Текст книги "Переполох в Бате"
Автор книги: Джорджетт Хейер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
Глава XVII
Так как во время ожидания приема в зеленом салоне мистер Монкслей был занят тем, что репетировал про себя вступительную речь, этот совершенно неожиданный вопрос вывел его из равновесия. Он заморгал глазами и запнулся:
– Он не отвратителен. Он в высшей степени моден!
– Не вздумайте в нем вновь показаться мне на глаза.
Мистер Монкслей, задетый за живое, заколебался. С одной стороны, он испытывал сильнейший соблазн вступить в спор по поводу жилета; с другой стороны, ему был дан намек на то, что он может начать свою речь. Он решил ответить на поданную вовремя реплику, вновь шумно вдохнул воздух и произнес, пожалуй, слишком высоким голосом и значительно быстрее, чем намеревался это сделать:
– Кузен Ротерхэм! Вполне возможно, вы захотите прервать мой визит. Однако предупреждаю заранее: хотя вам, может, и не понравится то, что я скажу, и не захочется отвечать на мой вопрос, я не позволю выгнать себя вон! Наш разговор совершенно необходим!
– Вас никто не выгоняет.
– Мне совершенно необходимо с вами поговорить! – заявил мистер Монкслей.
– Но вы и так уже говорите со мной, и как долго это будет продолжаться?
Запинаясь от негодования, мистер Монкслей сказал:
– Я пришел для того, чтобы попросить у вас денег! Хотя… Но мне не нужны ваши деньги…
– Боже Правый! Разве вы не задолжали никому?
– Нет, ничего подобного. Хотя, немного… – поправил он себя. – А если бы мне не пришлось тратиться на дорогу до Клейкросса, в карманах у меня было бы значительно больше денег. Но я в этом не виноват. Нет никакой возможности экономить, если человек должен мчаться через всю страну, тратить деньги на дорогу, но у меня не было иного выхода. Сначала я нанял экипаж, затем мне пришлось платить за билет на почтовую карету, давать чаевые охраннику и кучеру, затем нанять карету, чтобы доехать из Глостера сюда, и я вынужден просить, чтобы вы мне выдали аванс раньше обычного, или хотя бы одолжили денег. Очевидно, вы полагаете, что я должен был бы путешествовать на дилижансе, но…
– Неужели я так сказал?
– Нет, но…
– Вот и подождите, пока я это сделаю. Что именно вы хотите мне сказать?
– Кузен Ротерхэм! – начал юный мистер Монкслей вновь.
– Мы с вами не на митинге! – сказал Ротерхэм раздраженно. – Не говорите «кузен Ротерхэм» всякий раз, когда открываете свой рот. Говорите все, что хотите сказать, но как разумное существо. И сядьте!
Мистер Монкслей вспыхнул и подчинился, закусив губы. Он возмущенно поглядел на своего опекуна, сидевшего за столом и наблюдавшего за ним с едва заметной насмешкой. Жерар Монкслей прибыл в Клейкросс, горя негодованием, и, доведись Ротерхэму встретить его сразу же, он наверняка выложил бы ему все, что хотел, быстро и с достоинством. Однако сначала его продержали минут двадцать в гостиной, затем он был вынужден придержать свое красноречие и признать, что с деньгами у него не все в порядке, а теперь его просто призывали к порядку как мальчишку. Все это Монкслея совершенно обескуражило, но, поглядев на Ротерхэма, Жерар припомнил сразу все зло, которое он вынес от него, все злобные издевательские слова, которые были брошены ему в лицо, все жестокие уроки, которые тот ему преподнес – чувство обиды заставило его говорить смелее:
– Да, в придачу ко всему – это уже нечто! – произнес он, неожиданно сплетая руки на коленях.
– Что именно вы имеете в виду?
– О, вы прекрасно знаете. Вероятно, вы думаете, что я не осмелюсь высказать вам это! Но…
– Если бы я знал, то исправил бы ошибку! – воскликнул Ротерхэм. – В чем именно вы меня обвиняете? – Он заметил, что подопечный находится в сильном напряжении, поэтому заговорил властно, но со значительно меньшей строгостью. – Давайте, Жерар, ну не дуйтесь же! Что я, по-вашему, должен сделать?
