Текст книги "Я убиваю"

Автор книги: Джорджо Фалетти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 37 страниц)

Восьмой карнавал

Он лежит, вытянувшись, на постели, укрытый в своем тайном убежище.

Он спит умиротворенно, с ощущением легкости и удовлетворения, подобно лодке, долго лежавшей на берегу и вновь оказавшейся в море. Ровное, тихое, едва заметное дыхание лишь слегка приподнимает накрывающую его простыню, обозначая тем самым, что он жив, и белая ткань, лежащая на нем, – покрывало, а не саван.

Рядом с ним, точно так же недвижно, лежит в стеклянном гробу высохший труп. Он с достоинством несет на себе то, что еще вчера было прозрачно-бледным лицом Григория Яцимина. На этот раз работа выполнена особенно искусно – получился истинный шедевр. Словно это не маска на мумифицированном черепе, а настоящее лицо.

Он, лежащий на кровати, спит и видит сон.

Его сновидения необъяснимы, однако образы, которые пытается распознать мозг, не нарушают его покой, и он лежит по-прежнему недвижно.

Поначалу ему видится сплошной мрак. Затем грунтовая дорога, в конце которой виднеется какое-то строение, освещенное мягким светом полной луны. Теплый летний вечер. Он приближается к большому дому, силуэт которого теряется в полумраке, оттуда долетает знакомый манящий запах лаванды. Босые ноги его ощущают легкие уколы гальки. Ему хочется пройти дальше, но страшно.

Он слышит чье-то приглушенное тревожное дыхание, чувствует острый всплеск смятения, но тотчас успокаивается, едва обнаруживает, что дыхание это – его собственное. Теперь он спокоен, он уже во дворе дома, над которым возвышается посередине каменная труба – воздетый палец, указывающий на луну.

Дом окутан тишиной, будто приглашающей войти, и вдруг растворяется во мраке, а он уже внутри и поднимается по лестнице. Смотрит наверх, на площадку, откуда льется слабый свет, рассеивающий полумрак. Там вырисовывается силуэт какого-то человека.

Он чувствует, как смятение, словно слишком туго стянутый узел галстука, вновь сдавливает ему горло, затрудняя дыхание. И все же медленно поднимается наверх. Он спрашивает себя, кто этот человек наверху, и тут же понимает, что ужасно боится это узнать.

Ступенька. Другая. Тревожные паузы, скрип дерева под босыми ногами. Рука на перилах постепенно освещается льющимся сверху светом.

Когда он ступает на последний марш, человек на площадке оборачивается и уходит через дверь, из-за которой льется свет. Он один на лестнице.

Пройдены последние ступени. Перед ним распахнутая дверь, откуда бьет живой, трепетный свет. Он медленно приближается к порогу, переступает, и свет заливает его, но это не только свет, а еще и шум.

Посреди комнаты стоит человек. Его стройное, сильное тело обнажено, а лицо обезображено – будто огромный полип обвил его голову и стер лицо. Из чудовищного месива мясистых наростов с мольбой, словно ища его жалости, смотрят глаза. Несчастный человек плачет.

– Кто ты?

Он слышит вопрос. Но это не его собственный голос. Однако это и не голос изуродованного человека, стоящего перед ним, потому что у того нет рта.

– Кто ты?

Снова повторяет голос, и кажется, будто он звучит отовсюду, исходит из окружающего их ослепительного света.

Теперь он знает и видит, но против своей воли.

Человек тянет к нему руки, и это действительно ужас – то, что он собой представляет, а глаза его по-прежнему молят стоящего перед ним о жалости, как наверное, тщетно молили о ней весь мир. И вдруг свет превращается в пламя, высокое бушующее пламя, пожирающее все на своем пути, – огонь этот исходит будто из самого ада, чтобы очисть землю.

Он просыпается, даже не вздрогнув, просто открывает глаза. Всполохи огня теряются во мраке.

Его рука тянется в темноте к лампе на ночном столике. Он включает ее. Слабый свет заполняет голую комнату.

Сразу же слышен голос. Мертвые спят вечным сном, и поэтому им не нужен сон обычный.

Что с тобой, Вибо, не удается поспать?

– Нет, Пасо, сегодня я хорошо отдохнул. Просто сейчас много дел. У меня будет время отдохнуть потом…

Мысленно он продолжает: «…когда все будет окончено.»

