Текст книги "Черная моль (Черный мотылек) др.перевод"
Автор книги: Джорджетт Хейер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Глава 8
ПОПАЛСЯ, КОТОРЫЙ КУСАЛСЯ
Для Джона Карстерса зима эта прошла без особых приключений. Он продолжал разбойничать на дорогах, однако допустил при этом две досадные промашки, поведя себя не как грабитель, но, скорее, как джентльмен, все еще сидевший в нем. Первый раз он остановил роскошный на вид кабриолет, где, как оказалось, ехали две дамы со служанками и драгоценностями, второй раз в большой карете находился некий преклонных лет джентльмен, физически слабый, но обладавший незаурядным мужеством. В первом случае милорд устыдился и, пробормотав какие-то несвязные извинения, торопливо ретировался. Во втором пожилой джентльмен воспротивился, да столь решительно и одновременно галантно, что Джек сходу предложил ему сразиться на дуэли, протянув один из своих пистолетов. Джентльмен был настолько изумлен, что оружие выпало у него из рук и грянул выстрел, не имевший, однако, никаких трагических последствий, если не считать облачка пыли и гари на дороге. Тут Карстерс самым почтительным образом попросил у джентльмена извинения, проводил до кареты и ускакал прежде, чем почтенный мистер Данбар успел опомниться.
Итак, грабежи производились Карстерсом не совсем по правилам, ибо, как выяснилось, он никак не мог заставить себя пугать и обирать женщин и стариков. Оставались молодые люди и джентльмены среднего возраста, одному из которых Джек однажды предложил сразиться за обладание шкатулкой с драгоценностями. Вызов был тут же принят этим господином, наделенным, как оказалось, изрядным чувством юмора. А скорее, он просто ухватился за возможность спасти свое богатство. Его тут же начали теснить, но Карстерса так восхитил один особенно изящный его выпад, что он, сделав знак, что сдается, предложил разделить содержимое шкатулки, что и проделала эта парочка прямо на обочине, причем сей спортивный джентльмен сохранил самые ценные свои вещи, да и Джек в накладе не остался. Они распрощались самым дружеским образом и все, что Карстерс вынес из этого приключения, сводилось к небольшой практике в фехтовании да нескольким безделушкам.
Настал май, и он объезжал западную часть Сассекса, что за Мидхерстом, – не из-за соображений выгоды, а просто потому, что знал и любил эти края. Как-то раз в конце месяца он на исходе дня весело въехал в одну из небольших деревушек, что угнездилась среди холмов, и затрусил по уютной главной улице к Джодж-инн, возле которой натянул поводья и спешился. На его оклик из боковой двери выполз, прихрамывая, некий престарелый конюх, жевавший соломинку. Увидев приезжего с кобылой и почуяв их стремление приятно скоротать вечерок, старик, видимо, решил, что обе эти особи стоят его внимания, поскольку, шагнув вперед, заметил, что денек сегодня выдался славный.
Карстерс согласился с ним и высказал предположение, что и завтра, судя по закату, день тоже будет чудесный. На что конюх заметил, что лично у него слишком красные закаты не вызывают особого доверия, добавив мрачно, что главный обман кроется именно в них. Он и прежде видывал такие вот красные закаты и что же? Весь следующий день лил дождь… Надо ли отвести кобылу в стойло?
Карстерс покачал головой.
– Нет, благодарю. Я всего на минутку. Вот только ее, должно быть, мучает жажда, а, Дженни?
– Воды, сэр?
– Ей – да. А что касается меня, я с удовольствием пропустил бы кружечку домашнего эля. Стоять, Дженни! – он развернулся и зашагал к двери.
– Вы что же, собираетесь оставить ее прямо тут, сэр, одну? – удивился старик.
– А почему бы нет? Она у меня смирная.
– Ну, как хотите… Однако, сдается мне, оставлять лошадку, да еще такую норовистую вот так, одну, на дороге… Вы хоть бы к столбу ее привязали, хозяин.
Карстерс, опершись о перила крыльца, глянул на него сверху вниз.
– Не стоит. Ей не понравится такое обращение. Верно, девочка?
Дженни игриво вскинула голову, словно соглашаясь с хозяином, а конюх лишь почесал в затылке, поглядывая то на него, то на кобылу.
