Текст книги "Черная моль (Черный мотылек) др.перевод"
Автор книги: Джорджетт Хейер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Глава 7
ПОЯВЛЕНИЕ НОВЫХ ГЕРОЕВ
Не далее, чем в десяти минутах ходьбы от дома леди Лавинии на Квин-сквер проживала некая мадам Томпсон, вдова. Она обитала в Бате вот уже лет пятнадцать. У нее и поселились мисс Элизабет Болей со своей племянницей Дианой. Мадам Томпсон училась с мисс Элизабет в церковной школе, когда обе они были еще девочками, и с тех самых пор дамы поддерживали дружбу, время от времени навещая друг друга, но чаще удовлетворяясь обменом длиннющими посланиями в эпистолярном жанре, являвшими собой смесь разных малозначительных новостей, густо сдобренных сплетнями, со слабыми потугами на юмор со стороны мисс Элизабет и заунывной воркотней и жалобами вдовы.
Мадам Томпсон страшно обрадовалась, получив от мисс Болей письмо, где та просила принять ее с племянницей в Бате недели на три. Добрая женщина была просто в восторге, что на ее многочисленные приглашения наконец откликнулись, и незамедлительно сочинила ответ, выражавший ее радость по этому поводу. Она выделила для мисс Болей лучшую спальню в доме и приготовилась окружить заботой подругу, которая, насколько она понимала, ехала в Бат с целью сменить обстановку и подышать лечебным морским воздухом после перенесенной ею долгой изнурительной болезни.
И вот обе дамы прибыли в назначенный срок: старшая – маленькая и хрупкая, с по-птичьи быстрыми движениями; младшая – довольно высокая и грациозная, точно ива, с огромными ясными глазами, что бесстрашно взирали на мир, и трагическим ртом, обычно скрывавшим веселое расположение духа и намекавшим на склонность смотреть на жизнь с ее мрачной стороны.
Мадам Томпсон, видевшая Диану впервые, не преминула отметить это печальное выражение рта в беседе с мисс Элизабет, или Бетти, как она чаще ее называла, когда в день приезда они расположились у камина, а Диана отправилась к себе в комнату.
Мисс Бетти лишь угрюмо покачала головой и высказала предположение, что ее дражайшая Ди рано или поздно влюбится в какого-нибудь мужчину, а по ее мнению, ни один мужчина в мире любви не заслуживает.
– И если уж влюбится, то непременно на веки вечные, – добавила она, энергично звякая вязальными спицами. – Уж я-то знаю эти страстные натуры!
– Она смотрит так меланхолично… – заметила вдова.
– Вот тут ты ошибаешься, – ответила мисс Бетти. – У этого дитя самый солнечный нрав и самое доброе сердечко в мире, Господь благослови ее, мою душеньку! Однако не отрицаю, она бывает и несчастна. Мало того, я видела, как она буквально выплакивала свои хорошенькие глазки из-за какого-то дохлого щенка!.. А так она вполне весела и довольна.
– Боюсь, что у меня ей будет скучно! – с сожалением в голосе заметила мадам Томпсон. – Ах, если бы мой милый сынок Джордж был дома, он бы развлек ее…
– Не расстраивайся, дорогая! Уверяю, после того образа жизни, что этой зимой вела Диана в городе, в семье ее друзей, она вовсе не будет возражать против тишины и покоя.
Что бы там ни думала Диана о тишине и покое, она, во всяком случае, не жаловалась и вскоре вполне освоилась в доме гостеприимной хозяйки.
Утром все они выходили на прогулку. Шли пешком до Эссембли-рум, где мисс Бетти пила воды, неспешно расхаживая взад и вперед по залу с подругой с одной стороны и племянницей с другой. Знакомых в Бате у мадам Томпсон было немного, а те немногие были люди ее возраста и взглядов и редко посещали людные кварталы, где собиралась модная светская публика. А потому Диане приходилось довольствоваться обществом двух пожилых дам, которые упоенно сплетничали и были при этом совершенно счастливы. Однако их беседы ничуть не казались девушке интересными.
С плохо скрываемой тоской наблюдала она за mande[11]11
Mande (фр.) – общество, светская публика.
