Текст книги "Черная моль (Черный мотылек) др.перевод"
Автор книги: Джорджетт Хейер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
– Да как ты смеешь, Трейси! А ты сам? Разве сам ты не столь же эгоистичен?
– Я точно таков же. Просто полагаю, ты была бы куда счастливее, если б отодвинула это свое «я» на второй план.
– Чего и тебе советую.
– Моя дорогая Лавиния, когда я испытываю потребность в чем-то, я этого непременно добиваюсь. Вот сейчас, к примеру, я вполне счастлив и всем доволен.
– Ты не добрый! – возразила она. – И все время надо мной смеешься.
– Прошу, прими самые искренние извинения! Буду рад видеть тебя в Андовере, если, конечно, Ричард позволит.
Личико ее так и просияло, словно по волшебству.
– О, Трейси! Мне так хочется снова почувствовать себя счастливой и беззаботной! Ведь знаешь, из-за траура я уже не могу сейчас принимать. Но там, в Андовере, беспокоиться не о чем, там я могу развлекаться, сколько душе угодно, не заботясь о том, что при этом обижу кого-либо! О, ну ступай же скорее к Дики, ступай!
Он лениво поднялся.
– Могу представить, как ты испытываешь терпение Ричарда, – заметил он. – К счастью, эта твоя порывистость ничуть меня не раздражает. Идем же искать Ричарда!
Спускаясь по широкой парадной лестнице, она заметила мужа и порхнула к нему навстречу.
– А я тебя искала, Ричард! Трейси приглашает меня в Андовер, на неделю. Он пригласил еще несколько наших общих знакомых и там будут балы, вечеринки и все такое! Ты позволишь мне ехать? Скажи да, Дики, ну, умоляю, скажи быстрее!
Карстерс поклонился его светлости – тот молча наблюдал за супружеской парой с лестницы. И отвесил ответный поклон, преувеличенно почтительный. Карстерс перевел взгляд на жену.
– Не рановато ли, Лавиния? – заметил он и указал на ее траурный туалет. Она нетерпеливо оттолкнула его руку.
– О, Дики, ну какое это имеет значение? Разве это так уж важно? И потом, я ведь не прошу тебя ехать со мной…
– Нет, – ответил он и в голосе его звучали одновременно грусть и усмешка. – Я это заметил, дорогая…
– Ах, нет, ты меня неправильно понял! Я вовсе не хотела обидеть тебя, пойми! Ты же не думаешь так, а, Дики?
– Нет, конечно, нет, – вздохнул он.
– Милый, добрый мой Дики! – она снисходительно потрепала его по щеке. – Так значит, ты разрешаешь мне ехать, да? Нет, послушай, ты ведь сам видишь, какая я стала бестолковая и раздражительная, а все потому, что мне нужна перемена. И мне хочется поехать в Андовер, ты слышишь? Я хочу поехать!
– Да, дорогая, знаю. Но со дня смерти отца не прошло еще и шести недель, и мне кажется, что…
– Ну, пожалуйста, Дик, пожалуйста! Прошу, не говори нет! Ты делаешь меня такой несчастной! Ну, не будь же таким злым, Дики! Позволь мне поехать! Не запрещай!
– Я не запрещаю. Я просто прошу тебя остаться, Лавиния. А если тебе так нужна перемена, то готов отвезти тебя в Бат, еще куда-нибудь, куда захочешь. Не обижай меня. Ехать сейчас в Андовер тебе просто неприлично.
– Бат, Бат!.. Что делать в Бате в это время года? Это, конечно, очень мило с твоей стороны, но я хочу в Андовер! Хочу повидать всех своих старых друзей. Хочу отдохнуть от дома. Здесь так мрачно и так ужасно скучно после… после смерти милорда!
– Ну, разумеется, ты поедешь, дорогая… Но только прошу помнить, ты в трауре и…
– Но именно об этом я и хотела бы забыть! О, Дики, ну не будь таким жестоким, умоляю!
