Текст книги "Последние дни Сталина"

Автор книги: Джошуа Рубинштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Тем не менее Хрущев был назначен председателем комиссии по организации похорон. Выходец из обычной шахтерской семьи, он дослужился до должности первого секретаря партии в Москве, а затем, во время войны, возглавлял партийную организацию Украины, после чего в 1949 году вернулся в Москву, чтобы стать одним из самых доверенных подчиненных Сталина. Беспощадный, когда это было необходимо, он проводил сталинские чистки в Украине. В то же время Хрущева знали как дружелюбного, открытого человека, доступного для рядовых членов партии и простых людей, более человечного и приземленного, чем его коллеги. И мир оценит эти его качества, когда он поднимется на вершину власти. В ходе Второй мировой войны Хрущев, в отличие от большинства коллег, ездил по стране во время и после гитлеровского вторжения. Он видел героизм солдат, разрушения, глупость партийных комиссаров, мешавших компетентным военачальникам, и офицеров, переживших чистки. Он не боялся «испачкать сапоги», и он никогда не любил уезжать по работе в Москву от шахтеров и колхозников, которых по-настоящему любил. Кроме того, – и это не мелочь, – у Хрущева была добрая интеллигентная жена, которая, по свидетельствам современников, старалась смягчить его нрав и поощряла все благородное и гуманное, что было в его натуре. Эти качества выделяли Хрущева на фоне остальных сталинских приближенных.

В комиссию по организации похорон входил также Лазарь Каганович, один из давних членов советского руководства и единственный еврей, остававшийся на этом уровне власти. Кроме того, по версии The New York Times, он был еще и шурином Сталина – это ничем не обоснованное утверждение повторялось в газете на протяжении целого года[200]200
  The New York Times ошибочно утверждала, что Сталин женат на сестре Кагановича Розе; журнал Time публиковал ту же дезинформацию 16 марта 1953 г. 22 ноября 1953 года The New York Times допустила еще одну ошибку, безосновательно утверждая, что сын Кагановича женат на дочери Сталина.


[Закрыть]. Высокий, широкоплечий, со своими фирменными усами, Каганович был известен жестокостью во время чисток 1930-х годов, когда лично руководил несколькими волнами арестов и казней в Украине и в других частях страны. Все эти пережившие Сталина люди – Маленков, Берия, Молотов, Микоян, Булганин, Хрущев, Ворошилов и Каганович – в свое время тесно сотрудничали с несколькими впоследствии расстрелянными начальниками служб безопасности, такими как Генрих Ягода и Николай Ежов. Вряд ли в современной истории найдется еще одна банда кровожадных убийц, в руках которой было сосредоточено так много власти, как это было в случае со Сталиным и теми, кого он лично собрал вместе.

Как и ожидалось, власти объявили, что тело Сталина будет выставлено для прощания в Колонном зале Дома Союзов, одном из самых впечатляющих зданий Москвы. Построенное в конце XVIII века в нескольких сотнях метров от Красной площади, здание обновлялось и расширялось, став Домом благородного собрания со своим знаменитым центральным залом, где двадцать восемь мраморных коринфских колонн поднимались к потолку на высоту трех ярусов, а внутреннее пространство освещали огромные хрустальные люстры. История этого зала десятилетиями находила отклик в русской культуре: в «Евгении Онегине» Александр Пушкин изобразил пышный бал русских аристократов в Колонном зале, а Лев Толстой выбрал его для одной из сцен в романе «Война и мир». В Колонном зале в течение четырех дней лежал в гробу Ленин[201]201
  Ленин умер в своем подмосковном имении. Его тело на поезде доставили в Москву. По пути на каждой станции собирались толпы народа. Затем с Павелецкого вокзала столицы гроб с телом перенесли в центр Москвы. В течение следующих четырех дней через Колонный зал прошло около миллиона человек. Люди хотели лично увидеть тело вождя, многие оставались на ночь на близлежащих улицах и разводили костры, спасаясь от страшного холода.


[Закрыть], и здесь в марте 1938 года происходил последний из трех знаменитых показательных процессов 1930-х годов – процесс над Николаем Бухариным и еще двадцатью обвиняемыми. (А в августе 1960 года в том же здании предстал перед судом американский пилот самолета-разведчика U-2 Фрэнсис Гэри Пауэрс, и на это зрелище власти с радостью пригласили представителей прессы со всего мира.)

Когда 6 марта солнце взошло над Москвой, Дом Союзов стоял украшенный «тяжелыми красными советскими знаменами с черной траурной каймой», а «на фасаде здания в тяжелой золоченой раме висел огромный сорокафутовый портрет г-на Сталина в его сером мундире генералиссимуса»[202]202
  The New York Times. 1953. 6 марта. С. 8.