– Да вы сделали все, чтобы удушить все мои амбиции! – ответил Жерар, пытаясь подавить в себе ярость.
Ротерхэм выглядел весьма озадаченно.
– Понятно! – сказал он сухо.
– Вы никогда не любили меня! У меня не было желания охотиться, заниматься боксом, играть в крикет, стрелять – или заниматься еще чем-то, что вам так нравилось. Пожалуй, только рыбная ловля… но и здесь вы чинили мне помехи, потому что запрещали мне брать ваши удочки, как будто я собирался их сломать. То есть…
– То есть вы собираетесь сказать, что однажды я весьма своеобразным методом отучил вас брать свои удочки, – жестко ответил ему Ротерхэм. – Если таким образом я погубил все ваши амбиции…
– Нет, не только! Я лишь… Ладно, в любом случае я не стал бы говорить об этом, если бы не масса других вещей. Когда я занимался в Итоне и у меня была возможность отправиться на каникулы на яхте вместе с друзьями – разве вы разрешили мне это сделать? Нет! Вы отослали меня к этому ужасному точильщику лишь потому, что поверили моему опекуну, а не мне, потому, что вам доставляло какое-то наслаждение мучить меня. А когда вы узнали, что я решил ехать в Оксфорд в компании друзей, то отправили меня в Кембридж! Разве это не издевательство!
Ротерхэм вытянул ноги, скрестил их и откинулся в кресле, разглядывая своего распаленного подопечного с усмешкой. Затем произнес:
– Я желаю разлучить вас с «вашими друзьями»? Продолжайте!
Этот ответ лишь раздул пламя, бушевавшее в груди мистера Монкслея:
– Вы признаете это! Я и так обо всем догадывался. Да, но вы отказались одолжить мне денег, чтобы я напечатал свои поэмы; более того, вы меня оскорбили.
– Неужели? – сказал Ротерхэм, слегка удивленный.
– Вы это прекрасно знаете. Вы сказали, что желаете, чтобы ваши капиталы были вложены в надежное предприятие.
– Это, конечно, было плохо с моей стороны. Вы должны винить в этом лишь мои плохие манеры. К сожалению, я никогда не мог блеснуть утонченным воспитанием. Однако не вижу, в чем именно я ущемил ваши амбиции. Менее чем через год вы достигнете совершеннолетия и тогда сами начнете платить за публикацию своих поэм.
– Так я и поступлю. И к тому же, – сказал Жерар вызывающе, – я сам буду выбирать себе друзей, буду ходить, куда хочу, и стану делать то, что хочу.
– Прекрасно! Кстати, разве я навязал вам кого-нибудь из друзей?
– Нет! Но вы упорно выступаете против моих друзей! Разрешили ли вы мне посетить Брайтон, когда лорд Гросмон попросил меня поехать вместе с ним? Нет, вы не позволили! Но это еще не худшее. В прошлом году, когда я вернулся в середине семестра, – после того как Бони сбежал с Эльбы, – я просил вас разрешить мне записаться в волонтеры. Разве вы меня послушали? Разве вы мне позволили? Разве…
– Нет, – прервал его неожиданно Ротерхэм. – Не разрешил.
Жерар, сбитый с толку этим неожиданным ответом, бросил на него свирепый взгляд.
– И кстати, счел, что вы – слабый духом человек, если так легко мне уступили, – добавил Ротерхэм.
Яркий румянец залил щеки Жерара. Он горячо заговорил:
– Я был вынужден подчиниться! Вы всегда имели надо мной власть! Я был вынужден сделать так, как вы мне приказывали, потому что вы оплачивали мое образование и платили за образование моего брата, и за Кембридж. И осмелься лишь я…
– Стоп! – В одном-единственном слове звучало столько ярости, что Жерар сник. Более Ротерхэм не сидел, развалившись в кресле, на лице его не осталось и следа улыбки. Вместо этого лицо приобрело столь неприятное выражение, что сердце Жерара бешено забилось и он почувствовал себя просто отвратительно. Ротерхэм наклонился вперед, одну руку он положил на стол, сжав ее в кулак. – Разве я вам чем-то угрожал? Ответьте мне!