[Закрыть], видела принца Нэша, с напыщенным видом расхаживающего среди дам и раскланивающегося с необыкновенной галантностью, всегда безупречно одетого и державшегося, несмотря на весьма преклонный возраст, с видом истинного монарха Бата. Она видела красиво нагримированных дам в гигантских кринолинах, с волосами так экстравагантно завитыми и напудренными, что их прически выглядели почти гротеском, жеманно семенившими со своими многочисленными кавалерами; пожилых красоток с подбитыми ватой плечами, чтобы скрыть худобу и сутулость, и гримом на лицах, чтобы замаскировать морщины; видела молодых повес, толстых вдов с притворно застенчивыми дочерьми; старух, приехавших в Бат поправить здоровье; титулованных франтов и простодушных провинциалов, прибывших из деревни, – вся эта пестрая публика дефилировала перед ее глазами.
Раза два какие-то молодые люди пытались с ней заигрывать, но их одарили в ответ таким возмущенным взглядом ясных карих глаз, что они уже не осмеливались более докучать ей, однако, по большей части, никто не обращал особого внимания на эту никому не известную и просто одетую девушку.
И тут на сцене возник его светлость герцог Андоверский.
Он привлек внимание Дианы с первой же секунды, как только вошел в Памп-рум, – черная моль среди разноцветных бабочек. Внимательно оглядел публику и тут же заметил Диану. Каким-то образом – каким именно, Диана потом так и не могла вспомнить – добился, чтобы его представили тетушке, и тут же завоевал расположение этой дамы безупречными манерами и лощеной внешностью. Мадам Томпсон, никогда не посещавшая Эссембли-рум без подруги, не могла узнать Дьявола Бельмануара в этом столь обаятельном и скромном мистере Эверарде, каковым он представился.
Однако Диана, как он говорил сестре, осталась холодна. Было нечто в его светлости, что отталкивало девушку, хотя с другой стороны, некая загадочность, присущая его облику, разжигала любопытство. Он был прав, когда говорил, что она боится его. В его присутствии Диана почему-то всегда нервничала, а это еще больше разжигало любопытство. Она была заинтригована и начала с нетерпением поджидать его появления в Памп-рум со смешанным чувством тревоги и возбуждения. Ей льстили его внимание и изысканные манеры. Она часто наблюдала, как он скользит по паркету, раскланиваясь налево и направо с неким характерным для него оттенком высокомерия, и в этот миг наслаждалась уверенностью в том, что он идет именно к ней и что все эти раскрашенные красотки, так откровенно и бесстыдно заигрывающие с ним, не способны изменить его маршрута. В этот миг она с восторгом осознавала свою власть над ним и с улыбкой протягивала мистеру Эверарду руку для поцелуя, а затем любезно приглашала присесть рядом с тетушкой. Он показывал ей всех местных знаменитостей, о каждом тут же рассказывалась какая-нибудь забавная, не выходящая за рамки приличий история. И вскоре оказалось, что мистер Эверард – компаньон весьма занятный и вполне безобидный, и Диана, утратив присущую ей сдержанность, позволила себе немного раскрыться и весело и искренне смеялась его шуткам.
Его светлость герцог Андоверский немало повидал в жизни, чтоб распознать в этой девушке натуру глубокую и незаурядную, и начал ухаживать за ней с большим рвением и откровенностью. Диана инстинктивно замкнулась и тут же возвела между собой и кавалером барьер, переступить который ему никак не удавалось. И не то, чтобы ей не нравилось, что он говорил. Нет, скорее, ее настораживало то, как он это говорит, и еще – некие нотки в мурлыкающем и слегка зловещем голосе, определить значение которых ей никак не удавалось, но которые заставляли ее сердечко биться как-то особенно неприятно быстро, а щеки – краснеть. И вот она начала сперва бояться этих утренних прогулок, а потом и вовсе избегать их. То у нее вдруг разболелась голова, то на следующий день разнылась нога, то вдруг охватывало непреодолимое желание заняться шитьем, пока наконец ее тетушка, прекрасно знавшая, что племянница терпеть не может иголки с ниткой и никогда не страдала ни головными болями, ни прочими мелкими недомоганиями, открыто не обвинила ее в нежелании выходить на прогулки.