– Нет, дорогая, конечно, нет.
– Ах, как же я рада! Как это мило с твоей стороны, Дики! Однако, признайся, в глубине души ты, наверное, рад избавиться от меня на недельку, а? – и, раскрыв веер, она кокетливо прикрыла им личико. Ричард не сдержал улыбки.
– Боюсь, что буду страшно скучать по тебе, дорогая.
– О!.. – она опустила веер. – Зато подумай, как ты обрадуешься моему приезду! И я, конечно, тоже! Да мне достаточно отдохнуть от этого дома хотя бы недельку и потом несколько месяцев я буду, как шелковая!
Лицо его смягчилось, он поймал ее руку в свою.
– Милая, если б я был уверен, что ты будешь скучать по мне…
– Конечно буду, Дик! Ой, умоляю, только не мни мне платья! Разве я не буду скучать о нем, а, Трейси?
Только тут Ричард вспомнил о присутствии своего шурина. Развернулся и направился к лестнице.
– Так вы твердо вознамерились похитить у меня жену? – шутливо спросил он.
Трейси не спеша спустился, открыл табакерку.
– Да, мне нужна хозяйка в доме, – ответил он, – и я просил ее, – тут он сделал паузу, – э-э… почтить Андовер своим присутствием. Могу ли надеяться увидеть вас своим гостем, в удобное вам время?
– Благодарю, но нет, пока нет… Сейчас, как вы понимаете, у меня нет настроения веселиться, о чем так мечтает моя бедная Лавиния.
Герцог отвесил ему легкий поклон и они все трое вышли на террасу. Лавиния смеялась и болтала без умолку – такого звонкого серебристого смеха Ричард не слышал уже давно. И за обедом она была и сердцем и душой их маленькой компании, мило кокетничала с мужем, старалась угодить ему во всем. Она своего добилась, а потому пребывала в отличном настроении, которое не могло испортить ничто, даже вино, случайно пролитое на новое шелковое платье.
Глава 6
БАТ, КВИН-СКВЕР, 29
Осень и зима пролетели как-то незаметно, и апрель застал Карстерсов в Бате, куда леди Лавиния все же вынудила мужа поехать, вопреки его желанию остаться в Уинчеме с Джоном. Сама Лавиния не слишком стремилась быть с ребенком и вполне удовлетворялась тем, что Ричард время от времени ездил в Уинчем проверить, все ли благополучно с сыном.
В целом она была довольна тем, как прошла зима. Ей удалось уговорить Ричарда открыть для приемов Уинчем-хаус на Мейфэар[7]7
Мейфэар – фешенебельный район лондонского Уэст-Энда.
[Закрыть], в городской резиденции графа, где она устроила несколько очень удачных вечеринок, а также собирала небольшие компании для игры в карты. Поклонников у нее было хоть отбавляй – ничто так не льстило ее маленькому тщеславному сердечку, как внимание мужчин. Карстерсу еще ни разу не удавалось войти в дом, не наткнувшись на какого-нибудь очередного ее обожателя, к счастью, по большей части они принадлежали, по его собственному грубоватому определению, к разряду «комнатных собачонок», и он не испытывал ревности и терпеливо сносил их присутствие в доме. Он был доволен, что Лавиния счастлива, и, устав от гостей, пытался убедить себя в том, что все остальное значения не имеет.
Единственное, что портило настроение Лавинии, так это хроническая нехватка денег. И не то, чтобы она знала в чем отказ от мужа – были бы ее желания в рамках разумного. Однако фантазиям ее не было предела: она могла вдруг потребовать новый кабриолет, обитый изнутри бледно-голубым бархатом – не потому, что ее старый вдруг стал непригоден или обивка в нем поистрепалась, – вовсе нет, просто ей надоели малиновые подушки. Или же вдруг она могла захотеть какую-нибудь новую и безумно дорогую вещицу, а приобретя ее, через неделю совершенно к ней остывала.