– Нет! – сказал Жерар, и голос его сорвался. – Нет, но… я знал, что вы послали меня в Итон, а теперь и Ч-чарли…
– Да как же вы тогда осмеливаетесь со мной так разговаривать, вы, несносный болван? – сказал Ротерхэм твердо.
Жерар, весь красный от волнения, произнес:
– Извините, я не хотел… Конечно, я вам очень благодарен, кузен Ротерхэм!
– Если бы мне была нужна ваша признательность, я бы вам так и сказал, что все расходы по вашему образованию я взял на себя. Но я не желаю ее!
Жерар бросил на него быстрый взгляд:
– Я рад, что вы мне этого не говорите! Слушать лишний раз, как я вам обязан, – нет уж, увольте!..
– Да успокойтесь вы! Вы мне ничем не обязаны…
Жерар вновь взглянул на него, ошарашенный.
– Это вас удивляет, не так ли? Неужели вы воображаете себе, что мне есть дело до того, где именно вы получаете свое образование? Вы абсолютно не правы. Все, что меня беспокоило, так это чтобы дети получили такое же образование, как и их отец. Все, что я для вас сделал, я делал ради него, а не ради вас.
Совершенно обескураженный и унылый, Жерар пробормотал запинаясь:
– Я не знал, извините меня! Я не совсем верно выразил свои мысли, то есть не совсем то!..
Мистер Монкслей, вынужденный уже однажды принести извинения своему опекуну, теперь обнаружил, что бросить ему в лицо свое заключительное обвинение и сохранить его убедительность очень трудно. Он был поставлен в невыгодную позицию, и понимание этого факта повергло его в раздражение, но не преисполнило благородным негодованием. Он произнес мрачно:
– Вы разрушили мою жизнь! – Набравшись храбрости, Жерар посмотрел на Ротерхэма – тот слабо улыбался. Увидев, что с лица его исчезла угрожающая угрюмость и глаза больше не поблескивают яростным светом, а лицо приняло обычное выражение, Жерар с облегчением вздохнул. Однако он не воспользовался этим, чтобы внушить своему опекуну хотя бы каплю симпатии к себе. Покраснев, он сказал: – Вы находите смешным, что я осмелился вам все высказать?
– Чертовски смешным!
– Да, конечно, и все потому, что у вас чувствительности не больше, чем у камня; поэтому вы считаете, что и у других этого чувства нет.
– Хватит! Ну же! Я же сказал, что не люблю избыточных чувств. Нет, я не издеваюсь над вами. Просто я вижу, что дела обстоят значительно серьезнее, чем я полагал. Выпейте немного вина. А затем уже расскажите мне без всякой чепухи, чем же именно я вас так огорчил.
В словах не было и капли сочувствия, но голос, хотя и не выражавший эмоций, не был насмешлив. Жерар произнес сухо:
– Я не хочу! Я…
– Ну, я жду ясных объяснений!
Жерар взял бокал в дрожащую руку и залпом выпил содержимое. Ротерхэм вновь уселся в кресло за большой стол и поднял свой бокал.
– Ну и теперь – в нескольких словах – в чем дело?
– Вы знаете, в чем дело, – ответил Жерар с горечью. – Вы использовали свое положение, свое состояние – и лишили меня единственной девушки, которую я мог бы полюбить. – Он заметил, что Ротерхэм нахмурился, и добавил: – Мисс Лэйлхэм!
– Боже Правый!
Восклицание это вызвало изумление юноши, однако Жерар произнес:
– Вы прекрасно знали – должны были знать – что она…
– Да с чего вы это взяли? Но дело в том, что я ничего не знал. – Ротерхэм сделал паузу и, отхлебнув вина, поглядел на Жерара через край бокала. Брови его чуть нахмурились, глаза сузились, взгляд стал твердым. – Вероятно, мне стоило предупредить вас о моей помолвке. Мне жаль, что новость эта застала вас врасплох, но в вашем возрасте вы быстро оправитесь.
Речь эта, произнесенная весьма холодным тоном, ничуть не утешила страдания и муки первого любовного увлечения, испытанного молодым человеком. Было очевидно, что Ротерхэм полагает его страсть весьма мало значительным делом, предложение же поскорее обо всем забыть переполнило грудь Жерара возмущением – он ожидал, что его начнут утешать.