Произошло это вечером в спальне девушки. Диана сидела перед туалетным столиком и расчесывала волосы на ночь. И когда тетушка спросила напрямую, так это или не так, она промолчала, притворившись, что распутывает длинную прядь волос, застрявшую в расческе. Лицо скрывало облако пышных темных кудрей, но мисс Бетти заметила, как дрожат ее пальцы, и повторила вопрос. Тут Диана во всем и призналась. Мистер Эверард просто невыносим, внимание его противно, а постоянное присутствие действует мисс Ди на нервы. Она боится его, боится этих ужасных зеленых глаз и тихого голоса. Лучше бы они никогда не приезжали в этот Бат, а еще лучше было бы не видеть его вообще. Никогда! Потому, что он смотрит на нее, как… как… ну, словом, он просто отвратителен!
Мисс Бетти перепугалась.
– Быть того не может! Боже, Боже ж ты мой! А я-то еще думала, какой приятный достойный джентльмен!.. А оказалось, все это время он преследовал мою крошку Ди, бесстыдник! Да, бесстыдник! Уж я-то знаю, что это за тип, дорогая! И выскажу ему все, что про него думаю!
– Ах, нет-нет! – вскричала Диана. – Не стоит делать этого, тетушка, не надо! Он не сказал ничего такого… ну, оскорбительного… Просто его манеры и… и то, как он смотрит на меня. Нет-нет, не надо ничего говорить, умоляю!
– Успокойся, детка. Разумеется, я ничего не скажу. Но вся так и киплю от ярости, стоит только помыслить, что мою бедную овечку может обидеть этот негодяй! Да я ему глаза выцарапаю! Да, моя дорогая, не сомневайся, выцарапаю! Слава тебе Господи, что на той неделе мы уезжаем из Бата!
– Да, – вздохнула Диана. – Я тоже рада, хотя мадам Томпсон так бесконечно мила и внимательна. Совсем другое дело, если б нас сопровождал мужчина.
– Ты совершенно права, дорогая. Следовало бы все же заставить твоего отца пожить с нами. Вместо того, чтоб торчать в доме, перебирая эти пыльные старые книги!.. В следующий раз буду умнее, обещаю. Однако нам вовсе не обязательно ходить в эту Эссембли-рум.
– Мне не обязательно, – мягко поправила ее Диана. – А вы с мадам Томпсон вполне можете продолжать.
– Честно говоря, душенька, – призналась мисс Бетти, – я была бы рада любому предлогу не ходить. Несомненно, это не слишком порядочно с моей стороны, но не могу не признать, что Эстер сильно изменилась с тех пор, как я последний раз видела ее, причем самым печальным образом. Только и знает, что толковать о проповедях и добрых деяниях.
Диана заплела свои роскошные волосы в длинную косу и усмехнулась.
– Ах, тетушка, ну разве это не огорчительно! Как только вы можете сносить все это, удивляюсь! Она все время такая мрачная и кислая, бедняжка!
– Да, – с сочувствием в голосе заметила мисс Бетти. – Она знала немало горя в жизни, наша Эстер Томпсон, а насчет этого ее Джорджа у меня всегда имелись кое-какие сомнения. Никчемный молодой человек, сколь ни печально это признавать. Может, говорить такое и не слишком красиво, но я была бы рада снова оказаться дома, истинная правда! – она поднялась и взяла свечу. – Кроме того, я нахожу этот Бат куда менее приятным и интересным местом, нежели меня уверяли.
Диана проводила ее до двери.
– Когда рядом нет друзей и знакомых, приятного мало. Вот, к примеру, в прошлом году, когда папа снял дом в Норт-Парейд и туда приехали мои кузины, как же там было весело! Жаль, что вы так и не выбрались к нам, тетушка, а просидели все лето с этой ужасной тетей Дженнифер.
Диана сердечно расцеловалась с тетушкой и посветила ей в коридоре, пока та не дошла до своей спальни. Затем она вернулась к себе в комнату, закрыла дверь и устало зевнула.
А в этот самый момент его светлость герцог Андоверский входил в уже заполненную людьми гостиную для игры в карты в доме милорда Эйвона в Катарин-плейс, где его приветствовали громкими криками: «О, Бельмануар!» и: «Где же твоя дама, Дьявол?»
