Текст книги "Апокалипсис"

Автор книги: Джордж Р.Р. Мартин

Соавторы: Орсон Скотт Кард,Кори Доктороу,Джин Родман Вулф,Джек Макдевит,Паоло Бачигалупи,Джон Джозеф Адамс,Нэнси (Ненси) Кресс,Элизабет Бир,Дейл Бейли,Кэрол Эмшвиллер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

Джеймс Ван Пелт
Последние О-формы

Перу Джеймса Ван Пелта принадлежит роман «Лето апокалипсиса» («Summer of Apocalypse») и около девяноста рассказов, публиковавшихся в «Analog», "Asimov's «Realm of Fantasy» и «Talebones». Кроме того, были выпущены два сборника писателя: "Бродяги и попрошайки– («Strangers and Beggars»), а также «Последние О-формы и другие рассказы» («The Last О-Forms and other Stories»).

Ван Пелт создавал серию произведений о движущихся медленнее света кораблях-ковчегах, уносящих беженцев с Земли, и во всех историях подразумевается, что люди спасаются от "генной чумы". Неожиданно автору пришло в голову, что не менее интересно будет описать происходящее на Земле.

Так появился рассказ "Последние О-формы", ставший финалистом премии "Небьюла". Действие в нем происходит в мире, где больше не рождаются нормальные дети. Все до одного мутанты, что и хорошо, и плохо для бродячего экзотического зверинца доктора Тревина…

Вокруг простиралась темная долина Миссисипи. Окна болот на горизонте поблескивали под луной как серебряные монетки, сверкавшие сквозь заросли черных деревьев или запутавшиеся в изгороди из рельсов, тянувшейся на много миль. В воздухе пахло сырым мхом и тухлой рыбой. Запах был тяжелым, как мокрое полотенце, но уж лучше такой, чем тот, что распространяется от клеток с животными к полудню, когда солнце бьет в брезентовую крышу фургонов, притулившихся в редкой тени. Ночные переезды удобнее. Тревин до минуты рассчитал расстояния. Скоро они проедут Рокси, затем почти подряд Гамбург, Макнейр и Гарристон. В Файетте есть симпатичная забегаловка, где можно позавтракать, но для этого пришлось бы свернуть с трассы, а стоит чуть задержаться, и они попадут в самую гущу утренних пробок под Виксбургом. Нет уж, надо ехать, ехать до следующего городка, который, может быть, спасет их шоу.

Он потянулся через сиденье к мешку с продуктами, лежавшему между ним и Каприс. Она спала, приткнувшись младенческой светлой головкой к двери. Крошечные ручки сжимали открытую на коленях "Одиссею" на древнегреческом. Если бы не спала, глянула бы на карту и с точностью до минуты сказала, сколько осталось ехать до Майерсвиля на той же скорости и сколько – с точностью до унции – дизеля осталось у них в баке. И взглядом пришпилила бы его к стене. "Почему бы тебе самому не сообразить?" – так и спрашивают глаза маленькой девочки. Он подумал, не припрятать ли телефонный справочник, который она подкладывает под себя, чтобы смотреть в окно. Будет тогда знать. Может, она и выглядит как двухлетняя, но на самом-то деле ей двенадцать, а душа у нее – сорокалетнего налогового инспектора.

На дне мешка, под пустой коробкой из-под пончиков, нашлась вяленая говядина. Перец почти забивал вкус, а о слабом металлическом привкусе, пробивавшемся сквозь него, лучше не думать. Кто знает, что это за мясо. Маловероятно, что где-то еще остались на забой коровы оригинального типа, или О-коровы.

За длинным изгибом дороги из мрака выплыл знак ограничения скорости в пределах города. Тревин притормозил и поехал медленнее. Полиция Рокси пользовалась недоброй славой за искусные ловушки для нарушителей, а денег, чтобы откупиться, у него не хватит. В зеркале заднего вида показались подтянувшиеся ближе машины – второй фургон и легковушка с командой подсобных рабочих мастера Харди.