– Похоже, она каждое ваше слово понимает, сэр?
– Конечно, понимает! Разве я не говорил, что она умная маленькая девочка? Стоит мне позвать ее, как тут же поднимается на крыльцо и ни одному конюху в этом христианском мире ее не остановить!
– Нет, уж лучше не зовите, сэр! – отступил старик. – Наверное, она просто очень вас любит, сэр.
– И тебя полюбит, если ты принесешь ей воды, – заметил Джек.
– Ах, сэр, сию минуту, сэр! – и, бросив еще один преисполненный любопытства взгляд на эту столь изумительно спокойную кобылу, он заспешил во двор.
Когда Карстерс с кружкой эля в руке вышел на крыльцо, спустился и уселся на одну из скамеек, стоявших у стены, кобыла жадно пила воду из ведра, которое поставил перед ней старик.
– Славная у вас кобылка, сэр, – заметил он, придирчиво оглядывая Дженни со всех сторон.
Карстерс с довольным видом кивнул и осмотрел кобылу сквозь полуопущенные ресницы.
– И сам всякий раз так думаю, стоит только понаблюдать за ней, – признался он.
– И, должно быть, жутко шустрая, а, сэр? Вы не тренировали ее для скачек?
– Нет, она не для того предназначена. Но ходкая лошадка, ничего не скажешь.
– Да, сэр. И не кусается?
– Господи, нет, конечно!
– И не лягается?
– Меня – нет.
– Ох, да они сами знают, кого надобно лягать, а кого – ни Боже мой!
Джек опустошил кружку и поставил ее рядом с собой, на скамью. Затем поднялся.
– Ей и в голову не придет лягнуть друга, правда, Дженни?
Конюх наблюдал, как кобыла затрусила к хозяину, кокетливо встряхивая головой, а потом заплясала вокруг него в самой игривой манере. Лицо старика осветила медленная улыбка.
– Одна радость глядеть на такую лошадку, честно вам говорю, – и тут же получил гинею от Джека, которому никогда не надоедало слушать похвалы о своей любимице Дженни.
Карстерс вспрыгнул в седло, кивнул на прощание конюху и неспешно двинулся вдоль по улице, которая вскоре разветвлялась. Он свернул направо и ехал теперь между неровными рядами кустарника, сладко пахнущего майским цветом, мимо тихих полей, тянувшихся по обеим сторонам дороги и терявшихся где-то среди холмов, уже едва различимых в сгущающихся сумерках. Вечер стоял на удивление тихий и теплый, с запада потягивал слабый ветерок, а на темном небе уже сияла молодая луна. Ничто не нарушало тишины и покоя этого прекрасного вечера – только звонкий цокот копыт.
Примерно с час он ехал, не встретив ни души, затем увидел плетущегося по дороге работника – тот шел домой ужинать после долгого трудного дня, проведенного на полях. Джон приветливо пожелал ему доброй ночи и, обернувшись, какое-то время смотрел, как мужчина шагает по дороге, что-то напевая вполголоса.
После этого он не встречал уже никого. Легко и быстро проскакал он несколько миль навстречу быстро сгущавшейся тьме. Ехал и, слегка нахмурившись, думал о своем.
Как ни странно, но ему почему-то вспомнились нищие дни, проведенные во Франции. Обычно он решительно отгонял от себя эти мрачные воспоминания, но выдавались минуты, когда сделать это он был не в силах, сколько бы ни пытался.
Стиснув зубы, вспоминал он времена, когда он, сын графа, давал уроки фехтования в Париже, чтобы хоть как-то прокормиться. Неожиданно для себя он вдруг с горечью рассмеялся – от этого необычного звука кобыла, прядая ушами, нервно шарахнулась в сторону. Однако никто не заметил этой ее выходки, и она прибавила ходу, слегка потряхивая головой…
Карстерс вспоминал, как он, прежде элегантный и экстравагантный Джон, экономил на мелочах и копил какие-то гроши, не желая окончательно опускаться; как жил в одном из беднейших кварталов города, один, без друзей, без имени…
С изрядной долей цинизма представлял он времена, когда начал пить, много и систематически, однако все же успел остановиться на самом краю бездны, разверзшейся перед ним.