Он невозмутимо прошествовал до середины комнаты, где на него падал свет огромной люстры с подвесками, и какое-то время стоял под ней, а усыпанный бриллиантами орден на его груди так и горел и переливался разноцветными искрами, точно некое живое существо. Бриллианты в галстуке и на пальцах тоже сияли и переливались при каждом движении – казалось, его нечаянно осыпали пылью из радужных камней. Как обычно, он был одет во все черное, однако сложно отыскать в этой гостиной другой туалет, сравнимый по роскоши и изысканности с его отделанным соболями шелковым камзолом с украшением из темно-серебристых кружев и жилетом из искристой ткани. Серебряные кружевные оборки обрамляли его лицо, спадали пышными складками на тонкие пальцы и, словно бросая вызов господствовавшей в то время моде, которая приписывала связывать сзади волосы только черной лентой, он носил на голове длинные серебряные, так резко контрастировавшие с его ненапудренными черными волосами.
Он поднес к глазам лорнет и оглядел присутствующих с высокомерным и скучающим видом. Лорд Эйвон, откинувшись на спинку кресла за одним из игорных столов, пригрозил ему пальцем.
– Ах, Бельмануар, Бельмануар, мы ее видели и пришли к выводу, что она слишком для вас хороша!
– Честно говоря, мы тут подумали, что и нам причитается доля от милостей этой дамы, – прошепелявил из-за его спины чей-то голосок и его светлость, обернувшись, увидел изящного и женственного маленького виконта Фотерингема, который стоял возле хозяина дома, разодетый в шелк цвета семги и сиренево-розовый бархат, причем подбитые китовым усом полы его камзола так оттопыривались, что, казалось, вовсе не принадлежат этой персоне, а каблуки на башмаках были так высоки, что нормально ходить он не мог, а только семенил, смешно подпрыгивая на ходу.
Трейси отвесил низкий поклон.
– О, разумеется, вам достанется доля ее улыбок, если сия дама того пожелает, – эта его ремарка была встречена столь громким взрывом смеха, что кончики ушей виконта запылали и он поспешно ретировался на задний план.
Он был одним из тех франтов, кто пытался заигрывать с Дианой. Находился он тогда в компании с известным сплетником Уиллом Стейпли, который и пересказал затем историю его провала доброй полудюжине знакомых, те же в свою очередь пересказали ее другим. И все они изрядно потешались над нахальным виконтом, получившим такой отпор.
– Так это Селвин наболтал! – протянул сэр Грегори Маркхем, тасуя карты за столом лорда Эйвона.
Дейвенант окинул его возмущенным взором.
– Джордж? О Бельмануаре? Когда?
– О, да как-то у Уайтов… я уже точно не помню… Там еще был Джек Чолмондли… он, наверное, знает. И Хорри Уолпол. Говорили о Дьяволе и его мимолетных увлечениях, словом, разной ерунде.
Чолмондли поднял глаза.
– Кажется, упоминалось мое имя?
– О! Ты не помнишь, что тогда Джордж говорил о Бельмануаре, ну, у Уайтов, в тот вечер, когда Джилли держал это дурацкое пари с Фоллиотом?
– Когда Джилли… Ах да, вспомнил. Он прочел какое-то двустишие в размере гекзаметра, где обыгрывалось его имя: «Est bellum bellis vellum bellare pucllis»[12]12
«Объявляю войну маргариткам, жажду прекрасных дев» (лат.).
[Закрыть]. Он еще сказал, что это самый подходящий девиз для герцогского дома.
Тут снова раздался взрыв смеха. А затем голос Маркхема:
– Кто она, Трейси?
Его светлость обернулся.
– Это вы про кого? – лениво осведомился он.
Лорд Эйвон расхохотался.
– Ах, да будет вам, Бельмануар! Не притворяйтесь! Нет, правда, кто она?
– Слышите, Бельмануар? Кто та темноволосая красотка и где вы ее откопали? – воскликнул Том Уилдинг, выступив вперед с бокалом в одной руке и бутылкой портвейна в другой. – Мне так показалось, вас просто обворожила эта Синтия Эванс?
Секунду Трейси смотрел растерянно, затем его осенила догадка.
– Эванс? Ах, ну да! Та самая вдова, что проживает в Кенсингтоне, не так ли? Как же, помню, помню…
– Да нет, он уже все давно позабыл! – воскликнул лорд Эйвон и снова громко расхохотался, отчего герцог Нэш снова содрогнулся и даже зажмурил свои августейшие глазки. – Нет, вы меня просто убиваете, Дьявол! Бог ты мой, просто убиваете!
– Надеюсь, что нет. Благодарю, Уилдинг, – он принял протянутый Томом бокал и начал пить мелкими деликатными глотками.