На пустом перекрестке Рокси мигал желтым светофор, а под редкими фонарями виднелись ряды запертых наглухо магазинов. Четыре квартала по центру города, еще миля мимо обветшалых домов и выстроившихся вдоль дороги трейлеров, мимо дворов, где в лунном свете мелькали сломанные стиральные машины и кипы угольных брикетов. Из-за решетчатой изгороди машину Тревина облаяли. Он притормозил, чтобы поглядеть, кто это. Профессиональное любопытство. В свете фонаря над крыльцом животное напоминало О-пса, оригинальную форму, причем старую, судя по неуклюжим движениям. Таких уже немного осталось. После появления мутагена… Тревин задумался, как хозяин, который держит О-собаку во дворе, ладит с соседями – не завидуют ли ему.

Младенческий голосок возгласил:

– Если в Майерсвиле мы не наберем двух тысяч шестисот долларов, придется продавать фургон, папа.

– Никогда не называй меня папой, слышишь! – Он молча проехал длинный изгиб. На двухполосных шоссе часто нет обочины, так что отвлекаться на повороте небезопасно. – Я думал, ты спишь. И между прочим, хватит и тысячи.

Каприс закрыла книгу. В темноте кабины Тревин не видел ее глаз, но знал, что они холодны, как голубой арктический лед. Она сказала:

– На дизельное топливо тысячи, конечно, хватит, но мы уже сколько недель не платили по счетам. Подсобники не потерпят новой задержки жалованья, после того, что ты им наобещал в Галфпорте. Квартальный налог просрочен, а федералов, в отличие от прочих кредиторов, не уговоришь потерпеть пару месяцев. Корма для животных хватит дней на десять, но тигрозели и крокомыши нужно свежее мясо, они без него подохнут. В две шестьсот мы уложимся, но только-только.

Тревин ощерился. Он уже много лет не умилялся младенческому голоску и детской картавости, а смысл ее слов почти всегда состоял в критике или сарказме. Жить рядом с ней – все равно что постоянно держать при полной неуверенности в себе адвоката ростом с бутылку.

– Стало быть, нам надо налопатить… – он наморщил лоб, – две тысячи шестьсот разделить на четыре с половиной…

– Пятьсот семьдесят восемь. И у тебя еще останется лишний доллар на чашку кофе, – подсказала Каприс. – Столько мы не набирали с прошлой осенней ярмарки, но и тогда заработали только на том, что в Натчезе раньше времени закрылся праздник пивоваров. Хвала Всевышнему за Луизиану с ее антиалкогольным законодательством! Нам пора признать, что шоу прогорело, избавиться от инвентаря, продать оборудование и расплатиться с работниками.

Она повернула к себе лампочку, укрепленную на гибком штативе на приборной доске, и снова открыла книгу.

– Если мы продержимся до Роздэйла… – Он помнил визит в Роздэйл семилетней давности. Городок тогда зазывал их. Присылал письма и е-мэйлы. Выслали в Новый Орлеан комитет встречающих, включив в него красавицу брюнетку, которая за обедом ущипнула его под столом.

– Не продержимся, – отрезала Каприс.

Тревин вспомнил, как приятно было ощутить на бедре ее горячую руку. Он тогда чуть не подскочил на стуле, покраснев до ушей.

– Народ соберется на соевый фестиваль. Все из сои. Соевый пирог, соевое пиво, соевое мороженое… – Он хихикнул. – Надо почиститься. Я еще проедусь по главной улице с соевой королевой Роздэйла!

– Мы покойники. Пощупай свой пульс, – посоветовала она, не отрываясь от книги.

И соевая королева в Роздэйле тоже была приветлива и полна благодарности за то, что они привезли в город зверинец. Он задумался, не уехала ли она из города. Надо будет ее поискать.

– Да, если доживем до соевого фестиваля, то отменно заработаем. Я перекрашу фургоны. Одно хорошее представление, и мы снова на плаву. Народ любит, когда мы въезжаем в город с музыкой. Лучшее в мире шоу невиданных зверей! Помнишь, как о нас написали в "Ньюсуик"? Господи, вот это был день!

Он снова выглянул в окно. Луна уже коснулась горизонта и мчалась за ними, огромная, как надувной мяч, как начищенный до блеска поднос, катившийся вместе с ними сквозь ночь вниз по Миссисипи. Река лежала в двадцати милях западнее. Но и здесь ощущался запах речной дельты. Она еще сомневается, что они сделают большой сбор! "Я ей покажу, – думал он. – Сотру с младенческого личика эту презрительную усмешку. Я ей покажу – в Майерсвиле, а потом в Роздэйле. Деньги на столе не поместятся. Мешками будем грести. Она еще увидит". Он с ухмылкой вытянул еще один кусок говядины и сжевал, уже не замечая вкуса.