Ричард безропотно дарил ей комнатных собачек (самых породистых), пажов-негритят, драгоценности и бесчисленное множество безделушек, за что она вознаграждала его сияющими улыбками и самыми нежными ласками. Но когда она потребовала перемебелировать Уинчем-хаус во французском придворном стиле и выбросить на помойку всю нынешнюю чудесную мебель времен королевы Анны, а вместе с ней – все старинные гобелены и бесчисленные ширмы и шторы, тут он проявил твердость, удивившую даже ее. Никогда, следуя ее прихотям, не позволит он менять что-либо в доме Джона. Ни стенания, ни слезы Лавинии не тронули сердца Ричарда, а когда она надулась и замолчала, он выбранил ее столь грубо, что она испугалась и унялась, впрочем, ненадолго.
Целую неделю грезила она лишь французскими креслами, а затем вдруг, как это уже часто случалось, охладела к затее и вскоре напрочь забыла о ней.
Ее счета от портных превосходили все мыслимое и немыслимое и принесли Ричарду немало бессонных ночей, однако она всегда так очаровательно каялась, что он просто не мог долго на нее сердиться, и в конечном счете пришел к выводу, что ему доставляет куда большее удовольствие тратить деньги на бесконечные прихоти жены, нежели на ее братьев. Она была то холодна, то пылала к нему страстью, то вдруг бросалась задабривать его и была при этом так мила и обольстительна, а назавтра злобно огрызалась, когда он заговаривал с ней.
В начале сезона он послушно вывозил ее на приемы и балы-маскарады, но затем она начала выезжать то с Эндрю, то с Робертом – оба они жили в городе – чью веселую компанию предпочитала несколько угрюмой заботливости мужа. Трейси бывал в Лондоне редко и задерживался всего на несколько дней, а потому Карстерсы, к великому облегчению Ричарда, видели его редко. Карстерс терпеть не мог полковника лорда Роберта Бельмануара, а уж герцога так просто ненавидел и не только по причине вечных насмешек, которые тот отпускал в его адрес, но из-за дурного влияния, которое Трейси оказывал на Лавинию. Ричард не на шутку ревновал его к жене и с трудом сдерживался, когда его светлость навещал миледи. Справедливо или нет, но только Трейси он винил во всех безумствах Лавинии и в ее периодических припадках гнева. Его светлость был человеком проницательным, вскоре догадался об этом, и с издевательским упорством стал дразнить Ричарда, всячески поощряя экстравагантные выходки сестры и неизменно навещая ее всякий раз, когда бывал в городе.
Карстерс никогда не знал, когда ждать родственника – тот заявлялся к ним в лондонский дом без всякого предупреждения и столь же неожиданно уезжал. Никто не знал, задержится ли он на день или дольше, никто не удивлялся, видя его в городе в то время, как по всем подсчетам он должен был бы находиться в Париже. Люди лишь пожимали плечами и обменивались многозначительными взглядами, бормоча при этом: «Дьявол Бельмануар!», и гадали о том, какую новую интригу он затеял.
А потому Ричард нисколько не огорчился, когда миледи вдруг надоел Лондон и охватило желание немедленно, сейчас же отправиться в Бат. В глубине души он надеялся, что она вернется в Уинчем, однако Лавиния не выразила такого стремления, и он, подавив тоску о доме, запер свой лондонский особняк и отвез жену со всем ее багажом в Бат, где поселил на Квин-сквер, в одном из самых элегантных меблированных домов города.
Леди Лавиния сперва была совершенно очарована местом, не уставала восхищаться домом и мастерством французского портного, которого удалось обнаружить.
Но счета, поступающие от этого портного, оказались просто чудовищными, а гостиная в доме – недостаточно вместительной для приемов, которые она планировала устраивать. Морской воздух действовал на нее как-то слишком расслабляюще и она была подвержена постоянному «воздействию испарений», которые производили отрицательный эффект как на нее самое, так и на всех домашних. К вечеру у нее начинала страшно болеть голова – как никогда не болела в Лондоне, а от сырости развилась простуда. Мало того, прибытие в город некой весьма привлекательной и чрезвычайно богатой вдовы доставило ей немало горьких минут, что еще больше способствовало скверному настроению.