– Значит, это все, что вы мне хотите сказать? Мне следовало бы это предвидеть! «Забыть, оправиться…»
– Да, оправиться, – произнес Ротерхэм. Губы его искривились. – Я был бы больше потрясен вашим сообщением, если бы вы не стали разыгрывать передо мной этой глупой сцены. Помолвка была объявлена давно…
– Я приехал в Глостершир сразу же, как узнал об этом!.. – сказал Жерар, приподнимаясь с кресла. – Я не видел объявления. Когда приезжаю в Кембридж, то зачастую вообще не заглядываю в газету многие дни. Никто мне об этом не сообщил, пока миссис Малдон не спросила меня… не знаком ли я с будущей леди Ротерхэм. Я был изумлен, что вы помолвлены, но каков был мой ужас, мое остолбенение – когда мне сообщили, что ваша невеста – мисс Лэйлхэм!
– Как жаль, что вы до сих пор не находитесь в состоянии остолбенения, – прервал его Ротерхэм. – Да черт бы вас подрал совсем! Вы приехали в начале июня, сейчас август, ваша мать знала о моей помолвке, а вы говорите, что услышали об этом лишь несколько дней назад? Что-то не верится! Правда же в том, что вы сами нагнали на себя это возбуждение и попытались меня оскорбить.
Жерар встал, на щеках его вспыхнул румянец негодования:
– Вы раскаетесь в своих словах! Я не видел свою мать до вчерашнего дня и, когда узнал о помолвке, сразу же отправился на юг.
– Какого черта?
– Чтобы предотвратить это! – произнес Жерар яростно.
– Что именно?
– Вашу помолвку! Да, предотвратить!.. Вам ведь даже не приходило в голову, что я могу вставить палку в колеса.
– Да и сейчас не приходит.
– Посмотрим! Я знаю это так же точно, как то, что я стою перед вами…
– В последнем вы не будете настолько убеждены, если вовремя не прекратите свою болтовню!
– Вы не можете меня напугать, мой господин!
– Мне кажется, что вас можно утихомирить чем-нибудь вроде кляпа. И не называйте меня «мой господин»! Это звучит глупо.
– Меня не интересует совершенно, что вы думаете обо мне! Эмили вас не любит – не может вас любить! Вы силой заставили ее заключить с вами помолвку! Вы и ее мать!
Ротерхэм откинулся в кресле, насмешливая улыбка появилась на его губах.
– Неужели? Позвольте узнать, как именно вы предполагаете разорвать нашу помолвку?
– Я собираюсь повидаться с Эмили!
– О нет, этого-то вы и не сделаете!
– Хотел бы я знать, что мне помешает! Я прекрасно знаю, как именно было обставлено все это дело! Меня не оказалось рядом, а она – такая мягкая, скромная, такая беззащитная голубка, которая теперь бьется в когтях хищника! Именно так я думаю о леди Лэйлхэм – будь она проклята! Она – о! Она, я говорю вам… – Он оборвал себя на полуслове, потому что Ротерхэм разразился хохотом.
– О, не думаю, что в подобной ситуации голубка стала бы долго биться! – сказал он.
Жерар, белый от ярости, ударил кулаком по столу.
– О, вы не лишены чувства юмора. Это так же смешно, как вести к алтарю девушку, чье сердце отдано другому! Но вы этого не сделаете!
– Почему вы так решили? Значит, я должен поверить, что ее сердце отдано вам?
– Но это правда, Бог свидетель! С того момента, когда я впервые увидел ее на ассамблее, во время прошлого Рождества, мы привязались друг к другу.
– Вполне возможно. Она – красивая девушка, а вы – первый нахальный молодой человек, встретившийся на ее пути. Вы оба приятно пофлиртовали друг с другом. Я не в претензии.
– Это не было флиртом! Наше чувство было искренним. Когда она приехала в Лондон, где и приглянулась вам, наши чувства уже нашли неоднократное подтверждение. Если бы не ужасные претензии ее матери, которая не желала принимать мое предложение, в газете было бы опубликовано объявление не о вашей, а о моей помолвке.
– Что за смешные фантазии! Я не позволил бы, чтобы вы обручились с мисс Лэйлхэм или с кем-либо еще.
