Текст книги "Фабий Байл. Прародитель"

Автор книги: Джош Рейнольдс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Глава 13
Предательство

– Смотришь, как гаснут звезды? – спросил Олеандр, глядя сверху вниз на своего товарища-Узника. Мерикс проигнорировал его, как игнорировал с тех пор, как Олеандр прибыл. Он сидел у края огромного смотрового окна, одного из нескольких на «Кваржазате», и разглядывал пустоту. Заслонки были подняты, открывая взгляду усыпанный звездами космос. Где-то внизу располагались тактикум-залы крейсера, а прямо из-под окна выходили гигантские стволы орудийной батареи, покрытые странным подобием вздувшихся вен.

Олеандр оказался прав: Блистательный пригласил Байла уже через несколько часов. Они вернулись на «Кваржазат» в сопровождении только одной разношерстной стаи пробирочников, которые должны были позаботиться о творении Байла. Узники Радости встретили их, как Олеандр и предполагал, и молча проводили Байла в покои Блистательного. Однако их взгляды говорили достаточно.

Когда-то Третий легион отличался несравненной дисциплинированностью, но она давно исчезла без следа, сменившись амбициозным варварством. Они были жадными дикарями, дерущимися за власть среди пепла. Олеандр был вынужден включить себя в этот список.

Байл изъявил желание поговорить с Блистательным наедине, и Олеандр воспользовался перерывом, чтобы возобновить связи с кораблем и его экипажем.

– Надеюсь, ты еще не злишься из-за прогона, – продолжил Олеандр. – Я сделал только то, что был вынужден.

Он огляделся по сторонам.

Наблюдательная палуба превратилась в место размышлений и экспериментов для повелителей «Кваржазата». В место, где можно было предаваться удовольствиям как телесным, так и духовным. Рабы с гигантскими генераторами наркотиков бродили из стороны в сторону, наполняя воздух приятным дымом.

Дети Императора сидели на мраморных скамьях, украденных из имперских храмов и эльдарских миров, или лежали на подушках из кожи пленников и тихо обсуждали прошлые кутежи и будущие оргии. Они делали ставки на гладиаторов и потом смотрели, как неудачливые члены экипажа пытались выпотрошить друг друга ржавыми клинками, а в некоторых случаях – руками и зубами.

Где-то в стороне примитивная уличная поэзия потерянного Нострамо пыталась заглушить пронзительные песни, пришедшие с мануфакторумов Кемоса и Хтонии. Те, у кого вкуса было побольше, разрисовывали стены и палубу похабными фресками.

Некоторые воины скидывали броню, чтобы подставить кожу клейменным прутам или зубам татуировочной иглы. В тенях, судя по доносящимся оттуда крикам рабов и космодесантников, предавались более интимным развлечениям. В воздухе стоял тяжелый запах крови и вещей похуже.

Часть палубы превратили в аудиториум. По стенам, выстроенным из оплавленных и обтесанных костей, спускались полотнища из сшитых полос кожи. Массивные скамьи из металлолома, окаменевших костей и других, менее очевидных материалов поднимались от гигантской сцены, которой был отведен весь центр. Зрителей на скамьях было немного, и они приходили и уходили, когда им хотелось.

Сцена, как и аудиториум, была построена, в отличие от стен и скамей, из живой плоти и кости. Она состояла из тел, сплавленных и сшитых, тщательно обрезанных, подогнанных и укрепленных. Олеандр был доволен результатом. Сделать все правильно получилось не сразу: задние опоры постоянно умирали.

Сцена вздохнула, закричала и изнеможенно опустилась, когда по ней с самодовольным видом зашагали какофоны. Восковая плоть на спинах покрывалась волдырями и ранами от когтей на ботинках, а кости скрипели под весом шумодесантников, начинающих атональный кошачий концерт. Несколько голов, выдающихся из-за края сцены, как статуи гаргулий, стонали, наслаждаясь болью. Крики усилились до крещендо, догоняя вопли шумодесантников, и из проходов между скамьями на сцену выскочила группа танцоров.