Он не питает никаких иллюзий и прекрасно знает, что рано или поздно наступит конец. Все человеческое имеет конец, точно так же, как и начало. Но пока он свободен, нельзя отказать лежащему в гробу в приятной надежде получить новое лицо, а себе самому – в удовольствии сдержать обещание.

В туманном сне его были какие-то испорченные песочные часы, но с тех пор все сны погребены песком, рассыпанным в памяти. Здесь, в реальном мире, эти часы продолжают свой ход, и никто никогда не сломает их. Разлетятся вдребезги иллюзии, как всегда, но эти небьющиеся песочные часы будут отсчитывать время до бесконечности, даже если на земле не остается никого, чтобы посмотреть, что же они показывают.

Он чувствует: пора. Встает с постели и начинает одеваться.

Что ты делаешь?

– Мне надо идти.

Надолго?

– Не знаю. Думаю, на весь день. Может быть, и завтра тоже буду занят.

Не оставляй меня беспокоиться здесь, Вибо. Ты ведь знаешь, мне плохо, когда тебя нет.

Он подходит к стеклянному гробу и ласково улыбается лежащему в нем кошмару.

– Не буду выключать свет. Я сделал тебе сюрприз, пока ты спал.

Он берет зеркало и помещает его над лицом лежащего в гробу трупа так, чтобы тому было видно отражение.

– Посмотри…

О, но это же фантастика. Это я? Вибо, но я необыкновенно красив. Красивее, чем раньше.

– Конечно, красив, Пасо. И будешь еще красивее.

Некоторое время они молчат. Свое волнение мертвое тело не умеет и не может выразить слезами.

– Теперь мне надо идти, Пасо. Это очень важно.

Он отворачивается от лежащего в гробу тела и направляется к двери. Переступая порог, повторяет сказанное теперь уже, наверное, только самому себе.

– Да, это очень важно.

И охота возобновляется.

40

Никола Юло затормозил, свернул вправо на развязку с указателем «Экс-ан-Прованс». Пристроился к трейлеру с испанским номерным знаком и надписью на полотнище кузова «Перевозки. Фернандес», который медленно двигался вниз по короткому спуску. Как только они съехали – один за другим – грузовик остановился на парковке справа. Комиссар обогнал его и поставил машину прямо перед кабиной водителя. Потом достал из кармана на дверце добытую карту города и развернул ее на руле.

Посмотрел план, где накануне вечером отыскал и пометил проспект Мирабо. Топография города была довольна проста, и нужная улица находилась в центре.

Он включил двигатель и через несколько сотен метров на круговой развязке свернул в сторону центра, сверяясь с указателями. Проезжая по окружной дороге – сплошные спуски и подъемы – а также «лежачие полицейские» на радость любителям погонять, – Юло отметил, что город необыкновенно чист и многолюден. На улицах полно молодежи. Он вспомнил, что в Эксе находится престижный университет, основанный в XV веке, а также популярный термальный курорт.

Он пару раз ошибся дорогой, вновь проезжая мимо завлекательных реклам гостиниц и ресторанов различных каратов, пока не попал на площадь Генерала де Голля, откуда и начинался проспект Мирабо.

Найдя свободное место на платной парковке, комиссар постоял немного, любуясь большим фонтаном в центре площади. Табличка гласила: «Фонтан Ротонды».[65]65
  Ротондой нередко называют обычную транспортную развязку, поскольку она чаще всего бывает круглой, что и означает это слово в переводе.


[Закрыть] Как бывало в детстве, шум льющейся воды вызвал желание помочиться.

Юло принялся искать вывеску какого-нибудь бара, думая, как же это все-таки удивительно, что переполненный мочевой пузырь подсказывает – хорошо бы выпить чашечку кофе.

Он пересек проспект, где укладывали новую плитку. Рабочий в желтой каске оправдывался, видимо, перед прорабом, говоря, что он здесь ни при чем, все решает какой-то инженер Дюфур. Под платаном дворовые коты, подняв хвосты пистолетом, изучали друг друга, соображая, что лучше – затеять драку или с достоинством разойтись. Юло решил, что кот потемнее, – это он, а посветлее и потолще – Ронкай. Он вошел в бар, оставив котов с их проблемами, заказал кофе с горячим молоком и направился в туалет.