Однажды днем она лежала на кушетке в своем белом с позолотой будуаре – увы! страсть к французской мебели улетучилась навеки – с флаконом нюхательных солей в руке и bona fide[8]8
Bona fide (лат.) – добросовестная, честная, неподдельная.
[Закрыть] головной болью, как вдруг дверь отворилась и в комнату вошел Трейси.
– Боже мой! – слабым голосом произнесла она и откупорила флакончик.
Это был первый визит его светлости со времени прибытия Лавинии в Бат, и она еще не забыла, как вежливо, но твердо отверг он посланное сестрой приглашение. Склонившись над вялой ручкой, которую протянула ему Лавиния, он оглядел ее с головы до ног.
– Сожалею, что застал тебя не в самом блестящем расположении духа и тела, дорогая сестра, – вкрадчиво протянул он.
– Ничего страшного, один из этих дурацких приступов мигрени… Мне все время здесь плохо, к тому же в этом доме так душно, – капризно пожаловалась она.
– Тебе следовало бы попринимать ванны, – заметил он, разглядывая через лорнет кресло, на которое она ему указала. – Слишком неустойчивое на вид, дорогая, я предпочел бы кушетку, – он подошел к маленькой софе и уселся.
– Однако скажи, как долго ты собираешься пробыть в Бате? – спросила Лавиния.
– Я прибыл во вторник, на той неделе.
Леди Лавиния возмутилась.
– В прошлый вторник?! Так ты здесь уже десять дней и до сих пор не нашел времени навестить меня?
Его светлость был, казалось, целиком поглощен рассматриванием своих рук – таких белых на фоне ниспадающих кружевных манжет.
– Мне было чем заняться, – холодно ответил он.
Лавиния поправила подушки, и книга проповедей, которую она пыталась читать, соскользнула на пол.
– Выходит, ты навещаешь меня только когда тебе удобно? Почему ты отказался от моего приглашения? – в голосе ее звучали визгливые истерические нотки, верный признак закипающего гнева.
– Лавиния, дорогая, если ты начнешь демонстрировать свой вздорный характер, я тотчас уйду, так что будь осторожней. Надеюсь, ты понимаешь, что общество твоего образцового мужа, сколь бы благотворным оно ни являлось, действует на меня удручающе. Честно говоря, меня удивило твое письмо.
– Должно быть, ты поспешил сестре на помощь, – раздраженно заметила она, откидываясь на подушки. – Полагаю, все это время ты посещал танцульки этой женщины, Молести? Господи! Нет, ей-Богу, все вы, мужчины, просто посходили с ума!
Лицо его светлости озарила хитрая понимающая улыбка.
– Так вот что тебя удручает! Понимаю…
– Ах, нет, совсем не то! – она покраснела. – С чего ты взял, понять не могу? Лично я не нахожу в ней ничего такого особенного, а то, что мужчины так и вьются вокруг нее, нахожу просто глупым и отвратительным! Так, хорошо, прекрасно! Что же ты молчишь? Ты тоже находишь ее очаровательной?
– По правде сказать, дорогая, я видел эту даму лишь мельком. Был слишком занят и вовсе не интересовался женщинами, за исключением одной…
– Ты и прежде так говорил… Так ты что же, никак надумал жениться? Боже, мне жаль эту девушку! – Лавиния насмешливо улыбнулась, но было ясно, что она заинтригована.
Его светлость ничуть не смутился.
– Я не планирую брака, Лавиния, так что все твои тревоги напрасны. Просто я встретил девушку… нет, скорее, даже ребенка… И не успокоюсь, пока не заполучу ее.
– Боже! Очередная фермерская дочка?