Одни танцоры держали ножи в руках, у других клинки были пристегнуты к гниющим культям, и все они атаковали друг друга, двигаясь в такт музыке. Дети Императора, стоявшие у кулис, хлестали самых медленных шипастыми плетьми, помогая дойти до еще большего исступления. Гулос метался среди рабов, как молния, прыгая, выгибаясь и атакуя. Рабы спотыкались о собственные внутренности или оседали на пол, хватаясь за перерезанные горла. Толпа аплодировала.

Мерикс, в отличие от всех, представлением явно не наслаждался. Он всегда искал удовольствия в духовной сфере, а не в физической. Отвернувшись от сцены, он спросил:

– Чего тебе, апотекарий?

– Я просто хочу знать, как ты себя чувствуешь, брат.

Олеандр взял кубок с подноса проходящего мимо раба и осушил его в несколько глотков. Горло приятно обжег яд нерожденных, к которому явно подмешали какую-то кислоту.

– Ты мне не брат. У меня нет братьев, – ответил Мерикс. Его сиплый голос с трудом просачивался из-за дыхательной маски, а кожа по краям от нее была красной – должно быть, там развилась инфекция. Разглядывая Узника Радости, Олеандр заметил, что тот старается не использовать одну руку и порой подергивается, – признак неправильно сросшегося перелома и, возможно, поврежденных нервов, которым от удара посохом Мучений должно было стать еще хуже. Вторая рука жужжала при движении: протез давно нуждался в замене. Мерикс разваливался на части. Среди тех, кто когда-то бежал в Око, было много таких, как он. Израненных, неспособных вылечиться и неспособных умереть. Но несмотря на все это, еще полезных.

– Полагаю, теперь их ни у кого из нас нет. Наклонись вперед.

– Зачем?

– У тебя шея неправильно залечилась после последней драки с Савоной. Я вижу, что она болит. Хочу взглянуть.

Узники Радости развлекались, пытаясь убить друг друга. На нижних палубах «Кваржазата» шли настоящие войны, в которых Узники направляли племена рабов и мутантов в бой друг против друга. Блистательному эти периодические побоища нравились, и он открыто поддерживал их, когда не вел охоту и не веселился со своими наложницами-нерожденными.

– Отойди от меня, кузнец плоти, – сказал Мерикс, поднимаясь, – Боль – это хорошо. Она даже лучше удовольствия, потому что никогда не теряет остроты, – Он махнул протезом перед лицом Олеандра. Из него вылетели пыль и искры, – Она помогает мне сосредоточиться.

– Да, многие так говорят. Лично я же считаю, что она тебя замедляет. А медленный ты мне не нужен, – Он немигающим взглядом уставился в мутные глаза Мерикса, – Сядь.

Мерикс с кряхтением сел и наклонился вперед. Олеандр ощупал его шею и сразу почувствовал, что кости срослись немного неправильно. Их уже не восстановить.

– Я думал, что ты больше не вернешься, – произнес Мерикс, шипя от боли.

– Нет. Я просто отправился за помощью.

Работая, он одновременно смотрел, как дерется Гулос, как сокращаются и расслабляются его мышцы, как поворачиваются суставы. Он заметил, что Гулос предпочитает использовать левую руку для нисходящих ударов, а правую для косых взмахов, и запомнил, как он сгибает колени и меняет положение стоп. Человеческие тела были атласами боли, и каждое показывало свой уникальный путь. Нужно было лишь понаблюдать за ним, чтобы найти лучший способ его уничтожить.

– Для кого? Для тебя?.. Или нас?

– Это одно и то же. Что говорят Никола и Лидоний? Они с нами? – спросил Олеандр, введя в шею Мерикса кортикальный стероид.

– Никола с нами. Самодурство Гулоса начинает ему надоедать. Лидоний… это Лидоний. Никто не знает, на чьей он стороне. Думаю, даже он сам. Но Никола считает, что он пойдет за тобой, – Мерикс повращал головой и добавил: – Стало лучше.

– Это ненадолго, но можно перенаправить нервы или полностью их заменить. Твои кости изменились… И все еще меняются.

– Я знаю. Боги благословили меня. Моя боль работает не хуже молитв, – ответил Мерикс и вытянул протез: – Посмотри, что тут растет.

Поршни и кабели руки начали покрываться жгутами мышц и перистыми нервами, словно плющом.