Когда вернулся, кофе ждал его на стойке. Накладывая в чашку сахар, Юло подозвал официанта, молодого парня, разговаривавшего с девушками, сидевшими за столиком с бокалами белого вина.

– Будьте добры, мне нужна кое-какая информация.

Парень прервал разговор с девушками, наверное, с неохотой, но виду не подал.

– Конечно, если смогу.

– Не знаете, есть ли на проспекте Мирабо музыкальный магазин «Диски и риски»? Или, может, был?

Молодой человек со светлыми, коротко стриженными волосами и худым, бледным лицом в прыщах, на минуту задумался.

– Нет, не слышал такого названия. Но я здесь совсем недавно. Учусь в университете, – поспешил добавить он.

Парень давал понять, что не всю жизнь будет официантом, и со временем его ожидает совсем другая судьба.

– Но если пройдете вверх по проспекту, увидите на этой же стороне газетный киоск. Тату немного странный, но работает там уже лет сорок. Если кто может вам помочь, так это он.

Юло кивнул в знак благодарности и принялся за кофе. Парень счел себя свободным и вернулся к прерванному разговору с девушками. Комиссар оплатил счет и оставил сдачу на стойке. Выйдя из бара, он увидел, что кота-Юло уже нет, а кот-Ронкай спокойно сидит под платаном, поглядывая по сторонам.

Проспект, укрытый тенью платанов, был выложен каменными плитами. По обе стороны его нескончаемо тянулись различные кафе, магазины и книжные лавки.

Метров через сто, рядом с букинистическим магазином, он обнаружил киоск Тату, о котором говорил парень. На тротуаре возле открытых дверей магазина устроились на раскладных стульях двое мужчин примерно его же возраста и играли в шахматы.

Юло подошел к киоску и обратился к взлохмаченному старику с глубоко запавшими глазами лет около семидесяти, сидевшему среди журналов, книг и комиксов. Казалось, его извлекли из какого-нибудь вестерна Джона Форда, что-нибудь вроде «Красных теней».

– Здравствуйте. Вы – Тату?

– Да, это я. Чем могу быть вам полезен?

Никола заметил, что у него не хватало зубов. И голос звучал соответственно. Он подумал, что типаж просто идеален. Жаль, что сидит здесь в этом киоске в центре Экс-ан-Провансе, а не в дилижансе «Уэллс Фарго»,[66]66
  «Уэлс Фарго» – название транспортной фирмы, осуществлявшей перевозки в дилижансах за Западе Америки, а упоминание города Томбстоуна, штат Аризона, – намек на известный американский вестерн «О'кей. Загон» («O.K. Corrall»), рассказывающий о том, как 26 октября 1881 года на сегодняшней Аллен-стрит, весьма посещаемой в связи с этим туристами, произошла самая знаменитая в истории Запада перестрелка между шерифом этого города, двумя его братьями и Доком Холидеем с бандитами.


[Закрыть] направляющемся в Тоумстоун.

– Мне нужно кое-что узнать. Я ищу магазин грампластинок, который называется «Диски и риски».

– Тогда вы опоздали. На несколько лет. Магазин давно закрылся.

Юло едва сдержал жест раздражения. Тату закурил «голуаз» без фильтра и закашлялся. Судя по всему, его война с сигаретами длилась уже довольно долго. Неизвестно, кто выйдет победителем, но пока что старик держался крепко. Он махнул рукой в сторону проспекта.

– На той стороне, триста метров отсюда. Теперь там бистро.

– Не помните, как звали владельца?

– Нет, но хозяин бистро – его сын. Поговорите с ним, и он расскажет все, что вас интересует. «Кафе художников и артистов».

– Спасибо, Тату. И не курите слишком много.

Удаляясь, Юло подумал, что никогда не узнает, был ли новый приступ кашля благодарностью за совет или хриплым пожеланием отправляться куда подальше. Слава богу, след не оборвался окончательно. Хотя то, что у него было в руках, казалось скорее сигаретным дымом Тату, нежели настоящей уликой. С помощью Морелли Юло мог бы найти владельца магазина через Торговую палату, но понадобилось бы время, а как раз времени у них не было.

Он подумал о Фрэнке, оставшемся на «Радио Монте-Карло» в ожидании, что зазвонит телефон и голос из адской бездны возвестит о новой жертве.