Тревин привел свой караван в Майерсвиль к половине одиннадцатого. Въезжая в город, он искал глазами афиши и плакаты. Коробку с ними он выслал заранее, за две недели, и если парень, которого он нанял, сделал свою работу, они должны висеть на каждом углу, но он увидел всего одну афишу, да и то разорванную чуть ли не пополам. Было несколько баннеров, приветствующих софтбольные команды, прибывшие на региональный весенний турнир, и отели украсились вывесками: "Мест нет". Значит, толпа собралась. Он включил музыку, и она хлынула из колонки на крыше фургона. "Зоопарк в городе! Приходите посмотреть на зверей!" Но, кроме пары бездельников, сидевших перед парикмахерской и проводивших их холодными взглядами, никто, похоже, и не заметил их прибытия.

– Не могут же они играть в мяч сутки напролет, а, Каприс? Нужно же им чем-то заняться в перерывах между матчами.

Она хмыкнула. Рядом с ней на сиденье стоял открытый лэптоп, и она загоняла в гроссбух счета и расписки.

Ярмарочная площадь располагалась на северном краю городка, рядом со стадионом. Смотритель стоянки встретил их в воротах и взобрался на приступку, чтобы дотянуться до окна кабины.

Плата за место – сто долларов, – донеслось из-под широких полей соломенной шляпы, которая, если судить но ее виду, совершила немало кругосветных путешествий.

Тревин побарабанил пальцами по баранке, но сохранил спокойствие.

– Мы внесли плату вперед.

Смотритель пожал плечами:

– Сто долларов, или ищите себе другое место.

Каприс через колени Тревина подтянулась к окну и спросила, старательно подражая мужскому голосу:

– Чек выписывать на Майерсвильскую городскую стоянку или на округ Иссаквена?

Опешивший смотритель поднял голову так резко, что она не успела пригнуться. Его старое лицо было таким же пыльным, как и шляпа.

– Наличные. Чеков не принимаем.

– Так я и думала, – сказала она Тревину, отодвигаясь от окна. – Дай ему двадцатку. И потребуй, чтобы обеспечил переносный туалет и электричество. Мы их заказывали.

Тревин швырнул смотрителю бумажку, и тот поймал ее на лету, спрыгивая с подножки.

– Эй, мистер, – спросил он, – сколько лет вашей малышке?

– Миллион десять, засранец, – буркнул Тревин, отпуская сцепление громоздкой машины. – Я тебе говорил не показываться никому на глаза! Наживем беду, если местные узнают, что у нас за бухгалтера мутант. Существует, знаешь ли, трудовое законодательство. И вообще, зачем ты велела мне дать ему деньги? На них можно было купить мяса дня на два.

Каприс, встав на колени, выглядывала в окно.

– Он сторож, а со сторожами лучше не ссориться. Эге, они здесь расчистили местность. В прошлый раз, когда мы здесь были, между стоянкой и рекой росли деревья.

Тревин налег на баранку. На малой скорости машина с трудом слушалась руля.

– Кому нужны кусты и деревья рядом с местом, где играют в софтбол? Один неудачный бросок, и мяч навсегда пропадает в зарослях…

За ярмарочным полем начиналась насыпная дамба – до самой Миссисипи, лежавшей в ста ярдах широкой грязной равниной, размеченной полосами грязно-серой пены, тающей под утренним солнцем. Вверх по течению, гак далеко, что не слышно было тарахтения двигателя, ползла баржа. Тревин с одобрением отметил протянувшуюся на сколько видел глаз десятифутовую решетчатую загородку между собой и рекой. Кто знает, какие твари выползают оттуда по ночам?

Как всегда, почти целый день ушел на то, чтобы устроиться на новом месте. Клетки в восемь футов высотой с крупными животными, вонявшие горячим мехом и немытыми поддонами, первыми достали из полутрейлеров. Сонная, полумертвая на вид тигрозель – длинноногое копытное, на плечах которой при почти полном отсутствии шеи торчала внушительная саблезубая морда, едва приоткрыла глаза, когда ее клетку опускали на вязкую землю, и тихонько загуркала. Тревин проверил поилку.