[Закрыть]. Красный флаг, который всегда развевался над зданием Верховного Совета за усыпальницей Ленина, был приспущен. Тело Сталина будет выставлено для прощания на три дня, начиная с трех часов дня той пятницы. В субботу и воскресенье время посещения зала будет увеличено с шести утра до двух часов ночи следующих суток. А затем, утром понедельника 9 марта, на Красной площади должно было состояться погребение. После похорон его саркофаг планировалось установить в Мавзолее рядом с саркофагом Ленина. В течение всех четырех дней были отменены кинопоказы, концерты и все формы развлечений. Сталин был мертв, и стране требовалось время, чтобы примириться с его уходом. Любое нарушение образа всеобщей скорби, снизошедшей на оставленную им империю, казалось кощунством.

Власти выступили с новыми, еще более изощренными инициативами, объявив, что в Москве будет построено «монументальное здание – Пантеон», куда позднее будут перенесены саркофаги Ленина и Сталина, а «также останки выдающихся деятелей, захороненных у Кремлевской стены»[203]203
  The New York Times. 1953. 7 марта. С. 1.


[Закрыть]. Большевики хорошо помнили свою историю. Если парижский Пантеон был данью памяти героям Франции, Москва заслуживала не меньшего. Взволнованные уходом вождя, наследники Сталина горели желанием продемонстрировать свою непоколебимую преданность ему и, казалось, собирались чтить его память с тем же размахом, с которым в 1924 году хоронили Ленина, и связать тем самым наследие Ленина и Сталина с легитимностью режима, который они теперь олицетворяли. Но московский Пантеон так и не был построен.

Толпы начали стихийно собираться с утра пятницы. К полудню сотни тысяч людей заполнили кварталы от Дома Союзов и Красной площади до первого Бульварного кольца. По оценкам Эдди Гилмора, людские очереди растянулись на восемь миль, достигнув предместий города. Он «вычислял их по спидометру», проезжая мимо на своей машине[204]204
  Gilmore, Me and My Russian Wife, 290.


[Закрыть]. (По другим сообщениям, очереди достигали десяти миль.) Из окна своего номера в отеле «Метрополь» Солсбери наблюдал, как рабочие украшали Дом Союзов «драпировками и свежесрезанными хвойными ветками» и устанавливали мощные прожекторы. Конные патрули Министерства внутренних дел, «со сверкающими саблями и блестящей сбруей», объезжали окрестную территорию, а другие подразделения милиции начали направлять транспортные и пешеходные потоки в сторону от центра города. Движение общественного транспорта было закрыто на довольно большом пространстве, начиная от Кремля. По Московскому радио продолжали транслировать «торжественную и печальную музыку – Чайковского, Скрябина, Рахманинова, Дворжака, Мусоргского и Шопена». Только в три часа дня Солсбери увидел, как из Спасских ворот Кремля выехал «синий фургон Департамента санитарного надзора Москвы» с гробом Сталина. В сопровождении больших служебных автомобилей он объехал несколько кварталов, а затем приблизился к Дому Союзов[205]205
  Salisbury, Moscow Journal, 341–342.


[Закрыть]. Этот кортеж, кроме прочего, подкреплял миф о том, что во время болезни и до самой смерти Сталин находился в Кремле. По словам Вячеслава Молотова, который до конца своих дней продолжал шлифовать образ Сталина, Сталин был настолько неприхотлив, что его пришлось хоронить «в его старом военном мундире, который почистили и починили»[206]206
  Resis, A. (ed.), Molotov Remembers: Inside Kremlin Politics. Conversations with Felix Chuev (Chicago: I. R. Dee, 1993), 210.


[Закрыть]. На самом деле Сталин был в своей форме генералиссимуса.

После того как руководители Коммунистической партии отдали дань уважения покойному, двери были открыты перед нескончаемой вереницей скорбящих, потянувшейся мимо катафалка. «Людей пропускают в зал по восемь человек в ряд», – записал Солсбери в своем дневнике.

Хрустальные люстры были затянуты черным крепом. В коридорах бессчетное количество венков. Вдоль широкой лестницы, по которой мы поднимаемся, по стойке смирно стоят плотные ряды часовых.