Я убиваю…

Юло невольно ускорил шаги и подошел к синим тентам с белой надписью «Кафе художников и артистов». Судя по количеству посетителей, дела тут шли неплохо. Снаружи не было свободных столиков.

Он прошел внутрь и подождал, пока глаза не привыкнут к освещению. За стойкой кипела работа. Поскольку народу было много, бармен и двое парней лет двадцати пяти торопливо готовили аперитивы и легкие закуски.

Юло заказал аперитив у светловолосой девушки, открывавшей кому-то бутылку вина. Она кивнула и через минуту поставила перед ним бокал с розовым напитком.

– Могу я поговорить с хозяином? – спросил он, отпив глоток.

– Вот он.

Девушка показала на человека лет тридцати с редкими волосами, который появился в этот момент из-за стеклянной двери с надписью «посторонним вход воспрещен». Никола задумался, как лучше обосновать свои вопросы. Когда хозяин кафе подошел к стойке, он решил предстать официальным лицом.

– Простите…

– Слушаю вас.

Он показал значок.

– Я – комиссар Юло из общественной Службы безопасности Княжества Монако. Я попросил бы вас об одном одолжении, месье…

– Франсис. Робер Франсис.

– Дело в том, месье Франсис, что, насколько нам известно, здесь некогда располагался магазин грампластинок под названием «Диски и риски», владельцем которого был ваш отец.

Хозяин растерянно осмотрелся. В его глазах вспыхнуло сразу множество вопросов.

– Да, но… то есть магазин уже несколько лет как закрыт…

Юло улыбнулся, успокаивая его, и продолжил другим тоном.

– Не волнуйтесь, Робер. Ни вас, ни отца не ждут никакие неприятности. Вам покажется странным, но спустя столько лет этот магазин может оказаться ключом для важного расследования, которое мы ведем. Мне нужно бы встретиться с вашим отцом и задать ему несколько вопросов, если возможно.

Роберт Франсис успокоился. Повернулся к светловолосой девушке за стойкой и указал ей на бокал, который Никола держал в руке.

– Налей мне тоже, Люси.

И снова обратился к комиссару..

– Ну, мой отец давно отошел от дел. Магазин грампластинок приносил мало… Знаете, больших денег отец вообще никогда не зарабатывал, а в последнее время стало совсем плохо. И потом, этот упрямец, мой отец, хоть и торговал редкими пластинками, куда чаще оставлял их для собственной коллекции, нежели выставлял на продажу. Вот и получается, прекрасный коллекционер и никудышный коммерсант…

Юло почувствовал облегчение: Франсис говорил об отце в настоящем времени. Значит, тот жив. «Если возможно» он сказал в конце разговора на тот несчастливый случай, если бы его уже не оказалось в живых.

– Так что мы сели однажды, все подсчитали и решили закрыть магазин… А я открыл вот это…

Он обвел рукой заполненное публикой кафе.

– Похоже, перемена к лучшему.

– Ну, что вы, совсем другое дело. И уверяю вас, устриц мы подаем самых свежих, а не древних, как отцовские пластинки.

Люси пододвинула бокал своему хозяину. Франсис поднял его и учтиво протянул в сторону комиссара, и тот повторил его жест.

– За ваше расследование.

– За ваше заведение и за редкие пластинки.

Отпили, и Франсис поставил запотевший бокал на стойку.

– Отец сейчас, конечно, дома. Вы приехали из Монте-Карло по автостраде?

– Да.

– Хорошо. Тогда следуйте по указателям. Недалеко от развязки, где выход на автостраду, стоит гостиница «Новотель». За ней – двухэтажная вилла из красного кирпича с садиком и кустами роз. Там и живет мой отец. Ошибиться невозможно. А могу я пока угостить вас чем-нибудь?

Юло с улыбкой поднял бокал.

– Этого достаточно.

Он протянул руку и Франсис пожал ее.

– Благодарю вас за любезность, месье Франсис. Вы даже не представляете, как помогли нам.

Покидая бистро, Юло увидел официанта, занимавшегося устрицами и другими дарами моря, рядом с ним лежала кучка раковин и панцирей. Он охотно проверил бы справедливость хвалебных слов Франсиса насчет их свежести, но времени на это у него не было.