– Скорее всего, это так! Но я не принимаю вашего права на вмешательство в мою личную жизнь.
– Это не имеет никакого значения. Пока вы не станете совершеннолетним, я имею права на вас, разве вы не знаете? Я до сих пор не слишком-то ими пользовался, но скажу, что не позволю вам нарушить помолвку и повергать в смущение своим появлением мою будущую жену.
– Появлением! Ха! Итак, вы воображаете, что она будет смущена, кузен?
– Если вы разыграете перед ней подобную сцену – ее охватит лихорадка. А ведь она только-только оправляется от инфлюэнцы.
– Разве? – спросил Жерар. – Я знаю, что ее от меня спрятали: это я узнал в Черрифилд-плейс в тот же самый день. Я и не ожидал услышать ничего о нынешних делах Эмили от леди Лэйлхэм. Она сделала бы все возможное, чтобы я вообще не приближался к Эмили. А теперь вы пытаетесь скрыть от меня, где она находится.
– Не имею ничего против того, чтобы рассказать вам о том, где именно она сейчас, – ответил Ротерхэм. – Эмили находится у своей бабушки в Бате.
– В Бате! – воскликнул Жерар, и лицо его осветилось радостью.
– Да, в Бате. Но вы, мой дорогой Жерар, не поедете туда. Когда вы покинете этот дом, то вернетесь в Лондон или в Скарборо, если хотите: мне все равно.
– Ну уж нет! – возразил Жерар. – Не в вашей власти вынудить меня! Вы мне рассказали, где находится Эмили, и теперь я найду ее. Она должна сказать мне сама, что переменила объект своей страсти, что счастлива благодаря своей помолвке – только тогда я поверю в это. Я говорю вам это, потому что не желаю обманывать вас. Вы теперь не можете сказать, что я не предупреждал вас о своем намерении.
– Хватит, вы мне надоели! – сказал Ротерхэм, отбрасывая назад кресло и неожиданно поднимаясь на ноги. – Петушитесь, петушитесь, пока у меня хватает терпения. Когда же оно лопнет, вы будете ползать на коленях. Под всем этим фанфаронством так много страха, что достаточно одного моего взгляда – и вы съежитесь от испуга! – Он отрывисто расхохотался. – Вы не станете подчиняться моим приказам?! Хотел бы я посмотреть, как это будет происходить. Вы не устоите на ногах, если я устрою вам нагоняй!
Он замолчал и смерил пренебрежительным взглядом своего подопечного. Жерар был бел, как полотно своей рубашки, слегка дрожал и отрывисто дышал, но его горящие глаза не отрывались от лица Ротерхэма, руки судорожно сжимались, он прошептал:
– Я бы хотел убить вас!
– Не сомневаюсь. Вам, вероятно, хочется меня ударить, не так ли? Интересно, станете вы героически сопротивляться? Если хотите, можете здесь заночевать, но завтра уезжайте, откуда приехали.
– Да я ни за какие блага мира не останусь под одной крышей с вами, – выдохнул Жерар.
– Жерар, я сказал – хватит испытывать меня!
– Я покидаю Клейкросс сейчас же! – сказал, словно сплюнул, Жерар и направился к двери.
– Постойте! Мне кажется, вы о чем-то забыли! Ну же! – Жерар остановился и поглядел через плечо. – Вы сказали, что карманы ваши опустели после того, как промчались через всю страну. Как много я вам должен?
Жерар замер в нерешительности. Отвергнуть это предложение было бы очень эффектно и, пожалуй, он хотел бы сделать подобный жест; с другой стороны, ему предстояло оплатить дорожные расходы, да еще целый месяц впереди, прежде чем он получит деньги за следующий квартал. Драматическое восприятие ситуации стало ослабевать, и юноша произнес достаточно веселым тоном:
– О, я будут вам очень признателен, кузен, если вы одолжите мне фунтов пятьдесят.
– Неужели? А что же я вам тогда пошлю в следующем квартале?
– Можете не беспокоиться, я не попрошу у вас ни пенни вперед! – сказал Жерар торжественно.