– Нет, дорогая сестрица, не очередная фермерская девочка. Леди.
– Господь, спаси ее! А кто такая? Где живет?
– В Сассексе. А вот имени ее я тебе не скажу.
Ее светлость злобно лягнула подушку, отчего та свалилась на пол, и огрызнулась:
– Ах, да как тебе будет угодно! Я от любопытства вовсе не умираю!
– Вон оно как… – тонкие губы Трейси иронически скривились, и леди Лавиния почувствовала неукротимое желание запустить ему в голову флакончиком с нюхательными солями. Но она знала, что злиться на Трейси более чем бесполезно, а потому демонстративно зевнула в надежде, что это раздражит его. Если даже это и произошло, никакого удовлетворения она не получила, поскольку брат продолжал совершенно невозмутимым тоном:
– Она самый лакомый кусочек из всех, что доводилось видеть мужчине, и клянусь, под этим льдом самая что ни на есть пылкая кровь!
– А что, если девушка откажет во взаимности вашей светлости? – насмешливо спросила Лавиния и с удовлетворением отметила, что брат нахмурился.
Тонкие брови сошлись над изящно вогнутой переносицей, глаза сверкнули, а над чувственной нижней губой хищно блеснула полоска белых зубов. Пальцы впились в табакерку и она физически ощутила, как он весь возбудился. Впрочем, длилось это не более секунды – брови разгладились, пальцы разжались, и он снова улыбнулся, глядя на сестру.
– Пока она холодна, – сознался он, – однако, надеюсь, что со временем станет податливей. Даже не надеюсь, а просто уверен, Лавиния, потому как у меня имеется кое-какой опыт в обращении с вашим столь пленительным, но капризным полом.
– Не сомневаюсь. И где ты повстречал эту несговорчивую красавицу?
– В Памп-Рум.
– Боже! Ну, так опиши ее!
– С восторгом. Она выше тебя ростом и темненькая. Волосы словно сумрачное черное облако и вьются надо лбом и маленькими ушками чертовски соблазнительным образом. Глаза карие, но в них сверкают искорки чистого янтаря, и в то же время они такие темные, бархатные…
Миледи поднесла к носику флакон с солями.
– Однако, мне кажется, я тебя утомляю. Влюбленный мужчина, дорогая моя Лавиния…
Тут она снова вскинулась.
– Влюбленный? Ты? Но это же полный нонсенс! Чепуха! Тебе неведомо, что означает это слово. Ты… ты словно рыба, страсти в тебе не больше, чем в рыбе, и сердца тоже, и…
– Ах, оставим эти перечисления, прошу тебя! Да, я влип, это несомненно, но смею надеяться, что уж мозгов-то у меня побольше, чем в рыбе!..
– О, да! – взвизгнула она. – Только это ум, нацеленный на зло, можешь мне поверить!
– Очень мило с твоей стороны…
– И страсть, которую ты теперь испытываешь, не имеет ничего общего с любовью. Это… это…
– Прости, дорогая, но в данный момент я напрочь лишен каких-либо сильных эмоций, так что твое замечание…
– О, Трейси, Трейси, вот видишь, мы уже с тобой ссоримся! – в отчаянии воскликнула она. – Ах, ну почему, почему?..
– Ты заблуждаешься, дорогая. Это не что иное, как обмен комплиментами. Я вовсе не желаю мешать тебе упиваться своим несчастным состоянием.
Губы ее дрожали.
– Хорошо. Продолжай, Трейси, продолжай!
– Прекрасно. Итак, глаза я вроде бы описал?
– Весьма многословно и скучно.
– Тогда попробую быть кратким. Губки у нее так и просят поцелуя, более соблазнительных губок я в жизни не видел…
– Несмотря на свой столь обширный опыт, – не удержалась и съязвила она.
Он иронически кивнул.