– Однако ты не ответил, – напомнил ему Фортескью, сидевший за соседним столом. Натренированными движениями он метал карты. – А может, с рук долой из сердца вон?
– Определенно, – ответил его светлость. – Так оно обычно и бывает, Фрэнк, насколько тебе известно.
– Сдаюсь! – со смехом ответил Фортескью и потер рукоять шпаги, словно вспоминая о какой-то давно забытой обиде. – На этот раз ты меня зацепил, Трейси!
– Ну, не слишком изящно, Фрэнк. Такие выпады делаются острее. Как тогда, помнишь?
Виконт, бывший секундантом на той встрече, радостно защебетал:
– Точнейший и быстрейший из выпадов, какие только доводилось видеть, клянусь честью! Буквально через минуту все было кончено, Эйвон! Даю слово!
– Помню, я тогда совершенно вышел из себя, – заметил Фортескью своим низким немного сонным голосом. – Просто я имел глупость вмешаться… гм… в отношения Трейси с одной французской певичкой. Он более чем вежливо высказал свое неудовольствие по этому поводу, после чего мы дрались в Гайд-парке.
– Господи, ну, конечно! – воскликнул его партнер лорд Фолмаут. – Я же был у Дьявола секундантом! Однако с тех пор прошла целая вечность…
– Два года, – уточнил Фортескью. – Однако я, как видите, не забыл.
– Бог ты мой, а я почти запамятовал! Хотя то была одна из самых занимательных дуэлей, на которых мне доводилось присутствовать, причем вы были просто вне себя от ярости, а Дьявол холоден, точно огурец. Вы никогда не были выдающимся фехтовальщиком, Фрэнк, но в то утро дрались с таким отчаянием, которое бы непременно привело меня в смятение, не знай я, что Дьявол все равно пронзит вас насквозь. Однако вместо этого он просто нанес удар по рукоятке вашей шпаги, причем такой силы, что она расщепилась пополам, а вы расхохотались, да так громко! А после этого мы все отправились завтракать к вам, Фрэнк, и так веселились, точно мальчишки! Бог ты мой, вот это была схватка!..
– Да, забавное вышло сражение, – заметил Трейси, сидевший бок о бок с Фортескью. – Придержи карту, Фрэнк!
– Черт побери, Трейси, не успел ты заявиться и мне тут же перестало везти! – воскликнул он, но в голосе его не было раздражения. – До этого карта так и шла в руки.
– Ставлю свою гнедую кобылу против вашего нового серого жеребца, – прошепелявил виконт, подходя к столу с коробкой покерных костей.
– Ни за что не соглашайтесь! – воскликнул Уилдинг. – Не играйте с ним, Дьявол! Вы видели это его чудовище?
Четверо игроков оставили карты и приготовились сыграть партию в кости.
– Я верю в вашу удачу, Бельмануар. Соглашайтесь! – вмешался Ричард, страшно любивший стравливать игроков, однако весьма ревниво относившийся к собственным деньгам и имуществу.
– О, сыграйте же с ним! – эхом откликнулся Фолмаут.
– Не стоит, – сказал Фортескью.
– Ну, разумеется, я с ним сыграю, – невозмутимо произнес герцог. – Ставлю своего серого против вашей гнедой! Желаете кинуть первым?
Виконт с торжествующим видом побренчал костями в коробке. Выпали две тройки и один джокер.
Оперевшись рукой о плечо Фортескью, Трейси подался вперед и бросил кости на стол. Он набрал на пять очков больше виконта. Следующий ход выиграл Фотерингем, а последний – снова его светлость.
– Проклятье! – воскликнул виконт, впрочем, вполне весело. – Не желаете ли поставить своего серого против моего Террора?
– Гром и молния, Фотерингем! Вы ж его проиграете! – предостерегающе воскликнул Неттлфолд. – Не ставьте Террора!
– Ерунда! Играете, Бельмануар?
– Конечно, – ответил герцог и бросил кости.
– О, да вы сегодня в ударе. А что, если мы сыграем на вашу темноволосую красотку? – спросил Маркхем через комнату.
– А что вы готовы поставить? – осведомился Фортескью.
– Да что ему будет угодно!
Виконт бросил кости и проиграл, его светлость выиграл во второй раз.
– Похоже, мне сегодня везет, – заметил он. – Ставлю мою красавицу против всех ваших имений, Маркхем.