– Сразу завесьте ее брезентом, – приказал он мастеру Харперу – крупному брюзгливому мужчине, носившему наизнанку старую футболку с рок-концерта. – В этом трейлере жара градусов сто двадцать, – добавил Тревин.

Любовно поглядывая на тигрозель, он вспоминал, как купил ее на иллинойской ферме. Она – один из первых родившихся в Америке мутантов. Это было еще до того, как мутаген распознали и дали ему название. Еще до того, как он превратился в эпидемию. Сестричка тигрозели была почти такой же необыкновенной – толстые ноги, чешуйчатая шкура и длинная, узкая голова гончей, – но фермер прирезал ее прежде, чем подоспел Тревин. Их мать, обыкновеннейшая корова, жевала жвачку, со смутным недоумением глядя на своих деток.

– Что за чертовщина с моей коровой? – все повторял тот фермер, пока они торговались. Когда Тревин ему заплатил, он спросил: – Позвонить вам, если родится еще что-нибудь чудное?

Тревин почуял прибыль. Он брал по двадцать долларов с посетителя и получал по десять тысяч в неделю в июне и в июле, показывая тигрозель в кузове своего пикапа. "Может, – думал он, – я и не семи пядей во лбу, но зато умею делать деньги". К концу того лета родился "Экзотический разъездной зверинец доктора Тревина". В тот год Каприс ездила рядом с ним в детском креслице. Ее мама умерла при родах. В августе они ехали на север, из Сенотобии к Мемфису, и тогда одиннадцатимесячная Каприс сказала свои первые слова: "Разве здесь разрешена скорость восемьдесят в час?" Уже тогда в ее голоске звучала злая ирония. Тревин чуть не перевернул фургон.

Крокомышь, когда ее вынимали, рычала и грызла прутья решетки, колотясь мохнатым рылом о металл. Налегая двухсотфунтовой тушей на дверцу, она едва не вывернула клетку из рук подсобных рабочих.

– Берегите руки! – рявкнул на подчиненных Харпер. – Не то, если захотите написать мамочке, будете привязывать карандаш к культе!

Следом выгрузили остальных животных: ежеящерицу, деформированную лягушку-быка, постоянно менявшую цвета своей влажной бородавчатой кожи, гуся-единорога величиной с дикую индейку, расхаживавшего на четырех тонких ногах, горстями разбрасывая мохнатые перья, растущие под блестящим перламутровым рогом, и всех остальных малышей-мутантов – неузнаваемое потомство кошек, белок, лошадей, обезьян, тюленей и других животных, собранных Тревином для своего зверинца. Большие и маленькие клетки, аквариумы, террариумы, маленькие загоны, птичьи клетки, шесты с привязью – все, что нужно для выставки.

К закату устроили и накормили последнее животное. Над крышами трейлеров развевались цирковые флаги. На столбах развесили громкоговорители.

Сторож побродил среди клеток, глубоко засунув руки в карманы. Он держался свободно и дружелюбно, будто и не он поутру нагрел их на двадцатку.

– Если вы здесь останетесь на ночь, лучше после заката сидите по фургонам.

– Это еще почему? – подозрительно спросил Тревин.

Сторож мотнул головой в сторону реки, ставшей под закатным небом красной, как струя крови.

Пару дней назад вода высоко поднималась, выше изгороди. Дамба выдержала, но какой-нибудь зубастый мутоид мог плюхнуться на нашу сторону. До того дошло, что наступишь в лужу – и того гляди, кто-нибудь откусит от тебя кусман. Добровольцы из гражданской обороны каждый день обходят берега, выискивают самых неуживчивых тварей, но старушка Миссисипи – большая река. Ружье-то у вас есть?

Тревин пожал плечами:

– Бейсбольная бита. Может, нам повезет пополнить коллекцию. На турнир по софтболу большая толпа соберется?

– Двадцать две команды. Мы установили запасные скамьи для зрителей.

Тревин кивнул. Если запустить музыку с раннего утра, можно приманить зрителей, дожидающихся начала игры. Что может быть лучше небольшого развлечения по утренней прохладе?