Он проделал обратный путь. Из киоска Тату доносился хриплый кашель, шахматисты уже ушли. Книжный магазин закрылся. И игра, и торговля были приостановлены – обеденное время.

Направляясь к машине, он прошел мимо бара, где пил кофе. Под платаном кота-Ронкая сменил кот-Юло. Он сидел, лениво шевеля кончиком темного пышного хвоста, и оглядывал сонными глазами мир вместе с его обитателями.

Юло подумал: почему бы не считать этот кошачий реванш добрым знаком?

41

Жан-Поль Франсис завинтил крышку пластикового распылителя и несколько раз энергично подвигал поршнем насоса, чтобы получить необходимое давление. Взял устройство и направился к кустам красных роз, что росли возле ограды из металлической сетки в зеленой пластиковой оплетке. Осмотрел короткие ветки розария. Они были сплошь покрыты белым пушком – множеством насекомых-вредителей.

– Война так война, – торжественно произнес он.

Повернул рычажок, и из носика брызнула распыленная струя инсектицида, смешанного с водой. Он начал поливать от корня, поднимая струю вверх и равномерно опрыскивая весь куст.

Как и следовало ожидать, инсектицид чудовищно вонял. Жан-Поль порадовался, что догадался надеть жесткую марлевую маску, чтобы не вдыхать этот препарат, который, как сообщала этикетка, «Может быть токсичен при попадании в желудок. Беречь от детей».

Читая предупреждение, он подумал, что препарат, токсичный для детей, в его возрасте вообще можно без всякого опасения вкалывать прямо в вену.

Опрыскивая, он приметил краем глаза белый «пежо», остановившийся недалеко от ворот. Машины заезжали сюда нечасто – разве что гостиница оказывалась переполнена настолько, что не хватало места на парковке. Из «пежо» вышел высокий человек лет пятидесяти пяти, с проседью в недавно постриженных волосах, довольно усталый с виду. Он осмотрелся и решительно направился к дому.

Жан-Поль положил свои инструменты на землю и, не ожидая звонка, пошел открывать ворота.

Человек, оказавшийся перед ним, улыбался.

– Вы месье Франсис?

– Собственной персоной.

Незнакомец извлек из кожаного бумажника удостоверение. Его фотография была видна на документе под твердым прозрачным пластиком.

– Я – комиссар Никола Юло из сыскной полиции Монако.

– Если пришли арестовать меня, то знайте: я и так уже отбываю каторгу, занимаясь этим садом. С удовольствием сменю его на тюремную камеру.

Комиссар невольно рассмеялся.

– Вот это и называется не бояться закона. Либо у вас идеально чистая совесть либо, напротив, вся ваша жизнь была крепко связана с криминалом.

– Виной всему коварные женщины. Они не однажды разбивали мое сердце. Но пока я оплакиваю свою судьбу, почему бы вам не войти? А то соседи подумают, будто вы пришли всучивать мне какие-нибудь щетки.

Никола вошел в сад, и Франсис-отец закрыл за ним ворота. На нем были синие выцветшие джинсы и голубая хлопчатобумажная рубашка. На голове красовалась соломенная шляпа, а на шее висела марлевая маска, которую старик опустил, начав разговор. Из-под шляпы выбивались густые седые волосы. Голубые глаза, особенно яркие на загорелом лице, казались мальчишескими. Всем своим обликом он вызывал живейшее расположение.

Протянув ему руку, Никола Юло почувствовал крепкое и сердечное рукопожатие.

– Могу успокоить вас. Арест не входит в мои планы. Скажу больше: я отниму у вас всего несколько минут.

Жан-Поль Франсис пожал плечами, снимая шляпу и маску. Никола подумал, что старик мог бы стать отличным дублером Энтони Хопкинса.[67]67
  Энтони Хопкинс (род. 21 декабря 1937 г в Англии) – известнейший американский киноактер, снявшийся более чем в сорока фильмах, лауреат премии Оскар.


[Закрыть]

– Я занимаюсь садом не по призванию, а от скуки. Только и ждал какого-нибудь предлога, чтобы прекратить это занятие. Пройдемте в дом, там прохладнее.