Чем дальше проходишь, тем гуще становится церемониальная атмосфера траура. Гигантские прожектора освещают колонны. Повсюду кинооператоры и фотографы. В большом зале Сталин лежит на возвышении из тысяч цветов – настоящих, бумажных и восковых. Симфонический оркестр исполняет похоронную музыку. Очередь двигается быстро, и в слепящем свете прожекторов трудно рассмотреть, кто несет почетную вахту у гроба. Лицо лежащего Сталина бледно и спокойно, на нем форма генералиссимуса с орденскими планками. На небольшой подушке из темно-бордового бархата у его ног находятся сами награды. От его фигуры исходит ощущение покоя. Едва успев подумать об этом, я оказываюсь на открытом воздухе[207]207
  Salisbury, Moscow Journal, 343–344.


[Закрыть].

На следующий день, отдавая свою дань уважения Сталину, в очередь у Кремля выстроились дипломаты. Китайскую делегацию пропустили перед дуайеном дипломатического корпуса, которым традиционно считался старший по времени аккредитования представитель иностранного посольства, в данном случае это был посол Швеции. Тот заявил протест, вынудив Советы признать его статус. В течение трех дней у гроба побывало множество партийных работников, чиновников республиканского уровня, профсоюзных руководителей, художников и писателей. Сменяя друг друга, они стояли молчаливым почетным караулом. Мрачная торжественность похоронной церемонии резко контрастировала с хаосом и эмоциями на улицах. Илья Эренбург жил на улице Горького. В любое другое время оттуда было легко пешком дойти до Красной площади и Дома Союзов. Но теперь, чтобы выйти из здания, «нужно было разрешение офицера милиции, долгие объяснения, документы. Огромные грузовики преграждали путь, и, если офицер разрешал, я взбирался на грузовик, спрыгивал с него, а через пятьдесят шагов меня останавливали, и все начиналось сначала». На улице он видел множество людей в слезах. «Порой раздавались крики: люди рвались к Колонному залу»[208]208
  Эренбург И. Г. Указ. соч. Т. III. С. 229.


[Закрыть].

Для сдерживания толп власти предприняли чрезвычайные меры, превратив «центр Москвы в некое подобие цитадели, внутри которой не происходило ничего, кроме траура по Сталину», писал Солсбери[209]209
  Salisbury, Moscow Journal, 344.


[Закрыть]. В Правде писатель-фронтовик Алексей Сурков рассказывал, как «три дня подряд, не иссякая ни утром, ни вечером, извиваясь по улицам Москвы, текла и текла живая река народной любви и скорби, вливаясь в Колонный зал»[210]210
  Правда. 1953. 9 марта. С. 1.


[Закрыть]. Солсбери был поражен тем, насколько умело власти «временно изъяли из обращения» центральные улицы и площади столицы, разместив на них в шахматном порядке грузовики, а позднее и танки и тем самым блокируя основные транспортные артерии[211]211
  Salisbury, Moscow Journal, 344.


[Закрыть].

Но все эти меры, направленные на поддержание порядка, не смогли предотвратить трагедии, случившейся из-за скопления огромных человеческих масс, а возможно, они даже поспособствовали ей. Поэт Евгений Евтушенко, как и множество его соотечественников, был на улицах Москвы и лично наблюдал панику. Он писал:

Я был тогда в толпе на Трубной площади. Дыхание десятков тысяч прижатых к друг другу людей, поднимавшееся над толпой белым облаком, было настолько плотным, что на нем отражались и покачивались тени голых мартовских деревьев. Это было жуткое, фантастическое зрелище. Люди, вливавшиеся сзади в этот поток, напирали и напирали. Толпа превратилась в страшный водоворот. Я увидел, что меня несет на столб светофора. Столб светофора неумолимо двигался на меня. Вдруг я увидел, как толпа прижала к столбу маленькую девушку. Ее лицо исказилось отчаянным криком, которого не было слышно в общих криках и стонах. Меня притиснуло движением к этой девушке, и вдруг я не услышал, а телом почувствовал, как хрустят ее хрупкие кости, разламываемые о светофор. Я закрыл глаза от ужаса, не в состоянии видеть ее безумно выкаченные детские голубые глаза. И меня пронесло мимо. Когда я открыл глаза, девушки уже не было видно. Ее, наверно, подмяла под себя толпа. Прижатый к светофору, корчился какой-то другой человек, простирая руки, как на распятии. Вдруг я почувствовал, что иду по мягкому. Это было человеческое тело. Я поджал ноги, и так меня понесла толпа. Я долго боялся опустить ноги. Толпа все сжималась и сжималась. Меня спас лишь мой рост. Люди маленького роста задыхались и погибали. Мы были сдавлены с одной стороны стенами зданий, с другой стороны – поставленными в ряд военными грузовиками.