– Как знать, может, меня скоро будут называть Благословенным Мериксом, а?

– Может, – отозвался Олеандр, – Когда придет время…

– Когда придет время, мы поступим так, как угодно богам, – сказал Мерикс и посмотрел на Олеандра, – Ты сам командовать не хочешь?

– Нет, – ответил Олеандр.

Мерикс рассмеялся. Его смех был похож на механическое карканье.

– А Свежеватель? – его глаза сузились, – Он с нами?

– О да! Ему все известно. Он поможет в обмен на небольшое количество плоти и кости. И мои братья из Консорциума тоже. Гулос даже спохватиться не успеет. И ты возьмешь контроль над флотом.

– Мы возьмем контроль… брат, – сказал Мерикс и взял Олеандра за предплечье рукой. – А когда все эти нелепости останутся позади, начнем вершить великие дела. Мы вернем нашему легиону былую славу.

– Вернем, – согласился Олеандр. Он изучал лицо Мерикса, пытаясь найти намек на ложь. Его не было. Коварство было, но не ложь. Мерикс был глупцом, рабом ностальгии и надежды. Легионерские войны сломали его, и не только в физическом смысле. А теперь боги запустили когти в трещины и медленно разрывали его на части. Как и Лидония. Как и Блистательного.

– Это часом не Савона там, в толпе?

– Савона. Она наблюдает за Гулосом, как всегда. С ней тоже придется разобраться.

– Необязательно.

– Она не одна из нас, Олеандр. Она не воин Третьего.

– Да, – сказал Олеандр, – Не воин.

Он оставил Мерикса и направился к примитивной сцене.

– Чье это произведение? – спросил он у Савоны, когда отыскал ее.

– Кажется, Николы, – ответила она, смотря, как Гулос сносит голову рабу, замотанному в колючую проволоку и цепи, – В нем есть скрытые глубины. В отличие от Гулоса.

Шум, вырывающийся из эфира в реальность, бился в безжалостном ритме. Какофоны вопили в унисон, и костяные стены аудиториума проминались и шли трещинами от их криков, а стоявшие рядом рабы в экстазе падали замертво. Савона закрыла глаза.

– Неплохая мелодия.

– Согласен, – ответил Олеандр и посмотрел на нее, – Ты собиралась вмешаться?

– Во что? – лениво отозвалась она.

Он перевел взгляд на Гулоса. Она рассмеялась:

– Нет, кузнец плоти. Можешь сам убить его, если хочешь. Мне же меньше забот. – Она провела когтем по его наручу, – А потом мы с тобой разрешим собственные разногласия.

– И победитель получит все, – сказал Олеандр.

Савона опять засмеялась. Этот звук резанул по ушам, как скрежет металла по металлу. Олеандру хотелось прикончить ее здесь и сейчас, но нельзя: по одному врагу за раз. Он направился к сцене.

Гулос снес голову последнему рабу и повернулся, когда Олеандр приблизился.

– Я все думал, когда ты сюда просочишься, кузнец плоти. И надо же, ты не стал прятаться за Байлом, хотя только благодаря ему пережил прогон.

Олеандр окинул взглядом первого из Узников Радости. Когда-то Гулос Палатид был красив. Он был красив и сейчас, но лишь издалека, и походил на статую, подточенную временем, измаранную бессчетными трещинами и изъянами. Его лицо могло показаться и прекрасным, и уродливым – в зависимости от угла зрения.

– Я лишь хотел засвидетельствовать тебе свое почтение, как полагается четвертому из Узников Радости, – сказал Олеандр, поднимая ладони, как в молитве.

Гулос рассмеялся:

– С чего ты взял, что ты четвертый?

– Определил методом исключения. Савона вторая. Мерикс третий, Никола недостаточно амбициозен для четвертого, а Лидоний не всегда понимает, где в данный момент находится, – ответил Олеандр, кладя руку на рукоять меча. – Не волнуйся, я не настолько глуп, чтобы добиваться позиции первого.

– Нет. Для этого тебе придется драться и с Савоной, и с Мериксом, – сказал Гулос, спускаясь с дрожащей сцены. При движении с его брони сползали куски рабов, но его это, похоже, не беспокоило, – Кстати, как Мерикс? Я видел, как ты с ним разговаривал.