Они прошли через крохотный садик, отделенный от дверей дома лишь бетонной нашлепкой, пожелтевшей от времени и непогоды. Дом не был роскошным, он на световые годы отставал от некоторых особняков на Лазурном берегу, но все здесь дышало чистотой и порядком. Они поднялись на три ступеньки и оказались в прихожей, откуда лестница вела на верхний этаж и две двери – в противоположные стороны.

Никола привык оценивать помещения с первого взгляда и ему сразу же стало ясно, что дом этот принадлежит человеку небогатому, но с хорошим вкусом.

Множество книг, безделушки на комоде, по стенам несколько картин и постеров – все здесь так или иначе имело отношение к искусству…

Но больше всего поражало обилие пластинок. Ими было заполнено все свободное пространство. Справа в открытую дверь Никола увидел гостиную, где сразу бросалась в глаза мощная стереоустановка, видимо, единственное излишество, какое позволил себе хозяин. Все стены тут, как и в прихожей, были заставлены шкафами с виниловыми пластинками и компакт-дисками.

– Похоже, вы любите музыку.

– Я никогда не умел делать выбор среди своими увлечениями, и потому пришлось смириться с тем, что они сами меня выбрали.

Франсис провел Юло в левую дверь, и они оказались в кухне. Рядом видно было помещение, превращенное в кладовую, а слева находилась открытая терраса, выходившая прямо в сад.

– Как видите, тут нет никакой музыки. Мы в кухне, а земную пищу не стоит смешивать с духовной. Выпьете что-нибудь? Аперитив?

– Нет, спасибо, меня уже угощал ваш сын.

– А, так вы были у Робера.

– Да, это он послал меня к вам.

Франсис взглянул на темные пятна у себя подмышками и хитро улыбнулся, словно ребенок, придумавший новую игру. Взглянул на наручные часы.

– Послушайте, вы уже ели?

– Нет.

– Хорошо. Тогда предлагаю вот что. Мадам Сивуар, моя экономка…

Он помолчал, и с некоторым смущением завершил фразу.

– По правде говоря, домработница, но когда я называю ее экономкой, это ей очень льстит, а сам я чувствую себя важной особой. Мадам Сивуар, итальянка и отличная повариха, оставила мне лазанью с приправой из толченых трав и пряностей. Ее надо только поставить в духовку. Поверьте, если внешность мадам Сивуар оставляет желать многого, то ее лазанья не вызывает никаких сомнений.

Никола опять не мог не улыбнуться. Этот человек – сама сила природы. Он излучал симпатию всем своим существом. Его жизнь была, наверное, одной непрестанной радостью. Во всяком случае, именно этого хотелось пожелать ему.

– Я не собирался задерживаться на обед. Но если речь идет о предмете гордости мадам Сивуар…

– Фантастика! Пока лазанья запекается, я быстренько приму душ. Боюсь, что если подниму руку, из-под мышек выстрелит автоматная очередь. И как я потому буду объяснять, откуда в моей кухне труп комиссара?

Фрэнсис достал из холодильника стеклянную сковородку и поместил ее в духовку. Установил температуру и таймер. По тому, как он управлялся с электроприборами, Никола решил, что Фрэнсис либо обожает кулинарию, либо одинок. Впрочем одно не исключало другое.

– Ну, вот, все в порядке. Десять минут, и будем обедать. Может быть, пятнадцать.

Фрэнсис вышел их кухни и, присвистывая, поднялся по лестнице. Юло вскоре услышал шум душа и баритон Жан-Поля Франсиса, напевавшего «The Lady is a Tramp».[68]68
  «Дама – бродяжка» (англ.) – песня из мюзикла Ричарда Роджерса и Лоренца Харта «Детский бунт» (1937), экранизированного в 1939 году Басби Беркли с Микки Руни и Джуди Гарленд в главных ролях.


[Закрыть]

Когда он спустился в кухню, на нем были чистые брюки и рубашка. Зачесанные назад волосы оставались влажными.

– Ну, вот, все в порядке, узнаете меня?

Никола растерянно взглянул на него.

– Конечно.

– Странно, после душа я обычно чувствую себя совсем другим человеком. Сразу видно, что вы комиссар…

Юло опять рассмеялся. Этот человек обладал замечательной способностью приводить окружающих в хорошее настроение. Франсис накрыл стол на террасе, протянул Никола бутылку белого вина и штопор.

– Не откроете ли, пока достаю еду из духовки?