Через пару минут сторож удалился. Тревин с удовольствием смотрел, как он уходит. У него сложилось впечатление, что старик высматривает, что бы стянуть.

После ужина Каприс забралась на верхнюю полку. С ее короткими ножками это было трудное предприятие. Тревин скинул с себя одеяло. В десять вечера температура все еще была за девяносто и ни намека на ветерок. Большая часть животных угомонилась. Только тигрозель все ворковала в своей клетке, испуская нежные мелодичные звуки, совсем не соответствующие ее свирепой наружности.

– Завтра на глаза не лезь, серьезно предупреждаю, – сказал Тревин, выключив свет. – Нечего народ распугивать.

Каприс громко фыркнула:

– Довольно забавно, что мне нельзя показываться на глаза в зверинце мутантов. Мне надоело скрываться, как какой-нибудь воровке. Еще пятьдесят лет, и таких, как ты, вообще не останется. Мог бы уже и смириться с неизбежностью. Я – это будущее.

Тревин заложил руки за голову и уставился вверх, на ее полку. Сквозь жалюзи на окне он слышал, как плещется Миссисипи. Вдали послышался крик зверя – нечто среднее между свистом и приступом кашля. Он попробовал вообразить, какое животное может издавать подобные звуки. Наконец он отозвался:

– Никому не нравятся люди-мутанты, по крайней мере те, что похожи на людей.

– А почему? – спросила она, и в голосе ее на этот раз не было сарказма. – Я вовсе не плохая, если со мной познакомиться. Мы могли бы поговорить о книгах или о философии. У меня есть разум – не только тело.

Зверь в темноте кричал снова и снова. Последний крик оборвался на середине. Кончину крикуна обозначил шум тяжелых ударов и плеск воды.

– Наверно, им грустно тебя видеть, Каприс.

– И тебе от меня грустно?

В темной кабине казалось, что говорит обычная двухлетка. Ему вспомнилось время, когда она действительно была маленькой, когда он еще считал ее нормальным ребенком, не зная, что она никогда не "вырастет", что анализ ДНК покажет, что она не человек. Когда она еще не разговаривала с ним свысока и не заставляла его чувствовать себя дураком под взглядом своих голубых кукольных глаз.

Когда он не запрещал ей называть его папой. Тогда ему казалось, что она немного похожа на свою мать. Он все еще видел след этого сходства, когда Каприс причесывала волосы или засыпала, дыша приоткрытым ртом, точно как ее мать. При мысли о тех временах у него перехватило горло.

– Нет, Каприс. Мне от тебя не грустно.

Через несколько часов, когда Каприс давно уснула, Тревин задремал и увидел сон, в котором его заворачивали в горячую простыню в турецкой бане. Отбросив простыню, он увидел вокруг себя толпу кредиторов, требовавших возврата долгов, – и никто из них не был человеком.

Тревис встал до рассвета, чтобы накормить животных. Едва ли не главное в содержании зоопарка – это выяснить, какое животное что ест. То, что родители были, скажем, лошадьми О-формы, вовсе не значит, что подойдет сено. Каприс вела для него подробное досье: вес животного, сколько корма оно съедает в день, какие витаминные добавки оказывают наилучшее действие. Такова проза жизни хозяина зверинца.

Он вывалил ведро кукурузы в кормушку свиногорба. Тот хрюкнул и выбрался из своей конуры, не похожий ни на свинью, ни на какое другое известное Тревину животное. Глаза-блюдца с благодарностью взглянули на хозяина, прежде чем зверь зарылся мордой в кормушку.

Он шел вдоль рядов. Мучные черви в одну клетку, крупа в другую. Кости от мясника. Собачий корм. Тухлая рыба. Гнилые овощи. Ячмень. Тигрозель попробовала кусок вырезки, который он бросил в клетку, облизнула мясо мягким язычком, так похожим на кошачий, и, деликатно откусив кусочек, довольно заворковала.