Евтушенко и другие просили солдат убрать грузовики, ведь об их стальные борта люди разбивали себе головы, но солдаты отказывались. У них не было таких указаний. «И в этот момент я подумал о том человеке, которого мы хоронили, впервые с ненавистью. Он не мог быть не виноват в этом. И именно это „указаний нет!“ и породило кровавый хаос на его похоронах». Евтушенко не стал пробираться к Колонному залу, а вернулся домой, полагая, что, несмотря ни на что, ему все же удалось увидеть Сталина. «Потому что все произошедшее – это и был Сталин»[212]212
  Yevgeny Yevtushenko, A Precocious Autobiography (New York: Dutton, 1963, 84–87). На русском языке: Евгений Евтушенко. Волчий паспорт. – М.: КоЛибри®, 2015. ― С. 18. Людскую давку, сопровождавшую смерть и похороны Сталина, часто сравнивают с тем, что произошло во время коронации царя Николая II в мае 1896 года: после церемонии на Ходынском поле в Москве, когда толпы устремились за закусками и сувенирами, насмерть было затоптано более 1300 человек.


[Закрыть]. Для Евтушенко было вполне естественно придать случившемуся символическое значение и связать некомпетентность властей и их неспособность предвидеть неконтролируемое поведение таких больших масс взволнованных людей с личным наследием Сталина.

Оказавшийся свидетелем давки на московских улицах писатель Андрей Синявский, который в 1953 году был еще студентом, испытал похожие чувства. «Мертвец, обнаружилось, продолжает кусаться, – писал он в своем автобиографическом романе „Спокойной ночи“. – Ведь это же надо так умудриться умереть, чтобы забрать себе в жертву жирный кусок паствы, организовать заклание во славу горестного своего ухода от нас, в достойное увенчание царствования! Как тело святого обставлено чудесами, так Сталин свое гробовое ложе окружил смертоубийством. Я не мог не восхищаться. История обретала законченность». Синявский с приятелем, кружа по улицам Москвы и наблюдая за происходящим, отказались от попыток во что бы то ни стало проникнуть в Колонный зал. «Лицезреть Кесаря не входило в планы»[213]213
  Abram Tertz (Andrei Sinyavsky), Goodnight!, 251.


[Закрыть].

Бурные события того дня не обошли стороной и семью Никиты Хрущева. Его сын-подросток Сергей с друзьями-студентами пытался подобраться ближе к Дому Союзов. Попав в людской водоворот, они так и не достигли своей цели, и большую часть дня 6 марта, а также всю последующую ночь до самого утра их носило в толпе от одного квартала к другому. В конце концов они, как и Евтушенко, оказались на Трубной площади. Но плотные массы людей помешали Сергею и его друзьям протиснуться ближе. Он не мог ничего сообщить родителям, и они не знали о его местонахождении. После того как по городу поползли слухи о человеческих жертвах, его отец начал обзванивать отделения милиции и морги, пытаясь выяснить судьбу сына. Наконец, в субботу утром, 7 марта, тот вернулся домой[214]214
  Интервью с Сергеем Никитичем Хрущевым, которое он дал мне 20 декабря 2012 года в Кранстоне, штат Род-Айленд. См. также его рассказ о похоронах в книге «Никита Хрущев: Реформатор», с. 95–102.


[Закрыть]. В ночь накануне похорон «санитарные машины, милиция и войска развозили изуродованные тела по больницам и моргам», писал Дмитрий Шепилов[215]215
  Shepilov, The Kremlin's Scholar, 31.


[Закрыть]. Никто не может сказать, сколько людей погибло на улицах Москвы за те несколько дней, пока длился траур. Жертвы исчислялись сотнями, а, возможно, и тысячами. Как писал Синявский, «дай ему волю, он всех бы с собою унес»[216]216
  Tertz, Goodnight!, 252.


[Закрыть]. Никита Хрущев придерживался иного мнения. После своего прихода к власти он неоднократно по разным поводам заявлял, что в давке и панике погибло 109 человек (и еще какое-то количество людей погибло в Ленинграде и Тбилиси, где также собрались большие толпы)[217]217
  Одним из многих примеров распространившейся в то время дезинформации в западной прессе была заметка в журнале Newsweek: «Скажем прямо, репортажи из Москвы о длинных вереницах людей, проходящих мимо гроба с телом Сталина, были ложными. Общее количество скорбящих никак нельзя назвать впечатляющим» (Newsweek. 1953. 23 марта. С. 17).


[Закрыть].

Непрекращающийся поток людей в направлении Красной площади имел еще одно непредвиденное последствие. В один день со Сталиным умер композитор Сергей Прокофьев. Признанный одним из лучших композиторов столетия, Прокофьев последние годы жизни провел в опале. Партийные чиновники дважды критиковали его произведения за так называемые «формалистские» тенденции. Прокофьев страдал от высокого давления, поэтому предполагается, что он, как и Сталин, стал жертвой кровоизлияния в мозг, случившегося вечером 5 марта, меньше чем за час до смерти самого Сталина.