Никола откупорил бутылку в тот момент, когда Жан Поль Франсис поставил на пробковую подставку в центре стола дымящуюся сковородку с лазаньей, приправленной толчеными травами и пряностями.

– Садитесь вот сюда.

Жан-Поль подал ему обильную порцию дымящейся лазаньи.

– Ешьте! В этом доме единственные этикетки, которые изучают внимательно, это этикетки на винных бутылках, – сказал он, накладывая себе такую же порцию.

– Гм, потрясающе, – проговорил Юло с полным ртом.

– А что я говорил? Вот вам доказательство. Знайте, что бы вам от меня ни потребовалось, я всегда говорю правду.

Эти слова послужили Никола Юло поводом изложить причину своего визита, и причина эта была куда горячее любого только что вынутого из духовки блюда.

– У вас был магазин грампластинок, верно? – спросил он, разламывая вилкой запеченную лазанью.

По выражению лица Жан-Поля он понял, что наступил на больную мозоль.

– Да. Я закрыл магазин семь лет назад. Хорошая музыка в этих краях никогда не приносила дохода…

Юло поостерегся передавать ему комментарий сына по этому поводу. Не стоило бередить рану ножом, который все еще торчал в ней. Этот человек ему нравился, и Юло был уверен, что не ошибется, если хотя бы отчасти введет его в курс дела.

– Месье Франсис, мы ищем в Монте-Карло одного убийцу…

– Разве в этом месте фильма герои не начинают обращаться друг к другу по имени и на «ты»? Меня зовут Жан-Поль.

– А меня Никола.

– Ты имеешь в виду того типа, который звонит на радио и которого все зовут Никто?

– Совершенно верно.

– Ну, не скрою, я тоже, наверное, как миллионы людей, слежу за этой историей. Когда слышишь его голос, мурашки бегут даже по коже обуви. Скольких он уже убил?

– Четверых. И потом, ты ведь знаешь, каким образом. Но самое ужасное, что у нас нет ни малейшего представления, как остановить его.

– Это человек хитер, как стая лисиц. Он слушает отвратительную музыку, но голова у него работает превосходно.

– Насчет головы я с тобой согласен. А что касается музыки, вот о ней-то я и пришел поговорить.

Никола порылся в кармане пиджака и достал распечатки, которые дал ему Гийом. Выбрал один лист и протянул Жан-Полю.

– Знакома эта пластинка?

Жан-Поль взял бумагу. Никола был уверен, что заметил, как тот побледнел. Он поднял на него свои голубые мальчишеские глаза, полные изумления.

– Откуда у тебя это?

– Долго рассказывать. Главное, что она принадлежит, по всей вероятности, убийце, и что была продана тут…

Юло протянул Жан-Полю другой лист, на котором можно было прочитать этикетку с названием его магазина. На этот раз бледность на лице Жан-Поля стала вполне очевидной. Он утратил дар речи.

– Но…

– Узнаешь эту пластинку? Можешь объяснить, что за ней скрывается? Кто такой Роберт Фултон?

Жан-Поль отодвинул тарелку и развел руками.

– Кто такой Роберт Фултон!? Да любой, кто любит джаз, кто идет дальше Луи Армстронга, знает его. И любой собиратель пластинок готов руку отдать, лишь бы заполучить одну из его пластинок.

– С чего бы вдруг?

– А с того, что на свете их существует всего десять штук, чтобы ты знал.

Тут уже побледнел Никола. Франсис налил себе вина и откинулся на спинку стула. Лазанья мадам Сивуар, казалось, вдруг утратила для него всякий интерес.

– Роберт Фултон – один из величайших трубачей в истории джаза. Настоящий гений, но сумасшедший, как дикий конь. Вечно норовил что-нибудь учудить, во всем шел наперекор. Например, ни в какую не соглашался записывать пластинки, мол, музыку нельзя заключать в тюрьму. По его мнению, музыкой можно наслаждаться только на концерте, вживую. Иными словами, музыка – это каждый раз совершенно новый опыт, и никто не имеет права фиксировать ее в статике, для вечности.

– В таком случае, откуда же взялась эта пластинка?

– Вот к этому я и веду. Летом шестидесятого года Фултон совершил короткое турне по Америке, играя в разных клубах с несколькими лучшими сессионными музыкантами. Историческое событие. В «Би-боп-кафе» в Нью-Йорке друзья с согласия фирм грамзаписи записали без его ведома один такой концерт и отштамповали пятьсот пластинок в надежде, что увидев их, Фултон изменит свое мнение.