В конце ряда, обращенном к реке, две клетки оказались выбиты с подставок и смяты в лепешку. Черная кровь и куски мяса налипли на погнутые прутья, а животные, содержавшиеся в клетках – слепые создания с кожистыми крыльями, – пропали. Тревин вздохнул и обошел клетки, присматриваясь к земле. На влажном участке почвы отпечаталась перепончатая лапа – фут в поперечнике и четыре глубоких следа когтей. Пара не столь четких отпечатков нашлась ближе к реке. Тревин пощупал пальцем след, яму в полдюйма глубиной. Земля была влажной, но твердой. Понадобилось солидное усилие, чтобы вдавить в нее на полдюйма палец. Он подивился весу зверя и мысленно отметил, что на следующую ночь надо убрать клетки с мелкими животными в фургоны. Тревин опять вздохнул.

К восьми часам поле для софтбола было полно народа. Игроки разминались за ограждением. Как из-под земли вырастали палатки для игроков и киоски. Тревин улыбнулся и включил музыку. Над фургонами поднялся баннер: "ЭКЗОТИЧЕСКИЙ ЗВЕРИНЕЦ ДОКТОРА ТРЕВИНА! ЧУДЕСА ПРИРОДЫ! ПОУЧИТЕЛЬНО! УВЛЕКАТЕЛЬНО!" К полудню набралось пятнадцать платных посетителей.

Оставив Харди стеречь кассу, Тревин нагрузил коробку рекламой, повесил на ремень пистолет-степлер и зашагал по стадиону, раздавая листовки. Жарко было как в парной, и на всем поле только игроки не прятались под навесами или зонтами. Несколько человек угощали его пивом – раз он выпил, – но листовки, сморщившиеся от сырости, тотчас исчезали под скамьями и холодильниками.

В первый день турнира у нас особые скидки, – говорил он. – Два бакса за одного, или три за вас и вашего друга. – Рубаха у него прилипла к спине. – И после заката, когда станет прохладней, еще будет открыто. Такое зрелище, люди, пропустить никак нельзя.

Особа лет двадцати с покрасневшими на жаре щеками и связанными в хвост светлыми волосами огрызнулась:

– Я еще платить буду за напоминание, чтоб его! – Она смяла листок и уронила на землю.

Один из ее приятелей, сидевший на земле, зажав пиво между коленей, вмешался:

– Оставь его в покое, Дорис. Человек пытается заработать на жизнь.

Тревин сказал:

– О нас писали в "Ньюсуик". Может, вы читали?

– Может, попозже и заглянем, дружище, – откликнулся игрок с площадки.

Дорис щелкнула крышкой пивной банки.

– Может, если к вечеру снег пойдет.

– Может, и пойдет, – в тон ей ответил Тревин и направился в сторону городка по ту сторону ноля.

Солнце кололо кожу на голове огненными иголками. Через сто ярдов он уже горько жалел, что не надел шляпу, но возвращаться за ней было поздно.

Он прикрепил плакат к первому лопавшемуся телефонному столбу.

– Вот так! Немножко рекламы, и мы будем грести монету лопатами.

Он говорил сам с собой. Мостовая мерцала в белом знойном мареве, а он переходил от столба к столбу, мимо хозяйственного магазина, мимо винного, мимо баптистской церкви – надпись на шатре – "СТРАДАЮТ ДЕТИ", мимо бассейна и магазина автотоваров. Он заходил в каждую лавку и просил хозяина повесить его афишу. За главной улицей в несколько рядов стояли многоквартирные дома. Тревин прошел по одной улочке и вернулся обратно по следующей, пришпиливая афиши и с одобрением поглядывая на оконные решетки.

– Осторожность никогда не повредит, – приговаривал он.

Голова кружилась от жары. Пиво, похоже, испарялось из всех пор сразу, и тело стало липким. Солнце било его в спину. Волшебное число – пятьсот семьдесят восемь, думал он. Оно повторялось, как строчка песни. Пусть будет шестьсот для ровного счета. Пусть шестьсот человек к нам в зверинец придут, к нам придут, к нам придут…

Когда он наконец вернулся, солнце уже спускалось к горизонту. Тревин едва волочил ноги, зато все афиши разошлись.