А потом это известие о смерти матери… Джон попытался отогнать от себя это воспоминание как можно быстрее. Даже теперь оно вызывало отвратительное ощущение полного и абсолютного отчаяния и беспомощности…
Мысли его переключились на Италию. Небольшие сбережения позволили предпринять путешествие во Флоренцию, а оттуда он постепенно продвигался на юг, совершенствуя на этом своем пути мастерство и технику фехтования.
Перемена обстановки, новые знакомства в значительной степени способствовали восстановлению душевного равновесия. В нем снова начал проглядывать рисковый беззаботный юноша; он даже начал понемногу играть на те скудные деньги, что у него имелись. И тут фортуна наконец повернулась к нему лицом – он удвоил, а затем утроил содержимое своего кошелька. Именно тогда и познакомился он с Джимом Солтером, которого нанял в слуги. Джим стал его первым другом с того времени, как он покинул Англию. Они вместе путешествовали по Европе. Джон зарабатывал игрой, Джим неусыпно следил за состоянием казны. Именно благодаря его заботам и вниманию Джон тогда не разорился, ибо удача сопутствовала ему далеко не всегда, и бывали дни, когда он проигрывал с удручающим постоянством. Но Джим ревниво охранял выигранные деньги, и в заначке у них всегда что-то оставалось.
Наконец тоска по Англии и англичанам стала совершенно непереносимой, и Джон решил вернуться. Однако вскоре он обнаружил, что обстановка на родине для него переменилась. Здесь ему явно давали понять, что он изгой. Жить в городе под вымышленным именем, как он собирался, оказалось невозможным, поскольку слишком много людей знали и помнили Джека Карстерса. И он понял, что должен вести или совершенно уединенную жизнь или же… Тут и пришла ему в голову мысль стать разбойником. Ибо отшельническое существование, насколько он понимал, абсолютно несовместимо с человеком его темперамента. Свободный же авантюрный дух «большой дороги» вполне импонировал ему. Приобретение кобылы – Дж. Третьей, как он шутливо окрестил ее – окончательно решило вопрос: отныне он играл роль донкихотствующего разбойника, совершающего рейды по столь милой его сердцу Южной Англии, и чувствовал себя при этом куда счастливее, нежели когда покидал ее, постепенно вновь обретя молодость и бодрость духа, которые, как оказалось, не удалось окончательно уничтожить даже пережитым им трудностям и лишениям.
Цок-цок, цок-цок… Этот звук вернул его на землю и он придержал кобылу, чтоб слышать лучше.
Да, он не ошибся, с дороги доносился цокот лошадиных копыт, а также поскрипывание по песку быстро крутящихся колес.
Луна уже взошла, однако, благодаря тому обстоятельству, что она, видимо, решила поиграть в прятки, то выходя из-за облаков, то снова скрываясь за ними, на дороге было темно. Тем не менее, Джек привычным и быстрым движением натянул на лицо маску и поглубже надвинул шляпу на лоб. Уши подсказывали, что повозка, что бы она собой ни представляла, движется навстречу, а потому он съехал к краю дороги и, вытащив пистолет из кобуры, стал ждать, не спуская глаз с поворота.
Все ближе и ближе становился цокот копыт, и вот, наконец, из-за угла вылетела первая лошадь. И Карстерс увидел, что это обычная пассажирская карета, и прицелился.
– Стой или стреляю! – ему пришлось повторить команду, чтобы его услышали, и выйти из тени кустарника.
Карета остановилась, и кучер, склонившись с козел, начал разглядывать человека, который приказал ему остановиться в столь безапелляционной манере.
– Чего надобно? Вы кто такой? В чем дело? – раздраженно воскликнул он, и тут взгляд его упал на длинный ствол пистолета.
– Бросай поводья!
– Черта с два! Чтоб тебе пусто было!
– Со мной шутки плохи, предупреждаю!
– Э-э, да я скорей в аду тебя увижу, чем брошу свои поводья!
В этот момент дверца кареты отворилась и из нее легко выпрыгнул на дорогу джентльмен. Крупный, длинноногий и длиннорукий, насколько мог различить в темноте Карстерс, а в каждом движении сквозила сила и ловкость.
Милорд снова поднял ствол пистолета.
