрана велась очень строго. Когда в первый раз я пришел на завод, на полутемном дворе меня окликнул строгий голос:

– Стой! Кто идет?

Я остановился.

– Кто такой? Куда идешь? Пропуск!

И, прежде чем я успел ответить, рабочий-часовой навел на меня потайной фонарь. Он узнал меня.

– Почему ты не просил проводника? Смотри, чем ты рисковал.

И он показал мне свое оружие: остро отточенный стальной клинок длиною в полметра, насаженный на простую палку. Этим клинком он мог проткнуть человека насквозь, как птицу вертелом. Когда я пришел во второй раз, у часовых уже имелись ружья с достаточным запасом патронов.

Организовались рабочие очень быстро и очень толково. Настроение было твердое. Рабочие верили в победу и готовились к ней. Но… партия отсутствовала. За кулисами шла лихорадочная подготовка ликвидации победного движения пролетариата.

Промышленники были также весьма активны. Их представители перебрались в Милан, для того чтобы обсудить положение в Турине. Затем они выработали ряд предложений с некоторыми уступками рабочим, а правительство со своей стороны торжественно обещало установить рабочий контроль на предприятиях. Тогда д’Арагона, Коломбино и прочие их сподвижники вынырнули на сцену и принялись восхвалять обещания хозяев и правительства.

В туринской провинции, где во главе движения стало левое крыло социалистической партии и где туринское отделение «Аванти» и «Ордине нуово» сумели популяризовать движение и идею фабрично-заводских советов на предприятиях, потушить вспыхнувшее пламя было труднее. Но и здесь сомнения, неуверенность, усталость от напрасных ожиданий сделали свое дело. Движение угасало. Дольше всех держался Турин. Здесь в отделении редакции «Аванти» положение на предприятиях было главной темой обсуждений. Возврат предприятий промышленникам все же совершился и здесь. Джолитти не ошибся, рассчитывая на содействие реформистов. Говорят, что некий промышленник, увидев д’Арагона, указал на него приятелю:

– Видишь этого? Он спас Италию!

Джолитти немедленно опубликовал проект закона о введении на предприятиях рабочего контроля. Покуда велось обсуждение этого закона, промышленники получили обратно свои фабрики и заводы, а реакция организовалась и усилилась. Несмотря на обещания правительства, столь восхваляемые реформистами, были произведены многочисленные аресты среди наиболее активно проявивших себя рабочих.

Промышленники, прекрасно учтя только что пережитую опасность, быстро подготовляли поход на рабочий класс. Они развязали свои кошельки и организовали фашистские отряды, хорошо вооруженные и щедро оплачиваемые. Так начался подъем реакционной волны, принесшей к власти вождя чернорубашечников – ренегата Бенито Муссолини.

Реакция всей своей силой обрушилась на Палаты труда, на социалистическую печать, на кооперацию, на революционеров. Каждый день – поджоги, погромы, убийства… Тысячи мужественных рабочих и крестьян, участвовавших в захвате фабрик, заводов, земель, томились в тюрьмах, ожидая приговора. Редакция «Аванти» была разгромлена, Палата труда в Турине сожжена, а Всеобщая конфедерация труда… обсуждала проект закона о рабочем контроле, называя эту кость, кинутую Джолитти, крупнейшей победой пролетариата!

Теперь, по прошествии стольких лет, можно точно оценить эту «крупнейшую победу», которую итальянские большевики – так реформисты прозвали левое крыло социалистической партии – считали крупнейшим предательством!

Глава XXV
Три съезда в Ливорно

В Ливорно за 1921 г. прошли три съезда. Это были: XVII съезд Итальянской социалистической партии, I съезд (учредительный) Итальянской коммунистической партии и съезд Всеобщей конфедерации труда.

После захвата фабрик рабочими и поражения этого движения расхождение между левой, центром и правой в Итальянской социалистической партии еще более усилилось. Захват фабрик был использован не только буржуазией, но и реформистами для того, чтобы кричать о «большевистской опасности». Реформисты утверждали, что захват показал неспособность большевиков руководить промышленностью. По этому поводу разгорелась весьма резкая полемика. Реформисты уверяли, что в Италии не может быть революции. Даже такой светлый ум, как Серрати, полемизируя с Лениным, отрицал, что восстание солдат в Анконе (восстание среди войск, отправляемых в Албанию), захват фабрик и земель, беспорядки в городах, вызванные дороговизной, туринское восстание – это симптомы революции, которую реформисты, не сумев использовать в своих целях, предали.

Ленин беспощадно боролся против итальянского центризма, во главе которого стал Серрати (позже признавший свои заблуждения), и отказался числиться среди сотрудников журнала «Коммунизм», являвшегося теоретическим органом Итальянской социалистической партии.

На съезде Всеобщей конфедерации труда победили реформисты. Несмотря на присоединение итальянской Всеобщей конфедерации труда к Профинтерну, реформисты продолжали работать в духе желтого амстердамского интернационала профсоюзов.