Настал вечер. Тревин ждал у кассы в наряде директора зоопарка: красный мундир с широкими золотыми эполетами. Коробочка с разменной монетой открылась с веселым звоном, рулон билетов был на месте. Цирковая музыка негромко лилась из колонок, в темноте над рекой мигали светляки. "Забавно, – подумал он, – почему это мутаген поражает только крупных позвоночных и не действует на млекопитающих вроде мышей, на мелких ящериц, рыб, насекомых и растения? А впрочем, куда еще мутировать жуку? Они и всегда выглядели как пришельцы". Он хихикнул про себя, в ушах еще отдавалась маршевая песенка, под которую он расхаживал по городу: шестьсот человек, приходите к нам, приходите к нам…

Тревин провожал взглядом каждую проезжавшую по шоссе машину, ждал, что она затормозит и свернет к зверинцу.

С заката до полуночи входные билеты купили двадцать посетителей – большей частью игроки, обнаружившие, что в Майерсвиле нет никакой ночной жизни. Небо затянули тучи, в их глубине, похожей на клубки серой блестящей шерсти, сверкали молнии.

Тревин крутил рулон билетов на стержне: туда-обратно. Мимо прошаркала на выход пожилая пара: фермеры, комбинезоны измазаны жирной почвой Миссисипи.

Странные у вас тут звери, мистер, – сказал старик. Его жена кивнула. – Только мы таких же странных навидались за последние годы на собственном поле. Я уж стал забывать, как выглядят нормальные О-формы.

– Слишком близко к реке, – сказала жена. – Вон он, наш дом. – Она указала на маленькую ферму под одиноким фонарем, прямо за площадкой для игр.

Тревин задумался, часто ли ей приходится откидывать залетевшие мячи со своего крыльца.

Тоненькая пачка банкнот в денежном ящике зашелестела под пальцами Тревина.

"Казалось бы, деньги должны дождем сыпаться, – рассуждал он. – Мы бы должны купаться в деньгах". Старая пара стояла рядом, поглядывая на клетки. Они напомнили Тревину его собственных родителей – не видом, а тем лее стойким терпением. Они никуда не торопились.

Причин заводить с ними разговор не было, но и другого дела не нашлось.

– Я был здесь несколько лет назад, – обратился он к фермерам. – Отлично заработал. Что случилось?

Жена взяла мужа за руку.

– Город умирает, мистер. Умирает снизу вверх. С прошлой осени закрыты все начальные школы. В них некому учиться. Если хотите увидеть настоящий зверинец, посетите иссакенскую окружную детскую больницу. Наказание родителям. Хотя не так уж многие решаются заводить детей.

– Или как их там теперь называть, – вставил старик. – Ваш зоопарк наводит на грустные мысли.

– Хотя, как я слышала, у вас есть кое-что особенное, – с хитринкой заметила женщина.

– Вы видели крокомышь? – встрепенулся Тревин. – С ней связана целая история. И еще тигрозель. Ее вы посмотрели?

– Посмотрели, – разочарованно протянула она.

Старики забрались в свой пикап, и он после дюжины скрежещущих рывков стартера ожил, задребезжал прочь.

Я нашла в Виксбурге покупателя на фургон, – сказала Каприс.

Тревин развернулся как ужаленный. Она стояла в тени билетной кассы, зажав под мышкой ноутбук.

– Я тебе говорил: не лезь на глаза!

– А кто меня увидит? Тебе не заманить посетителей даже на скидку. – Она обвела взглядом пустую площадку. – Нам даже не придется его доставлять. Он на следующей неделе будет здесь по другому делу. Я все проведу через Интернет: и продажу оформлю, и деньги получу.

Фермерский пикап с единственным работающим стоп-сигналом, проехав не больше двухсот ярдов, свернул с шоссе на проселок, ведущий к их дому.

А с животными что будем делать? – Тревин чуть не плакал.

– Безобидных выпустим. Опасных убьем.

Тревин вытер глаза. Она притопнула ногой.

– Послушай, сейчас не время сентиментальничать! Зоопарк прогорел. Так или иначе, ты очень скоро все потеряешь. Если уж ты так упрям, продай пока фургон, и продержимся еще несколько недель. Может, даже целый сезон, если будем экономить.

Тревин отвел глаза. Светлячки все мигали над рекой.

– Мне надо на что-то решаться, – тяжело проговорил он.

Она открыла ноутбук.

– Я уже решила. Вот что поместится в один фургон. Я уже расплатилась с Харди и его рабочими чеками с отстроченным платежом.

– А оборудование, клетки?

– Свалка отсюда к северу.