– Он измотан.

Гулос фыркнул:

– Он слаб.

Олеандр отвернулся.

– Если планируешь его убить, сделай это быстро. Хотя бы это он заслужил.

– Мне кажется, или я слышу в твоем голосе жалость?

– Не жалость, а уважение. Он наш брат.

– Брат – это кто-то равный, Олеандр. У меня братьев нет, – ответил Гулос, – Когда-то были, но я их убил. Во всей Галактике мне нет подобных, а когда это предприятие закончится, я поднимусь еще выше. – Покосившись на Олеандра, он добавил: – Меня только ты беспокоишь.

– Я? – переспросил Олеандр и одновременно выхватил из ножен меч. Толпа отпрянула, освобождая пространство. Гулос уклонился от удара, прогнувшись назад так, словно у него не было костей, резко выпрямился, и его клинки устремились вперед, пока не скрестились у самого горла Олеандра.

– Ты промахнулся, – сказал Гулос, – Ты слишком медленный, апотекарий. Занимайся своими ядами и слабительными, а фехтование оставь настоящим воинам.

– Как скажешь, брат, – ответил Олеандр. Он знал, что Гулос пока не станет его убивать, а с такого близкого расстояния можно было получше рассмотреть трещины на его горжете. После веков починки и золочения керамит ослаб на спайках. Стал уязвимым. Его можно было пробить одним ударом, и если все сделать точно, смерть не заставит себя ждать.

Гулос оттолкнул его, вложил клинки в ножны и усмехнулся:

– Ты для меня – всего лишь источник раздражения, Олеандр. Никогда об этом не забывай.

– Честное слово, каждый день вспоминаю, – ответил Олеандр, продолжая размышлять об уязвимости. Годы ушли на то, чтобы убедить Гулоса в его собственном превосходстве. Первый из Узников Радости был абсолютно уверен в том, что он сильнее. Что у него нет слабостей. И Олеандру нужно было, чтобы Гулос продолжал так думать до тех пор, пока не придет время от него избавиться.

Гулос засмеялся и похлопал его по плечу:

– Продолжай в том же духе.

Олеандр проводил его взглядом. Рабы разбегались перед Гулосом, как мальки перед акулой. Даже Дети Императора отходили в сторону – не из уважения к его рангу, а чтобы не быть в зоне досягаемости его клинков. Если Мерикс был наивен и сломлен, то Гулос – надменен и опасен. Оба они были слабы, но по-своему. Из них двоих Олеандр предпочитал Мерикса.

Гулос, как и Блистательный, был частью болезни, поразившей Третий. Пока он и ему подобные будут командовать, Дети Императора останутся расколотым легионом. Годы в глуши заставили его это осознать. Око было безумно само и сводило с ума всех, кто в нем жил. Но безумие можно было приспособить под себя и даже контролировать. Для этого нужно было лишь отдать власть в правильные руки и вырезать рак, поразивший элиты.

На самой периферии зрения что-то блеснуло. В толпе висела серебристая маска. На пределе слышимости раздался смешок. Стоявшие рядом рабы бросились в стороны, как испуганные птицы, но Дети Императора, продолжающие наблюдать за оглушительным представлением шумодесантников, ничего не заметили. Рабы были слабыми существами и легко пугались. Вокс Олеандра вдруг завыл от резонанса, и в этом вое послышался обрывок песни.

Он повернулся и вгляделся в толпу. Они были здесь, на корабле, в самом сердце вражеских сил. В прошлом он решил бы, что это невозможно, хотя и слышал рассказы о партизанских налетах на демонические миры и засадах в самых темных глубинах Ока, куда смели ступать лишь нерожденные. Но не теперь. Теперь он знал правду.

В прошлый раз все началось так же. С шепотов в толпе. С голосов в темноте. С теней в чреве зверя.

– Осторожно. Я знаю, что ты здесь, Идущая под Пеленой, – тихо сказал он.

«Может быть. А может, мы демоны, апотекарий».

Эта вокс-частота была частной, предназначалась только для него. Эльдары были умными и жестокими созданиями, но предпочитали не рисковать.