В сущности, во всей Италии мало было людей, способных провести должную работу по подготовке съезда социалистической партии. Реформисты устроили свои предварительные совещания в Реджио Эмилия, коммунисты – левое крыло партии уже называлось так – в Имола, а максималисты – во Флоренции. По имени этих городов были названы на съезде три различные резолюции, предложенные фракциями.

В моей провинции борьба приняла острые формы. Мы были уверены в своей победе. Уже на предыдущем областном съезде социалистической федерации (в 1919 г.) при выборах делегата в Национальный совет партии был избран коммунист вместо кандидата, выставленного правым крылом.

В Ливорно к моменту съезда атмосфера накалилась. На улицах происходили драки с фашистами. В театре Гольдони, где происходили заседания съезда, словесные сражения были не менее горячи. Товарищ Кабакчиев, выступавший от имени Коммунистического Интернационала, во время своей речи был несколько раз прерван.

Моментами боевое настроение так повышалось, что съезд превращался в настоящую преисподнюю. Тогда каждая из фракций затягивала свой гимн: мы – «Интернационал», максималисты – «Красное знамя», а реформисты – «Рабочий гимн», и – недаром же мы слывем музыкальным народом – это разноголосое пение до некоторой степени разряжало атмосферу.

После голосования, когда мы, коммунисты, выстроившись в колонну, покинули зал заседаний, чтобы перейти в театр Сан-Марко, где мы открыли первый съезд Итальянской коммунистической партии, секции III Интернационала, казалось, что душа оставила съезд.

Опустевшие места… Гробовое молчание оставшихся…

Уходя одним из последних, я заметил в углу зала Серрати, бледного, как полотно, с неописуемым выражением глядевшего нам вслед… И мне вспомнились слова товарища Ансельмо Марабини[71]71
  Марабини, Ансельмо – старейший деятель итальянского социалистического движения, был членом I Интернационала; с 1921 г. – член ИКП; одно время – председатель ЦКК партии. Умер в 1949 г. в возрасте 84 лет.


[Закрыть], произнесенные им в конце последней речи:

– Ты, Серрати, настоящий революционер, и ты вернешься еще к нам!

Пророчество Марабини сбылось: Серрати вернулся к нам.

После ливорнского съезда началась для коммунистов полоса тяжелой борьбы одновременно на два фронта: против все возрастающей реакции и против реформистов. В это время областная конференция компартии избрала меня секретарем федерации Кунео. У нас из семи еженедельников после раскола партии оставалось четыре. Это были: «Лаворо», «Рискэсса» («Восстание») «Соле дель Авенире» («Солнце будущего») и «Фальче» («Серп»), Следовало объединить их в один орган. Мы стали издавать «Рискосса» – орган коммунистической федерации Кунео. Это был первый шаг. До сих пор в социалистической федерации мы никак не могли добиться этого объединения, так как некоторые товарищи адвокаты не желали отказаться от редакторского титула, а между тем семь газеток Итальянской социалистической партии далеко не всегда выдерживали одинаковый тон.

На областной конференции Палаты труда большинство осталось за коммунистами…

Через несколько дней после этой победы я получил письмо от Исполкома коммунистической партии, в котором мне предлагалось занять место секретаря областной Палаты труда. Я ответил, что и так уж состою секретарем федерации и, кроме того, занят у себя в парикмахерской. Тогда мне предложили выбрать между парикмахерской и… партией. Я, конечно, не колебался. Я отказался окончательно от ремесла цирюльника и стал профессионалом-революционером. Это было в марте 1921 г. По условиям работы я оставил также и Фоссано и перебрался в Кунео, областной центр. Как бы обрадовались отъезду «проклятого парикмахера» мирные обыватели Фоссано, случись это несколькими годами раньше! Но теперь и в Фоссано коммунизм пустил прочные корни; Палата труда, коммунистическая фракция в муниципальном совете, крепкие ячейки на предприятиях…

Фашисты, наехавшие в Фоссано из разных городов провинции Кунео, оказали честь нашей палате, начав с ее осады свои военные действия в провинции. Но охрану Палаты несли новобранцы из Тосканы, бывшие свидетелями фашистских погромов в своих деревнях. Фашисты встретили серьезное сопротивление и вынуждены были отступить. Они обрушились тогда на мирных жителей города и избили их, оскорбляя и всячески издеваясь над ними. Позабавившись вдосталь, они уехали, как и прибыли, на грузовиках. За городом их встретили ружейным залпом. На призывный клич главаря банды «Фашисты, к нам!» никто не отозвался, и они, торопя шоферов и увозя раненых, помчались дальше. Дело было уже ночью.

На следующее утро все более или менее известные коммунисты были арестованы. Я как раз был в отъезде по делам Палаты труда. Узнав о происшествиях, я поспешил вернуться и тотчас же отправился в полицейский комиссариат.