– Вот откуда «Украденная музыка»…

– Ну, да. Именно украденная. Только друзья не предвидели, что случится. Фултон взъярился, как зверь, и в бешенстве уничтожил все пластинки, потребовал матрицы и пленки-исходники и их тоже уничтожил. История моментально облетела музыкальные круги и превратилась в легенду. Потом каждый повторял ее на свой лад. В общем, если откинуть шелуху, факт тот, что из всех пластинок удалось спасти ровно десять штук, и каждую продали коллекционерам на вес золота. Я был одним из этих десяти.

– Ты хочешь сказать, что эта пластинка до сих пор у тебя?

– Я сказал – «был». В трудную минуту, когда…

Франсис посмотрел на свои загорелые руки, покрытые темными пигментными пятнами. Явно не лучшие воспоминания посетили его в эту минуту.

– Жена заболела раком, потом умерла. Магазин не приносил никакого дохода. Ну, то есть совсем никакого. Мне нужны были деньги на врачей, а эта пластинка стоила целое состояние, вот почему…

У него вырвался вздох, сдерживаемый, наверное, долгие годы.

– Безумно жаль было продавать пластинку, и я наклеил на нее этикетку магазина, словно для того, чтобы не расстаться с нею насовсем. Кроме жены и сына, мне была дорога в жизни только эта пластинка.

Сердце Никола Юло стучало, как поршень в цилиндре мощного мотора. Отчетливо произнося каждое слово, он задал вопрос, боясь услышать долгожданный ответ.

– Ты помнишь, кому продал ее, Жан-Поль?

– Прошло уже лет пятнадцать, Никола. Помню, что это был какой-то странный тип, примерно моих лет. Он приходил в магазин и покупал у меня пластинки, редкие, коллекционные. Похоже, с деньгами у него не проблем не было, поэтому, признаюсь тебе, порой я даже немного завышал цену. Узнав, что у меня есть «Украденная музыка», он несколько месяцев упрашивал уступить ее. И так подступал, и эдак. Я отказывал… Но необходимость превращает человека в вора или в продавца. Иногда и в того и другого одновременно.

– Не припомнишь имя?

– Я человек, а не компьютер. Пластинку я не забыл бы, проживи хоть тысячу лет. А все остальное…

Он провел рукой по седым волосам, поднял голову и посмотрел в потолок. Никола облокотился о стол и потянулся к нему.

– Надо ли тебе объяснять, как это важно, Жан-Поль. Возможно, от этого зависит жизнь многих людей.

А про себя Юло подумал, сколько еще раз придется ему повторять эти слова, прежде чем вся эта история закончится.

– Может быть…

– Может быть, что?

– Пойдем со мной. Посмотрим, насколько ты везучий.

Юло двинулся следом за Жан-Полем в кухню, глядя на его прямые, не по возрасту, плечи, и седовласый затылок, ощущая легкий запах дезодоранта. В прихожей они свернули на лестницу, ведущую в подвал. Спустились ступенек на десять и оказались в помещении, похожем на кладовку. У одной стены находились стиральная машина и раковина, над ними висел женский велосипед, и тут же стоял верстак с тисками и инструментами для работы с деревом и металлом.

Вдоль другой стены размещались металлические стеллажи с консервными банками и винными бутылками. Часть полок была отведена для папок и картонных коробок разной величины и цвета.

– Я – человек, живущий воспоминаниями. Коллекционер. А почти все коллекционеры глупо тоскуют по вчерашнему дню, кроме тех, кто коллекционирует деньги.

Жан-Поль Франсис остановился перед стеллажом, растерянно оглядывая его.

– Гм, посмотрим…

Он снял с самой верхней полки объемистую картонную коробку. На ее крышке была наклеена золотистая этикетка старого магазина грампластинок «Диски и риски». Старик поставил ее на верстак возле тисков и включил верхний свет.

– Это все, что осталось от моей торговли и целого куска жизни. Маловато, тебе не кажется?

Иногда это даже слишком много, – подумал Никола. Некоторым людям в конце жизни не нужно никакой коробки, ни большой, ни маленькой. Бывает, не нужно даже карманов.