– Да вы и не осмелитесь, разве не так? – сказал Ротерхэм, открывая секретер, стоявший в конце комнаты, и вынимая из него шкатулку. – Вам придется обратиться к своей матери. Ну ладно, раз уж частично моя вина, что вы оказались в стесненных финансовых обстоятельствах, я одолжу вам фунтов пятьдесят. Ну а когда в следующий раз вы пожелаете меня выбранить – сделайте это в письменном виде.
– Если вы отказываетесь мне дать вперед мои же собственные деньги, я приму ваши лишь в долг, – заявил Жерар. – Я все верну, как только достигну совершеннолетия.
– Как вам будет угодно, – пожал плечами Ротерхэм, открывая шкатулку с деньгами.
– Я оставлю вам расписку.
– Обязательно. Ручка у меня на столе.
Жерар бросил в его сторону взгляд, полный презрения, вытащил из ящика первый попавшийся лист бумаги и дрожащей рукой написал обязательство. Затем швырнул гусиное перо на стол и сказал:
– Я выполню это обязательство сразу же, как войду в права собственности. Ну а если сумею, то и гораздо быстрее. Я вам признателен. До свидания!
Затем он запихнул протянутые ему деньги в карман и поспешил вон из комнаты, с грохотом захлопнул за собой дверь. Ротерхэм убрал на место шкатулку и медленно вернулся за свой рабочий стол. Он взял расписку и начал рассеянно рвать ее на мелкие части; брови его были сдвинуты, губы сжаты.
Глава XVIII
Мистер Монкслей приехал в Бат затемно в весьма мрачном настроении. Когда юноша отдал распоряжение почтальону взять курс на Бат, он был вне себя от гнева, а сердце переполнял страх. Сцена, которую только что бедняга пережил, бросила его в дрожь, он был ввергнут в ярость острым языком Ротерхэма, только гордость удержала от нервного срыва и позволила скрыть охвативший его ужас под внешней бравадой.
Жерар был в одинаковой степени робким и необыкновенно чувствительным, а так как воображение его было острым и он был склонен к мрачного рода фантазиям, то воображал, что люди, о нем вообще не думавшие, его критикуют. Предчувствие юношу всегда страшило больше, чем само действие, а когда с ним обращались резко, он просто заболевал. Желание произвести впечатление человека значительного вызывало в результате впечатление полного отсутствия уверенности в себе, все это он пытался спрятать под нахальными манерами, что могло лишь вызвать презрение опекуна. Никогда еще не встречались люди, менее подходящие друг другу; Жерар совершенно не нравился Ротерхэму, но и худшего опекуна, чем он, трудно было найти для мальчика, вылепленного из смеси застенчивости и тщеславия. Жерар стремился произвести впечатление на своего опекуна, но в то же самое время боялся, что этот человек начнет его презирать, поэтому юношу и поверг в такой трепет тяжелый взгляд ярких твердых глаз. Взгляд Ротерхэма не выражал ни зла, ни высокомерия; в нем даже не было любопытства, но он совершенно выбил подопечного из колеи. У юноши было ощущение, что взгляд впился ему прямо в мозг, и опекун увидел сразу все то, что он пытался скрыть. Даже когда Ротерхэм был спокоен, Жерар чувствовал себя не в своей тарелке, а когда позже он увидел его в гневе, то просто пришел в ужас. Естественную резкость своего опекуна он принял за выражение неприязни; в каждом его отрывистом слове он читал угрозу; ну а уж если маркиз повышал голос, то Жерар был уверен, что краткая, но оскорбительная брань является лишь увертюрой к ужасному разносу. Тот факт, что единственный раз, когда заслуженное наказание все же настигло его, оно не оказалось ни ужасным, ни жестоким, странным образом юношу не разубедил. Он приписал необъяснимому чуду, что отделался легким испугом, потому что, по его убеждению, всякий раз, когда он раздражал Ротерхэма, то оказывался на волоске от наказания.