Не послышалась ли ему нотка торжества в ее голосе? Тревин взял ноутбук. Она уронила руки, вздернула подбородок, не сводя с него глаз. Огни зоопарка бросали длинные тени на ее лицо. "Пнуть бы ее", – подумал он, и секунду от этой мысли у него дрожали колени.

Ом сунул ноутбук себе под мышку.

– Иди спать.

Каприс открыла рот, чтобы что-то сказать, но не сказала и крепко сжала губы. Отвернулась и ушла.

Она уже давно скрылась в кабине, а Тревин все сидел на табуретке, уткнув подбородок в ладони, и смотрел, как кружит под фонарями мошкара. Тигрозель присела на задние лапы, настороженно уставившись в сторону реки. Тревину вспомнилась попавшаяся однажды на глаза жутковатая карикатура. Пара старых уродов сидит на телеге, полной трупов. Тот, что держит поводья, говорит другому: "Знаешь, ведь как только чума кончится, мы останемся без работы".

Тигрозель привстала, вытянувшись всем телом к реке. Нервно обошла клетку по кругу, но смотрела все время в темноту. Тревин напрягся. Что она там видит? Долгую минуту картина не менялась: насекомые вьются вокруг тихо гудящих светильников над клетками, металл блестит в темноте, тигрозель ходит по клетке, под рукой у Тревина полированное дерево кассового прилавка, а за всем этим ядовито бормочет Миссисипи.

За клетками со стороны реки от ночной темноты отделился клок мрака. Тревин моргнул, зачарованный до неподвижности. Волосы у него на затылке зашевелились. Короткорукое существо ростом выше человеческого оглядело зверинец, потом по-медвежьи упало на четыре лапы. Только шкура у него влажно блестела, как у саламандры. Треугольная морда опустилась к земле, шевельнулась над сырой грязью, словно ловя след. Добравшись до первой клетки с маленькой змеелаской, речной зверь поднялся на дыбы, ухватив клетку перепончатыми передними лапами. В мгновение ока клетка превратилась в нечто неузнаваемое, а змееласки как не бывало.

– Эй! – завопил Тревин, стряхнув оцепенение.

Тварь взглянула на него. Выхватив из-под прилавка бейсбольную биту, Тревин шагнул вперед. Тварь отвернулась, занявшись следующей клеткой. Кровь бросилась Тревину в лицо.

– Ну нет, черт тебя побери!

Он уже бежал, вскинув биту над головой.

– Прочь! Убирайся! – Бита шмякнула тварь по мясистому плечу.

Тварь взвизгнула.

Тревин отшатнулся, и выронил биту, чтобы заткнуть уши. Новый вопль, громкий, как свисток локомотива. На дюжину ударов сердца зверь застыл над ним, подняв лапы, потом, как будто забыв о его присутствии, перешел к следующей клетке, одним рывком выломав решетку.

У Тревина еще звенело в ушах, но он подхватил упавшую биту и снова замахнулся. Зверь оскалил зубы – десятки блестящих иголок на треугольных челюстях. Тревин ткнул зверя в бок. Тог согнулся, выказав поразительную гибкость, распялил пасть и оглушительно рявкнул. Тревин, опять замахнулся… промах. Чудовище зацепило его за ногу, порвав штаны на бедре. Тревин чудом устоял.

Зверь неуклюже отступал, пятился вниз по склону к изгороди перед дамбой. Тревин опять взмахнул битой. Мимо! Тварь завыла и попыталась обойти его сбоку. Тревин метнулся в сторону, остерегаясь поскользнуться на глине. Стоит упасть, и… Тварь ринулась на него, разинув пасть, но тут же отскочила от поднятой биты, как пес, который угрожает, но побаивается кусить. Тревин, рывками втягивая воздух, тыкал в него концом биты. За спиной послышалась полицейская сирена, взревел мотор, но он не решился оглянуться. Он теснил тварь, держа биту наготове.

Зверь долго уворачивался, прежде чем его удалось прижать к изгороди. Тут кошмарное создание остановилось и, выгнув спину, стало подниматься. И тогда Тревин, перехватив биту двумя руками, рубанул его по голове. Через рукоять биты он почувствовал, как хрустнул череп, и тварь содрогающимся студнем плюхнулась в грязь.