– Или же я просто сошел с ума. Теперь еще один апотекарий будет коллекционировать голоса наряду с кровью и плотью.

Он опустился на колено рядом с останками убитого Гулосом раба и взял образец крови.

Как и следовало ожидать, кровь была густой и грязной. Команду рабов регулярно разбавляли новыми партиями, но большинство все же поступало с нижних палуб. Они плодились там, в темноте, как крысы, и проживали короткие, тяжелые жизни, нередко обрывавшиеся во вспышке насилия. Века кровосмешения и излучения от Ока плохо сказывались на качестве породы, и среди них было много мутантов, но иногда из них можно было сделать что-нибудь интересное. Он как раз искал подходящих рабов, когда наткнулся на арлекинов. Или они его нашли. В самом низу, в неизведанной темноте.

«Сошел с ума-ума-ума. Нет, Олеандр. Ты не сошел с ума. Ты герой, Солнечный Граф, который пытается пробудить Царя Перьев, облаченного в лохмотья и печаль, чтобы вернуть его на войну и на трон. И ты прекрасно играешь свою роль…»

– Как вы вообще пробрались на корабль? – спросил он, пытаясь выманить какую-нибудь информацию.

Тишина. А затем смех. Не вставая, он наклонился вперед и схватился за голову. Безудержный хохот впивался в мозг, как клинок, прогоняя все мысли. Олеандр заскрипел зубами, терпя, смакуя боль.

Смех оборвался внезапно и, увы, очень скоро. Олеандр огляделся. Похоже, никто ничего не заметил.

«Иди, иди, иди – увидишь…»

Олеандр с рыком поднялся.

– Я так и сделаю. Нам многое надо обсудить.

– Я так понимаю, ты принял решение?

Байл проигнорировал демонов, которые извивались и кружились рядом в уродливой пародии на похоть. Они надули губы и, продолжая кружиться, отодвинулись, чтобы их нельзя было достать хирургеону. Они не заслуживали внимания, будучи лишь материализацией чистых эмоций, плодом больной психики Блистательного. Если они и разговаривали, то лишь голосом подсознания. Байл прокашлялся и повторил вопрос.

Блистательный, гладивший одно из своих созданий по горгоньим волосам, обернулся.

– Да. Где Олеандр?

– Возобновляет старые связи, – улыбнулся Байл. Отчасти это было правдой. Олеандр, без сомнения, что-то задумывал, пытался занять выгодное положение перед неизбежным. Байл был не против, пока это не вредило главным целям.

– Ты меня удивил, – сказал Блистательный – Старый Фабий бросил бы предавшего Олеандра умирать заслуженной смертью.

– Это лишь доказывает, что ты никогда меня не знал. Я терпеть не могу, когда что-то теряется напрасно, Касперос. Мне это претит. Даже от самого непримечательного обрывка плоти может быть польза.

– Олеандр говорил то же самое. Как вижу, он хорошо выучил твои уроки. Как ты будешь помогать мне с моей стеной, Фабий? – спросил Блистательный, поднимая гололит, который Байл ему оставил, – Как ты поможешь мне взять Лугганат?

– Эльдары способны учуять твое приближение. Поэтому мы притупим их чувства.

Байл махнул рукой, и кряхтящие пробирочники, которых он с собой привел, осторожно выкатили вперед тяжелый резервуар с питательным раствором. Охровая жидкость тихо побулькивала, а магнофильтры по бокам от стеклянного бака монотонно гудели. В растворе висел плод многочасовых трудов как человеческих рук, так и машины – клубок нейронов, скрещенных из мозгового вещества более сотни псайкеров, которых он извлек из своей коллекции.

– Что это? – спросил Блистательный, протягивая руку к резервуару. Байл железной хваткой взял его за запястье.

– Нечто хрупкое, – ответил он и отпустил Блистательного. Демоны возбужденно зашипели на него. – Осторожно со стеклом. Оно старше твоего корабля, и заменить его непросто.

– Похоже на клубок нервов.

– Ты прав. Отчасти. Это свежевыращенные нейроны, скрещенные с материалом от нескольких людей. На каждом этапе к ним добавлялись образцы, взятые у нашей пленницы, чтобы нивелировать различия между человеческой и ксеносской центральными нервными системами. Они полностью объединены, и угроза отторжения находится на приемлемом уровне. Теперь их можно имплантировать и активировать.