– Вообще она очень живая и веселая, словно молодой жеребенок. Всего-то и надо, что подстегнуть…
– Есть ли нужда подстегивать? Мне всегда казалось, что…
– Ты, как всегда, права, моя дорогая Лавиния, нужды подстегивать нет. Девушек укрощают. Позволь поблагодарить за то, что ты поправила мою столь неловкую метафору.
– Ах, оставь!
– Буду краток. Лед нужно сломать. Процесс укрощения может оказаться весьма занятным.
– Вот как? – она взглянула на него с любопытством.
– Разумеется. Убежден, что это вполне возможно. Я своего добьюсь.
– А что, если она тебя отвергнет?
Тяжелые веки поднялись над зелеными глазами.
– У нее не будет выбора.
Леди Лавиния вздрогнула и села на кушетке.
– Ах, Трейси! И не стыдно тебе, а?.. Надеюсь, – усмехнувшись, продолжила она, – ты не собираешься похищать эту девушку?
– Именно это и собираюсь, – кивнул он.
Услышав подобное откровение, она так и ахнула.
– Господи, да ты с ума сошел! Похитить леди? Это же не простая крестьянская девка, Трейси! Умоляю тебя, не делай глупостей! И потом, как именно ты собираешься ее похитить?
– Вот это, дорогая, я еще не решил. Однако не думаю, что навлеку на себя слишком уж большие неприятности.
– Но ради всего святого, Трейси, разве у девушки нет защитников? Ни братьев? Ни отца?
– Отец имеется, – вполголоса заметил Трейси. – Он-то и привез ее сюда. Однако слово его мало что значит, и, что самое главное, он из тех, кто трусливо повинуется. Если я возникну в его поле зрения, что ж, на ней, в крайнем случае, можно и жениться. Но, честно говоря, я этого не хочу. По крайней мере, пока.
– Господи, Трейси, ты вообразил, что живешь в средневековье! Теперь такие штучки с рук не сойдут, можешь мне поверить. И потом, вспомни, какую фамилию ты носишь! Хочешь, чтоб дело закончилось скандалом? – она беспомощно умолкла и смотрела, как он щелчком пальца сбивает с галстука крошки табака. – О, Трейси, ты затеваешь слишком опасную игру! Умоляю, подумай хорошенько!
– Ей-Богу, Лавиния, ты меня изумляешь! Мне кажется, я вполне способен позаботиться о себе и собственной чести.
– Ах, ну довольно смеяться! – воскликнула она. – Иногда мне кажется, я тебя ненавижу!
– Ты становишься все забавней, дорогая!
Она характерным жестом поднесла тыльную сторону ладони к глазам.
– Как же я рассердилась! – она нервно рассмеялась. – Не дуйся на меня. Просто я не слишком хорошо себя чувствую.
– Тебе следует попробовать ванны, – повторил он.
– Ах, я только и знаю, что пробую! Кстати, ты напомнил, что мне следовало б взглянуть на твою красотку.
– Она вряд ли к тебе приедет, – заметил он. – Она вообще крайне редко появляется в свете.
– Что? Она religiense[9]9
Religiese (фр.) – религиозна.
[Закрыть]?
– Religiense? Господи, ничего подобного!
– Но не ходить даже в Румс…
– Она здесь с тетушкой, а та больна. Поэтому они редко появляются на людях.
– Ах, это просто ужасно! Однако в Румс она все же бывает. Ты ведь сам говорил, что познакомился с ней там.
– Да, – холодно признался он. – Именно по этой причине она теперь избегает туда заглядывать.
– О, Трейси, бедняжка мой! – с состраданием воскликнула сестра. – Как же ты будешь волочиться за ней, раз она не проявляет к тебе расположения?
– Нельзя сказать, что нет.
– Вот как? Но тогда…
– Скорее, она меня боится. Однако заинтригована. Я, как ты выразилась, волочусь за ней ради ее собственного, ну и моего, конечно, блага. Но через несколько дней они уезжают. И тогда rons![10]10
Rons (фр.) – посмотрим, увидим.
[Закрыть] – он поднялся. – А где же наш честный Дик?