Сомнительно было, что Ротерхэм, с его крутым нравом и большой энергией, мог бы проникнуться симпатией к такому деликатному и нервному молодому человеку, как Жерар; однако он не был бы столь нетерпим к юноше, если бы тот не был склонен к нытью. Став опекуном, Ротерхэм поначалу приглашал его на разные сельские празднества, понимая, что, как бы ни раздражал его этот мальчишка, он все же обязан проявлять к нему интерес, обучая охоте, стрельбе из ружья, рыбной ловле, боксу. Но очень скоро он осознал, что Жерар не только не был ему благодарен, но, напротив, рассматривал эту заботу как тяжкую повинность. Ротерхэму все это быстро прискучило, да к тому же он услышал однажды, как после постыдно неудачного дня, проведенного в седле, в течение которого он, кажется, не избежал ни единого ухаба на своем пути, Жерар жаловался одному из слуг на невыносимый характер Ротерхэма. Ротерхэм, абсолютно равнодушный к восхищению или неодобрению, презирающий обман, ощутил приступ неожиданной усталости и начал смотреть на своего подопечного не только с полным безразличием, но с определенной долей презрения. Даже мягкость Жерара раздражала его. Ему больше нравился неунывающий Чарльз, чье стремление оказаться в какой-нибудь опасной ситуации заставило Ротерхэма заявить, что никогда в жизни он не позволит ему оставаться в его поместье; однако как только Чарльз перерос свое склонное к разрушительству младенчество, опекун сразу же приказал держать двери для него открытыми и взял его под свое крыло. Чарльз вызывал у него приступы гнева, но не презрения. Только что этого дьяволенка строго наказывали за то, что он подстроил идиотскую ловушку дворецкому, в результате которой была побита масса посуды, как полчаса спустя Чарльз врывался в комнату и заявлял, что только что стрелой, выпущенной из лука, подбил одного из павлинов. Чарли не находил ничего устрашающего во взгляде Ротерхэма, от которого его старшего брата начинало трясти; когда же ему начинали угрожать страшными наказаниями, мальчик лишь улыбался. Он был ужасно невезучим, безумно упрямым и совершенно не склонным уважать какие бы то ни было запреты. Ну а так как все эти хулиганские поступки обязательно вызывали очередной приступ гнева у опекуна, то ни Жерар, ни миссис Монкслей не могли понять, как это Чарли совершенно не боится Ротерхэма и не впадает в уныние.
– Кузен Ротерхэм любит таких людей, которые в состоянии ему противостоять, – говорил Чарльз. – Хотя он умеет настоять на своем.
Однако сегодня Ротерхэм был вовсе не склонен проявлять терпимость, с горечью подумал Жерар, не в состоянии понять той пропасти, которая отделяла его тщательно отрепетированную сцену неповиновения от природной отваги. Опекун впал в такой гнев, что несколько минут подряд Жерара буквально трясло от ругательств, непрерывным потоком срывавшихся с его губ. Жерару было совершенно не стыдно за свой поступок, но казалось, его вызов абсолютно не произвел впечатления на Ротерхэма. Юноша был зол, напуган, глубоко потрясен. Но по мере того как расстояние между ним и Клейкроссом увеличивалось, нормальное настроение его восстанавливалось, он перестал дрожать от сознания того, что посмел выразить неповиновение Ротерхэму, и начал обдумывать, каков будет результат подобного поведения. В конце концов Жерар решил, что вышел из этой ситуации вполне благополучно. Но от мысли, что он дал достойный отпор Ротерхэму, был один шаг до того, чтобы проникнуться уверенностью, что именно так он и сделал, потому ко времени прибытия в Бат юный Жерар Монкслей убедил себя, что сегодня он преподнес своему опекуну достойный урок.
Гостиницу Жерар выбрал в самом скромном районе города и расположился там с твердым намерением узнать адрес Эмили. Но прошло два дня, прежде чем он увидел ее входящей в Памп Рум вместе со своей бабушкой и лишь тогда наконец сумел приблизиться к ней. Задача обнаружить дом леди, чье имя он не знал, оказалась чрезвычайно сложной.
Эмили была очень удивлена встречей и оказала ему искренний и теплый прием. Жерар был для нее милым молодым человеком с приятными манерами, воплощением элегантности и обаяния. Он демонстрировал свою любовь к Эмили очень робко, и страсть его была выражена с таким почтением, что не вызвала ни малейшей тревоги у хорошенькой девушки. Во время пребывания в Лондоне Жерар Монкслей оказывал ей постоянные знаки внимания, именно с ним она начала впервые флиртовать. Эмили не слишком глубоко задумывалась над их отношениями и поэтому воспринимала его признания не более серьезно, чем свои собственные. Эмили помнила, что в течение недели ощущала себя весьма неважно, оттого что мама запретила им видеться, но в конце концов она оправилась от постигшего ее разочарования. И вскоре в толпе Пинксов, Тьюлипсов, Бо, Хай Стиклеров, с которыми она познакомилась, она забыла имя Жерар.