– Все это замечательно, Фабий, но оно не похоже на оружие. – Блистательный вгляделся в моток нервной ткани и провел пальцем по вогнутому стеклу. Байл нахмурился, но промолчал, – Что оно делает?

– Оно будет испускать психические миазмы… Туман для разума, настроенный специально под мозговые импульсы нашей добычи. С ним можно будет подобраться к ним незамеченными, – Байл улыбнулся: – Это очень тонкая работа.

– И как оно действует?

– Через имплантацию, как я уже сказал. Ее надо будет наложить на имеющуюся нервную ткань, а затем напрямую подсоединить к центральному когитатору «Кваржазата». Принцип примерно как у поля Геллера. С ним эльдары смогут нас видеть, но не смогут чувствовать. Пока не будет слишком поздно.

– А, отлично. Отлично, Фабий, – сказал Блистательный. – Что тебе нужно, чтобы закончить этот шедевр?

– Время, – ответил Байл. – И плоть. У тебя здесь есть псайкеры. Ведьмы. Выдели мне пару десятков. Самых сильных из тех, кто не нужен для других задач.

– Зачем?

– Я собираюсь вскрыть им черепа и поместить кое-что внутрь, – ответил Байл, кладя руку на резервуар.

Блистательный моргнул.

– Хорошо, – сказал он, – Как тебе моя коллекция?

Он указал на стену. На ней висели сотни видов оружия, завернутых в шелк и обмотанных золотыми цепями. Байл узнал примитивные клинки орков и изящные стеклянные глефы из Ракатской гегемонии, эльдарские цепные мечи с алмазными зубьями и силовое оружие марсианского производства.

– Я сам ее собрал, по одному врагу за раз.

– Я впечатлен.

– По голосу не похоже. Скажи, Фабий, почему ты улетел с Терры? Исход битвы еще был неясен, но ты поджег свои лаборатории и бежал. При отступлении нам бы пригодились твои способности. Фулгрим был в ярости, – сказал Блистательный, погладив лезвие вибротопора.

– Я прозрел, – ответил Байл. – Я осознал бессмысленность всего, чего мы добивались, и решил, что больше не хочу тратить на это свое время.

– Твоя верность стоила так мало?

– Верность чему? – спросил Байл, – Уже после этого, когда Фулгрим ушел хандрить в одиночестве и я пытался вернуть порядок этому безумию, мне сопротивлялись на каждом шагу. Когда Град Песнопений сгорел, я был почти рад.

– Знаешь, он ведь не исчез. Град Песнопений. Он разрушен, конечно, но все еще стоит в тени Абаддонового копья. Мы встречаемся там, когда позволяют течения эмпиреев, и обсуждаем наше будущее. Он стал для нас местом раздумий.

– И кто эти «мы»? Конклав Феникса, о котором ты недавно упоминал? – спросил Байл, невольно заинтересовавшись. Гвардия Феникса была элитным отрядом, личной свитой Фулгрима, но Касперос, насколько Байлу было известно, никогда в нее не входил. Конклав, похоже, был чем-то иным. Чем-то вроде тех проклятых воинских лож.

– Мы элита, – ответил Блистательный, разглядывая свои трофеи. – И наши ряды понемногу растут. Эйдолон, Люций, дорогой Юлий… капитаны и командующие легиона, которые еще помнят, что значит подчиняться чему-то большему. Фулгрим, наш Светоч, спит, как феникс из легенд. Но когда он проснется, Третий будет готов служить ему.

Байл фыркнул:

– То есть вы команда идиотов с идиотскими планами.

Из-за зашторенного алькова позади трона раздался всхлип, заставив Байла повернуться. Блистательный улыбнулся.

– А, они проснулись. Они спали во время твоего прошлого визита. Хочешь на них посмотреть? – спросил он, указывая на штору.

– Что это?