Сэр Грегори со смехом покачал головой.
– Нет-нет! Сохраните свою даму при себе!
– Именно так я и намереваюсь поступить, мой дорогой друг. Тем более, что она не в вашем вкусе. Я и сам начинал задумываться над тем, так ли она сладка, как кажется на вид, – вытащив табакерку, он угостил хозяина и всех присутствующих. Сочтя, что овчинка выделки не стоит, все успокоились и оставили эту тему.
В течение этого вечера его светлость выиграл три тысячи гиней – две в ломбер и одну в кости – проиграл своего пресловутого серого гунтера, а затем снова отыграл его у Уилдинга. Ушел он часа в три ночи вместе с Фортескью – оба с ясными головами, хотя его светлость пропустил изрядное количество бургундского, а уж пунша куда больше, чем может выпить обычный человек без печальных для самочувствия последствий.
Когда двери особняка лорда Эйвона за ними закрылись, Трейси обратился к другу.
– Пешком, Фрэнк?
– Поскольку нам по пути, да, – ответил Фортескью и взял герцога под руку. – Прямо по Брод-стрит, а потом через Серкус. Самый короткий путь.
Какое-то время они шагали молча. Поравнявшись с фонарщиком, Фортескью весело пожелал ему доброй ночи, на что тот ответил насквозь пропитым голосом. Герцог не произнес ни слова. С удивлением покосившись на его мрачное чернобровое лицо, Фрэнк заметил:
– Тебе же сегодня везло, Трейси.
– Умеренно. Я надеялся восполнить потери прошлой недели.
– Ты, вероятно, в долгах?
– Вроде того.
– И сколько, Трейси?
– Ах, мой дорогой, понятия не имею! И не желаю знать. И пожалуйста, не читай мне проповедей.
– Не буду. Я уже однажды высказался по этому поводу.
– Неоднократно.
– Да, много раз. Однако на тебя это не произвело впечатления.
– Ни малейшего.
– Осмелюсь заметить, Трейси, ты все же зря не послушался. Ведь не все в тебе зло, Трейси!
– Что за странный ход рассуждений привел тебя к такому выводу?
– Ха! – рассмеялся Фортескью. – Но ведь в каждом даже самом скверном человеке таится искра добра. Одна надежда на это и на твое доброе отношение ко мне.
– Интересно знать, когда это я был к тебе добр? Исключая, разумеется, те случаи, когда я был вынужден просить тебя оставить меня и мои дела в покое.
– Я не имею в виду эти случаи, – сухо заметил Фортескью. – И не расценивал в тот момент твои поступки в этом свете. Я имею в виду отдельные эпизоды…
– Смотри, не навлеки на себя проклятия столь необдуманными высказываниями, – спокойно произнес его светлость. – Впрочем, мы отклонились от темы. Что же конкретно такого хорошего я сделал и когда?
– Ты сам прекрасно знаешь. Когда ты вытащил меня из этой проклятой долговой ямы.
– Теперь вспомнил. Да, это было чертовски благородно с моей стороны. Сам до сих пор недоумеваю, зачем я только это сделал.
– Именно это и хотелось бы знать.
– Наверное, я испытываю к тебе некоторое подобие привязанности. И уж точно не сделал бы того же для любого другого человека.
– Даже для собственного брата? – резко спросил Фортескью.
К этому времени они пересекли Серкус и шли по Гей-стрит.
– А уж для него – в последнюю очередь, – последовал невозмутимый ответ. – Ты что, думаешь сейчас о трагическом положении, в котором оказался Эндрю? Занятно, не правда ли?
– Неужели тебе это кажется занятным?
– Конечно! И мне хотелось бы продлить удовольствие, но тут на выручку этому юному болвану поспешил мой почтенный родственник.
– Ты хочешь сказать, что отказался бы ему помочь?
– Боюсь, в конце концов все равно пришлось бы.
– Нет, все же у тебя что-то неладно с головой! – воскликнул Фортескью. – Иначе чем объяснить твое столь противоречивое поведение?
– Мы, Бельмануары, все немного сдвинутые, – мягко заметил Трейси. – Однако полагаю, что в моем случае это не что иное, как проявление концентрированного зла.
– Я не верю! Ведь ты доказал, что можешь вести себя совершенно иначе! Ты не пытался ободрать меня, как липку, хотя вполне мог. Как, к примеру, всех этих несчастных юнцов, с которыми садишься играть.