– Стоять! – грозным голосом крикнул он.
Тут из-за облаков игриво выглянула луна, словно любопытствуя, что же происходит, и осветила маленькую группу. Лицо крупного мужчины оставалось в тени, пистолет же Джека – напротив. Именно в его дуло и смотрел сейчас джентльмен, засунув руку в карман плотного плаща и держа другой маленький пистолет.
– Мой дорогой и любезный друг, – произнес он густым баритоном и с сильным ирландским акцентом, – возможно, вам неведома одна весьма пикантная деталь. Дело в том, что пистолет, которым вы тычете мне в физиономию, не заряжен. Ни с места! Я держу вас на мушке!
Рука Джека опустилась, пистолет, который он в ней держал, со стуком упал на землю. Но реакция это была вызвана отнюдь не испугом, нет, но куда более потрясающим чувством. Ибо голос, исходивший из уст высокого джентльмена, принадлежал человеку, которого шесть лет тому назад Джон считал самым близким своим другом на свете, после Ричарда.
Мужчина немного передвинулся, и луна осветила его лицо, отчетливо обрисовав крупный нос, добродушную складку губ, а над ними – сонные серые глаза. Майлз… Майлз О’Хара! Теперь Джек уже не находил ничего забавного в сложившейся ситуации. Ему казался совершенно отвратительным и ужасным тот факт, что он встретился со своим другом в этом облике, мало того – раскрыться перед ним тоже казалось невозможным. Его охватило непреодолимое желание сорвать маску и пожать руку Майлзу. Однако усилием воли он подавил его и стал слушать, что говорил О’Хара.
– Буду вам весьма признателен, если вы окажете мне такую любезность – дадите слово чести, что не попытаетесь бежать. В противном случае, при любой попытке к бегству, я буду стрелять!
Джек с безнадежным видом только махнул рукой. Он чувствовал, что окончательно сбит с толку. Вообще, ситуация выглядела довольно смешно. Как же Майлз, наверное, будет хохотать потом, когда узнает… Тут он похолодел. Никакого «потом» просто не будет… Майлз никогда не узнает… Самого его сдадут властям, а Майлз так и не узнает, что помог Джеку Карстерсу отправиться на виселицу… А может, даже и не будет особенно возражать против этого, поскольку он, Джек, обесчестил свое имя. Как знать, что случится, даже если он пойдет сейчас на такой риск и сознается другу, кто он такой. Тогда Майлз, никогда не проявлявший никакого снисхождения к бесчестным поступкам, наверняка с отвращением от него отвернется. Карстерс чувствовал, что будет не в силах вынести его презрения…
– И не притворяйся, что ты глух и нем, я слышал, как ты орал! Даешь слово чести или я повяжу тебя, и немедля?
Карстерс весь подобрался и стиснул зубы в преддверии неизбежного. Побег немыслим – Майлз будет стрелять, он это чувствовал, и тогда его разоблачат, а друг его узнает, что он, Джек Карстерс, не кто иной, как заурядный разбойник с большой дороги. Что бы ни произошло, но этого допускать никак нельзя, чтоб не облить грязью его имя и имя Ричарда. И он покорно поднял руки вверх.
– Ладно, даю слово. Можете повязать меня, коли охота! – это был голос настоящего разбойника, грубый, хриплый и совершенно не похожий на его собственный.
Однако глаза О’Хары были устремлены на протянутые к нему изящные белые руки. Из-за присущей ему небрежности Джек забыл выпачкать их сажей. Пальцы тонкие, белые, с тщательным маникюром.
Майлз взял кисти Джека в свои огромные ладони и повернул их к лунному свету.
– Слишком уж белые у тебя ручки для твоего-то ремесла, – заметил он и ухватил Джека за запястья покрепче, когда тот сделал попытку вырваться. – Э-э, нет, ничего не выйдет! А ну-ка, идем со мной, дружище!
Джек отпрянул.
– Но моя кобыла! – запротестовал он, и О’Хара уловил в его тоне искреннюю озабоченность.
– О ней не беспокойся, – сказал он. – Эй, Джордж!
К нему подскочил кучер.
– Да, сэр?
– Видишь вон ту кобылу? Отгони ее домой. Сможешь?
– Да, сэр.