Прокофьев умер, находясь в квартире своего тестя недалеко от Красной площади, но улицы были настолько запружены народом, что было очень трудно организовать вынос тела. Похороны должны были состояться в субботу 7 марта в Доме композиторов, но автобус не мог подъехать к дому. Шесть студентов вызвались нести гроб. Они двинулись по боковой улице, которая шла параллельно главной артерии, запруженной людьми. Им потребовалось пять часов, чтобы преодолеть расстояние в два километра, «иногда опуская свою печальную ношу на мерзлый тротуар, чтобы отдохнуть»[218]218
  Онлайн-интервью с Геннадием Рождественским в ознаменование пятидесятилетней годовщины со дня смерти Прокофьева, Российская газета, 6 марта 2003 г. (просмотрено 19 августа 2012 г.).


[Закрыть].

На поминки собралась небольшая группа членов семьи, друзей и коллег[219]219
  Журнал Time ошибочно сообщил, что «тысячи людей выстроились в очередь в Зал композиторов, где был установлен гроб с телом»; см. Time. 1953. 16 марта. С. 57.


[Закрыть]. Официального сообщения о смерти Прокофьева не было несколько дней, и невозможно было достать цветы, чтобы украсить гроб. Все цветочные композиции по всей стране были реквизированы для единственной цели: почтить Сталина. Одинокий венок, раздобытый для Прокофьева, прислонили к роялю, кто-то принес комнатные растения, чтобы украсить гроб. Тем не менее знаменитые музыканты и композиторы нашли способ выразить свое уважение покойному. Тихон Хренников, печально известный глава Союза композиторов, который годами третировал Прокофьева и его семью, добился того, чтобы церемония была организована должным образом[220]220
  В воспоминаниях Галины Вишневской Хренников предстает как «хитрый и умный царедворец, продавший душу дьяволу, поплатившийся за это творческим бесплодием и исходивший бессильной злобой и лютой профессиональной ненавистью». См. Galina Vishnevskaya, Galina: A Russian Story (San Diego, 1984), 219. На русском языке: Г. П. Вишневская. Галина. История жизни.


[Закрыть]. Дмитрий Шостакович произнес речь. Скрипач Давид Ойстрах исполнил две части из прокофьевской сонаты для скрипки 1946 года. Пианист Самуил Фейнберг, который был любимым аккомпаниатором Ойстраха, сыграл несколько произведений Баха. Прокофьева похоронили вечером того же дня на московском Новодевичьем кладбище, самом знаменитом в стране, где были погребены многие известные люди, в том числе Антон Чехов и Николай Гоголь, а позднее Никита Хрущев, Дмитрий Шостакович, Борис Ельцин и Мстислав Ростропович.

Дом композиторов находился недалеко от Пушкинской площади, примерно в миле с небольшим от Красной площади и Дома Союзов, если идти вдоль улицы Горького. Многих музыкантов, игравших в честь Прокофьева, вскоре срочно вызвали на похороны Сталина. В обычное время они легко могли бы дойти пешком, но сейчас на улицу Горького с разных сторон изливались толпы людей. Властям пришлось отрядить двадцать крепких милиционеров, которые прокладывали путь через толпу, а за ними, сжимая в руках инструменты, протискивались музыканты. К моменту, когда они добрались до сцены Дома Союзов, они были совершенно измотаны.

В течение трех дней многие лучшие музыканты страны – такие как Давид Ойстрах и оркестранты Большого театра и Московской консерватории – дарили свой талант толпе, пока людской поток двигался мимо гроба. Вновь и вновь они исполняли медленную часть из Струнного квартета № 2 Чайковского. Скрипач Ростислав Дубинский то и дело засыпал прямо со скрипкой в руках, а коллеги тут же расталкивали его, чтобы не дать ему упасть со стула. Там же присутствовала сестра Ростроповича Вероника, скрипачка Московской филармонии. Все время она безутешно плакала, сопротивляясь попыткам друзей успокоить ее. «Просто оставьте меня в покое, – говорила она. – Я оплакиваю не Сталина, а Прокофьева»[221]221
  Цит. по: Simon Morrison, The People's Artist: Prokofiev's Soviet Years (Oxford: Oxford University Press, 2009), 387.