– Одна из лучших работ Олеандра: Хор боли, – ответил Блистательный, отдергивая штору. За ней стояли в ряд шесть рабов. Они дрожали, но Байл не мог определить, от страха или от возбуждения. Возможно, и от того, и от другого. Все они подверглись значительным биомодификациям: у них были удлиненные челюсти, суженные или расширенные гортани, расщепленные, перешитые и растянутые неба. Из шей и торсов выпирали кибернетические импланты, все предназначенные только для одного. От одного раба к другому змеями вились кабели, объединяя их в одно целое.

Блистательный протянул руку и вонзил когти в бледную кожу одного из них. Из изуродованного рта вырвалась нота. Пока она разливалась по залу, остальные рабы присоединились один за другим, издавая следующие ноты под ритмичный пульс кабелей. Байл рассмеялся:

– Умно.

Рабы были модифицированы таким образом, чтобы издавать только один звук – одну ноту для мелодий, которые будет сочинять Блистательный.

– Простое изобретение, но с бесконечной вариативностью.

– Теперь ты понимаешь, почему мне нужен был собственный апотекарий.

Байл кивнул, продолжая разглядывать хор. Апотекарии в Оке были на грани вымирания из-за раскола легионов и их медленной, но неуклонной деградации. Оттачивать мастерство можно было лишь при наличии дисциплины и четкой цели. Для многих полководцев в Оке – бывших офицеров из легионов и не только – наличие такого специалиста в команде было предметом гордости.

Байл обернулся, когда Блистательный коснулся его плеча.

– Твой уход был трагедией, Фабий. У нас не было никого, кто мог бы продолжить твою работу. Толпы подающих надежды художников, но ни одного наставника, чтобы вытащить наружу их таланты.

– Мне кажется, вам стоило об этом вспомнить, когда вы загоняли меня в глубины Ока, – ответил Байл, глядя на Блистательного, – Ты был там, Касперос. Ты был там, когда мои братья пошли на меня, требуя моей крови. Словно я не рисковал ради них всем, включая душу.

– Но разве можно их винить? Ты нас едва не уничтожил.

– Вы сами себя едва не уничтожили. Я дал вам шанс вновь стать легионом. Обрести величие, совершенство, вернуть свое. Но вы опять потерпели неудачу. В первый раз вашим козлом отпущения был Хорус. А во второй – я. Интересно, кто будет следующим? Абаддон, наверное. Ему, кажется, скоро конец. Или это будет твой Конклав…

– Озлобленность имеет право на существование, Фабий, но меня она утомляет. Я хочу, чтобы, когда все закончится и я займу положенное мне место, ты остался здесь, – сказал Блистательный.

– Ты не уйдешь? – удивился Байл, – Я думал, ты вознесешься и отправишься искать новые объекты грабежа и новые удовольствия.

Блистательный рассмеялся:

– Знаю. Мои Узники Радости тоже так думают. Восхитительно, правда? Среди них уже идет раскол. Узы братства рвутся и вновь сплетаются, предбоевые клятвы проверяются на прочность, тайные планы рвутся наружу. И те, кто стоит ниже, ведут себя точно так же.

– Ты играешь с ними.

– Разумеется. Что еще мне делать? – Блистательный отвернулся и погладил одного раба по щеке, отчего тот мелодично всхлипнул, – Боюсь, они расслабились. Мы сильны, но наша сила давно не подвергалась настоящему испытанию. Нити имматериума натягиваются все сильней, Фабий. Что-то началось там, в глубинах Вселенной. Я видел это во снах… Из черного моря бесконечности к нам тянется что-то невозможно голодное, и мертвецы на тысяче тысяч миров тревожно шевелятся.

В голосе Блистательного была неприкрытая тоска.

– И ты хочешь все это увидеть, – сказал Байл.

– А ты нет? – повернулся к нему Блистательный.

– Не очень. Но дела остальной Вселенной меня в принципе мало интересуют, – ответил Байл и крепче сжал посох, – Чего ты хочешь на самом деле, Касперос?

– Чего я хочу? Я хочу всего. Я хочу тушить звезды и вырывать из судеб все, что они обещали. Я хочу ощутить на лице жар умирающего солнца и написать свою историю на плоти новорожденного мира. Я хочу, чтобы ты был рядом, когда я вступлю во тьму и обрету совершенство. И я хочу, чтобы ты сопровождал меня во всем, что будет после. Вот чего я хочу, – сказал Блистательный, – А ты? Чего ты хочешь, главный апотекарий Фабий? Что дать тебе, чтоб ты остался?