– Сомневаюсь… – пробормотал Джек.
И не только он усомнился, но и Дженни. Она напрочь отказывалась позволить этому чужаку оседлать себя. Ведь хозяин оставил ее ждать в определенном месте и она намеревалась стоять там, пока он сам не отдаст команду двигаться дальше. И напрасно пытался задобрить и подстегнуть ее кучер. Она лишь танцевала вокруг него, совершенно при этом преобразившись – уши плотно прижаты к голове, зубы оскалены – готовая лягнуть при первом удобном случае.
Джек наблюдал за бесплодными попытками Джорджа и на губах его возникло подобие улыбки.
– Дженни! – тихо окликнул он.
О’Хара, нахмурившись, резко обернулся к нему. Ведь Джек совершенно бессознательно заговорил собственным голосом, и этот голос показался Майлзу отдаленно знакомым.
Дженни выдернула уздечку из рук вспотевшего кучера и бросилась к пленнику.
– Вы не освободите мне хотя бы одну руку… сэр? – спросил он. – Может, я сумею ее укротить.
Майлз безмолвно отпустил его, и Джек ухватил кобылу под уздцы, бормоча нечто нечленораздельно ласковое тут же присмиревшей кобыле.
О’Хара наблюдал, как холеная породистая рука нежно потрепала гриву лошади, и снова нахмурился. Нет, на обычного разбойника этот человек явно не похож.
– А теперь садись на нее, слышишь? – бросил Джек кучеру и, ухватившись за поводья, придержал лошадь. Джордж повиновался. Похлопав кобылу по шее, задержанный обернулся к Майлзу. – Теперь она пойдет, сэр.
О’Хара кивнул.
– Славно ты ее выучил. Давай, полезай в карету!
Джек повиновался, через пару минут Майлз последовал за ним. Карета тронулась. Какое-то время в ней царило молчание. Карстерс старался держать себя в руках. Мысль о том, что путешествие скоро закончится и что после этого он уже больше никогда не увидит своего друга, казалась совершенно невыносимой. Его так и подмывало сжать эту крепкую руку в своей…
Майлз обернулся и стал вглядываться в темноте в лицо, прикрытое маской.
– Вы джентльмен? – спросил он без обиняков.
Но Джек был готов к этому вопросу.
– Я, сэр? Господи, ясное дело, нет, сэр!
– Я вам не верю! Не забывайте, я успел разглядеть ваши руки.
– Руки, сэр? – продолжал изображать непонимание Карстерс.
– Вы что ж, считаете, я настолько глуп, чтоб поверить в весь этот маскарад после того, как видел ваши белые руки?
– Что-то я никак не пойму вас, сэр…
– Ладно, будет придуриваться! Поймешь – не сегодня, так завтра!
– Завтра, сэр?
– Конечно. Так что уж лучше сказать мне все прямо сейчас. Я вовсе не такой простак, каким кажусь на вид, и умею отличить джентльмена, пусть даже он и огрызается на меня, как ты сейчас! – хихикнул он. – И еще у меня странное чувство, что я тебя знаю. Появилось, как только ты заговорил с кобылой. Не хотелось бы отправлять друга на виселицу.
Как хорошо был знаком Джеку этот мягкий убедительный голос. Руки его сжались в кулаки и он поспешил ответить:
– Не думаю, чтоб мы когда-то встречались, сэр.
– Может и так. Ладно, завтра посмотрим.
– Но почему завтра, сэр? – с тревогой спросил Карстерс.
– Да потому, что именно завтра тебе предоставится честь предстать передо мной, мой друг.
– Предстать… перед вами, сэр?
– А как же! Ведь я, с позволения сказать, мировой судья!
Тут настала долгая пауза, а затем, наконец, юмористический оборот, который приняла вся эта история, дошел до Джека, и плечи его затряслись в беззвучном смехе. Нет, это уже слишком! Его, графа Уинчема, будет официально допрашивать близкий друг, мистер Майлз О’Хара, мировой судья!..
– Чего это тебя так разобрало, а, друг? Что тут смешного? – спросил удивленный О’Хара.
– О, Господи!.. – только и простонал Джек со смехом и забился в угол кареты.