– Просто с тебя нечего взять, – возразил герцог.
– И ты не насмехаешься надо мной в этой столь свойственной тебе отвратительной манере. Почему?
– Да просто нет охоты, вот и все. Ты мне нравишься.
– Ни капли здравого смысла! Ну, а кто-то другой, кроме меня, тебе симпатичен?
– Знаешь, что-то в голову не приходит. И потом, нельзя сказать, чтоб я так уж обожал тебя. Мне претят манеры моих братьев. Я любил многих женщин и, без сомнения, буду любить еще…
– Нет, Трейси, – возразил Фортескью, – ты никогда в жизни не любил ни одной женщины. Возможно, это тебя и спасало. Я говорю не о плотской страсти, но о настоящей любви. Ради всего святого, Бельмануар, живи чище!
– Не стоит так убиваться, Фрэнк. Уверяю, я того не стою.
– А я склонен думать, что все же стоишь! И еще мне кажется, что если б тебя любили, когда ты был еще ребенком… Твоя мать…
– Ты когда-нибудь видел мою мать? – лениво осведомился его светлость.
– Нет, но…
– А сестру?
– Э-э, да…
– В ярости?
– Но, послушай…
– Потому, что если б видел, то узнал бы, какова была моя мать. Только еще раз в десять хуже Лавинии. О, мы были замечательной семейкой, особенно когда собирались все вместе!
– Понимаю.
– Господи! Да ты никак меня жалеешь? – с состраданием в голосе воскликнул Трейси.
– Жалею. А что, ты считаешь, у меня нет для этого оснований?
– Фрэнк, дорогой, уверяю, жалеть не стоит, пока я сам себя не пожалею. А до тех пор…
– Когда настанет этот момент, жалости во мне уже не останется.
– Умно, Фрэнки! Так ты считаешь, что я рано или поздно вступлю на путь исправления? Глубокое заблуждение! К счастью, сей прекрасный момент еще не настал и сильно сомневаюсь, что настанет вообще. Ну вот, мы, кажется, и пришли!..
Они стояли возле высокого особняка, где жил Фортескью. Он обернулся и обнял друга за плечи.
– Трейси, заклинаю! Оставь этот безумный образ жизни! Оставь этих женщин и вино и бесконечные азартные игры! Ибо однажды, поверь мне, ты оступишься и погибнешь!
Герцог резко отстранился.
– Не желаю, чтоб видели, как на улице ко мне пристает мужчина, – объяснил он. – Уверен, что грязных намерений у тебя нет. Однако подобные порывы следует подавлять.
– Неужели ты сам не слышишь, сколько дерзости и высокомерия в твоем тоне, Бельмануар? – с плохо скрываемой обидой спросил Фортескью.
– Естественно, слышу. Просто я еще не достиг совершенства в этом искусстве. Однако все равно, премного благодарен за добрый совет. Прости, но я не усматриваю в нем много пользы. Предпочитаю кривые дорожки.
– Да, очевидно, ты прав, – вздохнул Фортескью. – И раз не желаешь выбрать прямую, пусть даже узкую и тернистую, то остается одна надежда, что рано или поздно ты влюбишься по-настоящему. Глубоко и искренне, и тогда твоя избранница спасет тебя.
– Что ж, уведомлю тебя, как только подвернется такой случай, – пообещал его светлость. – А теперь доброй ночи!
– Доброй ночи! – Фрэнк коротким кивком ответил на его вычурный поклон. – Увидимся завтра, хотя… какое завтра, уже сегодня утром, в Бате?
– Для всякого дня достаточно зла его, – ответили ему с улыбкой. – Спи спокойно, мой друг! – и, насмешливо махнув рукой, его светлость перешел улицу и направился к своему дому, расположенному почти напротив.
– Ты бы тоже спал спокойно, если б совесть у тебя была чиста. И если б не старался изо всех сил пренебречь советами своего единственного на свете друга! – с горечью крикнул ему вслед Фрэнк. – Черт бы тебя побрал, Трейси, злодей ты эдакий! – с этими словами он поднялся по ступенькам и вставил ключ в замочную скважину. Услышал, как со стуком захлопнулась дверь дома напротив, и обернулся.
– Бедный, несчастный Дьявол! – пробормотал он. – О, бедный мой Дьявол!