[Закрыть]. Ойстрах решил захватить с собой маленький туристический набор шахмат. Между выступлениями они с Дубинским незаметно играли в шахматы, прикрывая доску и фигуры нотами. Не все знали о беспрецедентных мерах безопасности на похоронах. Скрипач Павел Мирский приблизился к месту, где лежал Сталин, держа скрипичный футляр под мышкой. «Два человека в одинаковых костюмах немедленно подбежали к нему, отняли у него футляр, заломили ему руки за спину и утащили со сцены», вспоминал Дубинский. Остальные ансамбли продолжали играть. Музыканты находились в Колонном зале три дня почти без пищи и воды, а спать им удавалось только в те несколько ночных часов, когда доступ публики к телу был закрыт. Им приходилось урывать время для сна «за сценой и в фойе, на стульях и на полу, завернувшись в пальто и просто во фраках»[222]222
  Rostislav Dubinsky, «The Night Stalin Died», New York Times Magazine. 1989. 5 марта. С. 42–45. Статья написана по его мемуарам, озаглавленным Stormy Applause: Making Music in a Workers' State. Дубинский был основателем легендарного Квартета имени Бородина.


[Закрыть].

Пока шло прощание с телом, весть о смерти Сталина продолжала будоражить мир. Американская и международная пресса, а также правительства на всех континентах выражали по этому поводу свои мысли, которые нередко звучали невежественно и курьезно. В своей первой редакционной статье The New York Times затронула ожидаемую струну, возложив на Сталина ответственность за развязывание холодной войны и погружение «мира в величайшую гонку вооружений в истории». У редакторов не было иллюзий по поводу жестокого характера сталинского режима. «Он воображал себя верховным жрецом утопического коммунизма, но его правление создало реальность, которая больше всего напоминала картину ада на земле, изображенную Джорджем Оруэллом»[223]223
  The New York Times. 1953. 6 марта. С. 22.


[Закрыть]. В некрологе Сталина назвали «Чингисханом с телефоном»[224]224
  Там же. С. 9.


[Закрыть]. При этом автор другой статьи в том же номере называет Сталина «мастером военной стратегии», забывая, что тот несет полную ответственность за успех внезапного нападения Гитлера 22 июня 1941 года. В течение лета и осени целые советские армии были захвачены или уничтожены. Под Киевом Сталин запретил оказавшимся в безнадежной ситуации войскам отступать, что неизбежно привело к гибели сотен тысяч солдат, и это только в одной битве. Военные ошибки таких поражающих масштабов с его стороны опровергают любые утверждения о том, что он был выдающимся стратегом[225]225
  Там же. С. 10.


[Закрыть].

Романтизированное представление о его биографии просочилось в газетный некролог. Конечно, нельзя оценивать этот некролог, исходя из доступных нам теперь документов бывших секретных архивов и огромной массы научных исследований и мемуаров. То, что было известно или считалось правдой о Советском Союзе в момент смерти Сталина, и то, что мы знаем обо всем этом теперь, просто нельзя сравнивать. И все же The New York Times – наряду с другими серьезными газетами и публицистическими журналами – не отреагировала должным образом на то, что было известно в то время. «Сталин завоевал и удержал власть в своей стране благодаря сочетанию характера, хитрости и удачи», – утверждалось в некрологе, занимавшем целую страницу. Столкнувшись в начале войны с серьезными неудачами, Сталин, «как Черчилль в Англии… ни разу не дрогнул, даже в те моменты, когда казалось, что все потеряно»[226]226
  Там же. С. 9.


[Закрыть]. На самом деле Сталину, конечно же, случалось испытывать замешательство. В первые дни после вероломного вторжения Гитлера у него был нервный срыв. Все знали, что по радио с сообщением о начале войны к населению обратился не Сталин, а Молотов. Хотя детали эмоционального состояния Сталина стали известны лишь десятилетия спустя, тот факт, что он уступил свое место Молотову в этот решающий момент, должен был заставить задуматься тех, кто рассказывал о несокрушимой стойкости Сталина на протяжении всей войны. Что касается утверждения о том, что Сталин пришел к власти «благодаря сочетанию характера, хитрости и удачи», такое восторженное определение вряд ли подходит для той жестокой игры, которую он вел против своих соперников. Во внутрипартийной борьбе Сталин победил Троцкого, Каменева, Зиновьева и Бухарина вопреки тому, что они обладали политическими преимуществами перед ним. Он не останавливался до тех пор, пока не уничтожил их физически. Кроме того, в некрологе The New York Times не было таких слов, как «террор» и «трудовые лагеря». Отсутствие каких-либо упоминаний о варварских методах сталинского владычества, о казнях политических противников вместе с членами их семей, о жестоких кампаниях раскулачивания и коллективизации, о ГУЛАГе, Большом терроре и массовых депортациях, жертвами которых стали миллионы людей, было серьезным упущением со стороны газеты.