Глава 9
НА СЦЕНЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ ЛЕДИ О’ХАРА
Утром леди О’Хара сочла, что ее большой, обычно несколько флегматичный муж как-то необычно молчалив за завтраком. Она не столь долго пробыла замужем, чтоб смириться с тем, что ее игнорируют – неважно, в какое время дня; однако в то же время она пробыла замужем достаточно долго, чтоб знать, что прежде, чем пойти на него в атаку, следует удовлетворить его разыгравшийся аппетит. А потому она, подав Майлзу кофе и яйца, с удовлетворенным и даже несколько материнским видом созерцала, как он поглощает холодное говяжье филе. Леди О’Хара была миловидной, по-птичьи хрупкой молоденькой дамочкой с большими глазами и шелковистыми каштановыми кудряшками, спадавшими из-под скромного, но, тем не менее, очень идущего ей чепчика. Росту без каблуков в ней было ровно пять футов, а потому ее крупный муж иногда называл ее Карлицей. Несмотря на ласковый и игривый тон, которым обычно произносилось это прозвище, восторга у леди О’Хара оно не вызывало.
Решив, что трапеза подошла к концу, она, уперев маленькие локотки в стол и опустив подбородок на сложенные ручки, устремила на мужа по-кошачьи пытливый взгляд круглых глаз.
– Майлз!
О’Хара откинулся в кресле, и при виде ее свежего хорошенького личика морщины у него разгладились и он улыбнулся.
– Да, звездочка моя?
В ответ ему укоризненно погрозили пальчиком, а пухлые красные губки сложились в очаровательную гримаску.
– Ну же, Майлз, сознавайся, сегодня утром ты вел себя совершенно отвратительно! Я дважды заговаривала с тобой, а ты даже не потрудился ответить… нет, погоди, дай мне закончить! А один раз рявкнул на меня, прямо как какой-то грубый медведь! Да, сэр, рявкнул!
– Ну, а разве теперь я груб с тобой, Молли? Жестоко так думать о своем муженьке, моя птичка! Нет, честно, ты просто расстраиваешь меня своими упреками, дорогая.
Леди О’Хара встала и робко приблизилась к нему.
– Это правда, Майлз?
Он обнял ее и усадил себе на колени.
– Ну, конечно, Молли!
– Так и быть, Майлз, прощаю. Однако скажи, с чего это ты был такой хмурый и озабоченный, а? – промурлыкала она и положила ему руку на плечо.
Он с улыбкой поднял на нее глаза.
– До чего же ты любопытна, киска моя!
Красные губки снова надулись.
– И не стоит дуть свои хорошенькие губки и делать вид, будто ты не хочешь поцеловать своего муженька, – добавил он и сопроводил слова действием.
– Ах, конечно, хочу! – воскликнула она и ответила на поцелуй со всей пылкостью. – Ну же, Майлз, ну, говори!
– Хочешь вытянуть из меня всю историю, а, маленькая шалунья?
– Естественно, хочу! – кивнула она.
Он приложил палец к ее губам и напустил на себя притворно строгий вид.
– А вы не будете перебивать меня, а, леди?
Ни на секунду не смутившись, она игриво укусила его за палец, потом оттолкнула и, сложив ручки на коленях, возвела взор к небесам.
Подмигнув жене, ирландец продолжил:
– Что ж, девочка, тебе, должно быть, известно, что вчера вечером я находился у Килроев по делу… это, кстати, напомнило мне, Молли, что мы сыграли пару партий в фаро, ну, перед уходом, и мне просто страшно не везло…
Смиренно-лукавая гримаска миледи тут же исчезла.
– Это правда, Майлз? Не сомневаюсь, ставки были чудовищно высоки, верно? Ну, говори же, сколько проиграл?
– Ах, дорогая, сущий пустяк, уверяю… Ладно, как бы там ни было, но по пути домой нас остановил один из тех разбойников…
Глаза миледи в ужасе округлились, маленькие ручки впились в лацканы камзола мужа.
– О, Майлз!..
Он еще крепче обнял ее за талию.
– Ты же видишь, дорогая, я жив и здоров! И потом, разве я не просил тебя не перебивать?
– Но, Майлз, это просто ужасно! Ведь тебя могли убить! И ты мне ничего не сказал! Как чудовищно подло с твоей стороны!