Байл отвернулся.

– Ты не можешь мне дать ничего из того, что я хочу.

– Что-то должно быть. Какой-нибудь обрывок плоти, какие-нибудь мутированные гены, вырванные из тела врага. Помнишь, как мы взяли Град Песнопений? Или как осаждали Монумент и обрушили огненный дождь на Луперкалиос? Как мы проливали кровь, чтобы заполучить то, что ты хотел?

Байл помнил. Это был последний гениальный гамбит. Последняя кампания для Третьего легиона и его союзников после катастрофы на Скалатраксе. Последний шанс удержать от распада то, что было обречено на распад. И все напрасно.

– Мне нужно от тебя еще кое-что, – сказал он.

– И что же?

– Живой организм, чтобы играть роль центрального узла, – ответил Байл.

– Какой организм, Фабий?

– Аугментированный. Можно психически, можно нет. Закаленный пустотой. Способный выдерживать запредельные нагрузки… и вызывать их, – Байл постучал пальцем по горлу и улыбнулся, – Желательно в вокально-звуковой области. Насколько мне известно, у тебя на борту есть несколько таких субъектов.

– Какофоны, – выдохнул Блистательный. Демонетки перестали прыгать и замолчали, – Тебе Олеандр сказал?

– Да, – ответил Байл. – Измененный организм шумодесантника способен выдержать такое внутреннее давление, от какого трансчеловек просто взорвется. Давление, подобное тому, какое вызовет в носителе эта нейронная сеть. Смертный псайкер сгорит за считанные секунды. Даже сыновья Магнуса не выдержат такую психическую отдачу. Но какофоны на это способны.

Блистательный медленно кивнул. Сбившиеся в кучку демонетки зашипели на Байла, но без особой злости, поэтому он отложил в сторону оружие.

– Ты лично обратишься с этой просьбой в Обитель шума. Я не буду требовать от избранных Слаанеш, чтобы они изменили своему долгу из-за твоих прихотей.

Байл склонил голову.

– И что такое Обитель шума, Касперос?

– Я же просил не называть меня так, Фабий, – Блистательный снял со стены эльдарский клинок и провел пальцами вдоль лезвия, – Они поселились на одной из внешних наблюдательных палуб. Тебе придется пересечь корпус, чтобы добраться до них. Мы давным-давно перекрыли все внутренние коридоры из-за вторжения нерожденных. Какофоны их уничтожили и объявили те территории своими. Теперь там находится их цитадель. Обитель шума.

– В таком случае я нанесу им визит, – ответил Байл, разглядывая коллекцию. – Почему ты хочешь, чтобы я остался, Касперос? Большинство пытаются от меня избавиться.

– А почему ты не хочешь остаться? – парировал Блистательный, – Неужели я так жалок, что даже у главного апотекария вызываю отвращение? Разве моя работа здесь не прекрасна?

– Ты не болезнь, ты лишь симптом, – покачал головой Байл. – Человечество стояло на пороге величия, Касперос. А мы отняли у него это будущее из-за массового наваждения.

– Ты так говоришь, будто жалеешь о том, что мы сделали, – сказал Блистательный и повесил эльдарский клинок обратно на стену.

– Жалею? – отозвался Байл, – Нет. Но в моей природе – сомневаться и задавать вопросы, а наши братья стали рабами догмы, которая ничем не лучше, чем идеи лоялистов. И обменяли одну форму неволи на другую, и ради чего? Ради возможности уподобиться ничтожнейшему из рабов. Как тебе твое ярмо, Касперос, не давит? Или ты еще не заметил веса? Ничто не заставит меня разделить его с тобой.

Блистательный несколько секунд молчал. Затем сказал с усмешкой:

– Неудивительно, что тебя так ненавидят, Фабий. Ведь это ты нас такими сделал. Ты, Фулгрим, Люций, Эйдолон и остальные… Вы завели нас в пасть демона. Мы последовали, но впереди шли вы. Ты показал нам новые способы кричать, веселиться, убивать, а теперь жалуешься, потому что… Почему? Потому что мы не выбрали жизнь аскетов, как ты?