Лондонская The Times угодила в похожую ловушку. Оценивая деятельность Ленина и Сталина, ведущая британская газета дала следующий комментарий: «Редко когда у руля великой страны оказывались один за другим два лидера, которые так чутко реагировали на ее меняющиеся потребности и так успешно проводили ее через кризисные периоды». Трудно понять, почему ведущая популярная газета западной капиталистической страны так почтительно и доброжелательно пишет о людях, ответственных за свертывание демократии после падения царизма и за все те бедствия, которые последовали. Что касается самого Сталина, то он, по словам The Times, обладал «превосходной способностью верно выбрать момент». Это утверждение настолько далеко от реальности, настолько не учитывает катастрофических последствий сталинской политики по отношению к нацистской Германии, что издателям, похоже, пришлось вывернуться наизнанку, чтобы ни словом не упомянуть о его вопиющих ошибках. Именно Сталин выступил против союза коммунистов и социал-демократов в Германии, что ослабило левых и позволило Гитлеру в январе 1933 года прийти к власти. В своей типичной демагогической манере Сталин заявил, что социал-демократы не являются истинными оппонентами нацистов, что они «не противоположности, а близнецы». Даже при упоминании показательных процессов и масштабных чисток в армии и партии издатели The Times смогли лишь сказать, что «вероятно, все зашло гораздо дальше, чем Сталин или кто-либо еще рассчитывали»[227]227
  The Times. 1953. 6 марта. С. 7.


[Закрыть]. Учитывая, что невинными жертвами чисток стали сотни тысяч человек, лондонские журналисты продемонстрировали настоящий талант замалчивания правды, вводя в заблуждение своих читателей.

К 1953 году по крайней мере некоторые исследователи на Западе начали осознавать масштабы и суть системы ГУЛАГа. В книге Дэвида Даллина и Бориса Николаевского «Принудительный труд в Советской России», которая вышла в 1947 году, содержится аннотированная библиография на одиннадцать страниц. Авторы перечислили десятки мемуаров, большая часть которых увидела свет в Западной Европе и США. Их писали люди, пережившие годы заключения в трудовых лагерях, а затем (чаще всего в суматохе Второй мировой войны) сумевшие вырваться на свободу из сталинского царства. Даллин и Николаевский сокрушались, что лишь ничтожное количество людей на Западе понимает, насколько фундаментальную роль система ГУЛАГа играла в советской экономике и в репрессивном контроле над населением страны. «Перед лицом возрождения рабства в сталинской России, – писали они, – мир в силу неведения или скептицизма остается безучастным. Ему известно о чистках и инсценированных судебных процессах, о массовых гонениях и расстрелах, но он пока еще не понял размах и значение использования принудительного труда в Советском Союзе»[228]228
  David Dallin, Boris Nicolaevsky, Forced Labor in Soviet Russia (New Haven: Yale University Press, 1955), ix.


[Закрыть]. Рассказывая о смерти Сталина, многие популярные газеты беззаботно обходили эту тему стороной.

В Le Monde, по крайней мере, обозреватель Андре Пьер выступил с более тонкими и проницательными размышлениями, не оставляя сомнений в том, что Сталин «был одновременно самым почитаемым и самым ненавидимым среди людей». Сторонники Сталина верили в него почти с религиозным рвением, а его недоброжелатели, включая членов социалистической оппозиции, ставших жертвами нескольких волн репрессий, относились к Сталину с нескрываемым отвращением. Что касается культа личности Сталина, то он «основывался главным образом на искажении исторических фактов»[229]229
  Монд. 1953. 5 марта. С. 1, 3.


[Закрыть] – верная интерпретация того, как Сталин манипулировал историей революции в своих собственных зловещих целях. В борьбе за власть с Троцким, например, Сталин исказил его роль в событиях 1917 года. Якобы именно Сталин, а не Троцкий в тесном сотрудничестве с Лениным выработал военную стратегию большевиков. Сталин, а не Троцкий послал отряды, которые взяли под контроль Зимний дворец. Пока Сталин и его последователи находились у руля власти, было невозможно подвергнуть сомнению эту новую, официальную и лживую версию революционных событий.

В официальных реакциях на смерть Сталина, наряду со стандартными соболезнованиями, отражалось и некоторое моральное замешательство. В Комитете по вопросам политики и безопасности ООН память о Сталине почтили минутой молчания. В соответствии с протоколом единственным флагом на флагштоке ООН в тот день был флаг самой организации, и он был приспущен. Аналогичная процедура была проведена через три дня, что по времени совпало с похоронами в Москве. Были сделаны ожидаемые заявления, а в Кремль направлены соответствующие телеграммы. Президент Аргентины Хуан Перон в своем телеграфном послании выразил «искренние соболезнования по случаю утраты [столь] выдающегося государственного деятеля»[230]230
  The New York Times. 1953. 7 марта. С. 5.