– Погоди, Молли. Ну как я мог сказать тебе, когда ты крепко спала? Может, помолчишь немного, а?
Она послушно кивнула, и на щеках ее снова появились ямочки от улыбки.
– Так вот, как я уже говорил, там, на дороге, стоял человек и целился в меня из пистолета. Но поверишь ли, дорогая, пистолет у него оказался пуст… Как, впрочем, и мой собственный, – тут он весь так и затрясся от смеха. – Господи, Молли, в том-то вся и штука! Я держал пистолет в руке, зная, что он не заряжен. И ломал голову, что же, черт побери… извини! случится дальше, когда вдруг мне пришла в голову мысль, что можно попробовать блефануть. И тут я заорал, что пистолет у него не заряжен, чем совершенно сбил его с толку! Ему и в голову не пришло спросить, откуда, черт побери, мне это известно! Он просто бросил его на дорогу. А туточки…
– Майлз, прошу, оставь свои дурацкие ирландские словечки!
– Никогда не говори так, дорогая. Ладно, после этого все было очень просто и милорд мне сдался. Протянул мне руки, чтобы связать… Тут-то я и удивился, Молли. Увидел, что слишком уж они у него белые и нежные для обычного разбойника. Ну, тут я и припер его, что называется, к стенке…
– Так это был джентльмен в гриме! Ах, Майлз, как романтично!
– Не будешь ли столь любезна придержать свой язык, звездочка моя, и не портить мой рассказ?
– Ах, прости, умоляю! Обещаю, что буду умницей!
– Так вот, тут он весь так и задрожал. Мало того, дорогая, я слышал, как он говорил со своей кобылой, и голос у него при этом был самый что ни на есть джентльменский. Ах, Молли, видела бы ты эту кобылу! Самая славная…
– Да Бог с ней, с кобылой, дорогой! Я вся так и горю нетерпением услышать дальше про этого джентльмена-разбойника!
– Хорошо, любовь моя. Так вот, кобыла была просто замечательная… И когда я услышал, как он с ней говорит, меня словно молнией пронзило. Мне показалось, что я знаю его… Ну, погоди же, Молли! – он зажал ладонью рот жене, в глазах его так и плясали огоньки. – Но только я никак не мог вспомнить, где же слышал этот голос, ведь он произнес всего одно слово, понимаешь… А когда я ухватил его за запястье, тут снова показалось, что человек знакомый. И все никак не мог вспомнить. А потом влез с ним в карету…
– Как легкомысленно с твоей стороны! Ведь он мог…
– Ну, погоди же! Так вот, влез я в карету и все пытался распознать, кто же он такой, но ничего не вышло. А когда сказал, что назавтра он должен предстать передо мной, тут этот разбойник вдруг так и покатился со смеху, а я ну никак в толк не мог взять, с чего это он. И ни одного слова, кроме как: «Да, сэр» и «Нет, сэр», вытянуть из него не удалось. Однако я все же чувствовал, что он джентльмен, а потому…
Тут она страстно приникла к нему.
– Майлз, дорогой! Ты его освободил, да?
– О чем ты, девочка? Как я мог? Я же мировой судья, разве не так? Просто я велел своим людям не надевать на него наручники.
– О, а я так надеялась, что ты его отпустишь!.. А если б точно знал, что он джентльмен, отпустил бы?
– Нет, звездочка моя. Я бы отправил его в кутузку, ждать слушаний.
– Тогда ты очень злой и жестокий человек.
– Но, дорогая…
– И еще я хочу слезть с твоего колена.
Он еще крепче прижал жену к себе.
– Посмотрим, что можно сделать для твоего протеже, Молли. И не забывай, ведь он хотел убить твоего единственного муженька! – сощурив глаза, он наблюдал за эффектом, который произвела эта последняя фраза.
Но миледи была не из тех, кто легко сдается.
– Незаряженным пистолетом? Да Бог с тобой, Майлз! А можно, я спрячусь где-нибудь за шторкой, пока ты будешь его допрашивать?
– Нет, нельзя.
– Но мне так хочется его видеть!