Однако девушке было приятно увидеть своего элегантного поклонника вновь, и она сразу же представила его бабушке.
Встреча с миссис Флор оказалась для Жерара Монкслея шоком, потому что, хотя мама часто говорила о леди Лэйлхэм как о вульгарной особе, он мало обращал на это внимания. Подобные характеристики не были исключительными в устах миссис Монкслей, которая начинала браниться с любой леди, встреченной на своем пути. Однако вульгарно-грубоватый вид миссис Флор, которая была облачена в ярко-пурпурные одежды, поразил его настолько, что он чуть не засмеялся. Но Жерар был хорошо воспитан, поэтому он сумел скрыть свое изумление и отвесил ей вежливый поклон.
Миссис Флор Жерар понравился. Ей нравились приличные молодые люди, а Жерар произвел на нее впечатление в высшей степени воспитанного молодого человека, к тому же он был одет с иголочки и выглядел респектабельным джентльменом. Однако ее острый взгляд сразу уловил страсть, когда он подошел к Эмили, поэтому пожилая дама решила держать ухо востро. Не будет никакого прока от того, что этот юнец станет волочиться за внучкой и вызовет волну сплетен в Бате. И не дай Бог, если они дойдут до ушей Ротерхэма! Поэтому, как только она услышала, как он спрашивает Эмили, будет ли та в Лоуэр Рум этим вечером, миссис Флор вмешалась и заявила, что Эмили должна остаться дома, чтобы сберечь силы для гала-бала в Сидней-Гарденз на следующий вечер. Жерар воспринял эти слова с должной вежливостью, но сама Эмили бурно воспротивилась запрету. В ее манерах было больше от протеста ребенка, которого лишили обещанного, чем от возмущения девушки, которой не дают возможности пофлиртовать со своим поклонником, поэтому миссис Флор заколебалась и сказала, что она еще посмотрит. Ей, естественно, и в голову не пришло, что Эмили может иметь сердечную привязанность к кому бы то ни было, кроме своего жениха, хотя она прекрасно понимала, что Эмили любила (хотя и в очень невинной форме) поощрять ухаживания своих поклонников, что было весьма некстати в нынешнем ее положении. Одно дело, когда девушка обходительно беседует с молодым человеком вроде Нэда Горинга, которого никто и никогда не заподозрил бы в том, что он может позволить себе некоторые вольности; и совсем другое дело – этот юноша, который, возможно, станет думать, что Эмили станет приветствовать его ухаживания.
После того как Жерар препроводил двух леди обратно на площадь Бофор и почтительно поцеловал руку миссис Флор, пожилая леди сказала Эмили, что, пожалуй, не стоит быть слишком дружелюбной и приваживать этого привлекательного молодого человека.
– Но он такой отличный танцор, бабуля! Неужели мне нельзя пообщаться с ним? Почему? – удивилась Эмма. – Он очень достойный молодой человек, вы же знаете.
– Дорогая, он производит прекрасное впечатление, но понравится ли Жерар его светлости? Об этом тебе надо думать почаще, ведь ты такая легкомысленная малышка.
– У лорда Ротерхэма не должно быть возражений! – заверила ее Эмили. – Жерар его подопечный. Они кузены.
Это придало делу некоторую ясность и заставило миссис Флор заметить, что зря Эмили не сказала ей обо всем раньше, тогда бы она наверняка пригласила мистера Монкслея поужинать с ними. Она взяла Эмили с собой на бал, и там они встретили мистера Жерара Монкслея, принаряженного, в вечернем костюме отличного покроя, его локоны были уложены и напомажены, а многочисленные складки на воротнике заставляли держать голову высоко вздернутой. Несколько молодых леди с повышенным вниманием наблюдали, как он пересекает зал; джентльмены не скрывали своих снисходительных улыбок, а мистер Гинет, безуспешно пытавшийся навязать свое общество леди, у которой не было партнера для танца буланже, поглядел на него с нескрываемой неприязнью.