[Закрыть]. Хо Ши Мин из Вьетнама сообщил, как ему жаль, что «из-за огромного расстояния» он не может присутствовать на похоронах[231]231
  Правда. 1953. 10 марта. С. 5.


[Закрыть]. В Шелтоне, штат Вашингтон, всего через несколько часов после объявления о смерти Сталина пилоты истребителей с находившейся неподалеку авиабазы Маккорд устроили двадцатиминутную показательную атаку, пролетев над городом на скорости до 600 миль в час и оглушив жителей шумом реактивных двигателей. Ложный налет вызвал панику у сотен горожан, испугавшихся, что смерть Сталина стала причиной полномасштабного нападения на США. Они оборвали телефонные линии, звоня в мэрию и офис шерифа. Подстегиваемые любопытством и забыв о предполагаемой опасности, люди высыпали на улицы вместе с детьми, чтобы лично увидеть начало Третьей мировой войны[232]232
  The New York Times. 1953. 7 марта. С. 5.


[Закрыть].

Пабло Пикассо рассорился со своими товарищами – французскими коммунистами из-за нарисованного им портрета Сталина, который был опубликован на страницах партийного еженедельника Les Lettres Francaises. Это был очень моложавый образ и за исключением усов ничем не напоминал Сталина, «что было расценено рядовыми партийцами как неподобающая память о покойном», писала парижский корреспондент журнала The New Yorker Джанет Фланнер[233]233
  The New Yorker. 1953. 21 апреля. С. 61.


[Закрыть]. Лондонская Daily Mail не отказала себе в удовольствии высмеять рисунок: «Обратите внимание на большие томные глаза, явно убранные под сетку локоны и жеманную полуулыбку Моны Лизы; это мог быть портрет женщины с усами». Более консервативные лидеры Французской коммунистической партии, движимые рабской приверженностью канонам социалистического реализма, осудили как Пикассо, так и редакторов журнала, среди которых был знаменитый писатель и поэт Луи Арагон. Под давлением партийного руководства Арагон отступил, опубликовав свои извинения за то, что открыл «ворота контрреволюционным буржуазным идеям». Но Пикассо пришел в ярость от столь узколобой оценки своего творчества. «Нельзя лаять на людей, выражающих вам свои соболезнования, и принято благодарить тех, кто присылает траурные венки, даже если цветы на них немножко увяли… Я приложил все силы для того, чтобы добиться сходства. По-видимому, не всем это понравилось. Tant pis^{4}»[234]234
  Из статьи лондонской Daily Mail, процитированной в Time 30 марта 1953 г., с. 26. О полемике вокруг Пикассо см. редакционную статью в: The New York Times. 1953. 20 марта. С. 12.


[Закрыть].

Получив новость из Москвы, члены коммунистической партии в Риме организовали в день похорон рабочий перерыв. Автобусы и трамваи на двадцать минут застыли на улицах, а кое-где группы рабочих, следуя партийным указаниям, отложили в сторону свои инструменты. Правда и здесь не смогла не преувеличить масштабов акции, сообщив читателям, что всюду, «на всей советской земле на пять минут прекратили работу все предприятия»[235]235
  Правда. 1953. 10 марта. С. 6. На тему освещения акций в прессе см. The New York Times. 1953. 10 марта. С. 10.


[Закрыть]. Было заявлено, что в течение нескольких дней после смерти Сталина советское посольство в Риме посетили 47 тысяч человек.

В Восточной Европе реакция была еще более острой и драматичной. Главным событием в жизни региона стали организованные властями траурные церемонии, а коммунистические лидеры делали все, чтобы инсценировать спонтанную скорбь всего народа. Одержимый мегаломанией правитель Албании Энвер Ходжа занимался созданием радикальной версии сталинского культа личности. Будучи вождем партии, премьер-министром, министром иностранных дел, обороны и главнокомандующим армией в одном лице, он собрал все население Тираны на самой большой площади города, после чего «заставил людей преклонить колени и произнести длинную, в две тысячи слов клятву „вечной верности“ и „благодарности“ их „любимому отцу“, „великому освободителю“… которому они были обязаны „всем“»[236]236
  Три года спустя, после «секретного доклада» Хрущева, в котором он подверг резкой критике сталинский «культ личности», Ходжа отрекся от Сталина, обвинив его в «открытом и постыдном отходе от ленинского принципа коллективного руководства». О событиях 1953 и 1956 годов в столице Албании Тиране см. The Economist. June 16, 1956. 1110.


[Закрыть].