О’Хара лишь покачал головой с видом непоколебимой решимости, которая была столь хорошо известна его супруге. Сколь бы ни казался порой мягок и добродушен ее муж, наступали моменты, когда его нельзя было пронять ничем. А потому, туманно намекнув, что уж она-то сумеет оказаться ближе, чем он рассчитывал, миледи оставила уговоры и отправилась в детскую, взглянуть на юного мастера Дейвида.
Сидя в камере, Карстерс какое-то время ломал голову над тем, как же отсюда выбраться, но так ничего и не придумал. О, если бы только то был не Майзл!.. Вряд ли ему позволят оставить на лице маску, а она была единственным способом сохранить инкогнито. Оставалось лишь молиться, что волею милостивого провидения О’Хара или не узнает его, или же, по крайней мере, притворится, что не узнал. Решив, что ничего более он предпринять не в силах, Карстерс улегся на чрезвычайно жесткую койку и уснул крепким сном праведника.
Наутро после долгого, уснащенного самыми цветистыми выражениями спора по поводу маски с начальником тюрьмы, его с триумфом сопроводили к дому судьи.
Когда маленькая кавалькада подъехала к ступеням, ведущим к парадному входу, из двери весело выпорхнула миледи О’Хара с корзинкой и ножницами, напевая какой-то мотивчик. Но при виде разбойника мелодия тут же оборвалась, а красные губки протянули нечто вроде долгого и почти бездыханного: «О-о!..» Она так и застыла на верхней ступеньке, не сводя глаз с милорда. Два охранника, став по обеим сторонам, позволили ей пройти, а навстречу ей по лестнице взлетела и радостно закружилась борзая. Миледи, потеряв равновесие, пошатнулась, корзинка выпала из рук, ножка ступила мимо, и она покатилась вниз. Однако не успел никто и глазом моргнуть, как Карстерс ринулся к ней и подхватил в объятия. И осторожно поставил на землю.
– Надеюсь, вы не ушиблись, мадам? – спросил он и, подобрав корзинку, протянул ей.
Молли приняла ее с улыбкой.
– Благодарю вас, сэр, ни чуточки! Хотя, боюсь, могла бы получить серьезные увечья, не окажись вы столь проворны и не поспеши мне на помощь. Очень любезно с вашей стороны! – и она протянула ему маленькую ручку, а сама так и пожирала его глазами.
Секунду милорд колебался, затем, сорвав с головы шляпу, низко склонился над ручкой.
– Сущие пустяки, мадам, – пробормотал он своим собственным интеллигентным голосом. – Молю, выбросите все это из головы! – он выпрямился. Тут к нему подошел охранник и он снова надел шляпу.
Отступив, леди О’Хара смотрела, как они исчезают за дверью дома. Щечки ее раскраснелись, глаза блестели подозрительно ярко. Внезапно, решительно тряхнув своей хорошенькой головкой, она отбросила корзину, торопливо пересекла лужайку и вошла в дом со стороны крыла, через низкое французское окно.
Милорда провели в библиотеку, где уже ждал его О’Хара. Карстерс шагнул к нему – руки глубоко в карманах, шляпа на голове.
Начальник тюрьмы мрачно взирал на него, и на физиономии его отразилась мука, когда Карстерс с вызывающей небрежностью облокотился о столик с чудесной тонкой резьбой.
– Следуя вашему приказу, сэр, мы воздержались надевать на заключенного наручники, – заметил он тоном, в котором явно сквозило желание предупредить судью, откуда можно ждать неприятностей, и что винить в них, кроме него самого, просто некого.
Майлз кивнул.
– Правильно поступили, – мягко заметил он и уставился на фигуру в плаще и маске с еще большим подозрением.
– Сожалею, но вынужден доложить о весьма упрямом поведении со стороны заключенного, – безликим тоном продолжил тюремщик.
– Вот как? – удивился Майлз. – Что же произошло?
Джек подавил безумное желание расхохотаться и начал выслушивать жалобы тюремщика.
– Как вы заметили, сэр, на лице его маска. Перед тем, как отправиться сюда, я настаивал, чтоб он ее снял. Но он отказался, сэр. И поскольку распоряжений на этот счет от вас не поступало, сэр, я решил не настаивать.
– Ага!.. Ваше имя?
– Джон Смит, сэр, – грубым хриплым голосом ответствовал Карстерс.