– Не смей так гнусно называть его! Я этого не потерплю!
– Гнусно, дорогая? Гнусно? Но, насколько я понимаю, у тебя не появилось пока оснований называть его бесчестным Диком, а?
– Не смей, слышишь, не смей! – заверещала она и прикрыла уши руками.
Его светлость тихо засмеялся.
– Ох, Лавиния, советую тебе поскорей избавиться от этих мигреней, ибо поверь мне, это самый верный способ надоесть мужчине.
– Убирайся! Уходи! – кричала она. – Ты меня дразнишь и дразнишь, пока это не становится уже совершенно невыносимым, а я вовсе не хочу быть сварливой! Пожалуйста, прошу тебя, уйди!
– Я как раз собирался это сделать, дорогая. Надеюсь, ты изыщешь средства к излечению до моего следующего приезда. Прошу, передай мой привет дос… достопочтенному Дику.
Она протянула брату ручку.
– Приезжай поскорей! – умоляющим тоном протянула она. – Завтра мне будет лучше. А сегодня так разболелась голова, что я уже плакать готова от боли и отчаяния!
– К сожалению, я намереваюсь покинуть Бат через день-другой. Но ничто не может доставить мне большего удовольствия, чем исполнить твое пожелание, – он педантично расцеловал ее пальчики и направился к выходу. У двери остановился и обернулся с насмешливой улыбкой. – Кстати, зовут ее… Диана, – и с этими словами герцог вышел, отвесив поклон, а Лавиния зарылась лицом в подушки и зарыдала.
Именно в этой позе нашел ее Ричард минут двадцать спустя и был так нежен и проявил такое сочувствие, что вскоре она утешилась и они очень мило провели вечер за игрой в пикет.
В разгар игры она вдруг схватила его за запястье.
– Дики! Знаешь, Дики, мне так хочется домой!
– Домой? Что ты имеешь в виду? Не…
– Да-да, в Уинчем! Почему бы нет?
– Ты и правда этого хочешь, дорогая? – голос его дрожал от радостного изумления, карты выпали из рук.
– Да, хочу! Но только отвези меня туда поскорее, пока я не передумала. В Уинчеме всегда так хорошо спалось, а здесь я ночи напролет не смыкаю глаз и голова так страшно болит! Отвези меня домой, и я постараюсь быть лучшей женой, чем прежде… О, Дики, как я была капризна и огорчала тебя! Но я не хотела… Почему ты мне позволял? – быстро обогнув стол, она опустилась перед мужем на колени, не обращая ни малейшего внимания на смятые оборки платья. – Я подлая, эгоистичная женщина! – в голосе ее звучало искреннее отвращение к себе. – Но я обязательно исправлюсь, обещаю! Ты не должен позволять мне быть плохой, слышишь, Дики? Не должен!
Он обнял жену за круглые плечи и нежно привлек к себе.
– Вот приедем в Уинчем и обещаю, что буду страшно суров с тобой, милая, – сказал он и засмеялся, пытаясь таким образом скрыть глубокое волнение, охватившее его. – И сделаю из тебя образцовую жену и хозяйку.
– И я научусь сбивать масло, – подхватила она, – и буду носить домашнее платье из канифаса с муслиновым фартуком и наколкой! О, да-да, именно, платье из канифаса! – вскочив, она весело закружилась по комнате. – Я буду в нем само очарование, верно, Ричард?
– Совершенно прелестной, Лавиния!
– Непременно! Ах, так едем же домой, прямо сейчас! Только сперва мне надо забрать несколько новых платьев у Маргериты.
– Чтобы сбивать в них масло, дорогая? – не удержался он.
Она не обратила внимания на эту его ремарку.
– Да, домашнее платье… А что, если сшить его из шелкового газа, или простегать нижнюю юбку? Или то и другое вместе?.. – она задумалась. – Знаешь, Дики, я стану законодательницей сельской моды!
В ответ Дики только вздохнул.