Поручик карабинеров, присутствовавший при допросах, спросил меня, зачем я явился.

– У нас нет здесь своих адвокатов, поэтому будьте любезны сообщить мне причину ареста моих товарищей, – сказал я.

Поручик насмешливо ответил мне:

– И у вас хватает еще храбрости и нахальства являться сюда и спрашивать, в чем обвиняются арестованные коммунисты? Вы прекрасно знаете, что они стреляли по грузовикам фашистов.

– Дело не в храбрости или нахальстве, речь идет о законе и его нарушении, – возразил я сухо.

– Вы являетесь главным виновником, – вспыхнул поручик, – вы должны быть вместе с ними.

– Почему же вы тогда меня не арестуете? – спросил я.

– Правительство не желает вашим арестом способствовать вашему избранию в палату депутатов.

– Это меня не касается. Я пришел сюда, чтобы заняться защитой своих товарищей. Другие нападают, а коммунистов сажают в тюрьмы. Потрудитесь сообщить, в чем вы обвиняете арестованных.

– Арестованные коммунисты обвиняются в том, что они стреляли по грузовикам, в которых прогуливались фашисты. Ранено десять человек, из них один – тяжело. Есть указания на то, что это сделано коммунистами, – соблаговолил наконец объяснить поручик.

Было ясно: арестованы за то, что коммунисты. Доказательств никаких. Полиция обыскала квартиры не только арестованных, но и их родных и знакомых, но оружия не нашла.

Товарищей по истечении предельного срока предварительного заключения вынуждены были освободить за отсутствием улик. Фашисты не возобновили своей «прогулки» по городу, как любезно выразился поручик, ибо, хотя в городе не нашли ружей, все же выстрелы были меткие.

В новой моей резиденции, Кунео, я никогда не проживал больше двух дней подряд, находясь в непрерывных разъездах от одной секции Палаты труда к другой; профсоюзные собрания, политические совещания с товарищами, избранными в местные муниципалитеты, отнимали все мое время. Номера газеты я готовил, так сказать, на ходу, во время продолжительных остановок в каком-либо месте. Я так и возил с собою необходимейшие орудия редакционного производства: перо, бумагу, ножницы и клей.

Реакция усиливалась. Через Кунео по направлению к горам Тенда у французской границы проходили сотни беженцев из Тосканы, из Ломеллины, из Эмилии, спасаясь от фашистов и полиции, и обращались за помощью к нам. Сначала они по старой, укоренившейся привычке приходили в Палату труда, но вскоре пришлось устраивать эти посещения в более укромных местах, чтобы избежать полицейской слежки.

Однажды на условленный пункт явился ко мне парень, по виду рабочий.

– День добрый! Ты секретарь Палаты труда? – обратился он ко мне.

– Ты кто? – спросил я его.

– Товарищ, меня направил к тебе секретарь павийской Палаты труда, чтобы я…

– Документы! – потребовал я: парень определенно мне не понравился.

– Видишь ли, – ответил он мне, – документов мне не дали: секретаря не было в канцелярии, а меня должны арестовать. Помоги мне перейти границу.

– Ладно, – сказал я, – приходи сегодня вечером в девять часов на Пьяцца д’Арми.

Парень, довольный, ушел. Один из товарищей отправился следом за ним. Я не ошибся: не подозревая слежки, негодяй прямым рейсом отправился… в управление полиции.

Вечером он явился на свидание аккуратно в назначенное время и получил основательную взбучку вместо ожидаемых сведений.

Несколько дней спустя меня вызвали к следователю.

– Против вас имеется серьезное обвинение, – заявил мне следователь, пытливо глядя на меня из-под очков, – в оказании содействия тайной эмиграции.

Я молча выжидал, что последует за этим.

– Вы ничего не имеете сказать?

– Ничего.

– Вы переправляете рабочих через границу, у нас есть доказательства.

– Как это – переправляю? Не понимаю!

– Да, переправляете. Мы перехватили ваши письма к рабочим, которые собирались перейти границу. Рабочие эти разыскиваются полицией.

– Что же имеется в этих… моих письмах?

– Указания, как и где найти работу, – сообщил судья.

– Я обязан как секретарь Палаты давать эти указания.

– Согласен, но почему же вы всех их направляете для этого в Тенда? – ехидно спросил судья.

– А вы можете указать мне, где они могут теперь найти работу? В Тенда имеется центральная электрическая станция, каменоломня, работа по постройке линии Кунео – Ницца… – перечислял я, зная, что судье нечего возразить, так как других работ в провинции не имелось. Правда, у арестованных нашли мои письма, в которых я рекомендовал их союзу рудокопов в Тенда, что, по мнению судьи, должно было значить: «Переправьте их во Францию». Мне была устроена очная ставка с одним из арестованных, но судье это не дало ничего. И, несмотря на горячее желание посадить меня в тюрьму, ему пришлось меня отпустить за недоказанностью обвинения.